Текст книги "Его глазами"

Автор книги: Эллиот Рузвельт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 16 страниц)

– Теперь-то Уинстон начинает по-настоящему беспокоиться, – сказал отец. – Сегодня вечером это было заметно.

Я сделал лишь то наблюдение, что Черчилль явно хотел поднять этот вопрос, а отец столь же явно отказался обсуждать его. Я отнес это за счет усталости отца, но, очевидно, это был тактический прием, и, повидимому, собеседники понимали друг друга.

– Через два-три дня мы увидим развязку, – весело сказал отец. – Сегодня вторник? Держу пари на небольшую сумму, что не позже пятницы Уинстон сообщит нам, что ему, пожалуй, все же удастся убедить де Голля приехать сюда.

Мы поговорили о Паттоне. («Правда, Эллиот, он очень приятный человек?»), о юном Рандольфе Черчилле («Завидная способность – ни в чем не сомневаться», – заметил отец) и о коврах, которые мы с Гарри смотрели днем.

Отец несколько беспокоился относительно впечатления, которое произведут на Сталина и вообще на русских решения, принятые нашим Объединенным советом начальников штабов.

– Если бы только Сталин мог сам приехать сюда и убедиться в том, с какими трудностями мы сталкиваемся в отношении тоннажа и в области производства:

Отец был очень утомлен, и через несколько минут я его покинул.

СРЕДА, 20 ЯНВАРЯ

В этот день первыми на повестке стояли вопросы производства и снабжения. Сомервелл условился встретиться с Гарри Гопкинсом пораньше, до завтрака, и в половине девятого, когда я спустился вниз, они уже усиленно трудились. Гарри был руководителем Управления по распределению поставок и знал лучше кого-либо другого, что американское производство военных материалов еще представляло собой относительно небольшую величину.

Около десяти часов явился мой начальник – генерал-майор Спаатс. Он прибыл в Касабланку накануне, и отец хотел побеседовать с ним лично. Туи Спаатс в то время был командующим всеми американскими воздушными силами в Африке и, кроме того, возглавлял воздушные силы в Северо-Западной Африке, руководимые Объединенным оперативным авиационным штабом союзников.

– Довольно сложная система, – заметил отец.

Спаатс кивнул головой.

– Так оно и есть, сэр, – сказал он. – И положение нисколько не облегчается тем, что командование объединено. Теддер – прекрасный человек (маршал авиации Теддер был старше Спаатса чином и числился командующим всеми воздушными силами союзников в Африке), но, несмотря на то, что у нас с ним прекрасные отношения, некоторые трудности все же неизбежны.

– А именно?

– Дело в том, сэр, что на этом театре мы используем главным образом американские самолеты. Мы применяем преимущественно американскую тактику и стратегию. Операции проводятся американцами, а высшее командование находится в руках англичан.

Тут и я вставил словечко.

– Фактически всей войной в воздухе руководит генерал Спаатс, но он подчинен Теддеру.

– Я не хочу сказать, сэр, – продолжал Спаатс, – что мы с ним не сработались; напротив, мы работаем дружно. Я только говорю о трудностях, присущих всякому союзному объединенному руководству. Объединение руководства становится особенно сложным делом, когда союзники совместно руководят людьми и техникой, принадлежащими только одному кз этих союзников.

Отец кивнул головой. Туи продолжал рассказывать о других трудностях, с которыми он сталкивался. Речь шла, главным образом, о получении достаточного пополнения самолетов и о сооружении достаточного количества аэродромов с твердой поверхностью. При тех аэродромах, которые мы застали в Африке, один сильный дождь мог прекратить операции на несколько часов, а то и на несколько дней.

