Текст книги "Его глазами"

Автор книги: Эллиот Рузвельт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)

– С этим человеком? Но ведь он карьерист:

– Я могу сказать вам, что разделяю некоторые из ваших опасений, и именно поэтому я прошу вас:

– Кроме того, он плохой генерал. Мне нужна только помощь для армий, которые я могу сформировать:

– Я вас понимаю и очень прошу вас встретиться с ним и выработать совместно план создания временного правительства вашей страны. Два таких человека, как вы и он, генерал:

И так продолжалось минут тридцать. Наконец, Жиро сказал:

– Договорились, господин президент, договорились.

Во время их беседы приехал де Голль. Он стоял в приемной и злился. Входя к отцу, он столкнулся с Жиро в дверях.

Почва была уже подготовлена, но примадонна хотела, чтобы ее упрашивали. Подобно девице из известного анекдота, де Голль разыгрывал неприступность. Отец постепенно переходил от любезностей к уговорам, от уговоров к настояниям, от настояний к прямым требованиям. В этот момент он кивком указал мне на дверь. Я вышел из комнаты, пригласил генерала Жиро, и мы вместе вошли обратно.

Генералы высокомерно смотрели друг на друга. Отец с самым благодушным видом предложил им пожать друг другу руки, чтобы скрепить соглашение, которое каждый из них в отдельности заключил с ним. Генералы напоминали двух готовых подраться псов, но все же нехотя обменялись рукопожатием. В этот момент появился Черчилль. Отец сиял, но по выражению его лица видно было, что он хочет сказать де Голлю: «Повторите же ему то, что вы сказали мне».

– Мы решили, – кратко сказал де Голль, – постараться сделать все возможное для того, чтобы выработать удовлетворительный план:-он запнулся, – совместных действий.

Жиро кивнул головой в знак согласия.

– А теперь давайте снимемся! – воскликнул отец, и они вчетвером отправились на террасу, где их ожидали фотографы. Генералы снова обменялись рукопожатием, которое было запечатлено фотографами и кинооператорами. Отец облегченно вздохнул.

Около полудня корреспондентов и фоторепортеров, собравшихся перед домом, пригласили на лужайку. Сидя рядом, отец и Черчилль отвечали на вопросы. Все сверкало яркими красками под лучами солнца, и единственным диссонансом были темные круги под глазами отца, креп на его рукаве и его черный галстук (он все еще носил траур по бабушке). Фетровая шляпа премьер-министра залихватски сидела на его голове, сигара кочевала из одного угла рта в другой; он был в «прекрасной форме». «Безоговорочная капитуляция» – застрочили карандаши корреспондентов.

Пресс-конференция была краткой. Когда она закончилась, отец и премьер-министр пожали руки всем присутствовавшим.

– Вам повезло, – сказал отец. – На обычных пресс-конференциях в Белом Доме бывает столько журналистов, что нет никакой возможности пожать им всем руки.

Потом я пришел к нему в комнату попрощаться, так как через несколько минут я должен был отправиться обратно в свою часть.

– Итак?

– Итак?

– Я бы сказал, папа, что очень хорошо!

– Да, мы сделали немало. И потрудились не зря!

– К тому же и перемена обстановки пошла тебе на пользу.

– Мне хотелось бы проверить одно свое впечатление, Эллиот. Я хочу спросить тебя об одной вещи.

– О чем?

– Мне хотелось бы знать: – он замолчал и потом начал снова. – Видишь ли, всегда в истории, на протяжении веков англичане действовали по одному и тому же образцу. Они умно и удачно выбирали союзников. Им неизменно удавалось выходить победителями из всех войн, в которых они участвовали, и сохранять реакционную власть над народами мира и над мировыми рынками.

– Да:

– На этот раз союзники Англии – мы. И это вполне правильно. Однако: и в Арджентии, и в Вашингтоне, и теперь здесь, в Касабланке: я пытался заставить Уинстона и всех остальных понять, что, хотя мы и являемся их союзниками и будем поддерживать их до самой победы, они отнюдь не должны считать, что мы делаем это только ради того, чтобы они могли попрежнему жить своими архаическими средневековыми имперскими идеями.

