Текст книги "Смерть и «Радостная женщина»"
Автор книги: Эллис Питерс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)
Глава VI
Лесли Армиджер не умел врать. Переводя взгляд с фотографии на Джорджа, он не мог скрыть испуга, смешанного с облегчением. Джин подошла к нему, и он на миг обнял ее странным предостерегающим движением, как если бы хотел ласково прижать ее к себе, но не мог, то ли стесняясь Джорджа, то ли смущенный отчужденностью Джин, а может, из-за особенностей своего нынешнего положения.
– Самое лучшее, что вы можете сделать сейчас, – строго сказал Джордж, – это выложить мне все. Сами видите, что получается, когда вы темните. Вы тоже, миссис Армиджер. Было бы куда лучше, скажи вы мне правду сразу, не дожидаясь, пока она выплывет наружу.
– Нет, минуту, минуту! – Нервные ноздри Лесли подергивались от напряжения. – Джин тут ни при чем. У нее нет чувства времени. Заявив, что к десяти я уже вернулся домой, она всего лишь высказала догадку. Просто ей так казалось.
– И случайно угадала время и несколько подробностей, словно взятых из вашей истории. Вы заранее договорились рассказывать одну и ту же небылицу, мистер Армиджер, и вы это знаете не хуже меня.
– Нет, это неправда. Просто Джин ошиблась…
– Значит, вы не хотели ее смущать, а потому решили подтвердить это заявление? Ладно уж, врите да не завирайтесь. Забыли, что вы делали свои заявления одновременно? Дорогой мой, вы напрашиваетесь, чтобы я запустил в вас этим блокнотом.
– О Господи! – беспомощно проговорил Лесли, падая в кресло. – Я в этом совсем не мастак!
– Совершенно верно. Рад, что вы это осознаете. А теперь давайте-ка посидим за столом, как разумные люди, и вы расскажете мне правду.
Стоявшая поодаль Джин немного поколебалась и тихо сказала: «Я приготовлю кофе», после чего выскользнула на кухоньку; но Джордж заметил, что дверь она оставила открытой, и подумал: как бы ни сердилась она на мужа, но тотчас окажется рядом с ним, если почувствует, что сеть вокруг него затягивается.
– Итак, давайте-ка на этот раз честно, без утайки. Во сколько вы пришли домой?
– Наверное, где-то без десяти одиннадцать, – хмуро отвечал Лесли. – Я действительно заходил в эту его чертову пивную и спрашивал отца, но даю слово, что Джин ничего об этом не знала. Она все волновалась из-за времени, потому что мы не могли отчитаться за пятнадцать минут. Но я так и не сказал ей, где был.
Джордж поверил ему. Судя по тем взглядам, которыми они обменивались, по трепетным, неуверенным движениям, это была правда. Они понимали, что отдалились друг от друга, боялись разверзшейся между ними пропасти. Горячая девушка, чутко притихшая за полузакрытой дверью, терзалась сомнениями и не знала, верный ли сделала выбор. Достанет ли Лесли мужества выдержать предлагаемые жизнью испытания? Этот крик о помощи, обращенный к отцу, был ли он случайной промашкой или свидетельствовал о природной слабости? Джордж подумал: раньше они ожесточенно ссорились, наносили друг другу раны, но теперь их главный враг – он, и супруги объединились против него как верные союзники. Одним своим присутствием здесь он, надо полагать, оказывал им услугу.
– Тогда, пожалуй, стоит сообщить об этом сейчас, – твердо сказал Джордж. – Пусть лучше она узнает это от вас, чем от кого-то еще.
– Возможно. – Казалось, Лесли еще не совсем убежден. Его терзала неуверенность, и он не знал, как поступить. Униженный этим уроком, он, тем не менее, подавил свой гонор и продолжал: – Ладно, я вышел опустить письма, а потом отправился гулять и очутился в пивной. Попросил, чтобы позвали отца. Я не хотел заходить внутрь, подождал у двери. Я не заметил никого из знакомых, официанта я тоже не знал, поэтому, когда нынче утром эта новость появилась в газетах, я сдуру решил, что мне лучше молчать о моем визите. Но вы не должны винить Джин за то, что она пыталась помочь мне выпутаться.
