Текст книги "Смерть и «Радостная женщина»"
Автор книги: Эллис Питерс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)
И тут Джордж понял. Это было сродни удару обухом по голове. Родное дитя, на которое он смотрел как на малыша и которое вело себя как капризный молокосос, вдруг дарит ему проникновенный взгляд, исполненный мужской печали. Разумеется, зрелость и детство еще долго будут бороться в его душе, и только потом этот взгляд обретет мощь и силу. Но сегодня Джордж увидел первых предвестников грядущих перемен и в ужасе подумал: о Господи! А я еще подтрунивал над ним из-за этой девушки. Как же глупо могут вести себя родители с собственными детьми!
Джордж с великой осторожностью подошел к столу и, сев напротив сына, тихо и рассудительно сказал:
– Ладно, малыш, твоя взяла. Я был несправедлив. Ты подвел меня впервые, и, с учетом всех обстоятельств, твое прегрешение не так уж серьезно. Разумеется, тебе было нелегко. Не думай, что я не понимаю твоих побуждений. Я не виню тебя за то, что ты не стал хранить наши тайны. Наверное, на твоем месте я поступил бы так же. А поскольку я уже много лет нарушаю правила, можно сделать это еще раз и рассказать тебе, как обстоит дело. Это тебя не обрадует, – печально добавил он. – Но, возможно, ты хотя бы начнешь связно мыслить. Когда Китти Норрис изложила нам свою версию, мы попытались откопать как можно больше подробностей. Опросили всех жильцов ее дома. Семейная пара с первого этажа видела и слышала, как Китти вернулась домой. Это было не в половине одиннадцатого, как она говорила вначале, и не в одиннадцать десять, как она говорит сейчас, а вскоре после полуночи. Китти отказалась говорить, где была эти полтора часа.
– Они могли ошибиться… – выдавил Доминик.
– Я не говорил, что она это отрицала. Я сказал, что она не пожелала дать какое-либо объяснение. – Голос Джорджа звучал все мягче и мягче. – И это еще не все, Дом. Мы принесли одежду, в которой Китти была в тот вечер. Я знаю, на ней было черное шелковое платье с длинной юбкой. Еще на ней была индийская шаль, такая штука из газа, расшитая золотом и переливающаяся. Вот что странно: уголок шарфа оторван, и мы до сих пор не нашли этот лоскут ткани. На подоле юбки с левой стороны – несколько пятен, они почти невидимы, но тесты подтверждают, что это кровь той же группы, что и у Армиджера. В пивной я не заметил, в каких туфлях она была, но мы нашли их по бурому пятнышку на носке левой туфельки. Тоже кровь, Дом. Той же группы. Мы проверили. Это кровь Армиджера, а не Китти.
Доминик смежил веки, но все равно видел мысленным взором серебристые сандалии, блестевшие в руках Китти в яхт-клубе. Возможно, в пивной она была в другой обуви, но именно эти сандалии стояли сейчас перед глазами мальчика.
– Извини, старина, – сказал Джордж. – Это еще не конец света, да и не конец дела тоже. Хотя виды на будущее отнюдь не радужные. Справедливости ради я был обязан сказать тебе об этом. Не принимай слишком близко к сердцу.
Он положил руку на плечо сына и ласково потер его жесткую щеку костяшками пальцев.
Доминик резко поднялся и, как слепой, направился к двери. Чуть не сбив с ног Банти, он бегом бросился к лестнице. Банти проводила его взглядом, затем посмотрела на Джорджа и замерла в нерешительности, не зная, бежать ли ей за сыном. Джордж на всякий случай сказал ей «Нет!» и покачал головой.
– Оставь его в покое, – посоветовал он. – Все будет хорошо, только не трогай его.
