Текст книги "Тень ворона"

Автор книги: Эллис Питерс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

– Надо выйти в южную дверь и дальше через монастырский двор, – сказал Бенет. – Сейчас там нет ни души, никто нас не заметит.

В ответ нежное дыхание коснулось его уха:

– Чего же мы ждем? Я прямо сейчас прошмыгну в южный притвор. Служба продлится еще долго. Я первая, а вы – немного погодя. Хорошо?

И, не дожидаясь ответа, девушка бесшумной поступью пошла к выходу, стараясь не стучать каблуками, чтобы не потревожить молящихся. Она несколько раз останавливалась, чтобы на всякий случай все видели, что она не просто так ходит по церкви, а стоит, набожно обратив взор на главный алтарь, перед которым пел монашеский хор. Бенет уже окончательно подпал под ее чары и готов был следовать за ней куда угодно. Он с трудом сдержал себя, пережидая те минуты, пока она с остановками добиралась до южных дверей. Наконец она скрылась в темном притворе, и юноша потихоньку последовал за ней. Нырнув наконец во тьму притвора, он с облегчением перевел дух. Девушка уже поджидала его у самых дверей, положа руку на тяжелую задвижку. Тесно прижавшись друг к другу, они затаили дыхание, дожидаясь первого ликующего возгласа и ответного радостного призыва:

– Христос родился!

– Помолимся господу!

Бенет прикрыл своей рукой ее руку, лежавшую на щеколде, и под звуки начавшегося песнопения открыл задвижку и нажал на створку двери. Кому в эту минуту могло быть дело до молоденькой парочки, проскользнувшей через приоткрытую щелку на холод! На большом монастырском дворе им не встретилось ни души. Бенет ли первым взял девушку за руку, или та протянула ему руку, бог весть! Но только, заворачивая за угол мимо густой живой изгороди, они уже держались за руки и, очутившись за нею, замедлили шаг, оба дышали, как после быстрого бега. Не отпуская рук, они улыбались, дыхание вырывалось изо рта серебристым туманом. Темно-синее, почти черное и сияющее блеском мерцающих звезд небо вздымало у них над головами свой купол, из которого, словно из перевернутой чаши, струился вниз холод, но они его не замечали.

Низенький сарайчик Кадфаэля, сложенный из крепких бревен, притаился в своей ограде, внутри его стен всегда сохранялось тепло. Бенет тихонько затворил за собою дверь и стал ощупью искать на полочке, расположение которой он изучил не хуже Кадфаэля, коробок с огнивом и лампаду. Со второй или третьей попытки он высек искру, и трут затлелся. Бенет осторожно раздул огонек на фитиле. Сначала тот замерцал слабенькой, дрожащей звездочкой, затем лампада разгорелась и пламя поднялось вверх длинным язычком. Возле жаровни лежали наготове кожаные мехи, Бенету оставалось только отодвинуть в сторону дернину и минутку-другую потрудиться над мехами, чтобы угли запылали, затем он подкинул щепок. Пламя занялось и вспыхнуло, разливая вокруг тепло.

– Он поймет, что кто-то без него здесь побывал, – заметила девушка без признаков беспокойства.

– Он поймет, что это был я, – сказал Бенет, легко вставая с колен. Лицо его, освещенное жаровней, казалось сейчас по-летнему загорелым и смуглым. – Он промолчит об этом. Но про себя, конечно, начнет гадать, что к чему и с кем это я заходил.

– Вы приводили сюда других женщин? – спросила девушка и с вызовом обернулась к нему, вскинув вверх подбородок.

– Никогда. И никогда не приведу никого, кроме вас, если когда-либо еще вы почтите меня своим присутствием, – пылко вымолвил Бенет, глядя ей прямо в глаза.

Сырая, смолистая щепка с шипением вспыхнула в жаровне и кверху взвились языки яркого пламени, осветив золотистым сиянием два юных лица. Выхваченные из темноты и озаренные снизу таинственным светом, они взирали друг на друга широко раскрытыми глазами, в удивленном молчании приоткрыв губы. Они увидели себя как бы в зеркале, от которого невозможно было отвести глаз, ибо оно явило им образ внезапно родившейся любви.