– Жену вашу мы трогать не будем. Зачем вы туда пошли и зачем просили об этой встрече? Вам опять что-то понадобилось?
– Нет, – мрачно ответил Лесли, – я больше не хотел просить его о чем-либо. С этим было покончено. Я пошел туда, чтобы потребовать обратно кое-что взятое им у меня. – Или, по крайней мере, высказать, что я о нем думаю. – Лесли уже завелся, речь потекла ровно. Джордж откинулся на спинку и молча слушал рассказ о первом письме к отцу и ответе на него, о жестоком, издевательском подарке – вывеске старой гостиницы, напоминавшей о поражении Лесли и победе отца. Он и виду не подал, что слышит эту историю уже во второй раз. – А потом, две недели назад, случилось нечто странное. Он вдруг изменил свое решение. Как-то вечером прихожу я домой, и тут заявляется старина Рей Шелли. Он сиял, потому что принес добрую весть. Я знал, что, когда мы с отцом поскандалили, Шелли стоял за меня горой. Он всегда был доброй душой, и радовался, как Полишинель. Он сообщил, что отец раскаялся в содеянном и пришел к выводу, что унизительный подарок был недостойной шуткой, и он хотел бы исправить дело, хотя наш разрыв он по-прежнему считал окончательным. Но отец не мог прийти и признаться в ошибке самолично, а потому поручил это Шелли. Шелли пришел, чтобы забрать вывеску и передать мне пятьсот фунтов в качестве возмещения морального ущерба. При этом он не забыл повторить слова отца, что это последняя субсидия, на которую мы можем рассчитывать, что он не может оставить меня помирать с голоду и позволить мне залезть в долги, но впредь я должен заботиться о себе сам.
Джин принесла кофе и молча разлила по чашкам. Погруженный в свои мысли Лесли не шелохнулся, Джин подошла к нему сзади и легонько тронула за руку, чтобы вернуть к действительности. Он вздрогнул и бросил на жену взгляд, исполненный надежды и тоски. От этого красноречивого обмена взглядами воздух в захламленной темной комнате, казалось, зазвенел как натянутая тетива лука.
– Продолжайте, – строго потребовал Джордж. – Что вы ответили на его предложение?
– Я отказался, – в душе Лесли пробудились бурные чувства, и теперь он черпал в них мужество. Припоминая свои обиды, он снова начинал пылать гневом и забыл об осторожности. В голосе зазвучали нагловатые нотки, столь присущие покойному Альфреду Армиджеру. – С меня хватит, я был сыт по горло и не хотел больше связываться с ним. Жаль только, что гнев мой излился на бедного старину Шелли, ведь он-то ратовал за меня. Но уж так получилось. Поэтому он ушел очень расстроенный. Даже норовил дать мне взаймы из собственного кармана. Но я не мог одалживаться у него. Я знаю Шелли, он живет только на зарплату, пусть и большую, и нередко допускает перерасход. Мы пытались утешить его, как могли, потому что, черт возьми, он-то был ни в чем не виноват. Он выразил надежду, что мы не станем рвать с ним, спрашивал, нельзя ли ему иногда навещать нас, дабы удостовериться, что у нас все в порядке. Разумеется, мы сказали «пожалуйста, в любое время, если наше жилище вам не противно, мы будем рады вас видеть». И снабдили его всеми необходимыми сведениями. Что старая перечница внизу не желает открывать дверь нашим гостям, хотя никогда не упустит случая как следует их рассмотреть в надежде углядеть что-нибудь такое, о чем можно посплетничать с другой такой же гарпией через садовый забор. Она закрывает парадную дверь на задвижку, когда сидит дома, и все наши гости могут сразу же подниматься к нам. Мы даже сказали ему, где лежит ключ от нашей комнаты, на тот случай, если он придет слишком рано и захочет подождать. Я знаю, – сказал Лесли, перехватив растерянный взгляд Джорджа, – вы думаете, имеют ли эти мелочи какое-то значение. Имеют, да еще какое! Позавчера во второй половине дня, пока нас не было, кто-то проник в эту комнату и стащил отцовское письмо.
– Письмо? То, которое пришло вместе с вывеской? Но зачем кому-то понадобилось его красть?