Глава IX
Наутро, когда пришла пора спускаться к завтраку, он уже все обдумал и выработал твердую позицию, от которой не собирался отступать ни на шаг. О его решимости свидетельствовали стиснутые зубы и бледность черт, которые, похоже, за одну ночь обрели зрелость. Судя по припухшим векам и синим теням под глазами, в сумеречные утренние часы он предавался не грезам, а мучительным размышлениям. К завтраку он вышел спокойный и собранный, тщательно приветствовал родителей, давая понять, что от вчерашней тучи не осталось и следа, а за столом был как никогда внимателен к матери. Она с серьезным видом подыгрывала ему. Двое мужчин в доме – это становилось забавным. К Джорджу у Банти не было серьезных претензий, но ему не повредит, решила она, если в доме появится соперник, да и ей будет повеселее. Жаль только, что Доминик идет к зрелости через такие тернии. Лучше бы это было как-нибудь иначе! Банти и Джордж проснулись чуть свет и стали обсуждать дела сына, всеми силами стараясь заглушить тревожные нотки в голосах. А теперь они с беспокойством наблюдали за ним, едва ли не с болью ощущая, как он мучительно подбирает слова.
– Насчет вчерашнего вечера, пап, – заговорил, наконец, Доминик, сдерживая дрожь в голосе и стараясь, чтобы речь его звучала непринужденно. – Я обдумал все, что ты мне сказал, и… и спасибо за откровенность. Но в одном я совершенно уверен. Для меня это – доказательство, хотя для тебя, возможно, и нет. Когда Китти говорила со мной, она не знала, как был убит мистер Армиджер. Поэтому она не могла быть убийцей. Я не жду, что ты поверишь в это, ведь ты не видел и не слышал ее тогда. А я видел и слышал, а потому верю. А все другие улики не доказывают ее вины. Их можно объяснить как-то еще.
– Мы еще будем над этим работать, – сказал Джордж. – Постараемся снять все неясности. Я ведь сказал тебе: дело еще не закрыто.
– Не закрыто. Но ведь вы будете заделывать прорехи с одной-единственной мыслью в голове. Логическое завершение этого вашего снятия неясностей – суд и приговор, разве не так?
Джордж, тронутый искренней печалью сына и восхищенный его умением по наитию найти нужные слова, резко спросил:
– Черт возьми, неужели ты думаешь, что мне это нравится больше, чем тебе?
Окруженные синими тенями глаза метнули на него испуганный взгляд и тут же снова уставились на стол.
– Наверное, нет, – осторожно ответил Доминик. Судя по интонации, ему хотелось бы подольше поразмышлять над тем, что означает вопрос отца, но гораздо более неотложные дела требовали его внимания. – Только я отталкиваюсь от того, что мне известно, и поэтому дело видится мне в ином свете. Возможно, идя каким-то другим путем, я сумел бы выяснить то, что не под силу выяснить вам. Как ни крути, а попробовать стоит, ты и сам это видишь.
– Полагаю, тебе и впрямь этого хочется, – признал Джордж.
– И ты не возражаешь?
– Нет, при условии, что ты не будешь нам мешать. Но если ты наткнешься на что-то существенное, не забывай, что твой долг – известить об этом полицию.
– Полагаю, это не означает, что и ты должен все мне рассказывать!
На этот раз голос Доминика прозвучал заносчиво, и Джордж решил, что надо бы как-то повлиять на сына, иначе он вырастет настоящим эгоистом. Пока дело явно к тому и шло.
– Нет, – твердо сказал он. – И после вчерашнего ты не должен этому удивляться.
– Ладно, – согласился Доминик, разом помолодев на несколько лет и почувствовав жгучий стыд. – Извини меня.
Он с решительным видом встал из-за стола и вышел, ни словом не обмолвившись о своих намерениях.
Была суббота. Что ж, по крайней мере, не придется корпеть над книгами, не видя их, и грезить на уроках. А значит, не придется и злиться из-за всего этого. Банти проводила Доминика в сад, и он принялся подкачивать шины своего велосипеда. Не задавая никаких вопросов, она сказала «Счастливо, котенок!» и поцеловала его. Она полагала, что еще может сделать это, поскольку делала так всегда, отправляя сына на какое-нибудь страшное испытание вроде экзамена одиннадцать плюс или первого дня школьных занятий. Доминик уважал давно заведенный ритуал и, исполняя свой долг, поднял голову, чтобы подставить матери губы с той же заученной непринужденностью, с какой делал это в пятилетием возрасте. Но вместо того, чтобы быстро вытереть губы тыльной стороной ладони и снова усердно склониться над насосом, он выпрямился и посмотрел на мать полными тревоги глазами, принадлежавшими то ли мужчине, то ли мальчику.