Глава пятая

Перед рассветом, после короткого перерыва на сон, монахи отслужили первый час, а на рассвете раннюю мессу. Почти все жители Форгейта давно разошлись по домам. Монахи немного осоловели после долгого бдения и, еще не остывшие от душевного подъема, вызванного музыкой и переживанием великого чуда, побрели к себе по ночной лестнице, чтобы немного отдохнуть перед дневными трудами. Кадфаэлю, настоявшемуся и насидевшемуся за эту ночь до изнеможения, гораздо больше хотелось сейчас подвигаться, расправить спину и размять ноги, нежели отдыхать. В пустой умывальне он с непривычной для себя ленью совершил утреннее омовение, тщательно побрился и вышел во двор. В этот миг в закрытых воротах отворилась дверца и во двор, скользя и спотыкаясь на обледенелых булыжниках, вбежала почтенная Диота Хэммет. Одной рукой она придерживала полы своего темного плаща и с очевидным волнением озиралась по сторонам. Меховой воротник весь заиндевел от пара, вырывавшегося у нее изо рта. Серебристый иней покрывал все вокруг, белея на стенах, кустах и ветках деревьев.

Увидев Диоту, привратник вышел к ней из дверей, чтобы спросить, по какому делу она пришла, но та, заметив приора Роберта, показавшегося на крыльце монастырского здания, устремилась к нему со всех ног и склонилась перед ним в таком низком поклоне, что по неосторожности чуть было не упала на колени.

– Отец приор! Мой хозяин отец Эйлиот… Наверное, он всю ночь провел у вас в церкви?

– Я его не видел, – ответил пораженный неожиданностью приор Роберт, торопливо протягивая женщине руку, чтобы та не упала. Обледенелая булыжная мостовая была весьма ненадежна. Поддерживая Диоту под локоть, он тревожно заглянул ей в лицо:

– Что-нибудь не так? Скоро он должен служить мессу. Сейчас ему самая пора облачаться. Я бы не стал беспокоить его в такое время без крайней необходимости. Какая же забота тебя сюда привела?

– Его нигде нет, – сказала женщина коротко. – Я уже побывала там и проверила. Синрик готов и ждет его, но мой хозяин до сих пор не появился.

Приор Роберт нахмурился, полагая, что глупая женщина тревожит его понапрасну, но все-таки и сам проникся ее волнением.

– Когда ты его видела в последний раз? Ведь ты, конечно, знаешь, когда он вышел из дому?

– Вчера перед повечерием, – ответила Диота упавшим голосом.

– Что ты говоришь? И с тех пор не возвращался ?

– Нет, отец приор! Его всю ночь не было дома. Я подумала, что, наверное, он пошел к вам на рождественскую службу, но, оказывается, у вас его тоже никто не видел. А сейчас, как вы сами сказали, ему давно пора облачаться для мессы. Но его нигде нет.

Остановившись на ступеньках дневной лестницы, Кадфаэль невольно стал свидетелем этого разговора и, услышав его, сразу вспомнил зловещую фигуру, на черных крыльях промчавшуюся мимо него из Форгейта в сторону городского моста. Судя по рассказу Диоты, это произошло приблизительно в то самое время, когда отец Эйлиот вышел из дома.

«Куда он спешил, кого хотел покарать? – подумал Кадфаэль. – И в какую же даль должны были занести его черные вороновы крылья, если он не вернулся оттуда в день великого праздника, дабы исполнить свой долг священника! «

– Отец приор, – начал он, поспешно подойдя к приору Роберту и то и дело оскальзываясь на обледенелой мостовой. – Вчера вечером, возвращаясь к повечерию из города, я повстречал на дороге священника. Мы разминулись с ним неподалеку от монастырских ворот. Он шел в сторону моста и очень торопился.

Обернувшись к нежданному свидетелю, приор Роберт нахмурил лоб и, кусая губы, обдумывал, как ему поступить.

– Он с тобой не заговаривал? Не знаешь, куда он спешил?