– Если вы сможете найти другое объяснение, честь вам и хвала. На мой взгляд, существует только одно: мой отец действительно хотел забрать эту вывеску назад. Потому-то он и послал с поручением Шелли. Она была нужна ему, и, чтобы заполучить ее, он готов был даже пожертвовать пятью сотнями фунтов. И, когда эта попытка не удалась, он решил уничтожить единственное доказательство того, что когда-либо дарил ее мне. Без письма я не имел бы законных оснований владеть этой вывеской. А кому, по-вашему, поверили бы на слово, ему или мне?
– Это не совсем так, – рассудительно начал Джордж. – Мисс Гамилтон, напечатавшая это письмо, знает его содержание и уже рассказала мне о «подарке». Кто-то паковал вывеску и отвозил ее вам. Эти люди тоже могли бы подтвердить ваши слова.
Лесли горько и удивленно рассмеялся.
– Вы и впрямь не знаете, в каких отношениях он был со своим персоналом. Теперь, когда он мертв, Гамми вполне может быть откровенной с вами, но, будь отец жив, она бы делала и говорила только то, что он велит. Она всегда так поступала, за это ее и держали. Она бы «не помнила» ничего, вредного для отца, неужели вы этого не понимаете? И парни из конторы тоже. И тот малый, что вел фургон. О нет, уж это не осложнило бы ему жизнь. Единственным доказательством было письмо. Отцу приспичило вернуть себе вывеску, он готов был заплатить за нее пятьсот фунтов, а когда ничего не вышло, он начал строить другие козни, чтобы забрать эту штуку, даже если бы я не захотел с ней расстаться.
– Вы предполагаете, что мистер Шелли помогал ему в этой проделке?
– Нет, нет! Разве что по неведению. Ей-богу, не знаю! Я не знаю, понимал ли он, что отец его использует. А отец делал это всякий раз, когда ему был нужен благообразный фасад, чтобы обмануть противника. Видели бы вы их в деле. Способен ли человек вообще не понимать, что им пользуются как прикрытием, причем уже много лет? Может, Шелли закрывал на это глаза, а может, действительно не замечал. Естественно, он не пришел к отцу и не сказал: «Порядок, старина, иди туда спокойно, дверь на задвижке, ключ они хранят на шкафу, что стоит на лестничной площадке». Ничего подобного. Но, сознательно или бессознательно, он выложил отцу все. Никаким другим способом тот не смог бы ничего узнать. Но вот он пришел или прислал кого-то с поручением, а в итоге письмо исчезло.
– Вы не спрашивали миссис Харкнесс? Может, она видела, кто приходил? Наверное, она сидела дома, иначе парадная дверь была бы на замке.
– Она была дома и, готов спорить, знает, кто заходил, но что толку ее спрашивать? Она просто скажет, что не обращает внимания на моих гостей, да еще разозлится и станет в позу. Ведь она всегда оставляет свою кухонную дверь приоткрытой, чтобы подсматривать и подслушивать, и мне это известно. Поэтому я не могу обращаться к ней с расспросами.
– Да, понимаю, нам это легче. Хотя, возможно, толку будет не больше. Тогда возникает еще один вопрос. Вы не упомянули о самой вывеске. Если он хотел изъять доказательство того, что сделал подарок, то почему бы одновременно не изъять и сам подарок?
– Он не мог, ее здесь не было. Меня эта вещь немного заинтересовала. Ее столько раз покрывали новой краской, что под всеми этими слоями может оказаться все что угодно. Да линии и пропорции самой картины. В них есть нечто такое… Это далеко не девятнадцатый век. Нет, я не думаю, что она стоит больших денег, но мне хотелось бы знать побольше о ее истории и выяснить, есть ли что-нибудь занятное под верхними слоями. Поэтому я поговорил с Барни Уилсоном, и он предложил показать вывеску торговцу, владельцу галереи на Эбби-плейс, что на окраине города. Вот я и попросил отвезти ему эту вывеску, чтобы тот взглянул на нее и высказал свое мнение. Она все еще у него.
– Когда вы послали ее ему? Очевидно, до пропажи письма. Было ли это до прихода мистера Шелли?