– Спасибо, мама, – с грубоватой нежностью ответил он, ибо этого требовал обряд.
Она сунула ему в карман десять шиллингов:
– Аванс на расходы.
На миг Доминику показалось, что мать относится к нему недостаточно серьезно.
– Я не шучу, – проговорил он, хмуро взглянув на нее.
– Я тоже не шучу, – заверила его Банти. – Девушку эту я не знаю, но ты ее знаешь и, уж коли ты говоришь, что она этого не делала, я тебе верю, и меня убеждать не надо. Если я могу чем-нибудь помочь, обращайся ко мне, ладно?
– Ладно! Спасибо, мама!
Он благодарил ее не только за десять шиллингов. Поначалу Доминик подозревал, что этим подарком мать просто хочет приободрить его. И даже не за предложенную помощь и поддержку, а за понимание его чувств к Китти. Она знала, что это чувство взрослого человека, что оно неподдельно, сильно, серьезно и достойно уважения. Он испытал мгновение восторженного обожания матери, поразительных новых открытий в познании этой женщины, которые сопровождают мужчину на трудном пути к зрелости. И Банти, знавшая, когда нужно исчезнуть, поспешно удалилась в дом, чувствуя себя почти такой же юной, как и ее сын.
Однако эти вспышки теплых чувств никак не могли помочь Китти, и Доминик почувствовал еще более тяжелый груз ответственности. Оседлав свой велосипед, он поехал по проселочной дороге, которая вскоре привела его к «Веселой буфетчице». На перекрестке он съехал на поросшую травой обочину, уставился на злосчастный дом и углубился в размышления. Здесь уже почти не было зевак; в центре внимания теперь оказалось место, где, вероятнее всего, находилась Китти. О ее аресте сообщили утренние газеты и радио, и новость мигом обросла слухами, которые, подобно виноградной лозе, оплетают заборы сельских домиков и пускают глубокие корни в городах. Китти Норрис! Вы можете в это поверить?
У обочины дороги торчала новая вульгарная вывеска из ажурных чугунных прутьев. Двери пивной откроются только после похорон, разрешение на которые было дано на вчерашних слушаниях у судьи. О, как разозлился бы Армиджер, узнав, что лишился субботних и воскресных барышей, да еще из-за такого пустяка, как собственная кончина. Говорят, похороны будут в понедельник, и устройство их поручено Реймонду Шелли, а не Лесли Армиджеру. Люди, привыкшие мыслить традиционно, уже начинали лицемерно осуждать Лесли за отсутствие сыновних чувств и заявляли, что он не придет на похороны. А почему это, удивился Доминик, они считают, что он обязан там быть? Ведь он лишился отцовского расположения, и ему запретили испытывать сыновние чувства. Если он и жалеет покойного отца, это говорит лишь о его великодушии. А каковы его чувства к Китти, которая добровольно сунула голову в петлю, чтобы спасти его? Наверное, теперь он уже знает об этом. Ведь это известно всем и каждому. Проезжая мимо пригородных ферм, Доминик чувствовал, как дрожит и звенит воздух, полный сплетен. Он увидел двух женщин, стоявших по разные стороны забора и наверняка судачивших о падении Китти, щедро сдабривая выдумками голые факты.