Такие беседы с высшими американскими офицерами имели для отца очень большое значение. Политическим следствием нашего союза с англичанами было то, что, поскольку верховное командование на данном театре принадлежало американцу (Эйзенхауэру), англичане требовали и, пожалуй, вполне справедливо, чтобы следующая ступенька иерархической лестницы командования была отдана им. Поэтому морскими операциями руководил англичанин (Кэннингхем), а другой англичанин, Теддер, руководил воздушными операциями. Поскольку морские операции развертывались в Средиземном море, подчинение всех морских сил английскому командующему было оправдано. Но когда Спаатсу приходилось руководить войной в воздухе, находясь в подчинении у маршала Королевских воздушных сил, он сталкивался с трудностями, хотя этот маршал был весьма сведущим офицером и приятным человеком.

Утром Роберт Мэрфи снова предстал перед нами, как заводной чортик, чтобы поговорить с отцом и Гарри Гопкинсом. Еще предстояло убедить англичан, поддерживавших де Голля, что мы действительно настаиваем на том, чтобы в любом временном правительстве Франции были представлены, кроме деголлевских, и другие силы. Во время этого разговора к завтраку явился Черчилль со своим советником Макмилланом. Я спешно распорядился поставить на стол в саду еще два прибора, и беседа продолжалась.

– Не будет ли правильнее всего убедить де Голля немедленно прибыть сюда, чтобы выяснить, какие конкретные возражения он выдвигает против проектируемого временного правительства?

– Какие уступки, по мнению английского премьер-министра, нужно было бы сделать де Голлю, чтобы побудить его приехать сюда и разрешить проблему раз и навсегда?

– Уверены ли американцы в том, что Жиро необходим в будущем правительстве?

– Существуют ли в действительности какие-нибудь конфликты, кроме личных, мешающие де Голлю и Жиро заключить достойный и прочный политический союз?

Наконец, премьер-министр встал из-за стола и отправился на новое свидание с Жиро. Я наблюдал за отцом; его лицо не выражало ничего, кроме дружеского интереса. Если он и подозревал Черчилля в неискренности, то ничем этого не проявил.

К концу дня Черчилль вновь появился в гостиной отца, вместе с Жиро. Я остался в саду и беседовал с агентами секретной службы и со случайными посетителями. В гостиной отец и премьер-министр вместе с Жиро и его штатским помощником неким г. Понятовским в энный раз тщательно обсуждали вопросы, поднятые де Голлем, мельчайшие детали намечавшегося союза, на прочность которого не приходилось рассчитывать; они улаживали, по крайней мере односторонне, личные недоразумения между обоими весьма субъективно настроенными французскими деятелями. Я столько раз слышал разговоры на эту тему, что они, вероятно, надоели мне не меньше, чем отцу и Черчиллю, с той лишь разницей, что я не обязан был принимать в них участие.

Когда все ушли, я вернулся к отцу. Меня беспокоило, что на обеде, предстоявшем у Черчилля, этот вопрос мог снова оказаться единственной темой разговора. Однако, как только отец оторвался от кипы бумаг, полученных из Вашингтона, он рассеял мои опасения.

– Мы решили сегодня больше не говорить о делах, – сказал он.

Обед доставил нам большое удовольствие. Будучи премьер-министром военного времени, Черчилль требовал, чтобы военные планы империи находились при нем. Его адъютанты оборудовали для него великолепный штабной кабинет, увешанный картами всех театров военных действий, выполненными во всевозможных масштабах. Он с большим удовольствием показывал нам эти карты. Я подумал, что если бы война была игрой, а не таким кровавым, грязным, томительным, удручающим делом, карты Черчилля идеально подходили бы для нее. В каждой из них торчали булавки, которые можно было переставлять с места на место. Пожалуй, самой интересной была огромная карта северной части Атлантического океана – на ней миниатюрными передвижными моделями было показано местонахождение всех германских подводных лодок. На этой карте можно было видеть, сколько подводных лодок укрывается в Лориане или Бресте, сколько движется на запад навстречу нашим караванам, направляющимся в Соединенное Королевство, сколько укрыто в ангарах на побережье Ламанша, сколько рыщет на морских путях вокруг Азорских островов, сколько подстерегает добычу у берегов Исландии или движется на север, к Мурманску. Самые последние сведения о передвижениях судов наносились на карту ежедневно в присутствии Черчилля. Он следил за ней с напряженным вниманием – проскочит ли вот этот караван без потерь? Сколько тонн важнейшего военного имущества будет разметено взрывами торпед и пущено ко дну? Удастся ли патрулям английской береговой авиации хорошенько разбомбить вот ту «волчью стаю»? Зимой битва за Северную Атлантику должна была достигнуть своего апогея; булавки и миниатюрные модели подводных лодок на карте адмиралтейства отражали напряжение, охватившее весь земной шар в ожидании развязки, от которой зависели судьбы мира.

