Текст книги "Русалка в старинном пруду"

Автор книги: Элли Блейк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

– Болит? – спросил Хадсон, заботливо поглаживая рубцы.

– Сейчас нет. Бывает, что болит, и сильно, но не всегда. От переутомления, когда долго сижу в одной позе, долго стою, долго хожу, или из-за погоды. Но плаванье помогает. Оно снимает напряжение.

– Я счастлив, что тебе пригодился наш пруд. Хорошо, что он не пустовал все это время.

– Теперь ты расскажи мне историю своего шрама, – попросила она, проведя подушечкой пальца по рассеченной брови Хадсона.

– Порезался о стекло, когда мне было лет восемь, – ответил он и махнул рукой, как если бы это был пустяк.

– Здесь? В усадьбе? – спросила Кендалл.

– Нет. Здесь я мало бедокурил, был всегда чем-то занят, да и желания расстраивать тетушку Фэй тоже не имел. Это трофей из школы-интерната, я был непоседа, как и ты… – самодовольно заверил он. – Но, погоди, это еще не все. У меня еще найдутся отметины. Тебе должно понравиться, – сказал Хадсон, приподнимая штанину.

На его левой лодыжке красовался маленький очаровательный шрамик.

– Попал в аварию на мотоцикле, когда был в таком возрасте, как ты сейчас, – известил Хадсон.

– Не впечатляет, – разочарованно покачала головой Кендалл и состроила презрительную мину. – По части шрамов тебе меня не переплюнуть, – гордо заключила она. Ты обыкновенный недотепа, Хадсон Беннингтон, по прозвищу Третий. А я трагическая личность. Так что смирись.

– Я всего-то надеялся показать тебе, что у нас много общего, – охотно отозвался он на ее смелую шутку.

– Не думала, что родство душ устанавливается по количеству шрамов на коже, – философски заметила женщина.

– Но и это еще не все, – вновь привлек к себе ее внимание Хадсон. – Видишь, Кендалл, я еще не оставляю надежды поразить тебя.

Он встал прямо перед ней, снял с себя выцветшую серую футболку и повернулся к Кендалл боком.

– И что? – удивленно спросила она, внимательно окидывая взглядом его обнаженный внушительный торс.

– Не туда смотришь, – сказал он. – Вот, между ребрами.

Поиски не были напрасными. В конце концов Кендалл действительно удалось разглядеть аккуратный красный шрам.

– Что это? Следы школьных разборок? – спросила она, проведя рукой по отметине.

– Нет. Недотепа, как ты недавно выразилась, заработал это в Кении два года назад. Налетел на покосившуюся ограду одной заброшенной фермы. Жизненно важные органы задеты не были, но крови потерял немало, вполне мог и погибнуть, чего, к счастью, не произошло.

Внимание Кендалл привлек крошечный шрамик на его губе. Она видела, что повреждение свежее, только успело зарубцеваться, но опасалась спросить, интуитивно чувствуя, что это может относиться к той части его недавнего прошлого, о котором он старательно избегает говорить.

– В тебя когда-нибудь стреляли? – полюбопытствовала Кендалл.

– Много раз. Но мне повезло, ранен не был. А вот Мирабелле повезло куда меньше. В Гватемале, в Сальвадоре, даже в Техасе. Мирабелла всегда у меня на сердце. Только она меня и спасала до последнего времени.

– Итак, Хадсон Беннигтон Третий, когда же ты намерен вновь отправиться в странствия? – наконец задала Кендалл Йорк животрепещущий для нее вопрос.

– В какие такие странствия? – спросил ее Хадсон.

– Может быть, в кругосветку или в какую-нибудь глушь. Туда, где опасность, где стреляют или где солнечный свет преображает до неузнаваемости несовершенства жизни. Куда-нибудь подальше от провинциальных городков с их скукой и ограниченностью.

– По правде сказать, на днях поступило одно предложение от коллег и партнеров по экспедициям. Они прислали мне сообщение и ждут ответа, – признался Хадсон.