Доминик поехал по маршруту, избранному Китти тем вечером. Вот место, где она остановилась перед тем, как свернуть вправо и взять курс на Комербурн; это было примерно в четверть одиннадцатого. Где-то по пути она передумала и пожалела, что не осталась; где-то перед следующим поворотом направо в узкую улочку, которая тянется до опушки леса и вывела ее на дорогу позади ферм. По ней она подъехала к «Веселой буфетчице» сзади. С одной стороны дороги тянулись поля, с другой – болотистые заливные луга. Вероятно, здесь Китти ехала медленно и осторожно: она водила машину лихо, но не безрассудно, а ночью на извилистой и стиснутой высокими кустарниками дороге от фар мало проку.
Решив вернуться, Китти, естественно, направилась в объезд, а не по шоссе. Скорее всего, она приняла это решение, когда увидела впереди развилку. Да, вероятно, так и было. У развилки человек невольно останавливается и размышляет, куда свернуть. Итак, именно здесь Китти сказала себе: «Я должна еще раз попытаться убедить его».
Проехав треть мили, Китти подкатила к очередному правому повороту возле знака «Вудз-Энд». Это даже не деревня, а, скорее, хутор: несколько ферм, длинная подъездная дорога, крошечная лавчонка и телефонная будка. Отсюда – снова направо, на старую дорогу, а там чуть больше четверти мили до высокой ограды «Веселой буфетчицы». Китти поставила машину «под деревьями». Когда Доминик добрался до этого места, ему стало ясно почему. Дорога здесь была шире. Слева тянулась поросшая примятой травой обочина. Очевидно, тут, у опушки леса, часто останавливались машины, и в этом месте можно было съехать с дороги. Ведь тогда, наверное, было уже половина одиннадцатого, пивнушка закрывалась, и хотя большинство посетителей воспользовалось бы шоссе, вполне возможно, что кто-то из сельских поехал бы домой этим путем.
Доминик слез с велосипеда и медленно прошел последние пятьдесят ярдов от стоянки до задних ворот. Собственно, ворот не было, просто широкий проем в высокой ограде и два железных столба, преграждавших путь автомобилям. Амбар (он же – танцевальный павильон) был совсем рядом: Китти оставалось только пересечь дальний конец двора, чтобы добраться до двери и войти внутрь, где ее уже ждал Армиджер, опьяненный своей новой идеей и ничуть не сомневающийся, что Китти скажет ему «да».
Сколько на это ушло времени? Что случилось в павильоне? Неизвестно, но продолжалось это недолго. Вот она пытается убедить его внять ее ходатайству за Лесли, он же и слушать не хочет, одержимый своими великими планами и убежденный, что Китти на его стороне; они похожи на двух чудаков, пытающихся сообщить друг другу нечто важное, но совсем не то, что так жаждет услышать каждый из них. Они совершенно не понимают друг друга, словно говорят на разных языках. Если Китти была на этом месте в половине одиннадцатого, то вполне могла сбежать от Армиджера еще до одиннадцати, даже при том, что какое-то время ушло на парковку и, возможно, на колебания, принятие окончательного решения войти в павильон. Армиджер сразу берет быка за рога, так что на изложение своего дела ему вряд ли понадобилось бы четверть часа. Китти говорит, что приехала домой десять минут двенадцатого. Это вписывается в общий хронометраж, и, хотя соседи опровергают ее заявление, именно это время должна была назвать девушка, если хотела, чтобы в ее версию поверили. Да, решил Доминик, где-то без десяти или без пяти одиннадцать она выбежала из павильона, оставив Армиджера лежащим у подножия лестницы.
А что потом? Китти, по ее словам, хотела только одного – поскорее убраться оттуда. Как убраться? Доехать до следующего поворота, а там снова обогнуть «Веселую буфетчицу» и выехать на шоссе? Или развернуться под деревьями и возвратиться той же дорогой? После недолгих раздумий Доминик решил, что она развернулась: этот путь был короче. Места для разворота здесь вполне хватало. Скорее всего, она поехала назад к Вудз-Энду и минут через пятнадцать должна была прикатить домой. Но не прикатила. Почему?
В конце концов Доминик утвердился в мысли, что Китти солгала. Но зачем? Куда девался целый час? Мальчик был уверен, что она не возвращалась и не убивала Альфреда Армиджера. Тогда почему бы не сказать полиции, что произошло за этот час? Может быть, в деле замешан еще один невинный человек, которому Китти не хочет навредить своими показаниями?