– Я тебя понял, – сказал я медленно. – И мне кажется, что они тоже поняли.

– Надеюсь, что так. Они понимают, я надеюсь, что не им принадлежит руководящая роль в нашем союзе; что мы не намерены после победы безучастно наблюдать, как их система уродует развитие всех азиатских народов, да еще и доброй половины европейских: Великобритания подписала Атлантическую хартию. Надеюсь, англичане понимают, что правительство Соединенных Штатов намерено заставить их соблюдать ее.

Гарри просунул голову в дверь.

– Ногес пришел попрощаться с вами. И Мишелье тоже.

– Мишелье?

– Командующий французским северо-африканским флотом.

– Ладно. Сейчас выйду: Ну, сынок?

– До свидания, папа.

– До свидания.

– Передай привет маме, поцелуй ее за меня к береги себя.

– Ты сам береги себя. Ведь опасности подвергаешься ты, а не я.

Через двадцать минут автоколонна отца тронулась в путь, а я отправился назад, в Алжир, навстречу войне.

Глава пятая. От Касабланки до Каира

События в Сталинграде придали всем нам в Алжире бодрости, а надо сказать, что в течение следующих нескольких месяцев на долю моей части пришлась такая мучительно тяжелая работа, что время от времени мы действительно нуждались в бодрящих известиях. Не говоря уже о том, что мы были обязаны снабжать наши стратегические воздушные силы всеми данными для налетов на Италию и вести учет всем передвижениям нацистских войск и воздушных сил перед фронтом наших наземных войск, снабжая этими данными нашу тактическую авиацию, нам пришлось взять на себя еще и всю фоторазведку, связанную с подготовкой к вторжению в Сицилию.

Об этом последнем задании надо сказать несколько слов: для фотографирования с воздуха пилот должен лететь по прямой, на заданной высоте, так, чтобы все снимки были выдержаны в одном и том же масштабе. Он должен лететь на самолете, с которого снято все вооружение, так что в случае нападения ему нечем обороняться, и он не может прибегать к противозенитным маневрам. Короче говоря, это занятие не из приятных. Мы ежемесячно теряли двадцать процентов своих самолетов. Через девяносто дней после прибытия в Северную Африку из девяноста четырех летчиков моей части в строю осталось меньше десяти процентов.

В связи со всем этим весной и в начале лета мне приходилось работать с крайним напряжением. Один-два раза генерал Эйзенхауэр приглашал меня к себе в штаб на партию бриджа. Обычно в игре принимали участие морской и армейский адъютанты генерала – Гарри Бутчер и «Текс» Ли. (Когда моим партнером оказывался Айк, мы выигрывали; в противном случае мне оставалось только надеяться на счастье.)

В последний раз мы собрались за карточным столом за несколько дней до вторжения в Сицилию. Я был в очень хорошем настроении в связи с тем, что моя часть сыграла видную роль в захвате укрепленного острова Пантеллерия: эта операция была выполнена исключительно воздушными силами. Окрыленный нашим успехом, я готов был кричать нацистам; – Давайте-ка выходите все сразу – мы вам покажем! – Генерал Айк пристально посмотрел на меня, что-то соображая.

– Гм: Пантеллерия?

– Впервые в истории наземные силы капитулировали перед воздушными силами, – ликовал я. – Теперь мы, конечно, можем вторгнуться в Европу в любом районе.

– Когда мы вторгнемся в Европу, – спокойно сказал генерал Эйзенхауэр, – мы будем обладать таким превосходством в технике и огневой мощи, что ничто не сможет нас остановить. Но пока этого нет, – добавил он, – мы не вторгнемся в Европу. Беда лишь в том, – признался он после некоторого раздумья, – что даже тогда нас все-таки могут остановить.

Наступила пауза; все мы представили себе французское побережье, трупы солдат, сбитые самолеты, потопленные суда.