– Нет, это я с ним заговорил, – сухо ответил Кадфаэль. – Но он был так занят своими мыслями, что не обратил на меня внимания, и я не имею представления, куда он спешил. Но это был именно он. Я разглядел его в свете факелов, когда он проходил мимо ворот. Его ни с кем не спутаешь.

Женщина смотрела на него воспаленными, провалившимися глазами. Она не заметила, как у нее сбился назад капюшон, обнажив на лбу большую сизую шишку с неровной полоской запекшейся крови посередке.

– Ты ушиблась! – сказал Кадфаэль и, не спрашивая разрешения, снял с Диоты капюшон и повернул ее лицо к свету. – Причем сильно! Тебя надо полечить. Как же это случилось?

Женщина вздрогнула от прикосновения и хотела отстраниться, но затем с покорным вздохом подчинилась.

– Я очень беспокоилась и вышла ночью на крыльцо посмотреть, что там делается: вдруг бы он показался! Крыльцо обледенело, я упала и ударилась головой. Рану я хорошо промыла, так что все в порядке.

Кадфаэль взял ее руку и повернул ладонью вверх: на ней видна была продолговатая ссадина. На второй ладони он тоже обнаружил царапины.

– Ну ничего, может быть, это даже к лучшему. Неизвестно, что бы с тобой было, не подставь ты вовремя руки. Но уж позволь мне сделать тебе перевязку, да и шишкой на лбу тоже надо заняться.

Приор Роберт стоял рядом, но смотрел куда-то в пространство, соображая, как себя повести.

– Я, право же, не знаю, что и думать… Если отец Эйлиот вышел из дома в такой поздний час и при этом так торопился – уж не случилось ли с ним что-нибудь! Может быть, он тоже упал и так пострадал, что не мог встать на ноги, и теперь лежит где-нибудь один и беспомощный? К вечеру ведь подморозило.

– Верно, – подтвердил Кадфаэль, вспомнив стеклянный блеск под ногами на крутом спуске Вайля и звонкий стук своих шагов на мосту. – Все сразу схватилось льдом! И я бы не сказал, что священник шел осторожно. Когда я встретил его, он шагал, не разбирая дороги.

– Наверное, спешил по делам милосердия, – озабоченно пробормотал Роберт. – Он себя не жалел.

– Это уж точно! Ни себя, ни других! При такой спешке не мудрено и поскользнуться.

– Если он всю ночь, беспомощный, пролежал на морозе, – сказал Роберт, – то так недолго и помереть. Брат Кадфаэль! Займись пока этой дамой и сделай для нее все необходимое, а я пойду поговорю с отцом аббатом. По-моему, нам следует собрать всю братию и послушников и начать поиски отца Эйлиота.

Уединившись со своей подопечной в полутемном сарайчике и усадив ее на лавку, Кадфаэль занялся жаровней. Зимой он никогда не гасил ее на ночь, оставляя тлеющие угли, чтобы днем при необходимости можно было сразу разжечь огонь. В другие времена года монах каждый раз разжигал жаровню заново, благо это было нетрудно. Отвары, которые у него хранились в сарайчике, не требовали особого тепла, но многие из них могли испортиться на морозе.

Толстый слой дерна, прикрывавший угли, показался Кадфаэлю совсем свежим, куски были уложены заботливо и как следует, под ними надежно теплился огонек. Стало быть, ночью здесь побывал кто-то, кто хорошо знал, как, не нарушив порядка, достать лампаду и топливо и как надо обходиться с жаровней, оставив после себя все так, как было. Бенет оставил мало следов, но все же достаточно, чтобы можно было догадаться о его ночном посещении. Складывалось даже впечатление, что он не особенно старался скрыть это от Кадфаэля и не пытался его обмануть. Главным образом он позаботился о том, чтобы оставить все после себя в должном порядке, не стараясь утаить, что побывал в сарайчике.

Кадфаэль согрел воды в котелке и развел в ней настой из буквицы, живокости и маргаритки, чтобы промыть рану на лбу Диоты и ссадины на руках. После падения на мерзлую землю на ладонях у нее остались длинные царапины, пучком разбегавшиеся от запястья к основанию большого и указательного пальца. Диота послушно дала обработать свои раны, глядя перед собой невидящим взором.