Она хотела поскорее убраться отсюда. Если Китти этого не сделала, значит, не смогла.
Доминик двинулся обратно к Вудз-Энду, разбрасывая ногами опавшую листву. Он предпочел идти пешком, потому что люди слишком медленно обдумывали имевшиеся скудные сведения, и он хотел, чтобы ноги работали в том же темпе. Здесь Китти развернулась и поехала назад, и все же возвратилась домой лишь за полночь. Возможно, злость, стыд и разочарование вынуждали ее гнать машину. Допустим, на этом отрезке пути она почувствовала страх и захотела узнать, сильно ли пострадал Армиджер. Но этот страх не остановил ее, не заставил повернуть назад, а наоборот, гнал ее дальше все быстрее и быстрее. Так почему же она не приехала домой в самом начале двенадцатого, как следовало бы?
И тут он понял почему.
Это должно быть правдой: слишком уж все просто. Доминик мысленно услышал, как ревущий на малых оборотах мотор чихнул и заглох. Увидел мысленным взором, как Китти включает резервный бензобак, а потом в ярости откидывается на спинку сиденья, потому что и он пуст. Наверное, полдня Китти подбадривала себя мыслью, что у нее есть еще целый галлон. Говорила себе: «Заеду к Лоу, когда в следующий раз покачу за город, заправлюсь в Ли-Грин…» Это вполне в ее духе.
«Не впрок мне эта наука. У меня кончается горючее посреди Хай-стрит или на полпути к площадкам для гольфа». Теперь ему отчетливо слышался ее голос, вспоминалось каждое слово, сказанное ею. Тот, кто знал Китти хуже, чем он, и не пользовался ее доверием, никогда не мог бы найти это простое объяснение. Да, у нее всего-навсего кончилось горючее! С ней такое случается постоянно. Она сама ему говорила.
Тогда возникает вопрос, где это случилось? Подумав, он решил, что это должно было произойти недалеко от «Веселой буфетчицы» и на приличном расстоянии от Комербурна. Если бы Китти застряла рядом с городом, то могла бы просто «проголосовать» на шоссе и попросить водителя либо дать ей немного бензина, либо заехать на станцию обслуживания и оставить сообщение. Нет, она осталась без бензина где-то здесь, поблизости от бывшей гостиницы. И не захотела останавливать проезжающие машины, не захотела получить канистру горючего со станции техобслуживания. Не хотела никоим образом привлекать внимание к факту своего присутствия здесь.
Доминик так живо представил себе ее душевное состояние, что у него самого участился пульс и застучало в висках. Наверное, с каждой минутой Китти боялась все больше и больше. А вдруг Армиджер серьезно пострадал? Получается, что она бросила его на произвол судьбы. А если он умрет? Возможно, ей приходила в голову мысль вернуться, но не хватило смелости. Пусть и нечаянно, но она совершила ужасный поступок. В ее тогдашнем состоянии вполне естественно было желание скрыть, что она вообще приближалась к этому месту после того, как уехала из пивной по шоссе в четверть одиннадцатого.
Положим, это случилось где-то здесь, рассуждал Доминик, медленно шагая по левой обочине старой дороги. В этом случае Китти было бы нелегко убрать машину с проезжей части, поскольку дорога довольно узка и извилиста. Если присмотреться, может быть, и удастся найти это место: пытаясь убраться с дороги, Китти просто не могла не наехать на живую изгородь. Возможно, в таком случае на ее машине ободрана краска?
Он почти дошел до Вудз-Энда, когда обнаружил место, где какую-то машину явно отгоняли на кочковатую травянистую обочину. Под живой изгородью виднелись следы колес, кусты были поломаны, трава примята. Но вот кто оставил эти следы? Неизвестно. И узнать об этом можно только от Китти.
Предположим, чисто теоретически, что именно здесь у нее кончился бензин. Каковы будут ее дальнейшие действия?