– Еще много миль и много месяцев боев отделяют нас от Европы, – сказал генерал, как бы размышляя вслух. – Надо начать с того, что стоит первым в порядке дня. А первой на очереди стоит Сицилия.

Я знал, что генерал Эйзенхауэр настаивал на открытии второго фронта в 1942 г. и что его планы были отвергнуты англичанами. Я знал, что он поддерживал американских начальников штабов, настаивавших на открытии второго фронта в Европе в 1943 г. Однако теперь англичанам легче удалось уговорить своих американских коллег отказаться от своего плана, поскольку мы уже очень сильно связали себя на Средиземноморском театре. Услышав трезвое и скромное заявление генерала теперь, в начале лета 1943 г., я проникся еще большим уважением к нашему американскому командующему за его внимание к людям, за то, что он настаивал на обеспечении нашим войскам максимальных преимуществ, какие могла им дать американская промышленность. Я понял, что даже весной 1944 г., когда, по моему мнению, вторжение в Западную Европу уже не могло не состояться, генерал Эйзенхауэр подойдет к своей задаче с такой же скромностью и осторожной уверенностью, несмотря на то, что он всецело поддерживал этот план.

Затем началось вторжение в Сицилию. Наша часть хорошо подготовила эту операцию, и мы испытывали большое удовлетворение. В конце июля, когда наши войска в Сицилии занимались ликвидацией последних остатков нацистов, мой командующий получил от военного министерства приказ командировать меня в Соединенные Штаты для консультации по вопросу о реорганизации разведывательной службы. Одновременно с Тихоокеанского театра был вызван полковник Карл Полифка, выполнявший работу, аналогичную моей. Мне предстояло провести в Вашингтоне август и сентябрь, и, хотя мне жаль было покидать свою часть, я рад был возможности повидать отца, мать и всех остальных членов семьи

В военном министерстве мне была поручена очень интересная работа, имевшая большое значение для наших дальнейших разведывательных операций. К счастью, у меня все же осталось время, чтобы несколько раз встретиться с отцом. Он выглядел хуже, чем я ожидал: заметно состарился, даже по сравнению с тем, каким он был всего полгода назад в Касабланке; к тому же летом у него снова началось воспаление лобных пазух. И все же он был в очень хорошем настроении. Он был проникнут поразительно спокойной уверенностью в военном успехе союзников. Обычно я урывал время, чтобы заглянуть к нему либо после его завтрака, часов с девяти до десяти утра, либо попозже вечером, около одиннадцати, после ухода последнего посетителя.

Он так ясно представлял себе весь ход войны, что брался даже назвать срок окончательной победы.

Однажды вечером, в сентябре, он назвал мне этот срок:

– В Европе победа придет к концу 1944 г.

От удивления я присвистнул.

– Посмотри, как Красная Армия нажимает на центральном фронте.

– Но подумай – конец 1944 года!

– Конечно, если только мы сумеем нанести во Франции достаточно сильный и быстрый удар.

– Во Франции? – переспросил я не без задней мысли.

Он был невозмутим.

– Не знаю, – сказал он, – это было бы естественно. Но вполне возможно, что это будет в Голландии. А, может быть, и в Германии или в Норвегии. Не знаю. – Его лицо было совершенно непроницаемым.

– А как с Японией? Ведь прыжки с острова на остров требуют много времени: Конец 1946 г.?

– Ничего подобного. Конец 1945 г. Самое позднее – начало 1946 г. Подумай только, ведь когда Гитлер будет разгромлен, и мы сможем обрушить на Японию все, все , чем мы располагаем, – на что ей тогда еще надеяться?

– А что будут делать англичане? А русские? Будут помогать нам или зализывать свои раны?

– Ты ведь помнишь декларацию, принятую в Касабланке. С ней согласился Черчилль, а потом и Сталин.

– Насколько я знаю англичан, война им осточертеет, как только Гитлер будет разбит. И потом, можно ли доверять русским?