– Как же это тебя угораздило так сильно ушибиться? – спросил Кадфаэль, отирая засохшую у нее на виске кровь.

– Не остереглась я, не до себя было, – ответила женщина так просто, что он принял ее слова за чистую правду.

Стоя над сидящей Диотой и промывая рану у нее на лбу, Кадфаэль мог ее хорошо рассмотреть. Продолговатое овальное лицо с тонкими чертами, тяжелые веки, прикрывавшие немного выпуклые глаза, и красиво очерченный рот с устало опущенными уголками. Седоватые волосы были гладко причесаны и стянуты на затылке в тугой узел. Рассказав все, что было нужно, и сложив с себя ответственность, женщина сидела спокойно и неподвижно, позволяя монаху делать с собой все, что нужно.

– А теперь тебе надо бы отдохнуть, ведь ты всю ночь не могла спать от беспокойства да еще так ушиблась. Теперь уж отец аббат обо всем позаботится и сделает все, что полагается. Ну вот, готово! Я не буду накладывать повязку, на воздухе ранка скорее заживет. Но как только тебя отпустят, иди к себе домой и постарайся не застудить больное место, чтобы не загноилось.

Кадфаэль неторопливо начал прибирать ненужные уже вещи, давая женщине время отдышаться и подумать.

– Твой племянник работает у меня. Ты это сама, конечно, знаешь. Помнится, ты как-то навещала его тут в саду. Славный парнишка твой Бенет!

На несколько мгновений Диота замешкалась.

– Да, сколько его помню, он всегда был таким.

И тут в первый раз за все это время ее лицо озарилось бледной улыбкой.

– Прилежный и трудолюбивый юноша! – похвалил Кадфаэль. – Мне будет очень его не хватать, если он уйдет от меня. Но он заслуживает того, чтобы ему поручили более серьезное дело.

На это замечание Диота не откликнулась. Молчание ее красноречиво показывало, что слова так и вертятся у нее на языке и она с трудом удерживается, чтобы не заговорить. Однако больше она ничего не сказала, кроме сдержанных слов благодарности после того, как Кадфаэль проводил ее обратно на монастырский двор, где их еще на повороте из-за живой изгороди встретил многоголосый гомон, – казалось, что жужжит потревоженный улей. Там был аббат Радульфус, к нему со всех сторон стекались взволнованные монахи, которые, сгорая от любопытства, и думать забыли о сне.

– У нас есть основания полагать, – без лишних предисловий приступил к делу Радульфус, – что с отцом Эйлиотом произошел несчастный случай. Вчера поздно вечером он вышел из дома, направляясь в сторону города. Это было до повечерия, и с тех пор о нем ничего не слышно. Домой он не возвращался и не присутствовал на нашем богослужении. Возможно, он поскользнулся и упал и всю ночь пролежал на морозе из-за того, что потерял сознание или сломал ногу. Я приказываю тем из вас, кто не провел всю ночь в церкви, как можно скорее подкрепить себя пищей и отправляться на поиски. В последний раз его видели перед повечерием. Он шел мимо наших ворот, направляясь в город. Начав оттуда, мы должны проверить все дороги, на которые он мог свернуть, ибо кто знает, куда его могли вызвать по делам прихода. Те же из вас, кто всю ночь принимал участие в службе, должны сейчас поесть и поспать. Я освобождаю вас от богослужения, чтобы по возвращении ваших братьев вы могли вместо них продолжить поиски. Роберт, проследи за этим! Брат Кадфаэль покажет, где он в последний раз видел отца Эйлиота. Для поисков братьям лучше разделиться по двое или по трое, потому что, если он разбился и не может встать, понадобится по крайней мере двое носильщиков. А я буду молиться, чтобы он поскорее отыскался живым и по возможности невредимым.

Когда толпа стала расходиться, Кадфаэль успел вовремя перехватить уже удалявшегося Бенета. Юноша казался расстроенным, его виноватое лицо отражало полную растерянность. При виде Кадфаэля он состроил ему недоуменную мину и отчаянно потряс головой, словно хотел избавиться от какого-то наваждения.