Мы вернулись домой сравнительно рано, и отец сразу же лег спать, так как ему предстоял утомительный день.

ЧЕТВЕРГ, 21 ЯНВАРЯ

Спустившись вниз, я узнал, что отец уже встал, позавтракал и уехал к генералу Кларку в сопровождении Гопкинса, Гарримана, адмирала Макинтайра и Мэрфи. Они отправились из Касабланки на север, к Рабату, где отец произвел смотр 2-й бронетанковой, 3-й пехотной и 9-й пехотной дивизиям. Сама поездка представляла весьма внушительное зрелище – впереди отряд военной полиции на мотоциклах, затем «виллис» и разведывательная машина, потом закрытая машина отца, за ней – штабные машины, в которых разместились остальные участники поездки, затем два грузовика с основательно вооруженными солдатами, еще две разведывательные машины, и, наконец, колонну замыкал второй отряд мотоциклистов. Майк Рейли даже настоял на том, чтобы на всем пути, в оба конца, вдоль побережья эта колонна прикрывалась с воздуха истребителями.

Через восемь часов отец вернулся, полный впечатлений.

– Хорошо провел время?

– Еще бы! Превосходно! Великолепно отдохнул:

– От Жиро и де Голля?

– Да, кстати, утром мы видели по пути французскую марокканскую пехоту и кавалерию на учениях. Я ничего не сказал, но не удивился бы, узнав, что Жиро специально организовал это для меня.

– Ты проездил весь день в своей закрытой машине?

– Вовсе нет, они дали мне «виллис» для смотра 2-й бронетанковой и 3-й пехотной дивизий. Но я должен сказать, что одной поездки на «виллисе» мне хватит надолго.

– Послушай, у тебя, может быть, дела? Потому что:

– Не беспокойся. До обеда ко мне никто не придет. Садись. Я хочу тебе рассказать. Если б ты только видел, как глазели на меня некоторые пехотинцы! Как будто они хотели сказать: «Чорт побери, ведь это сам старик!» – Отец расхохотался.

– Где ты завтракал, папа?

– Да там же, на привале. С Кларком и Паттоном и, конечно, с Гарри. Гарри! Как вам понравился этот завтрак на привале?

– Лучше всего была музыка! – крикнул сверху Гарри, принимавший там горячую ванну.

– Да, да,-сказал отец.-Они играли «Чатта-нуга Чу-Чу» и затем еще эту песенку о Техасе, знаешь, в которой хлопают в ладоши:

– «Глубоко в сердце Техаса»?

– Вот именно. И разные вальсы. Скажи, Эллиот, найдется ли в мире еще армия, в которой полковой оркестр станет играть такие песенки в то время, когда рядом главнокомандующий поглощает ветчину с зеленым горошком и бататами? А, как ты думаешь? – Он потянулся. – Да, я устал. После завтрака я смотрел 9-ю дивизию, а затем мы заехали в порт Лиотэ.

– Ты видел корабли в гавани?

– Те, что мы потопили? Конечно.

– Я не знал, что ты собирался заезжать еще и в порт Лиотэ.