– Но ты медлишь, – предположила Кендалл.

– Именно так, – кивнул он.

– Почему?

– Трудно сказать… Сам не знаю… Не уверен.

– И куда зовут? – спросила женщина.

– В Северную Африку.

– Когда нужно отправляться?

– На следующей неделе, – ответил Хадсон.

– Когда ты должен ответить?

– «Вояжер Интерпрайзис» ждет моего ответа завтра.

– Но у тебя, насколько я могу судить, другие планы. Ты ведь поэтому решил засесть за книгу.

– Редакция заинтересована в моих снимках, а не в моих историях, – пожал плечами Хадсон.

– Но ты мог бы делать и то и другое с одинаковым успехом, – убежденно проговорила Кендалл Йорк. – У тебя нет нужды всю жизнь идти на поводу у редакции. Ты можешь быть независимым публицистом и одновременно признанным фотохудожником.

Хадсон Беннингтон воодушевленно посмотрел на Кендалл.

– Что нам мешает поступать так, как нам хотелось бы? – спросила Кендалл.

– Твой вопрос звучит как готовый ответ, милая! – объявил мужчина.

– Я предлагаю вернуться к твоей книге, Хадсон. Негоже, чтобы важные дела оставались недоделанными, – проговорила Кендалл и направилась в сторону рабочего кабинета. Хадсону ничего другого не оставалось, кроме как последовать за ней.

Кендалл была решительно настроена стать Хадсону Беннингтону Третьему сподвижницей на его новом творческом поприще. Она относилась к числу людей, которые готовы сделать все, чтобы дать раскрыться настоящему таланту. Поэтому она безоговорочно поддерживала стремление Хадсона расширить диапазон его творчества, хоть и была фактически лишь его машинисткой. Кендалл полагала, что и эта скромная миссия накладывает на нее огромную ответственность, и она не позволит минутным сомнениям поколебать уверенность Хадсона в своих силах. Да и работать вдвоем у них получалось отлично.

Кендалл Йорк расположилась за массивным старинным рабочим столом, который не переставал производить на нее сильное впечатление. Извлекла из портфеля свой лэптоп, открыла его, включила, расправила плечи, все это время старательно избегая удивленного взгляда Хадсона. Когда раздался сигнал готовности ноутбука к работе, Кендалл тряхнула копной рыжих волос и выжидающе посмотрела на Хадсона, демонстрируя, что всецело готова к выполнению своих обязанностей.

– Я готова. Диктуйте, мистер Беннингтон, – официально объявила она.

Хадсон растерянно улыбнулся. Он чувствовал себя так, словно его застали врасплох. В этой ситуации сложно было определить, кто руководит, а кто исполняет приказы. Машинистка требовала от него диктовки. Ему следовало сильно поднапрячься, чтобы выдать на-гора теснившие его мысли. Его публицистское вдохновение несколько уступило под напором недавних происшествий, задушевных разговоров, взаимного разглядывания нательных шрамов и прочих отметин, оставленных суровой реальностью. Такое вот давление испытал на себе начинающий публицист Хадсон Беннингтон.

Но обнаружить свое смятение он не мог. Поэтому придал лицу крайне сосредоточенное выражение, неторопливо занял место напротив рабочего места Кендалл Йорк, опустил локти на выставленные вперед колени, сомкнул руки замком, пытаясь набросать в уме план повествования. В результате же уставился на ноги Кендалл, которые она по своей смешной привычке заплела под столом тугим жгутом.

Красивые лодыжки, красивые колени – всё, что мог вынести из своего продолжительно приготовления Хадсон Беннингтон. Иные мысли как-то не шли на ум.

Он хмуро посмотрел на Кендалл и пробормотал:

– Так вы готовы, мисс Йорк?

– Всегда готова! – бодро отозвалась она.