– Сегодня я тебе не понадоблюсь, так. что, пожалуй, пойду.

– Нет, – решительно остановил его Кадфаэль. – Никуда ты не пойдешь, потому что тебе надо присмотреть за вдовой Хэммет. Проводи ее домой, если она захочет, или найди ей теплый уголок в привратницкой и побудь с нею. Я помню, где в последний раз встретил священника, и покажу братьям, откуда им начинать поиски. Если меня будут спрашивать, скажи, что я скоро вернусь.

– Но ты же почти всю ночь не спал, – попытался возразить Бенет.

– А ты? – спросил Кадфаэль и, не дожидаясь ответа, направился к воротам.

В темноте отец Эйлиот пронесся мимо, словно черная стрела, пущенная из лука, он был слеп и глух ко всему вокруг и даже не услышал приветствия Кадфаэля, которое громко раздалось в звенящем от мороза воздухе. С того места, где священник разминулся с Кадфаэлем, он мог направляться к мосту, В таком случае срочное дело, по которому он спешил, ждало его в городе. Но с таким же успехом он мог куда-нибудь свернуть, не доходя до моста. На его пути по тракту было четыре ответвления. Одна дорожка сворачивала направо и вела в прибрежную низину Гайи, где почти на полмили раскинулись монастырские угодья: возделанные поля, огороды и фруктовые сады. За низиной начинался лес, где находились несколько хуторов. Две тропинки сворачивали налево, огибая мельничный пруд, по берегам которого с обеих сторон стояло по три домика. Первая тропинка вела мимо домов к мельнице, а вторая вела к домам по другую сторону пруда, но обе они упирались в Меол. Еще одна дорога отходила от тракта налево почти перед самым мостом. Это был узкий, но оживленный проселок, ведущий к деревянному мосту, перекинутому через Меол недалеко от того места, где он впадал в Северн. Затем проселок уходил на юго-восток, где начинались леса, за которыми пролегала граница с Уэльсом.

Зачем же и куда летел отец Эйлиот, словно ангел мщения ? Казалось бы, скорее его могло привлечь нечто в городе, и туда отправились гонцы, которым поручено было разузнать, не видали ли его сторожа у городских ворот, не спрашивал ли он кого-нибудь о том или ином человеке, не заметил ли кто-нибудь мрачную черную фигуру, тенью промелькнувшую под освещенной факелами аркой. Кадфаэль решил перейти к более изощренным рассуждениям, стоя на том самом месте, где, по его разумению, он находился вчера, когда мимо него промчался отец Эйлиот.

К приходу святого Креста относилась обширная территория по обе стороны Форгейтского тракта. Справа, кроме собственно Форгейта, приход включал в себя разбросанные там и сям деревеньки. Слева его границей служил Меол. Если Эйлиот хотел проведать кого-то из сельских жителей, он должен был, выйдя из дому, взять путь прямо на восток по узкой тропе, начинавшейся напротив ворот монастыря, в этом случае ему вообще незачем было выходить на Форгейтский тракт. Иное дело, если священник направлялся куда-нибудь за Гайю. Но там было всего несколько дворов, и Кадфаэль отрядил туда только две группы, решив сосредоточить основное внимание на западном направлении. Там следовало проверить три дороги. Больше всего времени пришлось бы затратить на осмотр длинного проселка, а две тропинки находились под боком и были гораздо короче – с ними можно было управиться гораздо скорее. К тому же какой смысл был отцу Эйлиоту отправляться в путь так поздно, если он собрался далеко ? Нет, конечно же недалеко! А уж к кому и зачем, никто, кроме него, не скажет.