– Ведь там наше кладбище, – напомнил мне отец. – Восемьдесят восемь американцев спят там вечным сном. Мы возложили венок на их могилы: и другой венок – на французском кладбище.

– Как жаль, что сегодня была такая плохая погода.

– Да нет же, дождь начался только в половине пятого: Но наши солдаты, Эллиот! Видно, что

они рвутся в бой. Крепкие, загорелые, веселые и: в полной готовности .

– А это что такое?

– Что? Вот это? Солдатский походный прибор, которым я пользовался. Они подарили его мне, и я возьму его себе на память.

– Что ты, папа! Ты собираешь все, что попало. Неужели ты не понимаешь, что в качестве главнокомандующего всеми вооруженными силами ты и дома мог бы получить такой прибор?

– Да, но этим прибором я пользовался в Рабате в тот день, когда я смотрел три дивизии американских солдат, участвующих в жестокой войне. Это хороший сувенир. Я повезу его домой.

Он направился было в свою спальню переодеться, как вдруг в передней раздался шум. В комнату влетел Черчилль, сияя широкой улыбкой.

– Я только на минуту, – воскликнул он. – Хочу сообщить вам последнюю новость, на этот раз приятную.

– Из ставки? – спросил отец. – Что случилось?

– Из Лондона, – сказал премьер-министр. – Насчет де Голля. Повидимому, нам удастся уговорить его приехать сюда и принять участие в переговорах.

Наступила пауза.

– Хорошо, – коротко сказал отец, медленно направляясь в свою комнату. – Поздравляю вас, Уинстон. Я всегда был уверен, – добавил он многозначительно, – что вам удастся это устроить.

В половине десятого отец был уже в постели. Впервые со дня прибытия в Северную Африку ему удалось так основательно выспаться.

ПЯТНИЦА, 22 ЯНВАРЯ

Около полудня фотографы корпуса связи сфотографировали отца и премьер-министра вместе с членами Объединенного совета начальников штабов. Солнце ярко светило; все расселись на террасе виллы отца, весело и непринужденно беседуя. Самая трудная часть работы конференции приближалась к концу. Оставалось еще только уладить одно щекотливое и сложное дело – заключение союза между де Голлем и Жиро, – но вся подготовительная работа была уже проделана; худо ли, хорошо ли, военные решения были в общем приняты, и оставалось только составить коммюнике, оповещающее мир о конференции в Касабланке и о ее значении.

Когда фотографы закончили свое дело, отец позавтракал наедине с генералом Маршаллом и потом долго еще беседовал с ним в гостиной. В это время я сидел на лестнице возле самой двери на случай, если отцу что-нибудь понадобится, и слышал их разговор. Маршалл объяснил, с какими трудностями пришлось столкнуться американским начальникам штабов, настаивая на вторжении в Европу в 1943 г., поскольку мы теперь уже связали себя определенным решением в отношении Средиземноморского театра; он напомнил отцу, как решительно были отвергнуты английские планы авантюры в Бирме и сообщил о достигнутом соглашении, что в случае успеха вторжения в Сицилию операции против Италии должны проводиться в самом ограниченном масштабе. Днем, после ухода Маршалла, отец рассказал мне, что речь шла о тех препятствиях, которые пришлось преодолеть Объединенному совету начальников штабов прежде, чем удалось принять план вторжения в Сицилию; жаловался, хотя и без раздражения, на англичан, попрежнему настаивавших на вторжении 'в Европу с юга, а не с запада; говорил о своих опасениях насчет того, как отнесется Сталин к сообщению о новой отсрочке вторжения через Ламанш.

– Война – темное дело, – продолжал отец. – Чтобы выиграть войну, нам приходится поддерживать с большими трудностями единство с одним из союзников и ради этого, повидимому, подводить другого. Чтобы выиграть войну, мы вынуждены пойти на стратегический компромисс, который наверняка будет болезненно воспринят русскими, но зато впоследствии мы сумеем добиться другого компромисса, который безусловно будет болезненно воспринят англичанами. Война вынуждает нас итти сложными путями.