Хадсон тяжело вздохнул и откинулся на спинку дивана, посмотрел в окно и глубокомысленно заметил:

– Отменный сегодня вечерок, Кендалл! Вы не находите?

– Угу, – обеспокоенно ответила она, начиная подозревать, что Хадсон Беннингтон пребывает не в лучшей своей писательской форме.

Однако Хадсон Беннингтон Третий нашел в себе силы победить внезапное смятение. Он в аварийном режиме проинспектировал свои недавние воспоминания и остановился на одном из наиболее отчетливых.

– Я не помню, на чем мы остановились, мисс Йорк, поэтому начнем новый эпизод, а к незавершенному всегда вернуться успеем. Итак… – объявил он, поднявшись с дивана и принявшись по своему обыкновению мерить кабинет широкими шагами, диктуя на ходу, – в ту ночь, в ночь фиесты, Фил, Грант и Вини, ребята моей команды, оставались в пабе. Основная часть редакционного задания была выполнена, но мы вынуждены были задержаться, потому что местный владелец грузовичка, который согласился подбросить нас до Боготы, намеревался выехать только через пару дней. Я оставил своих парней и вернулся к себе в гостиницу. Там сразу открыл холодильник, чтобы проверить температурный режим, потому что до того настройки несколько раз сбивались. В холодильниках я храню пленку и старую камеру, которую неизменно вожу с собой…

Хадсон увлеченно повествовал о своем пребывании в дальних краях, не обращая внимания на то, что Кендалл Йорк еле поспевает за ним, отчаянно молотя подушечками пальцев по клавиатуре ноутбука.

– …помню душок куриного помета, прокисшего пива, гнилых овощей и фруктов, сырой древесины… Но все прелые и мерзкие запахи перекрывал выдержанный, плотный, ядреный аромат, источаемый ливневыми потоками, с силой врезавшимися в землю, размывавшими ее в хлябь, оглушительно ударяющими по мощной, напоенной соками листве…

Кендалл Йорк особенно любила эти фрагменты его диктовки, когда создавалось впечатление, что Хадсон Беннингтон, находясь в кабинете, незримо присутствует в эпицентре описываемых событий – настолько ярко и образно ему удавалось передавать свои ощущения.

Он рассказывал не только о себе, с не меньшей доскональностью он извлекал из памяти приключения своих друзей, коллег, соратников.

– …Наши ноги увязали в месиве, но мы продолжали идти. Ничего другого нам не оставалось. Я обернулся. Сизое пространство вокруг нас прорезала вспышка молнии. Каждая клеточка нашего существа содрогнулась, как если бы разряд пришелся по нам самим. До того момента не приходилось бывать в эпицентре стихии. Я явственно ощутил металлический привкус во рту. И вкус соли. И как если бы я глотнул этой вязкой грязной хляби. Что на поверку оказалось вкусом моей собственной крови…

– Ах, – еле слышно выдохнула Кендалл Йорк, ни на миг не останавливая стремительный бег своих ловких пальчиков по клавиатуре лэптопа.

Она поняла, откуда у Хадсона свежий шрам на губе.

– Я захлебнулся. И пустота. Абсолютное беспамятство… Когда я очнулся, меня волокли. Было бы странным, если бы я не очнулся в такой ситуации. Грунт подо мной был каменистый, а обращение – небрежным. В ушах отдавался лязг наподобие битого стекла, да и прикосновение каменистой почвы к коже мало чем отличалось от соприкосновения с осколками. Моя первая мысль, – продолжал Хадсон, – внушила мне, что мы попали под обвал породы. Но это было бы куда более желательно, нежели постигшая нас реальность. Мы угодили под обстрел. Опомнившись, я поспешил сориентироваться. Однако к тому моменту, когда я мог размышлять относительно здраво, предпринять что-либо уже не имел возможности. В меня уткнули дуло автомата и доходчиво объяснили, что я заложник.

– Боже! – воскликнула Кендалл.