Она попытается связаться с кем-нибудь по телефону, значит, пойдет в Вудз-Энд и позвонит оттуда человеку, которому полностью доверяет. Этот человек и привез ей бензин. Но Китти молчала о нем, чтобы не подвергать опасности быть уличенным в соучастии и сокрытии убийства. Уж такой она человек.
Мало-помалу Доминик добрался до телефонной будки, с минуту постоял, разглядывая ее, а потом, сам не зная зачем, открыл дверцу и заглянул в этот пыльный шкаф, украшенный образчиками современной настенной живописи. Доминик отпустил дверь, и она начала закрываться, когда вдруг мальчик краем глаза уловил золотистую вспышку. К дверной петле прицепился темный клочок ткани, расшитый золотом. Он был почти прозрачный и напоминал раздавленную бабочку.
Доминик протянул было руку, чтобы извлечь лоскут, но передумал и только разгладил его пальцами, после чего разглядел крохотные золотые цветочки, вышитые на почти неосязаемом шелке. Уголок индийской шали с красно-синим отливом, которая была на Китти в ночь убийства. Вот и недостающая деталь, без которой полиция не могла сложить головоломку. И он, Доминик, чудом обнаружил ее.
Мальчик решил оставить все как есть. Закрывшись в будке, он дрожащей рукой набрал номер отца.
– Это Доминик Фелз. Попросите папу, пожалуйста. Я знаю, но это очень важно, речь идет о расследуемом деле.
Зарывшийся в бумаги Джордж не хотел отрываться от работы, но не хотел и рисковать, потому что болезненно переживал свою недавнюю оплошность. Поэтому он все-таки взял трубку. И с трудом поверил в то, что услышал.
– Я в телефонной будке в Вудз-Энде. Я нашел тот лоскут, который, как ты говорил, оторвался от шали Китти.
– Что?
Доминик терпеливо повторил свое сообщение и продолжал:
– Он зацепился за дверь. Должно быть, Китти спешила, и край шали оторвался. Я понимаю, я его так и оставил. Буду охранять до твоего приезда.
– Как же тебе это удалось? – с чисто человеческой досадой спросил Джордж.
– По наитию. Приезжай, расскажу. – В голос Доминика вкралась нотка самодовольства, хотя на самом деле он не чувствовал ликования: слишком велика ставка и слишком мало пока сделано. Дожидаясь отца, он размышлял, следует ли рассказать ему все и если нет, то насколько он обязан быть откровенным. Этот обрывок шелка был единственным вещественным доказательством, поэтому, возможно, лучше выложить отцу все как есть. Нелады Китти с бензином, к примеру, тоже могли заинтересовать следствие, как и смятая живая изгородь.
Он изложил Джорджу ход своих мыслей и был польщен вниманием, с каким отец слушал его. Он даже поставил на конверте, в который Джордж убрал лоскуток, собственные инициалы, хотя и понимал, что делает непростительную уступку своему тщеславию.
– В общем, это звучит разумно, – согласился Джордж, осматривая живую изгородь. – Надо проверить машину, нет ли там каких следов.
– Наверное, мне не разрешат повидаться с Китти? – тщательно подбирая слова, спросил Доминик.
– Боюсь, что нет, Дом. К ней можно попасть, только если на то будет очень веская причина, а такая может быть лишь у адвоката и близких родственников. Нет, сейчас это невозможно.
– Понимаю. Я и не думал, что получится. Но ты-то можешь к ней зайти, правда? При желании ты мог бы сам задать ей все эти вопросы и узнать, на каком месте у нее кончился бензин и кому она звонила из будки. Не думаю, что она скажет. Но ей и невдомек, что тебе известно о звонке. Может, и выдаст ненароком какую-то тайну. Она и врать-то толком не умеет, – сказал Доминик, проглатывая ком в горле. – Может забыться и сболтнуть. – Он провел носком ботинка по глубокому следу колеса в мягкой траве и хмуро уставился на свои ноги. – Ты не передашь ей кое-что от меня? Ничего противозаконного. Просто привет. А еще скажи, что я всеми силами стараюсь ей помочь.