Лесли принялся считать дни. Щеки его снова порозовели, взгляд немного оживился.
– Да, до прихода, ей-богу! Шелли приходил сюда в четверг вечером. Барни увез вывеску на фургоне в понедельник утром, тремя днями раньше.
– По-вашему, это о чем-то говорит?
– А вы думаете, нет? У меня эта штука хранилась шесть недель, и папаша ни разу ею не интересовался. Потом ее отвозят этому торговцу, и три дня спустя папаша начинает борьбу за ее возвращение. По-вашему, тут нет никакой связи?
– Думаете, торговец намекнул ему, что она может иметь какую-то ценность?
– Не знаю, может, и так. Думаю, он прослышал, что я хочу посоветоваться со знатоком, и этого оказалось достаточно. Если бы он заподозрил, что отдал мне ценную вещь, и шутка обернулась против него самого, это просто убило бы его. – Лесли смутился, осознав, в каком щекотливом положении он оказался, и болезненно поморщился.
– Ну ладно, оставим это, – сказал Джордж. – Письмо исчезло. Что потом?
– Вчера вечером, как я уже говорил, мне вдруг захотелось разобраться с ним тайком от Джин. Я знал, где он будет вечером, и был настроен воинственно, хотя и не очень, – с насмешливой улыбкой сказал он, перехватив оценивающий взгляд Джорджа. – Я его и пальцем не тронул. Пришел я туда незадолго до десяти и попросил того официанта вызвать отца ко мне, если тот сможет выкроить минуту. Я не назвался, боясь, что он не выйдет, если будет знать, кто пожаловал. Хотя, возможно, и вышел бы. Вон ведь как повернулось дело. В общем, он вышел, увидел меня и принялся хлопать по спине и смеяться, словно я был гвоздем его вечерней программы. Сейчас, говорит, предупрежу друзей и приду опять. Потом выпроводил меня через боковую дверь и велел идти в амбар, посмотреть, во что он превратился. Сказал, что дверь не заперта. Иди, мол, сынок, а я туда загляну чуть позже. Ну, я и пошел. Не знаю, зачем он меня туда отправил, но мне и самому надо было поговорить с ним наедине, так что амбар вполне годился. Я полагаю, вы уже видели это помещение и знаете, во что он его превратил. Через несколько минут прибегает. Его аж распирает от радости. Под мышкой – бутыль шампанского. «Ну, что теперь скажешь о своем прекрасном доме, мой мальчик? – спрашивает он. – Разве не потрясающее зрелище?» Но я пришел не затем, чтобы любезничать с ним, мне все это было до лампочки. Я напустился на него, сообщил, что я думаю о его грязных проделках, и обвинил в краже письма. Он же только смеялся мне в лицо и все отрицал. «Ты спятил, – говорит. – Чего это ради я стану красть свое собственное письмо?» Наверное, я и не думал, что будет толк, просто хотелось разрядиться, вот и разрядился. Я сказал ему, что он за птица, какой он дьявольски лживый и изворотливый черт, и поклялся, что буду бороться с ним до последнего – и за вывеску, и за свою карьеру.
– А спустя каких-то полчаса он уже был мертв, – заметил Джордж.
– Знаю, но я к нему не притрагивался.
Джин молча взяла Лесли за руку. Между ними словно пробежала искра, и воздух в комнате, казалось, наэлектризовался.
– Я к нему не притрагивался, – повторил Лесли, уже без прежнего напряжения. – Он забегал по галерее, начал вытаскивать из бара бокалы, и я спросил, уж не хочет ли он отметить окончательный разрыв. Внешне все выглядело именно так. Но отец сказал: «Это не для тебя, мой мальчик, я жду гостя поважнее». Поэтому я ушел, оставив отца в добром здравии. Не было даже половины одиннадцатого. Отъехали всего две-три машины, и никаких признаков скорого закрытия заведения не наблюдалось. Я еще злился и поэтому шел домой быстрым шагом. Вернулся примерно без десяти одиннадцать.
– Когда уходили из пивной, видели кого-нибудь поблизости? Или по пути домой? Надо, чтобы кто-то мог подтвердить ваше заявление.