– Но ведь рано или поздно мы все равно выиграем войну, – сказал я.

– Единство, которого мы добились для ведения войны, – ответил отец, – ничто по сравнению с тем единством, которое нам нужно для мира. После войны – вот когда подымется крик о том, что в нашем единстве нет больше необходимости. Тогда-то эта задача встанет перед нами во весь рост.

* * *

В этот вечер мы были вынуждены обойтись без предобеденных коктейлей и обедать без вина. Свинина тоже была исключена из меню, ибо мы принимали султана, повелителя правоверных.

Он прибыл со своим юным наследником, с великим визирем и с начальником протокольной части. Гости были одеты в развевающиеся белые шелковые бурнусы. Они привезли подарки для моей матери – два золотых браслета и высокую золотую тиару. Бросив взгляд на тиару, отец с серьезным видом искоса посмотрел на меня, а потом торжественно подмигнул мне. Мы оба представили себе маму в роли хозяйки на каком-нибудь официальном приеме в Белом Доме с этим внушительным сооружением на голове.

За обедом султан сидел справа от отца, а Черчилль – слева. Сначала английский премьер-министр был в самом радужном настроении. Он сообщил нам, что де Голль прибыл утром, уже позавтракал с Жиро и нанес визит ему, Черчиллю. Однако в ходе разговора настроение у Черчилля заметно испортилось. Дело в том, что отец оживленно беседовал с султаном о природных богатствах Французского Марокко и об огромных возможностях их освоения. Разговор очень интересовал обоих. Они настолько владели французским языком, в котором Черчилль не слишком был силен, что имели полную возможность обсуждать вопрос о повышении жизненного уровня марокканцев. Оба были того мнения, что для этого значительная часть богатств страны должна оставаться в ее пределах.

Султан выразил горячее желание получить самую широкую помощь для введения в своей стране современного просвещения и здравоохранения.

Отец указал, что для этого султан не должен позволять иностранным концессиям выкачивать ресурсы страны.

Тут Черчилль попытался перевести разговор на другую тему. Султан, однако, вернулся к прежней теме и спросил у отца, какие последствия будет иметь его совет в отношении политики будущего французского правительства.

Отец, играя вилкой, весело сказал, что, конечно, положение после войны будет резко отличаться от довоенного, в особенности в отношении колоний.

Черчилль закашлялся и снова заговорил на совершенно другую тему.

Султан вежливо осведомился, что именно имел отец в виду, говоря о «резком отличии».

Отец вскользь упомянул о связях, существовавших в прошлом между французскими и английскими финансистами, объединявшимися в синдикаты для выкачивания колониальных богатств. Затем он перешел к вопросу о возможности существования во Французском Марокко месторождений нефти.

Султан горячо ухватился за эту идею; он заявил, что всемерно поддерживает развитие всяких потенциальных ресурсов с тем, чтобы доходы от них шли в его пользу. Затем он выразил сожаление по поводу отсутствия среди его соотечественников ученых и инженеров, которые могли бы освоить эти ресурсы без посторонней помощи.

Черчилль заерзал в своем кресле.

Отец деликатно указал, что обучение и подготовку инженеров и специалистов из марокканцев можно было бы, конечно, организовать, например, в лучших университетах Соединенных Штатов в порядке своеобразного культурного обмена.

Султан кивнул головой. Видно было, что если бы не требования этикета, он тут же стал бы записывать названия и адреса этих университетов.

Отец продолжал развивать свою мысль, вертя в руках стакан. Он сказал, что султану, вероятно, было бы нетрудно договориться с фирмами – американскими фирмами – об осуществлении такого плана освоения естественных ресурсов, какой он имел в виду. Этот договор мог быть заключен на основе определенного вознаграждения или процентных отчислений. Преимущество такой системы, утверждал ен, состояло в том, что она позволила бы суверенному правительству Французского Марокко в значительной мере сохранить контроль над своими ресурсами, получать большую часть доходов и, в конечном счете, целиком взять эти ресурсы в свои руки.