– С радостью передам, – торжественно пообещал Джордж.
Он не стал говорить сыну, что на водительском сиденье машины Китти они обнаружили два крошечных пятнышка крови, очевидно, с подола ее платья, и что мелкие царапины на переднем крыле уже несколько часов занимают их мысли. Утаивать эти сведения от Доминика, вносившего такой большой вклад в следствие, было несправедливо, но уговор есть уговор, и по его условиям мальчик не мог рассчитывать ни на какие откровения.
В тот же день Джордж наведался к Китти. От нее как раз выходил усталый и опечаленный Реймонд Шелли, бережно прижимавший к груди свой раздувшийся портфель, будто в нем хранилась драгоценная жизнь Китти. Джордж столкнулся с Шелли в коридоре. Теперь, когда они стали противниками, им было нелегко говорить друг с другом.
– Вы, конечно, понимаете, – начал Шелли, – что защита отвергнет предъявленное обвинение. Любой грамотный врач докажет, что ни одна женщина не могла причинить таких телесных повреждений.
Джордж не ответил. Он уже пытался обсудить этот вопрос с Дакеттом, и тот, смерив его насмешливым взглядом, заявил следующее: «Ты шутишь? А если он неподвижно лежит на полу? Крепкий десятилетний ребенок – и тот сумел бы отделать его».
– Уму непостижимо! – выпалил Шелли, беспомощно покачав головой. – Китти! Я знал ее с пеленок, она бы и мухи не обидела. Это неправда, Фелз. Такого просто не может быть. Никогда не прощу себе, что оставил ее в тот вечер. Знай я, что у него на уме, мог бы предотвратить все это.
Неужели мог бы? – с сомнением подумал Джордж и проводил расстроенного Шелли сочувственным взглядом. Достаточно ли большое влияние он имел на Армиджера? Как там назвал его Лесли? Прикрытием. Им пользовались как фасадом и прикрытием. Хозяин поверял ему свои тайны ровно настолько, насколько это было целесообразно. Нет, Шелли не смог бы сманить атакующего быка в сторону, а попытавшись, стал бы еще одной жертвой.
Китти уже пережила первую боль, уже оплакала свое бессилие, одиночество и стыд. Слава Богу, Доминик не знал и никогда не узнает о ее минутной слабости. Что бы там ни рисовало мальчику воображение, эта картина не имела ничего общего с действительностью, которую лицезрел Джордж. Китти первым делом извинилась за вчерашнее, сделав это просто и непосредственно, без тени смущения. Мол, что было, то прошло и больше не повторится.
– Простите, я не на шутку напугала вас. Не думала, что буду так потрясена. Никогда не знаешь, чего ждать от себя в пиковом положении. А ведь я всегда считала себя уравновешенной.
– Мой сын передает вам привет, – сказал Джордж, – и еще велел сказать, что делает для вас все, что может.
Она подняла голову и улыбнулась ему. Но Джордж знал, что эта улыбка адресована Доминику. Китти побледнела и осунулась, но в общем и целом передряги не изменили ее облика, если не считать глаз, которые, казалось, сделались еще больше, и жалобно опущенных уголков губ. На Китти были все те же неброские свитер и юбка, в которых она принимала Джорджа у себя дома. Рядом с ней лежала раскрытая книга, придававшая девушке сходство с прилежной студенткой, которой вскоре предстоит важный экзамен.
– Вы уж поблагодарите его за меня. Он, пожалуй, единственный, кто верит, что я не убийца. Уста младенцев… – она взмахнула рукой, словно пытаясь поймать некстати вырвавшееся слово. – Нет-нет, не говорите ему, что я так сказала. Это и обидно, и не соответствует действительности. Просто поблагодарите его от моего имени и передайте привет. С любовью.
– Мы обнаружили то место, где вы наехали на живую изгородь, когда у вас кончилось горючее, – заявил Джордж таким же непринужденным тоном. – Почему вы не рассказали нам об этом? Вы должны были знать, что мы непременно его найдем.