– Доверяем же мы им сейчас. Какие у нас основания не доверять им завтра? Во всяком случае: я надеюсь довольно скоро увидеться со Сталиным.

– Что ты?! Да неужели?

Отец кивнул головой. – Сейчас мы с ним договариваемся по этому поводу. Он хочет, чтобы мы приехали к нему, в его страну, указывая на то, что он лично руководит Красной Армией. Должен сказать, что пока Красная Армия продолжает действовать так, как сейчас, никто не вправе предлагать ничего такого, что могло бы замедлить ее наступление.

– К тому же он, должно быть, несколько опасается.

– Опасается? Чего?

– Скажем, того, что вы с Черчиллем объединитесь против него или чего-нибудь в этом роде.

Отец усмехнулся. – Я подозреваю, что русские довольно хорошо осведомлены о том, какие мы «друзья» с Уинстоном, – сказал он несколько загадочным тоном.

* * *

Очень скоро после этого разговора отец с группой своих советников выехал по железной дороге в Квебек, где ему предстояла новая встреча с английским премьер-министром и его начальниками штабов. Я не имел возможности присутствовать на этой конференции, носившей условное обозначение «Квадрант», так как в августе, в связи с полученным мною заданием, мне пришлось раза три или четыре выезжать в Калифорнию и посетить там ряд заводов и аэродром в районе Мюрок для разработки некоторых специальных проблем разведки. Однако отец уже раньше сообщил мне об этой конференции и даже познакомил меня, правда, в самых общих чертах, с ее повесткой. Поэтому в конце августа, когда он вернулся из Квебека, я спросил его, как идет Великий спор.

– Похоже на то, – сказал он, – что спор закончен. Англичане разработали план вторжения через Ламанш. Правда, по мнению Джорджа Маршалла, в этом плане еще много сомнительных мест, но во всяком случае он уже составлен и даже утвержден.

Отец невесело усмехнулся.

– Уинстон настоял на том, чтобы мы утвердили его «лишь в принципе»; он хочет оставить себе лазейку на всякий случай.

Я заметил отцу, что если бы только ему удалось устроить встречу со Сталиным, последний помог бы ему убедить англичан в необходимости открыть фронт на Западе.

* * *

Примерно через неделю мы снова вернулись к этой теме, правда, несколько окольным путем. Отец еще раньше говорил мне, что совершенно спокоен за военную сторону дела, но что политическое положение оставляет желать лучшего. Он все конкретнее представлял себе организацию будущего мира, и это заставляло его искать встречи с руководителями остальных великих держав для обсуждения вытекающих отсюда проблем.

– Объединенные нации: Они еще не совсем едины, но идут к единству, и мы можем значительно укрепить его. В данный момент:

– В чем, собственно, дело? Мне кажется, что дело обстоит не так уж плохо. По крайней мере, все мы стремимся к единой цели.

Отец отодвинул кипу бумаг (дело было около полуночи, мы сидели в его кабинете, на втором этаже Белого Дома) и начал рисовать на блокноте.

– Беда в том, – сказал он, – что в действительности мы вовсе не идем к единой цели, если говорить не о показной стороне. Возьмем, например, Чан Кай-ши. Ему действительно приходится сталкиваться с трудностями, но это не оправдывает того, что его армии не дерутся с японцами. Война – дело сугубо политическое. Если страна не находится в слишком уж отчаянном положении, она старается вести войну таким образом, чтобы в конечном счете извлечь из нее наибольшие политические выгоды, а не так, чтобы окончить ее возможно скорее.

– Кого ты имеешь в виду, папа? Китай? Англию?

Отец кивнул головой.