Дорожка, ведущая к мельнице по ближнему берегу пруда, была вначале довольно широкой, по ней тянулись две разъезженные колеи, так как тут часто проезжали телеги, привозившие на мельницу зерно и увозившие оттуда мешки с мукой. Эта дорожка проходила по узкому пространству между тремя домиками, сгрудившимися у перекрестка, и стеной аббатства, затем огибала мельницу и подходила к мостику, перекинутому через узкую мельничную протоку, а дальше она суживалась, превращаясь в еле видную среди густой травы тропинку, и бежала вдоль обрывистого берега, с которого к воде склонялись корявые ивы с обрезанными ветвями. Обитателями первого и второго домика были престарелые люди, подарившие свое имущество монастырю и получившие от него пожизненное право на кров и пропитание. Третий домик принадлежал мельнику, который, как было известно Кадфаэлю, всю ночь провел в церкви, а сейчас участвовал в поисках пропавшего священника. Мельник был благочестивым человеком, прекрасно понимавшим всю выгоду, которую дают ему добрые отношения с бенедиктинцами, и дорожившим своей работой.

– Нет, – сказал мельник, качая головой. – Когда я вчера вечером шел в церковь, то у воды никого не было. А происходило это приблизительно в то же время, когда брат Кадфаэль повстречал на дороге отца Эйлиота. Но я прошел через боковую калитку прямо на монастырский двор, не выходя на тракт. Так что, может, он и свернул сюда, и я разминулся с ним на несколько минут. Чего не знаю – того не знаю! Зато старушка из соседнего дома зимой никуда не выходит, так что она все время была тут.

– Она глуха, как пень, – сообщил брат Амвросий. – Если бы у нее под дверью позвали на помощь, то, как ни кричи, она все равно не услышит.

– Я имел в виду другое, – пояснил мельник. – Может быть, отец Эйлиот собирался ее навестить, зная, что она не решится выйти даже в церковь. Ведь его долг навещать с утешением больных и старых.

По поводу последних слов мельника Кадфаэль промолчал. Лицо, которое в эту морозную ночь промелькнуло перед ним в неверном свете факелов и тут же кануло во мраке, никак не напоминало лицо утешителя. Да и сам мельник, добрая душа, судя по его голосу, не очень-то верил в такую возможность.

– Даже если это не так, – не унывая продолжал он с новым воодушевлением, – у служанки, которая ухаживает за старушкой, со слухом все в порядке. Может, она что-то слышала или видела, как он проходил мимо.

Разделившись на две группы, монахи решили прочесать дорожки по обе стороны пруда. Брату Амвросию досталась дальняя, которой пользовались обитатели трех домиков. Это была пешеходная тропинка, протянувшаяся по берегу пруда у подошвы склона, занятого огородами и садиками. Кадфаэль взял на себя другую, более широкую, что вела к мельнице, а за нею тоже превращалась в еле заметную тропку. И там и здесь белизну заиндевелой поверхности нарушали темные пятна редких следов, но все они появились уже утром. Ночные следы уже давно скрылись под серебристым покровом изморози.

Старичок и старушка, жившие на покое в первом домике, со вчерашнего вечера не выходили на улицу и ничего не слыхали о пропавшем священнике. Услышав эту поразительную новость, они разволновались и, вытаращив глаза, с восторгом принялись чесать языками. Из их возгласов и причитаний Кадфаэлю не удалось извлечь никаких новых сведений. Старички рано заперлись у себя в доме, закрыли ставни и, затопив очаг, мирно проспали до утра. Старик, служивший раньше лесником в аббатстве, которое владело частью Эйтонского леса, живо надел башмаки, накинул на плечи дерюжный плащ, и присоединился к поискам.

Когда они постучались во второй домик, им отворила миловидная замарашка лет восемнадцати, с гривой черных волос и нахальными любопытными глазами. Хозяйка не вышла на порог, но громко дала о себе знать изнутри, сварливо спрашивая девушку, отчего та в этакую стужу оставляет раскрытой дверь. Служанка бросилась в дом, откуда послышались истошные вопли, которыми она, по-видимому не без помощи жестов, кое-как успокоила свою хозяйку, ибо старческие причитания затихли, сменившись негромкой воркотней. Девушка вернулась на крыльцо, кутаясь в шерстяной платок, и затворила за собой дверь, предупреждая новый всплеск жалоб.