– Как-то не обратил внимания, – сказал Лесли, бледнея. – Я и не подумал, что мне понадобится алиби, иначе позаботился бы об этом. Я хотел успокоиться, побыть наедине с собой.
– Я могу сказать, когда он пришел, – твердо заявила Джин, и рука ее, прежде только касавшаяся руки Лесли, теперь крепко сжала ее. – На нашей улице есть церковь с часами. За две минуты до прихода Лесли они пробили три четверти часа.
– Ага. Что ж, возможно, кто-нибудь заметил, как он возвращался домой. Поищем. – Даже если Лесли не врал, он вполне мог оставить отца в луже крови на роскошной танцплощадке. Ведь, по словам врача, смерть могла наступить и в четверть одиннадцатого. – Миссис Харкнесс, я полагаю, не пришлось вас впускать? У вас были свои ключи?
– Да. И вряд ли она услышала бы, как я вхожу. Она рано ложится и спит в глубине дома. – Лесли бросился в другую крайность и принялся упоминать о разных неблагоприятных для себя обстоятельствах, хотя его не спрашивали.
– Не надо вдаваться в такие подробности, – посоветовал Джордж и с тусклой улыбкой поднялся на ноги. – Пусть и остальные отчитаются за себя. Если вы не сделали ничего плохого, вам нет нужды темнить и волноваться. И, если позволите дать вам совет, ничего не утаивайте. И перестаньте волноваться. – Он застегнул пальто, подавляя зевок. Кофе немного помог, но вздремнуть все равно не помешает. – А пока… вы останетесь в городе, не так ли?
– Останусь, – севшим от страха голосом пообещал Лесли.
Глава VII
– Я склонен верить ему, – заявил Джордж, хмуро глядя на стопку нацарапанных от руки заметок, подсунутую под чашку с кофе. – Когда отец сказал ему, чтобы он шел в амбар, старик, по его словам, выразился так: «Иди, дверь не заперта, я сам загляну чуть попозже». Потом это замечание о шампанском, которое сбило меня с толку: «Это не для тебя, мой мальчик, у меня гость поважнее». Звучит очень правдоподобно и увязывается с фактами. Если бы шампанское предназначалось для нового издевательства над Лесли, Армиджер откупорил бы бутылку загодя. Но она была запечатана. Следовательно, гораздо вероятнее другое: он кого-то ждал, готовился что-то отметить, но не с Лесли. Лесли стал просто приятным сюрпризом, ниспосланным ему чертом, чтобы весело провести время до прибытия другого человека. В тот вечер Армиджера ждало какое-то дело. И если я прав, значит, он просил не беспокоить себя вовсе не из-за Лесли. Велика ли важность, если кто-то услышит, как он распекает своего сына? Наоборот, делать это при зрителях еще приятнее.
– Ты, кажется, говорил, что, по словам мисс Норрис, он обещал вернуться примерно через четверть часа, верно? – спросила Банти. – Значит, времени у него было в обрез?
– Похоже, что так. Хотя она – единственная, кто это сказал. По словам мисс Гамилтон и Шелли, он просто сообщил, что вернется, и просил дождаться его. Возможно, она не совсем точно запомнила, а может, он просто туманно выразился.
– Предположим, Лесли действительно вернулся без десяти одиннадцать. Успел бы он в таком случае убить? Он без машины, автобуса тогда не было; вероятно, он действительно шел пешком, и, даже если спешил, ему понадобилось бы не меньше двадцати минут. Стало быть, он должен был уйти оттуда самое позднее в половине одиннадцатого.
Когда Банти разрешалось принимать участие в такого рода совещаниях, она говорила ровным, спокойным голосом, чтобы, не дай бог, не порвать какую-нибудь ниточку рассуждений Джорджа. Иногда она подавала ему идеи, а случалось, и проливала новый свет на уже известные обстоятельства.
– Да, – согласился Джордж, – время у него было, хотя и совсем немного. Врач утверждает, что смерть могла наступить между десятью и половиной двенадцатого.
– Двинуть человека бутылкой и сбежать – дело нехитрое, – сказала Банти.