Черчилль закряхтел и перестал слушать.

Это был очень приятный обед, и все мы, за исключением одного человека, получили от него большое удовольствие. Когда мы встали из-за стола, султан заверил отца, что сразу же по окончании войны он обратится к Соединенным Штатам с просьбой помочь ему в деле освоения природных богатств его страны. Он сиял. «Перед моей страной открываются новые горизонты!»

Грызя свою сигару, разъяренный премьер-министр Великобритании вышел из столовой вслед за султаном.

* * *

Прибытие де Голля было своего рода молнией без грома, которая все же несколько освежила атмосферу. Султану явно хотелось побыть у нас подольше, хотелось подробно и с чувством обсудить некоторые из вопросов, поднятых отцом за обедом, но отцу предстояло в этот вечер еще много работы. Он знаком предложил капитану Маккри остаться, чтобы вести записи, пригласил Роберта Мэрфи и Гарри Гопкинса; остался и я, поскольку мне предназначалась роль виночерпия. Остальные гости ушли. Все было готово к приему Шарля де Голля.

Он прибыл через десять минут. Чело его было покрыто мрачными тучами, и он не проявлял особой любезности. Его беседа с отцом продолжалась с полчаса, причем отец был обаятелен, а де Голль держался весьма сдержанно. Вот образчик их диалога:

Отец: – Я уверен, что мы сумеем помочь вашей великой стране вернуть свое место в мире.

Де Голль (Нечленораздельное мычание).

Отец: – И я заверяю вас в том, что моя страна сочтет для себя честью принять участие в этом деле.

Де Голль (мычание): – Это очень любезно с вашей стороны.

Как только этот странный разговор окончился, француз, сидевший в кресле, как будто он аршин проглотил, встал, выпрямившись во весь свой огромный рост, и торжественно промаршировал за дверь, ни разу не оглянувшись.

Через несколько минут снова прибежал Черчилль вместе с Макмилланом. В течение часа они с отцом делились впечатлениями от своих бесед с де Голлем. Дурное настроение генерала, видимо, нисколько не взволновало отца; я думаю, что это соответствовало тому представлению, которое он заранее составил себе о де Голле. Сначала говорил Мэрфи, потом Черчилль, за ним Гарри, потом отец и, наконец, снова Черчилль. Я сидел и думал: а как настроены люди в самой Франции? Как настроены участники движения сопротивления? За кого они? За де Голля? За Жиро? Ни за того и ни за другого? За обоих? Как узнать это? Кто из них прав?

Я услышал спокойный голос отца:

– Что прошло, того не воротишь. Вопрос уже почти разрешен. Возьмем этих двоих: они равны по рангу, должны нести равную ответственность за создание Консультативной Ассамблеи. Когда она будет созвана – произойдет возрождение французской демократии. Когда она начнет работать – французская демократия сделает свои первые шаги. И тогда французы сами смогут решить, как им быть с Жиро и с де Голлем. Это будет уже не наше дело.

После ухода Черчилля и остальных посетителей отец продолжал со мной разговор о Франции и ее будущем.

– В последние дни, – сказал он, – мы говорили о том, что постепенно, по мере освобождения Франции, гражданская власть должна переходить к объединенному правительству Жиро – де Голля. Это правительство будет существовать лишь временно, до тех пор, пока появится возможность снова провести свободные выборы. Решение как будто простое: но вот увидишь, как де Голль будет против него бороться! Он убежден, абсолютно убежден в том, что имеет право единолично, по собственному усмотрению, решать, кого допустить и кого не допускать к участию в любом временном правительстве Франции!