– Нет, – сказала она, энергично тряхнув темной гривой. – Что до меня, я ночью не видела тут ни души. Да и кому тут ходить? С самого вечера я не слыхала ни звука, а хозяйка, как стемнело, сразу улеглась спать. А уж как уснет, ее и трубы Страшного Суда не разбудят.

Монахи ушли, оставив ее стоять на крыльце, откуда она провожала их разгоревшимся от любопытства взглядом, пока они, миновав третий дом, не остановились перед высившейся позади него мельницей. Выйдя на свободное пространство, они очутились на берегу пруда, перед ними открылась его матовая серебряная гладь, не заслоняемая домами. Возле дороги, откуда они только что пришли, пруд был широким и мелким, но чем ближе к мельнице, тем больше его округлые берега сближались, образуя узкую глубокую горловину, через которую вода возвращалась в Меол и далее в Северн. Над водой нависал покрытый инеем травянистый берег, подточенный течением. В белизне зимнего ландшафта нигде не было видно черного пятна лежащего человека. Несмотря на мороз, вода еще не затянулась льдом, лишь возле самого берега в гуще камышовых зарослей образовалась хрупкая ледяная кромка. Здесь дорожка превращалась в узкую тропинку, огибавшую мельницу со стороны монастырской стены. Тропинка привела монахов к узкому деревянному мостику с перилами на одной стороне, перекинутому через протоку. Мельничное колесо не вертелось, желоб был перекрыт, и излишек воды сливался в отводной канал, скрытый внизу под полом, оттуда вода перетекала в пруд, ее напор угадывался лишь по легкой ряби на его тихой поверхности.

– Даже если он здесь был, – сказал мельник, – дальше идти ему незачем. Там ничего нет.

Дальше и впрямь ничего не было. Тропинка бежала себе среди неширокого прибрежного лужка, сходя на нет в том месте, где находился сток. Изредка, в сезон рыбной ловли, здесь появлялись рыбаки, летом иногда играли дети, да еще влюбленные парочки, гуляя, забредали в сумерки до самого конца тропинки. Но кому придет в голову ходить здесь морозной ночью? Тем не менее Кадфаэль продолжил путь дальше. Вдоль берега кое-где росли низко склонившиеся над водой ивы, их стволы покосились из-за того, что течение сильно подмыло берег. Молодые деревья еще ни разу не подрезали, но там было и два-три старых дерева, ветки у них были подрезаны, одна же ива и вовсе срублена, а оставшийся пень украсился густой шапкой молодых, тонких побегов. Он стоял взъерошенный, напоминая окруженную венчиком волос тонзуру на голове великана. Миновав первые деревья, Кадфаэль остановился на самом краю берегового обрыва, покрытого жидкими кустиками пожухлой травы. Быстрое течение протоки, попав в пруд, продолжало свой путь среди его стоячих вод, образуя на поверхности длинную полосу ряби, от которой расходилось по сторонам чуть заметное волнение. На расстоянии десяти шагов от впадения протоки в пруд, у самых ног Кадфаэля, оно почти замирало, напоминая о себе лишь стальными бликами, изредка перебегавшими по воде. Эти слабые блики невольно приковали к себе взгляд Кадфаэля, но когда он посмотрел вниз, то внимание его привлекло просвечивающее сквозь них тихо колышущееся черное пятно. Наполовину скрытый травянистой бахромой обрыва, в воде лениво покачивался край черного одеяния. Кадфаэль опустился на колени, раздвинул перед собой покрытые инеем стебли и наклонился над краем обрыва, стараясь заглянуть в глубину. Большой кусок черной ткани виднелся среди обглоданных течением древесных корней, из-под которых вода вымыла почву. Нетерпеливый поток, сметавший препятствия со своего пути, убрал с глаз долой то, что ему мешало, и оно застряло в укромном месте. На воде качались два бледных пятна, очертаниями напоминавшие диковинных рыб, рисунок которых Кадфаэль видел однажды в записках какого-то путешественника. Воздетые к прояснившемуся небу пустые ладони отца Эйлиота, казалось, молили о пощаде, в то время как лицо его было прикрыто краем разметавшейся рясы.