– Это не так-то просто. Он умер не от одного удара. Их было нанесено по крайней мере девять, и все – по затылку, ближе к левой стороне головы. В черепе несколько трещин, размозжены кости. Кроме того, на правом виске и щеке большая ссадина. По-видимому, оцарапался, упав на пол после первого удара, который только оглушил его. Но по меньшей мере четыре последующих могли оказаться смертельными. Да, наверное, разбить человеку голову не очень сложно, но все же на это нужно какое-то время. Если это дело рук Лесли, то, надо признаться, сработал он быстро.
– И очень грязно, – добавила Банти.
– Да, мы это учитываем. А протокол Джонсона мало нам дает, разве что то обстоятельство, что убийце предстояло избавиться от вымазанных кровью перчаток. На бутылке и бокалах – никаких следов, кроме отпечатков пальцев самого Армиджера. Со статуэтки снять отпечатки невозможно, а отпечатки, оставленные в других местах в зале, принадлежат либо Армиджеру, либо декораторам и электрикам, которые здесь работали. Пока удалось установить происхождение лишь одного или двух. Отпечатки пальцев Клейтона только на дверной ручке. На двери еще есть какие-то, которые теперь надо сравнить с отпечатками Лесли. – Он собрал листки и потянулся к гренкам. – Ну что ж, если шеф согласится, я расследую эту странную историю с вывеской. Может, и откопаю что-нибудь занятное.
Доминик с портфелем под мышкой стоял на пороге, причем уже довольно долго; он не хотел прерывать размышлений отца и ждал, пока тот сам обратит на него внимание. Утро было солнечное, все выглядело мирно и обыденно. Родители не сказали о Китти ни одного дурного слова. Нет, конечно, ему не было наплевать на других, но он не мог не радоваться тому, что о Китти речи уже не шло.
– Пап, ты едешь на работу, или мне взять велосипед? – спросил он, улучив подходящий момент.
– Да, еду. Я тебя подброшу. Через пять минут буду готов.
Доминик надеялся, что в машине отец будет разговорчивее, но нет, он предавался размышлениям и не произнес ни слова до тех пор, пока не пришло время прощаться на углу у полицейского участка. Доминика по-прежнему мучило любопытство, но, поскольку следствие, похоже, не интересовалось Китти, ему не составляло большого труда сдерживать себя.
– А можно мне вернуться с тобой на машине? Сегодня я и сам немножко задержусь – тренировка по регби. Без четверти пять тебя устроит?
– Надеюсь, что освобожусь, – ответил Джордж. – В любом случае заходи, я буду здесь.
Он смотрел вслед Доминику, который закинул портфель на плечо и широким шагом зашагал прочь. Да, он вытянулся за последнее время, ростом уже почти как взрослый, но все еще очень худой. Осваивает свои новые дюймы, учится управлять телом, движения которого еще недостаточно скоординированы. Ничего, еще годик, и он будет двигаться с безупречным изяществом. Странно, дети растут какими-то внезапными скачками, и, хотя ты все время с любовью следишь за ними, они все равно ухитряются через каждые три месяца превращаться в каких-то пугающе незнакомых людей. Веснушчатый, с каштановыми волосами, некрасивый. Только глаза прекрасные. Но, подобно матери, на которую он так похож, Доминик не нуждается в красоте, думал Джордж. Он считал, что его жена и сын выглядят очень впечатляюще.
Он зашел с докладом к суперинтенданту Дакетту, предварительно освежив в памяти подробности вчерашней беседы с Джин и Лесли Армиджерами. Дакетт заинтересовался ими не меньше, чем сам Джордж, и поддержал его предложение разобраться в занятной истории с вывеской гостиницы. Занудные кропотливые поиски одежды со следами крови, утомительные допросы всех и каждого, кто присутствовал на открытии «Веселой буфетчицы», растянутся на весь день, а то и на много дней, но если этот окольный путь скорее приведет к цели, что ж, тем лучше для всех.
Перед уходом Джордж позвонил Уилсону.
– Да, верно, – любезно сообщил тот. – Я предложил Лесли взять эту вещь и отвезти Кранмеру. О да, этот человек знает свое дело. Я уже носил ему пару вещиц. Нет, ничего не знаю об этой доске. Видел ее, конечно, но в ней нет ничего необычного – может, только качество и прочность дерева, на котором написана картина. Хотелось бы взглянуть на червя, способного прогрызть ее насквозь. Нет, не могу сказать, что знаю Кранмера, но бывал у него и купил пару безделок. Он уже несколько лет занимается этим делом. Обыкновенный антиквар, сухонький старикашка, но твердый как кремень.