– Даже в нашем союзе с Англией, – продолжал он, – заложена опасность: Китай и Россия могут подумать, что мы полностью поддерживаем английскую внешнюю политику: – Он сосредоточенно чертил на бумаге очень большую цифру «4» со всевозможными завитушками. – Соединенные Штаты должны будут взять на себя руководство , – сказал он, – руководить и действовать в качестве посредника, примиряя и улаживая противоречия, возникающие между остальными – между Россией и Англией в Европе; между Британской империей и Китаем и между Китаем и Россией на Дальнем Востоке. Мы сумеем играть такую роль, – продолжал он, – потому что мы велики и сильны, потому что у нас есть все, что нам нужно. Англия сейчас на ущербе; Китай все еще живет в восемнадцатом веке; Россия относится к нам с подозрением и вызывает у нас подозрения на свой счет. Америка – единственная из великих держав, которая может закрепить мир во всем мире. Это исключительно ответственная обязанность. И единственный способ приступить к ее выполнению заключается в том, чтобы начать разговоры с этими людьми лично.

– А каковы перспективы? Сообщил ли тебе еще что-нибудь Дядя Джо? (Наедине со мной отец всегда называл Сталина Дядей Джо.)

– Да. Он готов принять нас с Уинстоном в Москве в любое время, по нашему усмотрению.

Итак, в середине сентября перспектива встречи «Большой четверки» была столь же отдаленной, как и в январе.

* * *

В последнюю нашу встречу с отцом мне пришлось пойти на хитрость, чтобы заставить его разговориться. Был холодный, дождливый сентябрьский день, отец лежал еще в постели после завтрака и чувствовал себя неважно. Сначала он заставил говорить меня, расспрашивая о моей работе. Его интересовала техника ночной разведки. Мне пришлось производить первые опытные разведывательные полеты над Сицилией, и я рассказал о приемах, которые мы выработали для наблюдения за ночными передвижениями нацистских войск. Мы пользовались для этой цели осветительными бомбами, сбрасывая их с промежутками в тридцать секунд. Эти бомбы вспыхивали, пролетев две трети расстояния до земли, и освещали площадь размером в квадратную милю, позволяя нам делать превосходные снимки колонн противника на марше.

Наконец, мне удалось ввернуть в разговор, что, как я надеюсь, скоро вся эта работа придет к концу, и стал в свою очередь задавать вопросы о положении на политическом фронте.

– Нам, вероятно, удастся организовать те совещания, о которых я тебе говорил, Эллиот, – сказал отец. – Можно считать почти решенным, что встреч будет две: одна с Чан Кай-ши, другая с Дядей Джо. Им нельзя встретиться лично, пока на границе Сибири стоит наготове первоклассная японская армия и пока Россия еще не объявила войны Японии.

Я спросил, не появилась ли возможность уговорить Сталина встретиться на нейтральной почве.

– Как будто да: Как будто да: И если это удастся:

– То?

– И если это удастся, то свидание, вероятно, состоится где-нибудь в твоих краях.

Этого-то я и ждал. Это значило, что мне, может быть, снова удастся быть прикомандированным к отцу в качестве адъютанта. После этого сообщения мне было уже не так трудно расстаться с ним в конце сентября; я надеялся, что не пройдет и нескольких месяцев, как мы снова увидимся где-нибудь в районе Средиземного моря.

Как только я вернулся в свою часть, мы стали готовиться к переводу нашего штаба из Ла Марса – небольшого дачного поселка в нескольких милях от Туниса – на южную оконечность итальянского «сапога». К ноябрю мы обосновались в Сан-Северо и оттуда штурмовали крепкую немецкую оборону, проклиная погоду, слишком редко позволявшую нам атаковать противника с воздуха. Поскольку Италия к этому времени была уже выбита из войны и в течение всего лета и осени нацисты подвергались сокрушительным ударам в русских степях, они, конечно, пали духом. С другой стороны, дух союзных войск в Италии тоже был не слишком высок, так как темпы нашего наступления резко снизились. Кроме того, нашим солдатам все время приходилось буквально глядеть в жерла 88-миллиметровых пушек, которыми гитлеровцы ощетинили все горные перевалы, и это отнюдь не способствовало поднятию настроения.

В ноябре стало еще холоднее и пасмурнее. Слова «солнечная Италия» звучали злой насмешкой. Мне не терпелось узнать, как же обстоит дело с совещанием «Большой тройки» или «Большой четверки», о которой говорил отец; вдруг я получил от начальника штаба Эйзенхауэра, генерала Смита, секретное предписание немедленно выехать в Оран для встречи с «важным лицом». Это могло означать только то, чего я ожидал.

19 ноября я вылетел через Средиземное море в Оран и немедленно явился во временную ставку генерала Эйзенхауэра. Оказалось, что мой брат Франклин, с которым я не виделся около года, тоже был отпущен со своего эсминца. На этот раз отец прибыл не на самолете, а на нашем новом большом линкоре «Айова»; в тот момент, когда мы с Франклином беседовали за стаканом виски с содовой водой, он, вероятно, уже миновал Гибралтар.

В Оране собралось много высшего начальства; кроме генерала Эйзенхауэра, здесь были английский адмирал Кэннингхем, наш вице-адмирал Хьюитт, полный комплект бригадных генералов и коммодоров и, наконец, милый старый Майк Рейли, снова прилетевший сюда заранее, чтобы следить за всем и всеми. Мне кажется, что Майк способен был взять под подозрение даже собственную бабушку, настолько добросовестно он относился к своим обязанностям по охране президента.

В субботу все мы поднялись очень рано. День был ясный, солнечный, что нас немало обрадовало, после того как накануне весь день моросил дождь. К половине девятого мы собрались на пристани в военно-морской базе Орана – Мерс-эль-Кебире. В бинокль мы видели, как кто-то спускается с палубы «Айовы» в подошедший катер.

Через двадцать минут отец широким жестом приветствовал нас. Он заметно поправился; его загорелое лицо сияло радостной улыбкой. «Рузвельтовская погодка!» – крикнул он.

Мы вчетвером – отец, генерал Эйзенхауэр, мой брат Франклин и я – сели в машину генерала Айка и направились по извилистой горной дороге на аэропорт Ла Сения, расположенный в пятидесяти милях от Мерс-эль-Кебира. Морское путешествие пошло отцу впрок: у него был бодрый вид, и он был радостно взволнован в ожидании предстоящих событий.

– Сначала Каир, потом Тегеран, – сообщил он нам, – сначала встреча с Чан Кай-ши, потом с Дядей Джо. – Отец был всецело поглощен своими планами.

– Война – и затем мир, – сказал он тоном, в котором чувствовалось удовлетворение. – Хватит у вас терпения, Айк?

– Конечно, сэр.

Мы с Франклином засыпали отца вопросами о домашних делах, о матери, о сестре Анне. Он сообщил, что привез с собой газеты и мы сможем заняться ими вечером, если у нас будет время.

Среди спутников отца были и старые знакомые и новые лица. Кроме Гарри Гопкинса, генерала Уотсона, адмирала Брауна и адмирала Макинтайра, на конференцию прибыл адмирал Леги. Если не считать беглых замечаний об окружающей местности и нескольких слов о домашних делах, отец не в состоянии был говорить ни о чем, кроме предстоящей конференции. Незаметно мы очутились в Ла Сения. Отец тотчас же сел в свой самолет «С-54», за штурвалом которого опять оказался майор Отис Брайан. Мой брат Франклин, Гарри Гопкинс и все высшее начальство уселось вместе с отцом, и они немедленно вылетели в Тунис. У меня в Ла Сения была своя машина – ночной разведчик типа «Б-25», и меня сопровождал командир одной из моих эскадрилий майор Леон Грей. Мы пережили несколько минут волнения, пока один из наших моторов капризничал; но все же через полчаса после отлета начальства мы тоже поднялись в воздух, дали побольше газа и, в конце концов, прилетели на аэродром Эль Ауина первыми.

Мы с отцом, генералом Эйзенхауэром и Франклином снова уселись в одну машину и отправились с аэродрома на виллу, приготовленную для отца в Карфагене (оказалось, что и эта вилла называлась «Белый дом»). Дорога проходила мимо развалин Карфагенского цирка; отец был в этих краях впервые и категорически потребовал остановки для осмотра развалин.

Вилла отца, стоявшая на самом берегу Тунисского залива, представляла собой очаровательное зрелище, и он пришел от нее в восторг. Проезжая через Карфаген, я вспомнил, что мой тыловой штаб и база половины моих частей расположены недалеко отсюда, в Ла Марса. Такой случай нельзя было упустить.

– Папа!

– Что?

– Не произведешь ли ты смотр моим частям в Ла Марса?

– С удовольствием! Но когда? Может быть, мы успеем сделать это сегодня же днем, скажем, часов в пять?

Я засмеялся.

– Не знаю, успею ли подготовить все к этому времени, но постараюсь.

Я поспешил в свой штаб, чтобы организовать парад и смотр. В то время я командовал соединением воздушной фоторазведки в Северо-Западной Африке; оно насчитывало около 6 000 человек, принадлежавших к различным союзным армиям. Около 2 800 из них находились здесь, остальные – в Южной Италии. Мы с Леоном Греем и Франком Данном (моим помощником) поспешили привести все в образцовый порядок, пока отец в Карфагене разбирал почту, доставленную из Вашингтона.

К половине шестого мои люди выстроились; и надо сказать, что выглядели они довольно нарядно. Отец проехал на «виллисе» по всему фронту.

– Папа, обрати внимание на их форму. Это – настоящие Объединенные нации.

– Да, конечно, американцы, французы, англичане, канадцы: а это что за форма?

– Южноафриканская. А вот новозеландцы и австралийцы.

– У тебя, как видно, прекрасная часть, Эллиот, Ты можешь гордиться ею.

– Я и горжусь, можешь не сомневаться.

За обедом наше общество украшали две девушки – шофер генерала Эйзенхауэра Кэй Сомерсби и дочь адмирала Гэтча Нэнси, работавшая здесь в Красном Кресте. Отец собирался вылететь из Туниса рано утром, но Эйзенхауэр тотчас же наложил вето на этот план.

– Лучше вылететь в ночь с воскресенья на понедельник, сэр. К утру вы будете в Каире.

– Лететь ночью? Почему? Мне очень хотелось осмотреть места боев вплоть до Эль-Аламейна.

– Слишком рискованно, сэр. Нам пришлось бы послать с вами прикрытие из истребителей до самого Каира, а это значило бы напрашиваться на неприятности. Да и помимо того, лететь ночью гораздо спокойнее.

– Но:

– Ночные полеты – это ТУП, сэр.

– Твердо установленный порядок, папа, – пояснил я.

– Спасибо, – ответил отец подчеркнуто вежливым тоном. – Главнокомандующий немного знаком с армейским жаргоном. Ладно, Айк, – продолжал он, обращаясь к генералу. – Здесь – вы хозяин. Но зато я потребую кое-чего и от вас.

– А именно, сэр?

– Раз вы хотите заставить меня остаться в Карфагене на все воскресенье, вы должны организовать для меня экскурсию по местам боев – древних и современных – и сопровождать меня в ней.

– Согласен, сэр.

Мои служебные обязанности в Ла Марса не позволили мне отправиться вместе с отцом в эту экскурсию, но Франклин, поместившийся на откидном сиденье впереди генерала Айка и отца, рассказал мне вечером о ней. Отец подробно расспрашивал Айка не только о военных операциях, закончившихся прорывом союзников у Меджез-эль-баба и Тебурбы, но и о войнах, которые в глубокой древности вели карфагеняне. Айк знал назубок все подробности древних и современных битв. Это показывало, что он, как и сам отец, питал пристрастие к истории. Когда они вернулись на виллу, отец сиял. Возле «Белого дома» генерал хотел выйти из машины, но отец удержал его за руку.

– Знаете, Айк, я боюсь, что мне придется доставить вам одну неприятность.

Франклин насторожил уши. В чем дело? Не собирается ли отец отстранить генерала от командования театром военных действий? Или он шутит и хочет тут же назначить его на новый, более высокий пост?

– Я знаю, как вы цените Гарри Бутчера, Айк, – сказал отец. Айк кивнул головой. – Но несмотря на то, что он ваша правая или уж во всяком случае левая рука, мне, возможно, придется забрать его у вас.

Лицо Айка слегка омрачилось.

– Но, сэр:

– Дело в том, что Элмер Дэвис снова подал в отставку. Что бы вы сказали, если бы я мобилизовал «Бутча» на его место?

– Господин президент, я, конечно, не скажу, что мне это будет легко. Но если он вам нужен, если вы этого хотите, я, конечно, отвечу – берите его.

Отец промолчал, но по лицу его было видно, что он очень доволен, – рассказывал Франклин. Именно такие ответы ему нравились. Это должно было еще больше усилить его симпатию к Эйзенхауэру, особенно поскольку он понимал, как трудно было бы генералу обходиться без Бутчера.

– Я еще посмотрю, Айк. Быть может, это и не понадобится. Я вас извещу. Если вы будете говорить об этом с Бутчером, обязательно скажите ему, что Элмер сам назвал его кандидатуру. Во всяком случае, дело решится не раньше января.

Я уверен, что через два месяца, когда было решено, что Элмер Дэвис остается на своем посту, Бутчер был очень доволен.

Вечером, когда я вернулся на виллу, отца волновали две темы. Он зло ругал конгрессменов, мешавших стране напрячь все силы для ведения войны. В тот вечер многим в Вашингтоне должно было икаться, особенно Ванденбергу, Тафту, 0'Даниэлю и Фишу. Второй темой была совершенная отцом поездка, которая дала ему очень много интересных впечатлений. Он видел кочующее арабское племя с его караваном верблюдов, он видел десятки сожженных танков и грузовиков, разбросанных по полям недавних боев; он долго осматривал высоту 609 – невзрачный холм, где погибло столько американцев, но где зато наши солдаты стали зрелыми воинами.

Общество отца за обедом составляли суровый и молчаливый Леги, адъютанты отца Браун и «папаша» Уотсон, адмирал Макинтайр, Франклин и я. Мы с братом знали, что не сможем сопровождать отца в Каир. Франклин должен был вернуться на свой эсминец, а у меня еще были дела в Ла Марса. Все же мы поехали в Эль Ауина проводить отца и его спутников. На аэродроме к нам присоединился Гарри Гопкинс; одно место в самолете было отведено для него.

Перед самым вылетом отец снова вернулся к вопросу, по которому он уже спорил с Франклином в субботу, – почему бы Франклину сейчас же не отправиться с ним в Каир. Но брат только улыбнулся и помахал ему рукой на прощанье; около половины одиннадцатого грузный «С-54» оторвался от земли. На обратном пути в Карфаген Франклин объяснил мне суть своего спора с отцом. Дело заключалось в том, что его эсминец «Мэйрант» был поврежден в бою у Палермо; две немецкие бомбы взорвались очень близко от него, а третья попала прямо в корабль. Через несколько дней эсминец должен был выйти из Гибралтара в долгий и опасный путь в Соединенные Штаты, чтобы стать там на ремонт. Франклин и слышать не хотел о том, чтобы он, офицер «Мэйранта», не принял участия в плавании, грозившем опасностью экипажу корабля.

У меня в тыловом штабе оставалось еще работы на сутки. Во вторник вечером я явился к генералу Эйзенхауэру, вместе с которым я должен был вылететь в Каир. Кроме генерала Айка и меня, на этом самолете летело еще с полдесятка его штабных офицеров и мой зять майор Джон Беттигер, прибывший из Италии, где он был прикомандирован к союзной военной администрации. Самолет «С-54» генерала Эйзенхауэра вылетел из Туниса после наступления темноты; на рассвете мы приближались к Египту, а утром уже кружились над каирским аэродромом нашего Воздушного транспортного корпуса. В третий раз за время войны мне предстояло присутствовать на конференции.