– Это заслуга Дома, – Китти снова улыбнулась своим мыслям, и эта улыбка тоже предназначалась Доминику. – Молодец! Надо же, запомнил! Но, знаете, даже он мог ошибиться. Однако больше ни слова об этом. Тема эта мне неприятна, и вам не заставить меня говорить. Если честно, то вы уже ничего не можете для меня сделать, разве что прекратить свои посещения. Вы – еще ничего, а вот бедный старина Рей приходит с такой несчастной миной, что у меня сердце разрывается. А больше никто ко мне не стремится.
– У вас же тьма друзей, и вы это знаете, – сказал Джордж, едва успевая следить за неожиданными перепадами ее настроения.
– Было когда-то. Самая популярная дебютантка года, вот кем была Китти. Знаете, сколько достойных молодых людей хотело жениться на мне, когда стало ясно, что Лесли отпал? Семеро просили моей руки, а еще пятеро намеревались. А знаете, сколько человек хотели увидеться со мной сегодня? Чтобы доказать, как они меня любят? Один. И это был Лесли, тот самый, который никогда не притворялся, будто любит меня. – Она засмеялась, и смех этот звучал искренне, приятно, даже весело. Только теперь Джордж понял: все-таки Китти извлекла из своей беды кое-какую выгоду.
– Они его пропустили?
– О да, ведь он – сын моей жертвы. Да и росли мы вместе, как брат и сестра. Он был очень добр ко мне, – добавила Китти, глядя на свои сложенные чашечкой ладони и улыбаясь печально-задумчивой нежной улыбкой, ради которой любой мужчина совершил бы чудеса. – И ужасно расстроен. – Китти не заботило, кто будет свидетелем ее печали или восторга. Времени на стыд и притворство уже не оставалось. – Думаю, он даже чувствует ответственность за меня, потому что убитым оказался именно его отец. Как будто Лесли мог чем-то помочь. Он так смущен, будто сам втянул меня в эту историю. Но я влипла в нее без посторонней помощи. Надеюсь, вы не примете это за признание?
– Влипнув в историю, вы помогли кому-то выпутаться.
Она повернула голову и взглянула на него. Наконец-то Китти стала внимательно слушать, что ей говорят:
– Скажем, тому человеку, которому вы позвонили, чтобы попросить бензина. Нам это известно, ведь вы оставили клочок своей шали в двери той телефонной будки в Вудз-Энде. Думали, мы не узнаем об этом звонке? Уж лучше бы вы все рассказали сами. Ведь мы и без вас все выясним. Это дело времени.
– Я вовсе не спешу, – Китти улыбнулась, поддразнивая его, хотя и ее упрямство тоже имело печальный оттенок.
– Кто это был, Китти? Сообщите нам имя. Будет куда хуже, если мы сообщим его вам.
– Я даже не знаю, о чем вы говорите. Послушайте, вот что пришло мне в голову. Если меня осудят, я не смогу получить наследство, ведь так? Что же тогда будет с деньгами? Как-то не удосужилась спросить старину Рея, слишком уж усердно гладила его по руке и приговаривала: «Ну, ничего! Ну, ничего!» Вам что-нибудь известно?
– Не знаю, но предполагаю, что деньги перейдут к ближайшему родственнику, если только в завещании не содержится запрета.
– Прекрасно! – Воскликнула она и удовлетворенно вздохнула: – Тогда Лесли и Джин больше не придется нуждаться, они будут богаты. Думаю, я тоже должна составить завещание.
Джордж открыл рот, чтобы ответить, но не смог произнести ни слова. Китти подняла голову: своим молчанием он на миг пробил воздвигнутую ею стену, и Китти принялась придумывать, чем бы оправдать свое высказывание. Ее находка оказалась неудачной.
– Да ладно, – торопливо и вкрадчиво проговорила она. – Я вовсе не то имела в виду. Даже если мои дела пойдут совсем плохо, за такое убийство не приговаривают к смертной казни.