Очень точное описание мистера Кранмера, подумал Джордж, входя в небольшую галерею на Эбби-плейс и разглядывая человека, скромно державшегося поодаль и ни о чем не спрашивавшего до тех пор, пока сам посетитель не даст понять, что он пришел по делу, а не просто поглазеть. Лавка располагалась в старом городе, построенном в начале эпохи Тюдоров. Ее приземистый парадный фасад выглядел очень впечатляюще. Чисто английская цветовая гамма, черно-белая, строгая в отличие от европейских. Она имеет свойство создавать узорчатую гармонию, заметно превосходящую готическую. В интерьере тоже преобладала белизна. Сам хозяин был среднего роста, седовласый и немного сутулый. Лицо у него было землисто-серое, под цвет костюму, а поджарая фигура напоминала о чем-то вечном, наподобие могучего дерева с мощными корнями. Глаза за толстыми стеклами очков казались невероятно большими и неимоверно синими, а их взгляд словно пронизывал электрическим разрядом и пригвождал к месту.
Голос у этого серого человека был старческий, бесцветный и настороженный. Старик осторожничал и ничего не сказал, пока Джордж не представился ему как офицер полиции. Причем ему даже не понадобилось вилять и отмалчиваться. А потом он как-то плавно и незаметно сделался словоохотливым. Да, интересующая гостя картина находится в подсобке. Насколько он понимает, это бывшая вывеска гостиницы под названием «Радостная женщина». Да, возможно, она имеет некоторую ценность, но вряд ли очень большую.
– Несколько раз ее грубо замалевывали, понятно? А когда она служила вывеской, то портилась от солнца и дождя, и поэтому ее часто подкрашивали и лакировали, как и большинство творений такого рода и назначения. Но я подозреваю, лишь подозреваю, что подо всей этой краской портрет Котсуорта, местного художника восемнадцатого века. Едва ли вы слышали о нем. По-своему интересный мастер, но не знаменитость. Местный коллекционер, возможно, и даст за портрет несколько сотен. – Кранмер шмыгнул в подсобку и вернулся с вправленным в раму полотном размером фут на фут, изображавшим лик какого-то давно умершего знатного человека. – Это работа Котсуорта, – торжествующе сообщил он.
Джорджу портрет показался угнетающе чопорным, нескладным и безобразным, но он воздержался от замечаний.
– Как я понимаю, картина у вас уже около двух недель. Вы делаете на ней реставрационные пробы. А мистер Армиджер-младший уполномочивал вас делать эти пробы или просто интересовался вашим мнением?
– Интересовался мнением. Но мне хотелось, с его разрешения, попытаться выявить хотя бы фрагмент старой живописи и посмотреть, подтверждается ли моя догадка. Если она подтвердится, тогда, мистер Фелз, я, возможно, и сам предложу мистеру Армиджеру целых двести пятьдесят фунтов.
– Весьма недурно, мистер Кранмер. А вы сообщали Армиджеру-старшему или кому-нибудь из его служащих, что картина находится у вас и что она может оказаться довольно ценной?
Когда Кранмер назвал сумму, Джордж уловил в его голосе фальшивую нотку: наверняка картина стоит не меньше тысячи. Почувствовав ложь, Джордж вдруг заметил, что его окружают подделки. Что даже блеск увеличенных линзами синих глаз Кранмера – и тот фальшивый.
– Разумеется, нет, – холодно отвечал старик. – Я получил ее как собственность мистера Армиджера-младшего от мистера Уилсона, и у меня даже мысли не было говорить о ней с кем-то еще. Не считая, конечно, полиции, если ей требуется моя помощь. – Ответ прозвучал как отповедь, и Джордж решил: а, ладно, черт с ним. Но факт оставался фактом: Кранмер назвал цену, хотя его об этом не просили. Возможно, он хотел, чтобы его предложение дошло до слуха владельца картины через полицию, которая уж никак не была заинтересована в сделке.