– Он как будто говорил что-то и о французских колониях? – спросил я. – Я слышал это, входя в столовую:

– Да, верно. Он совершенно ясно заявил, что союзники должны возвратить французские колонии французам, как только страна будет освобождена. Но, знаешь, не говоря уже о том, что союзникам придется сохранить военную власть над французскими колониями здесь, в Северной Африке, на много месяцев, а возможно и лет, я отнюдь не уверен в том, что с нашей стороны вообще было бы правильно когда бы то ни было вернуть Франции ее колонии, не получив от нее предварительно определенных обязательств по отношению к каждой отдельной колонии, не получив от нее конкретных заверений относительно того, что именно она намерена сделать в области управления каждой колонией в отдельности.

– Постой, папа. Я не совсем понимаю. Я знаю, что колонии играют важную роль, но ведь, как бы то ни было, они действительно принадлежат Франции: как же можем мы не возвращать их?

Отец взглянул на меня.

– Что значит – они принадлежат Франции? Почему Марокко, населенное марокканцами, должно принадлежать Франции? Или возьмем Индо-Китай. Сейчас эта колония находится под властью японцев. Почему японцам удалось так легко завоевать страну? Вот почему: ее коренное население было так безобразно угнетено, что оно решило: хуже французского колониального владычества быть не может. Почему же такая страна должна принадлежать Франции? Какая логика, какие традиции, какие исторические законы требуют этого?

– Да, но:

– Я думаю о возможности новой войны, Эллиот, – продолжал отец неожиданно резким тоном. – Я думаю о том, что произойдет с нашим миром, если после этой войны мы допустим, чтобы миллионы людей снова оказались в положении полурабов!

– Кроме того, – сказал я, – мы тоже должны иметь право голоса в этом вопросе, раз на нашу долю выпала задача освободить Францию.

– Как ты думаешь, Эллиот, пришлось бы американцам гибнуть сейчас на Тихом океане, если бы не слепая алчность французов, англичан и голландцев? Неужели же мы позволим им повторить все сызнова? Ведь лет через пятнадцать – двадцать твой сын достигнет призывного возраста.

– Когда будет создана организация Объединенных наций, она сможет взять на себя управление этими колониями – не правда ли? Она может действовать на основе мандата или осуществлять опеку в течение определенного срока.

– Еще два слова, Эллиот, и я тебя выставлю, потому что я устал. Вот что я хочу сказать: когда мы выиграем войну, я приложу все усилия, чтобы у Соединенных Штатов нельзя было выманить согласия на какой бы то ни было план, поддерживающий империалистические стремления Франции или Британской империи.

С этими словами отец указал мне пальцем на выключатель у двери, а затем и на самую дверь.

СУББОТА, 23 ЯНВАРЯ

Отец проснулся поздно, а тем временем Гарри Гопкинс принимал его многочисленных посетителей, в числе которых были генерал Арнольд, Аверелл Гаррнман и генерал Паттон. Поскольку никто пока еще не нуждался в моих мелких услугах, я провел около часа в библиотеке, принадлежавшей нашей незнакомой хозяйке. Она, видимо, питала склонность к легкой беллетристике, вроде романов Колетт, но, наконец, я наткнулся на нечто, заинтересовавшее меня. Это была книга в бумажной обложке; я вытащил ее из шкафа и побежал к отцу, который в это время заканчивал в спальне свой запоздалый завтрак.

– Ты читал это? – спросил я, бросив книгу к нему на постель.

Это была его биография, написанная Андрэ Моруа. Отец пришел в восторг.

– Дай-ка мне ручку, Эллиот. Вот там: на туалетном столике.

И в самом цветистом французском стиле он сделал на этой книге пространную надпись, выражая признательность владелице за приятные часы, проведенные в ее доме, обращаясь к ней в самых торжественных и высокопарных выражениях, какие он только смог придумать.

– Теперь поставь книгу обратно на полку, Эллиот. Держу пари, что хозяйке никогда не вздумается взять ее в руки. А жаль: если это все же когда-нибудь случится, мне очень хотелось бы увидеть выражение ее лица.