Кадфаэль встал с колен и с опечаленным лицом обернулся к своим спутникам, что стояли на мосту и глядели через пруд на своих товарищей, которые в эту минуту показались на другом берегу пруда возле огородов, принадлежавших жителям трех домиков на противоположной стороне.

– Он здесь, – сказал Кадфаэль, – мы нашли его.

Прежде чем Эйлиота вытащили, пришлось немало потрудиться, несмотря на помощь брата Амвросия и его товарищей, которые тотчас же прекратили свои бесплодные поиски и, обогнув пруд, прибежали на призывные жесты и зычные крики мельника.

С высоко нависавшего над водой края подмытого обрыва, под которым был глубокий омут, никак нельзя было дотянуться вниз, чтобы подцепить тело за одежду. Даже самый длиннорукий из монахов, лежа на животе, не доставал до воды. Хорошо, что у мельника, среди прочих приспособлений, оказался багор, с его помощью они осторожно подтащили неподатливое тело к водостоку, а там уже можно было спуститься к самой воде и ухватиться за рясу.

Зловещая черная птица превратилась в какую-то небывалую рыбину. Эйлиота выволокли на берег, и вот он лежал перед ними на траве: с курчавых черных волос и намокшей черной рясы струйками стекала вода; лицо с разинутым ртом и полуоткрытыми глазами смотрело в небо, сведенные судорогой мышцы шеи и щек придавали ему выражение ужаса и говорили о тяжелой предсмертной борьбе.

Какая холодная, одинокая смерть во мраке морозной ночи! Каким-то непостижимым образом мертвое тело еще хранило следы последних мучений, после того как все давно уже кончилось. Потрясенные люди стояли и глядели на покойника, никто не произнес ни единого слова, Затем принялись делать то, что было нужно, без лишних разговоров, в немом молчании.

Сходив на мельницу, они сняли с петель одну из дверей, положили на нее мертвое тело, подняли, прошли со своей ношей через калитку на монастырский двор и отнесли покойника в часовню. Затем, поставив аббата Радульфуса и приора Роберта в известность о своем возвращении и сообщив о своей находке, все разошлись кто куда. Каждый был рад поскорее уйти, чтобы вернуться в мир живых людей, заняться праздничными хлопотами, рад тому, что может с чистой совестью принять участие во всеобщем веселье и ликовании по случаю великого праздника.

Как-то стыдливо, шепотком, известие о смерти священника распространилось по Форгейту, не слышно было громких возгласов и пространных рассуждений, но постепенно молва разнесла его по всему приходу, и к вечеру о случившемся знали уже все. Всеобщее облегчение не получило шумного выражения, никто не признавался вслух в этом чувстве, не высказывал его словами и не показывал своей радости. И все же прихожане праздновали рождество так истово, как может праздновать угнетенный народ свое избавление от тяжкого ига.

Собравшиеся вокруг смертного одра в отпевальной часовне, где даже в зимнюю стужу не разжигали огонь, дрожа от холода, дышали себе на закоченевшие пальцы и похлопывали в ладоши, чтобы хоть как-то разогнать стынущую кровь и разогреть негнущиеся руки. А промерзший более всех отец Эйлиот недвижимо лежал на своем каменном ложе, равнодушный к холоду несмотря на свою наготу.

– Итак, мы можем заключить, что он свалился в пруд и утонул, – сумрачно роняя слова, сказал отец Радульфус. – Но зачем он там оказался в такой час, да еще в сочельник?

Никто не знал на это ответа. Чтобы очутиться там, где его нашли, он должен был пройти без единого слова мимо последнего на своем пути человеческого жилья, словно направлялся в пустынное безлюдное место.

– Несомненно, он утонул, – высказался Кадфаэль.

– Кто-нибудь знает, умел ли он плавать? – спросил приор Роберт.

Кадфаэль отрицательно покачал головой:

– Я не знаю и не думаю, чтобы кто-то у нас об этом слышал. Но кажется, это не имеет особенного значения. Умел ли он плавать, в данном случае совершенно неважно. Несомненно, он утонул. Но вот упал ли он в воду нечаянно, этого, боюсь, нельзя утверждать с уверенностью. Взгляните сюда, на его затылок.