Все правильно, подумал Джордж, на минуту остановившись перед лавчонкой, чтобы оценить три посредственные работы современных художников, выставленные в низких витринах в стиле Генриха VII. Теперь, когда Армиджер мертв, Кранмеру следует проявлять корректность и осторожность. Ему совсем не хочется оказаться замешанным в этом деле. И все-таки Джордж подозревал, что мистер Кранмер предупреждал Армиджера: внимание, – вы отдаете нечто очень ценное. Возможно, он не знал, что Армиджер был готов отдать пятьсот фунтов за возврат картины. Иначе он не назвал бы сумму в 250 фунтов. Слишком уж велика разница. Это наверняка заметят. Разумеется, он не предлагал сделку, но намекал, что готов купить картину. Несомненно, он отхватил бы хорошие комиссионные, если бы помог Армиджеру одержать победу над Лесли, и к тому же заручился бы покровительством такого могущественного человека. А теперь, когда, фигурально говоря, сделка осталась без головы, он вознамерился нажиться сам. Все зависит от того, известно ли Кранмеру происхождение картины. Поскольку ее прислал молодой Армиджер, знавший, что это вывеска гостиницы «Радостная женщина», можно предположить, что он и без помощи Уилсона догадался: Армиджер выбросил ее из дома как нечто не имеющее никакой ценности. Впрочем, Уилсон вполне мог сказать ему об этом. Он очень болтлив.
Короче, решил он, включая сцепление, Лесли следует забрать картину и отвергнуть предложения всех покупателей, а потом отправить ее на экспертизу какому-нибудь знатоку, не заинтересованному в деле. Так я ему и скажу, если он способен слушать и еще не угодил за решетку благодаря какому-нибудь дикому стечению обстоятельств.
Он провел остаток утра в своем кабинете, разбирая накопившиеся бумаги, а после полудня отправился с Дакеттом к начальнику полиции, жаждущему немедленных результатов – отчасти потому, что дело касалось знаменитого семейства, но главным образом – потому, что хотел уехать на выходные за город и поохотиться. Этот визит ничего не дал, поскольку главный констебль все еще относился к своим сотрудникам как к классифицируемым объектам на ступеньках военной иерархии, а Дакетт, расследуя серьезное дело, обычно становился все более замкнутым, а порой просто сердито молчал.
– Даром угробили время! – проворчал Дакетт на обратном пути в Комербурн. Он старался не превышать скорость, и это тоже было признаком нежелания вести беседу. – Ни за что не разрешай своему сыну идти служить в полицию, Джордж.
– Да он и сам не хочет, – отвечал Джордж. – Частенько в разговорах даже становится на сторону преступника.
– Антиобщественное поколение, – брезгливо сказал Дакетт.
– Нет, это просто естественное сострадание к преследуемому, которого загоняют в угол. Возможно, он чувствует, что общество само плодит преступников, а значит, ничем не лучше своих отверженных. – Интересно, подумал Джордж, может быть, я приписываю Доминику свои собственные сомнения? Если так, лучше не копаться в этом вопросе. Иногда после успешного раскрытия дела Джордж впадал в глубокую хандру, хотя в разгар погони за преступником не испытывал никаких сомнений. – Бог с ним, – примирительно сказал он. – Любопытно, не появилось ли что-нибудь новенькое, пока мы тут теоретизируем?
Что-то новенькое и впрямь появилось. Свернув за угол Хилл-стрит, они увидели на бетонной площадке перед участком оживленно болтающих зевак. Здание стояло на повороте. У фасада был разбит небольшой садик с двумя скамейками, а двор плавно переходил в стоянку на четыре машины. Там стояла двуколка, на которой громоздился жестяной сундук, лежала груда металлолома и старого тряпья. На этой груде сидело трое маленьких ребятишек, молча глазевших на что-то. Мальчишка побольше, в обрезанных отцовских штанах и драном сером свитере, держал под уздцы лохматого толстого бурого пони. Полицейский в мундире равнодушно и неспешно прохаживался перед дверью, вежливо оттесняя прибывающую толпу. Казалось, он пытался загипнотизировать людей и внушить им такое же вселенское спокойствие, в каком пребывал сам.