– А я хотел бы увидеть выражение лица того букиниста, которому эта книга когда-нибудь попадет.

– Ладно, не увлекайся, – засмеялся отец. И книга была водворена на место.

Мы завтракали в этот день только вчетвером: Гарри, Черчилль, отец и я. Именно за нашим завтраком родилось выражение «безоговорочная капитуляция». В интересах истины следует сказать, что выражение это принадлежало отцу, что оно сразу же очень понравилось Гарри и что Черчилль, медленно пережевывая пищу, думал, хмурился, снова думал и, наконец, улыбнувшись, заявил: «Превосходно! И я представляю себе, какой вой подымут Геббельс и вся эта компания!»

В последние несколько дней «Геббельс и вся эта компания» уже начали повизгивать в предварительном порядке. Рядом со столовой находилась буфетная комната, в которой обычно сидели и болтали агенты секретной службы. В этой комнате стоял коротковолновый приемник, и здесь мы слушали передачи из Германии на английском языке: немцы в сильном раздражении строили догадки относительно того, что происходит в Касабланке, и все больше и больше приближались к истине.

Когда формулировка отца была одобрена остальными, он начал размышлять о том, какое впечатление она произведет в другом месте.

– Конечно, это именно то, что нужно русским. Лучшего они не могли бы и желать.

– Сразу же после завтрака мы займемся проектом коммюнике, – сказал Гарри.

– Не забывайте, Гарри, что завтра сюда прибудут корреспонденты.

– Знаю. К половине шестого, когда сюда явится Объединенный совет начальников штабов, у нас уже кое-что будет готово.

В течение дня дважды забегали Мэрфи и Макмиллан, пребывавшие в большом волнении. Назавтра у отца была назначена решающая встреча с де Голлем и Жиро одновременно. К концу дня Объединенный совет начальников штабов собрался за большим столом в столовой вместе с отцом и премьер-министром.

Это было последнее широкое совещание конференции; оставшиеся незначительные разногласия были уже урегулированы; был ориентировочно намечен срок вторжения в Сицилию; премьер-министр заявил, что с его точки зрения можно отказаться от вторжения в Италию в пользу вторжения в Европу по ту или другую сторону Балканского полуострова; план «Раундап», предусматривавший вторжение в Европу через Ламанш в 1943 г., был с сожалением отложен и вместо него принят «Оверлорд» – план вторжения в 1944 г.; были разработаны планы переброски войск и снаряжения в Соединенное Королевство немедленно после закрепления наших позиций в Сицилии и завершения операций в Северной Африке. Совещание окончилось около восьми часов; все были в приподнятом настроении.

Был заслушан первый проект коммюнике, предложены поправки к нему, после чего он был сдан на переработку. Можно было начинать укладываться. Конференция близилась к концу.

Мы обедали без гостей, вчетвером – Гарри, его сын Боб (он прилетел сюда дня два-три назад, грязный и обросший, прямо с фронта, где он работал в качестве полевого фотокорреспондента), отец и я. Никаких деловых разговоров за обедом не было.

После обеда и до поздней ночи отец, премьер-министр и Гарри работали над окончательными текстами совместного коммюнике и послания Сталину. В течение некоторого времени присутствовали также Мэрфи и Макмиллан, вносившие свои предложения по поводу той части коммюнике, которая касалась французской политической ситуации. В начале третьего они оба ушли, а в половине третьего Черчилль поднял свой неизменный бокал и провозгласил тост:

– Безоговорочная капитуляция! – Он сказал это без всякого пафоса, но с твердой решимостью, и все мы осушили бокалы.

ВОСКРЕСЕНЬЕ, 24 ЯНВАРЯ

Времени оставалось немного. В 11 часов утра явился генерал Жиро, и отец сразу взялся за дело.

– Мы хотим, генерал, получить от вас заверение, что вы совместно с де Голлем: