Текст книги "Его глазами"

Автор книги: Эллиот Рузвельт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)

– Трудно приходится, насколько я понимаю, – сказал отец, выслушав Эйзенхауэра.

– Да, сэр. Тяжелая работа.

– Так как же будет? Каковы ваши расчеты?

– Простите, я не понимаю.

– Сколько времени вам нужно, чтобы покончить с этим делом?

– Разрешите мне одно «если», сэр.

Отец рассмеялся.

– Если погода будет мало-мальски сносной, к концу весны мы их всех загоним в мешок или сбросим в море.

– Что означает «конец весны» – июнь?

– Возможно, еще к середине мая. Июнь – это крайний срок.

Такие темпы показались мне необычайно быстрыми. Отец, видимо, тоже был доволен.

Часов в пять зашел на несколько минут вкрадчивый, учтивый Мэрфи. Эйзенхауэр и отец обсуждали с ним только один вопрос – политику в отношении Франции. Мэрфи стремился убедить отца в достоинствах Жиро, в том, что он очень способный администратор и вообще идеальная для американцев кандидатура. Несколько минут я присутствовал при разговоре, а потом отец кивком головы разрешил мне удалиться, и я ушел.

Объединенный совет начальников штабов должен был представить премьер-министру и отцу доклад о результатах своих совещаний, состоявшихся после завтрака; поэтому я направился к парадной двери, чтобы встретить членов Совета. Черчилль явился на несколько минут раньше назначенного срока, ведя за собой трех английских офицеров; он хотел представить их отцу до совещания, назначенного на 5.30. Я провел их к отцу. Это были генерал Александер, главный маршал авиации сэр Артур Теддер и генерал сэр Гастингс Исмэй из министерства обороны. Теперь, точно так же, как и в Арджентии, на каждого из наших штабных офицеров приходилось чуть ли не по два английских советника.

Генерал Александер прилетел прямо из своего штаба в Западной пустыне [5] , где он руководил операциями по преследованию Африканского корпуса Роммеля. У англичан он был, пожалуй, самым одаренным из командующих. Одетый в полевую форму, небритый, загорелый и усталый, он выглядел как суровый целеустремленный воин. Кратко, но содержательно он рассказал об ударах английского молота, которые гнали гитлеровцев к американской наковальне, поджидавшей их в центральной части Северной Африки.

Воспользовавшись моментом, когда внимание отца было чем-то отвлечено, я шепнул ему на ухо:

– Папа, насколько я понимаю, на этих штабных совещаниях на каждого английского офицера должен приходиться соответствующий американский офицер?

– Да.

– Они привезли Теддера. Почему же здесь нет Спаатса?

– А ведь верно – почему? Пойди разыщи Хэпа Арнольда и попроси его возможно скорей вызвать сюда Спаатса, если только он может отлучиться с фронта.

Мой начальник «Туи» Спаатс прилетел спустя день или два и участвовал в последующих штабных совещаниях. Чтобы дать представление о том, как были организованы эти совещания, достаточно сказать, что среди участников совещания Объединенного совета начальников штабов, вызванных в тот день для доклада Черчиллю и отцу, было девять англичан и только пять американцев. Возможно, конечно, что наши начальники говорили вдвое больше. Не знаю – я не присутствовал на этом совещании.

После полуторачасовой беседы с Объединенным советом начальников штабов отцу пришлось заниматься делами еще полчаса, так как к нему пришли Аверелл Гарриман и английский министр транспорта военного времени лорд Лезерс. Это был один из тех визитов, на которые по плану отводилось «всего пять минут»; фактически он растянулся на тридцать пять.

Наконец, отец получил возможность выпить «старомодный» коктейль, который я ему приготовил.

– Как раз то, что мне нужно, – заметил он, удобно располагаясь на диване.

– Все идет хорошо?

– Как будто, как будто, – сказал он, улыбаясь какому-то воспоминанию.

– Что такое?

– На сегодняшнем совещании англичане подняли вопрос о Бирме.

Отец не спеша прихлебывал свой коктейль.

– Знаешь, Эллиот, нам и так не легко убеждать адмирала Кинга в необходимости перебросить какое-то количество тоннажа и десантных судов на атлантические театры – основные театры войны. Так вот, представь себе, как он отнесся к разговорам о Бирме. Он блестящий поборник интересов флота. «Войны выигрывает только флот. Поэтому планы флота – это лучшие планы; единственный морской театр – это тихоокеанский театр, и поэтому он должен быть главным театром». – Отец рассмеялся. – Он рассуждает не совсем так, но очень похоже.

– Папа, – сказал я.

– Да?

– У меня есть сюрприз для тебя. Он прибыл сегодня.

В комнату вошел мой брат Франклин. Произошла радостная встреча. Франклин служил офицером на эсминце «Мэйрант», участвовавшем в штурме Касабланки. Ему очень хотелось рассказать об этом, а нам было интересно послушать его. Вместе с нами рассказ Франклина слушали Маршалл и Эйзенхауэр, которые через несколько минут пришли к нам на обед. Разговоры о боях, об участии во вторжении и в последующих боевых действиях – тут мне тоже удалось вставить словечко – вызвали у отца чувство зависти, и он вспомнил, что во время прошлой войны он тоже побывал на фронте в качестве заместителя морского министра.

– Я и теперь поеду на фронт.

Маршалл и Эйзенхауэр переглянулись и продолжали есть.

– Ну, – настаивал отец, – что же вы молчите?

– Может быть, молчание – знак согласия? – вмешался мой брат.

Маршалл бросил на него свирепый взгляд, и Франклин скромно поджал губы.

– Это невозможно, сэр, – сказал генерал Эйзенхауэр.

– Совершенно исключено, – подтвердил генерал Маршалл.

– Почему? Вряд ли опасность так уж велика. Разве вам пришлось претерпеть много неприятностей, когда вы летели сюда? Что вы скажете, Айк? Разве кто-нибудь на вас нападал между Алжиром и Касабланкой?

– Последние две сотни миль мы летели, надев парашюты, только на одном моторе, да и тот грозил остановиться каждую минуту. Никто из нас не был в большом восторге от этого полета.

– Это вопрос техники. Но ведь вы не хотите пускать меня на фронт по военным соображениям. Разве это опасно? Скажи ты, Эллиот.

Теперь выворачиваться приходилось мне, и Маршалл и Эйзенхауэр уставились на меня. Я изобразил знаками, что у меня полон рот, и промычал: «не могу говорить».

– Трус, – сказал отец и терпеливо дождался, пока я не сделал вид, что проглотил то, что у меня было во рту. – Ну, что же ты скажешь?

– Транспортные самолеты на самом деле довольно часто подвергаются нападениям на пути из Орана и Алжира в Тунис. Честное слово.

– А если взять с собой истребители для прикрытия?

– Сэр, – заметил Эйзенхауэр, – прикрытие из истребителей вокруг самолета «С-54», в особенности после всех догадок, которые строит германское радио, – да ведь вражеские истребители сейчас же слетятся, как мухи на мед.

– Приказ есть приказ, сэр, – сказал Маршалл. – Но если вы отдадите такой приказ, ни один человек в американской армии, начиная с нас самих, не возьмет на себя ответственности за последствия.

Он говорил очень серьезно, и отец вынужден был согласиться с ним, хотя и был сильно разочарован. Они пришли к компромиссу, договорившись, что отец произведет смотр трем дивизиям войск генерала Паттона севернее Рабата.

На послеобеденные часы не было назначено никаких совещаний. Спустя некоторое время оба генерала ушли, а мы с Франклином остались поболтать с отцом о домашних делах, о наших близких, о маме: на темы, о которых говорят с отцом сыновья, приехавшие в короткий отпуск. Отец привез с собой кипу нью-йоркских и вашингтонских газет. Мы немедленно погрузились в них, и в числе прочих новостей узнали, что член конгресса Ламбертсон заявил в палате представителей, что в то время, как «американские юноши сражаются и умирают вдали от своей родины», сыновья Рузвельта пьянствуют в нью-йоркских ночных клубах. Как раз в то время мой старший брат Джимми в составе ударного отряда генерала Карлсона сражался где-то на Тихом океане, а Джон проходил курс обучения, готовясь стать ревизором военного корабля. Что поделаешь, – ведь в газетах бывают и странички юмора.

Отец лег спать довольно рано – еще не было двенадцати часов: ему действительно нужно было выспаться.

СУББОТА, 16 ЯНВАРЯ

Премьер-министр явился в десятом часу утра – для него это необычайно рано, – и всю первую половину дня он и отец совещались с Эйзенхауэром, Мэрфи и английским министром при штабе союзников сэром Гарольдом Макмилланом. Речь снова шла о французских политических делах. Мы с Франклином в последний раз виделись в Арджентии, в августе 1941 г. Более того, с тех пор я не видел ни одного из своих братьев. Поэтому мы заглянули к отцу лишь ненадолго; оказалось, что темой разговора снова были де Голль и Жиро. К тому времени Черчилль и отец нашли замену для выражений «ваш трудный ребенок» и «мой трудный ребенок»: они стали сокращенно называть их «Д» и «Ж». – Где «Д»? Почему его нет здесь? – Основная политическая задача все еще заключалась в том, чтобы попытаться найти какое-нибудь практически осуществимое решение французской политической головоломки. Вчера вечером я прочел достаточное количество американских газет, чтобы осознать, какую важную дипломатическую проблему приходится разрешать здесь. Я впервые понял, какой резкой критике подвергался Мэрфи. Судя по тем обрывкам разговора, какие мне удалось услышать, эта критика, по крайней мере отчасти, была обоснованной; главное стремление Мэрфи, повидимому, заключалось в том, чтобы обеспечить ведущую роль во всяком будущем французском правительстве тем людям, которые в критические предвоенные годы состояли в числе главных «умиротворителей».

Мы снова завтракали в саду – отец, Гарри Гопкинс, Франклин, я и Джордж Дерно, служивший капитаном в Воздушном транспортном корпусе. До войны Джордж был несколько лет корреспондентом агентства Интернейшенел ньюс сервис при Белом Доме, и они с отцом были старыми друзьями. Отец снова имел возможность немного отдохнуть. Несмотря на напряженную работу, перемена обстановки пошла ему на пользу, у него был здоровый вид, щеки его порозовели.

За кофе он вернулся к вопросу о развитии колониальных стран: эта тема все больше привлекала его. Если учесть, что до этого он никогда не бывал в Африке, познания, которые он здесь приобрел в области ее географии, геологии и сельского хозяйства, поразительно широки. Я, конечно, считал, что знаю эту страну довольно хорошо; мне пришлось много летать над ней еще несколько месяцев назад, когда я занимался аэрофотосъемкой. Но отец каким-то образом сумел узнать о ней гораздо больше.

* * *

Мы разговаривали об огромных солончаковых равнинах Южного Туниса, которые, должно быть, некогда представляли собой дно большого внутреннего моря. Отец напомнил нам о реках, начинающихся дальше к югу, в горах Атласа, и исчезающих под песками Сахары, превращаясь в подземные.

– А что если использовать эту воду для орошения? Ведь тогда, по сравнению с этими местами, долина Империал в Калифорнии будет выглядеть, как огородная грядка! А солончаки – они ведь расположены ниже уровня Средиземного моря; можно прорыть канал к нему и снова создать здесь озеро в сто пятьдесят миль длиной и шестьдесят миль шириной. Сахара на сотни миль превратилась бы в цветущий край!

Отец был прав. Сахара – это не просто пески, В ней кроются поразительно богатые возможности. После каждого дождя она на несколько дней буйно расцветает, но потом цветы погибают от палящих лучей солнца и отсутствия влаги. Мы с Франклином перемигнулись: отец наслаждался. В беседе на тему о том, во что могла бы превратиться эта страна при разумном планировании, он дал полную волю своему деятельному уму и быстрому воображению.

– Какие богатства! – восклицал он. – Империалисты не понимают, что они могут сделать, как много они могут создать! Они выкачали из этого континента миллиарды, но по своей близорукости они не понимали, что их миллиарды – это медные гроши по сравнению с возможностями, которые открывались перед ними, – возможностями, которые должны обеспечить лучшую жизнь населению этого континента:

Американские начальники штабов снова явились днем, чтобы информировать отца о планах, которые они обсуждали с соответственными английскими представителями. Выяснилось, что имеются разногласия: английские начальники штабов вместе с Черчиллем выработали повестку дня, значительно отличавшуюся от повестки, составленной американцами и исправленной отцом и Гарри Гопкинсом два дня назад. Вместо того чтобы говорить о сильных ударах на флангах Европы, англичане сводили дело к мелким операциям на Средиземном море. Здесь я впервые услышал о Сицилии и о других промежуточных этапах на пути к победе, в том числе о Додеканезских островах как о пути в Грецию, и о наступлении через горы Балканского полуострова.

ВОСКРЕСЕНЬЕ, 17 ЯНВАРЯ

Ровно в полдень явились первые посетители – генеральный резидент в Рабате генерал Шарль Ногес, генерал Паттон и генерал Уилбур. Уилбур состоял при штабе Паттона; он должен был выступать в роли переводчика, но в этом не было надобности: отец свободно владеет французским языком и беседовал с Ногесом без посторонней помощи.

Хотя генералы Ногес и Паттон всего несколько недель назад ожесточенно сражались между собой на побережье Французского Марокко, теперь они встретились исключительно дружелюбно. Дело не только в том, что оба они профессиональные солдаты и считали себя врагами только на поле боя. По существу и тот и другой имели самое отдаленное отношение к политике. Они только выполняли приказы свыше; к счастью для нас, Паттон делал это гораздо удачнее, чем Ногес. Ногесу было приказано сопротивляться, и он сопротивлялся; затем поступил приказ прекратить сопротивление, и он его прекратил. А теперь у него новый хозяин.

Его визит к отцу был прежде всего актом вежливости. Однако это было связано и с другими обстоятельствами. Черчилль утверждал, что Ногес представляет собой главное препятствие к приезду де Голля в Касабланку. Ногес, воспитанник французской военной академии Сен-Сир, кадровый военный и колониальный администратор, хотел одного – чтобы ему давали ясные, толковые распоряжения и затем оставляли его в покое. В данный момент, однако, вокруг него разгорелся жаркий спор. Как сообщил нам Черчилль, де Голль настаивал на том, чтобы его соотечественник и коллега Ногес был немедленно арестован и предан суду за сотрудничество с врагом. Но здесь, во Французском Марокко, генерал Паттон, только недавно еще ожесточенно сражавшийся с Ногесом, настаивал на том, чтобы последний оставался на своем нынешнем посту. Впоследствии Паттон представил доклад, проникнутый сильным пристрастием к Ногесу; он утверждал, что влияние Ногеса на марокканского султана и на местное население может очень пригодиться нашей армии, пока мы используем эту страну как плацдарм.

Когда отец стал расспрашивать Ногеса о населении Марокко, о том, как можно улучшить его жизнь, на лице генерала выразилось полное недоумение. Он никогда не задумывался над такими вопросами; никто никогда и не ставил их перед ним. Но он знал с точностью до одного пенни, какие богатства можно выкачать из этой страны; он мог высчитать до последнего су, насколько безжалостно можно экспло-атировать марокканцев. Паттон рассказывал нам, что султан уже много лет находится под каблуком Ногеса, и Ногес хочет лишь одного – чтобы так оно и оставалось.

Отец побеседовал с этим человеком, являвшимся камнем преткновения для де Голля, и генералы ушли.

– Эллиот, – сказал отец, – запиши у себя, что надо будет как-нибудь пригласить этого султана на обед. Узнай у Мэрфи или еще у кого-нибудь, какие правила этикета существуют на этот счет. А Ногес: с ним нечего считаться.

От отца Ногес, Паттон и Уилбур отправились к Черчиллю; после беседы с ними премьер-министр пришел завтракать к нам на виллу Дар-эс-Саада. Он рассказал, что побывал утром в порту и, осмотрел разбитый корпус линкора «Жан Барт».

– Вы осматривали «Жан Барт»? – сердито сказал отец. – Чорт возьми, если вы могли осматривать его, ведь я тоже могу!

Мы разразились хохотом. В эту минуту отец похож был на шестилетнего мальчика, который говорит: «Как, тебе дали мороженого – я тоже хочу!»

Черчилль вновь выслушал настойчивые требования отца по поводу де Голля и ушел. Отец с каждым днем все больше убеждался в том, что Черчилль умышленно придерживает де Голля и что на самом деле он мог бы доставить сюда своего «трудного ребенка» в любую минуту. В этот момент явился генерал Марк Кларк с новостями. Он привез в Касабланку «трудного ребенка» американцев – Жиро. Теперь отец мог познакомиться с человеком, которого Мэрфи и государственный департамент расхваливали ему, как подходящего кандидата, которого мы должны поддерживать, чтобы предотвратить угрозу создания автократической власти в лице де Голля, являющегося креатурой англичан. Отец с большим нетерпением ждал встречи с тем, кому было доверено командование французскими войсками в Северной Африке.

Кларк пробыл у нас недолго, удостоверился в том, что отец готов принять Жиро, и отправился за ним. Вероятно, все обитатели виллы были взволнованы. Все мы надеялись, что дипломатическим маневрам, которые отец терпеливо проводил в своих переговорах с Черчиллем в последние несколько дней, приходит конец. Теперь отцу предстояло сделать важный ход в этой сложной и трудной игре.

Кларк вернулся с Жиро, пришли также Мэрфи и капитан Маккри, и начался решающий разговор.

Встреча с Жиро сильно разочаровала отца. Для Жиро не существовало никаких политических проб лем. Он был способен видеть только чисто материальные проблемы войны. Он сидел в своем кресле прямо, точно аршин проглотил. Даже пребывание в тюрьме не оставило на нем заметного следа -только старость несколько смягчила его облик. Когда он освоился с обстановкой, в его голосе зазвучали настойчивые нотки.

– Дайте нам только оружие! – восклицал он. – Дайте нам орудия, танки, самолеты. Больше нам ничего не нужно.

Отец дружеским тоном, но твердо вел допрос.

– Откуда вы достанете войска?

– Мы можем навербовать десятки тысяч колониальных солдат.

– А кто будет их обучать?

– Под моим командованием много офицеров. Это не проблема. Только дайте нам оружие. Остальное:

Остальное, однако, представляло собой проблемы, не доступные его пониманию. Черчилль утверждал, что одной из главных причин раздражения де Голля, во всяком случае одной из причин, которые фигурировали официально, была задержка отмены антисемитских законов, изданных вишийским режимом. Но Жиро отмахнулся от этих вопросов. Он был одержим одной идеей.

– Единственное, в чем мы нуждаемся, – это техника. Достаточно нескольких недель обучения – и у нас будут огромные армии!

Судя по вопросам, которые задавал отец, Жиро, по его мнению, сильно недооценивал свою задачу. Однако французский генерал был так поглощен своими планами, что вряд ли заметил отрицательное отношение к ним отца. Он был твердо и непоколебимо убежден в своей правоте. Отец все же не поддавался ни на какие уговоры.

Как только Жиро и все остальные ушли, отец выразил свое впечатление мимикой и жестами.

– Боюсь, что у нас очень ненадежная опора, – сказал он, взмахнул руками и рассмеялся. – И это человек, который, по словам Боба Мэрфи, сумеет сплотить вокруг себя французов! Он нуль как администратор и будет нулем как вождь!

На обед к нам были приглашены премьер-министр, лорд Лезерс, адмирал Кэннингхем, адмирал Кинг, генерал Сомервелл и Аверелл Гарриман; это было сделано с таким расчетом, чтобы здесь можно было обсудить и решить важный вопрос о приоритетах в области распределения тоннажа. К этому времени Объединенный совет начальников штабов единодушно похоронил идею операций в Бирме; назревало решение направить следующий удар союзников на Сицилию, чтобы обеспечить коммуникации, ведущие через Средиземное море в Персидский залив и оттуда в Советский Союз. Однако мы попрежнему испытывали острую нехватку тоннажа; в эту зиму 1942-1943 гг. битва за Атлантику далеко еще не была выиграна. Сколько судов можно использовать для дальнейшего накопления запасов в Соединенном Королевстве? Сколько судов нужно выделить для доставки оружия Красной Армии? Какой процент тоннажа следует резервировать для переброски войск и материалов из района Средиземного моря в Англию? Можем ли мы твердо исходить из того, что африканская операция будет закончена к маю – июню? Что нужно выделить для Сицилии? По мнению англичан, можно уменьшить количество судов, предназначенных для доставки материалов в Мурманск и Персидский залив; американцы же считают, что для этих важнейших нужд следует выделить максимальные ресурсы.

Совещание по вопросу о тоннаже продолжалось до часа ночи, но я на нем не присутствовал. Мы с Франклином покинули «лагерь Анфа» и провели вечер с группой молодых офицеров в их столовой.

ПОНЕДЕЛЬНИК, 18 ЯНВАРЯ

Утром Марк Кларк и Мэрфи снова пришли к отцу, чтобы обсудить французские дела. Они провели у него часа два, подробнейшим образом разрабатывая политическую линию США в вопросе о создании временного французского правительства на период до освобождения Франции. Теперь у отца составилось, по крайней мере, четкое представление о трудностях, связанных с этим вопросом. В результате того, что американцы сильно переоценили достоинства Жиро как лидера и проводили двусмысленную политику сотрудничества с вишийской колониальной администрацией, нам теперь было очень трудно сопротивляться созданию автократического правительства Шарля де Голля, поддерживаемого англичанами. Вскоре после ухода Мэрфи и Кларка к нам на завтрак пришел Черчилль. За столом отец и Гарри Гопкинс продолжали вежливо, но метко пикироваться с Черчиллем по поводу того, что де Голль все еще не явился в Касабланку.

Днем отец впервые покинул свою виллу. Усевшись в «виллис», он отправился с генералом Джорджем Паттоном и командиром третьего батальона первого бронетанкового корпуса Паттона, подполковником Джонсоном, на развод караулов пехотной части, охранявшей «лагерь Анфа». Я встретил его по возвращении.

– Ты бы видел военный оркестр! – сказал он, – там был парень, который весит около трехсот фунтов, а играет на флейте весом в целых четыре унции!

Объединенный совет начальников штабов явился в пять часов и пробыл у отца полтора часа. Семеро англичан и четверо американцев договорились о плане вторжения в Сицилию, носившем условное обозначение «Хаски». Решение о сицилийской операции до некоторой степени вытекало из нашего намерения очистить от противника Северную Африку. Соглашение относительно плана «Хаски» представляло собой компромисс между стремлением американцев осуществить вторжение через Ламанш весной 1943 г. и английскими доводами в пользу захвата Сицилии и Додеканезских островов с перспективой вторжения в Европу через Грецию или Балканы. Повидимому, Черчилль рекомендовал обойти Италию и ударить по тому району, который он назвал «уязвимым подбрюшьем Европы». Он всегда полагал, что мы должны рассчитать свое вступление в Европу таким образом, чтобы встретиться с Красной Армией в Центральной Европе и тем самым распространить сферу влияния Англии возможно дальше на восток. Во всяком случае и американцы и англичане рассматривали план «Хаски» как важный шаг вперед. Однако, приняв решение о вторжении союзных армий в Сицилию, чтобы таким образом вывести, как мы надеялись, Италию из войны, мы тем самым признавали, что вторжение через Ламанш придется отложить до весны 1944 г.

В этот день отец с Черчиллем решили информировать Сталина об англо-американских стратегических планах. В этот же день они занялись составлением совместного заявления о войне, обращенного к державам оси.

После неофициального обеда мы с Франклином отправились в город. Я думал, что отец рано ляжет спать, и он действительно лег рано, но в 2 часа ночи, когда я вернулся из города, он еще не спал. Посмеиваясь про себя, он читал двадцатипятицентовое издание пьесы Кауфмана и Харта «Человек, пришедший к обеду», а у его кровати лежал прочитанный и брошенный номер журнала «Нью-йоркер».

Он не засыпал, потому что хотел узнать, как мы провели вечер; как всегда, он завидовал нашей относительной свободе и выслушал мой рассказ с величайшим удовольствием. По правде сказать, мы провели вечер скучно: обошли местные рестораны с двумя офицерами в качестве гидов; однако я постарался приукрасить свой рассказ вымышленными подробностями.

ВТОРНИК, 19 ЯНВАРЯ

Утром я немало провозился со своим ленивым братом. Ему нужно было вернуться на эсминец, и он чуть не проспал. Гарриман и Мэрфи с самого утра засели с отцом за работу, готовясь ко второй беседе с Жиро. Последний прибыл в полдень; его мысли попрежнему были целиком поглощены военными деталями его туманного будущего. Отец следующим образом сформулировал политику Соединенных Штатов по отношению к Франции во время войны:

Нужно создать временное правительство, причем Жиро и де Голль должны в равной мере нести ответственность за его состав и успех.

Это временное правительство должно принять на себя управление Францией до ее полного освобождения.

Жиро отнесся к этому предложению без особого энтузиазма, но у него не было никаких контрпредложений, не было особых мнений по каким-либо конкретным вопросам; его интересовало одно – в какой мере Соединенные Штаты снабдят оружием его колониальные войска.

Когда этот безрезультатный разговор стал приближаться к концу, Гарри Гопкинс сделал мне знак.

– Ваш отец хочет купить подарки для своих. Хотите поехать со мной?

– Конечно.

– Мы, вероятно, сможем поехать только после завтрака. Кроме того, мне кажется, что вашему отцу предстоит сфотографироваться вместе с Жиро.

После завтрака за нами заехал генерал Паттон на своей штабной машине, и мы с Гарри отправились с ним в город. Нам удалось найти только ковры и изделия из сафьяна довольно низкого качества. Мы велели прислать несколько ковров к нам на виллу, чтобы отец мог сам посмотреть их и отобрать то, что ему понравится. После этого мы проехали вдоль берега и осмотрели те участки, на которых несколько недель тому назад высадились наши войска.

Вернувшись в Дар-эс-Саада, мы застали там Черчилля и его сына Рандольфа, служившего в то время капитаном в отрядах «командос». Я уже встречался с Рандольфом – мы познакомились в Алжире, в сочельник. Тогда мне очень хотелось поговорить с ним, так как я знал, что он не только офицер «командос», но и член парламента. Однако после больших ожиданий меня постигло глубокое разочарование. Я убедился в том, что для юного Рандольфа Черчилля разговор – это исключительно односторонний акт.

Теперь, когда я застал молодого мистера Черчилля у моего отца, в присутствии его собственного отца, мне не терпелось удостовериться, будет ли он излагать им свои мнения так же безапелляционно, как он преподносил их мне. Признаться, я ожидал, что он будет несколько стесняться. Однако он с исключительной решимостью произносил поразительно многословные речи на любую тему, затрагивавшуюся в течение тех пятидесяти минут, которые он провел с нами. За это время он растолковал нам все тонкости военного и политического положения на Балканах; указал присутствовавшим государственным деятелям на кратчайший путь к сохранению английской гегемонии на Средиземном море, для чего, правда, пришлось бы затянуть мировую войну на несколько лет; вскрыл недостатки плана кампании, разработанного Объединенным советом начальников штабов по поручению английского премьер-министра и американского президента, и устранил сомнения премьер-министра и президента по щекотливому вопросу о политике в отношении Франции. Эта замечательная сцена приковала к себе внимание слушателей не только потому, что они очень устали после пяти дней работы – она их немало позабавила. (Быть может, мне не следовало бы распространять свое утверждение на отца Рандольфа, но я совершенно точно изложил впечатление, которое эта сцена произвела на меня и на моего отца; последний удерживался от смеха лишь до того момента, как юный Рандольф распростился с нами.)

После ухода гостей нам с отцом удалось провести наедине всего несколько минут; тут же пришла машина генерала Паттона, чтобы отвезти нас на обед в его штаб, расквартированный в вилле Мае. Там за обеденным столом собрались контр-адмирал Кук, заместитель генерала Паттона генерал-майор Джоффри Кейс, бригадный генерал Ведемейер, бригадный генерал Уилбур, бригадный генерал Джон Хэлл и полковник Гэй. Большинство этих офицеров принадлежало к командному составу первого бронетанкового корпуса; все они, повидимому, дожидались случая доказать президенту Соединенных Штатов, что в современной войне танки и вообще бронетанковые войска имеют первостепенное значение. В этом хоре Паттон взял на себя роль солиста, а остальные почтительно подпевали ему. – Что такое авиация? Что такое пехота?

– Броня! – с пылом восклицал Паттон.-Современная война достигла уровня развития, при котором все или почти все бои будут вестись танками и бронемашинами. Пехота? Что остается на ее долю, кроме операций по очистке и закреплению местности, захваченной танками?

Насколько мне помнится, именно я замолвил словечко в пользу авиации. Паттон ответил с вежливым пренебрежением:

– Конечно, и она играет свою роль. Я вовсе не хочу сказать, что авиация совершенно не нужна. Я отнюдь не отрицаю, что авиация может приносить пользу, поддерживая наземные операции бронетанковых сил:

Не считая этого единственного выступления в защиту авиации, я скромно хранил молчание. За обедом отец наслаждался отдыхом. Он вовсе не намеревался позволить втянуть себя в междуведомственную военную склоку. Поэтому генерал Паттон завладел трибуной безраздельно. (Спустя месяц, когда он принял на себя командование Южным фронтом в Тунисе, я не без удовольствия вспоминал этот разговор, слушая по радио в нашем африканском штабе отчаянные просьбы Паттона об усилении воздушной разведки и тактической поддержки с воздуха; она должна была предшествовать операциям его бронетанковых сил.)

Штаб Паттона в Касабланке представлял собой настоящий музей. До нашего вторжения в этой вилле помещалась германская миссия во Французском Марокко. Противнику пришлось удирать с такой поспешностью, что он не успел увезти с собой великолепную обстановку. Генерал Паттон восторгался, как ребенок, показывая нам всю эту роскошь.

Мы с отцом вернулись на свою виллу в начале двенадцатого. Почти всю дорогу отец подтрунивал надо мной по поводу сравнительных достоинств бронетанковых сил и авиации. Он явно был в задорном настроении. Через пять минут после нашего возвращения пожаловал Черчилль побеседовать за бокалом вина о де Голле и Жиро. Окольным путем английский премьер-министр вновь вернулся к своему утверждению, что лучше было бы предоставить временное управление Францией одному де Голлю. Он знал, что Жиро произвел на отца невыгодное впечатление. Но в тот вечер отец не был настроен продолжать спор и почти категорически отказался говорить на эту тему. Быть может, из-за усталости он не слишком тактично дал Черчиллю понять, что не заинтересован в дальнейшем обсуждении данной проблемы. Поэтому мы с Гарри Гопкинсом старались направить разговор на исключительно безобидные темы. Около часа ночи Черчилль ушел, а Гарри поднялся наверх в свою комнату и лег спать. Мы с отцом отправились в его спальню.