– Я поспешил показать им свою журналисткою аккредитацию и все юридические документы, позволявшие мне проводить съемки в этом регионе. Но без всякой надежды на успех. Сделал это исключительно для самоуспокоения. Мои нелепые попытки они восприняли весьма равнодушно, после чего для пущей ясности ударили меня прикладом по хребту.

– Почему именно ты? – риторически спросила Кендалл Йорк, не отрываясь от дела.

Хадсон Беннингтон снисходительно посмотрел на нее.

– Местные власти, – продолжил он, – очень медлительны. Выжидание – обычная для них тактика. Они искренне верили в то, что мы вот-вот объявимся, сняв с них тем самым груз ответственности за безопасность иностранных журналистов. Конечно, им было известно, что некоторые из их подданных практикуют не самый законный способ извлечения прибыли, захватывая людей, предпочтительно иностранцев, в заложники и требуя за их жизни крупные суммы денег. Так уж повелось, что в стране, где всем заправляют наркокартели, официальные власти инициативностью не отличаются, – подытожил Хадсон Беннингтон и, обессилевший, рухнул на диван, сообщая этим, что на сегодня диктовка окончена.

– Они издевались над тобой? – взволнованно спросила его Кендалл.

– Меня удерживали восемь дней. Без еды, минимум питья, которое водой-то можно назвать лишь с натяжкой. В сырой, грязной, продуваемой ветрами лачуге. Кто знает, каким образом через неделю я оказался найденным без сознания на одной из улиц маленького городка? Что этому предшествовало, мне не известно. Меня доставили в местную больницу, затем переправили через океан. В лондонской больнице я окончательно восстановился. Однако моя память так и не дала мне ни одной подсказки, ни одной убедительной версии, способной объяснить такое внезапное и счастливое освобождение. Это все, – объявил он Кендалл, которая, закрыв ноутбук, внимательно слушала Хадсона, не сводя с него затуманенного слезами взгляда.

Закончив свое недолгое повествование, призванное ознакомить Кендалл с общим ходом событий последних месяцев, он устыдился того, что невольно выдавил слезу из девичьих глаз. Это, признаться, совершенно не входило в планы начинающего публициста.

Он поднялся с дивана и сделал один шаг к рабочему столу, но так и застыл в нерешительности, не представляя, что скажет, что предпримет, в то время как слезы не только застлали взгляд рыжеволосой женщины, но и обильно увлажнили ее фарфоровые щечки.

– Хадсон, – жалобно протянула она, – как ужасно все то, что с тобой произошло. А что было дальше?

– Это все, Кендалл.

– В каком смысле «все»?

– Всего остального в моей книге не будет. Я решил ограничить повествование тем, что происходило во время моей командировки в Колумбию, – пояснил Хадсон.

– Простите, мистер Беннингтон, я сую нос не в свое дело, – сухо отчеканила она, по-своему поняв его нежелание рассказывать о своей жизни.

– Что ты, Кендалл. Я вовсе не то хотел сказать. Я ничего не собираюсь от тебя скрывать. Но читатели – совсем другое дело.

– Чем же я такая особенная? – недоверчиво спросила его женщина.

– Ты – Кендалл Йорк, и этим все сказано. То, что со мной произошло в Колумбии, – чудовищно. И мне не стыдно признать, что, оказавшись в лондонской больнице, я чувствовал себя эмоционально раздавленным. Меня, физически сильного и выносливого мужчину, как тряпичную куклу волокли по земле, мне угрожали оружием, изолировали, держали в сарае, подобно скоту. Я все еще не могу отделаться от унизительного чувства собственной никчемности, бессилия перед вероломством преступников. Я взялся писать эту книгу, потому что надеюсь в процессе работы над ней разобраться в проблеме. Как человек, оказавшийся в подобной ситуации, должен сохранить в себе чувство собственного достоинства?

– Поэтому ты взял тайм-аут и приехал сюда? Поэтому усомнился в своей способности продолжать начатую работу? И как же ты видишь свое будущее теперь, Хадсон?

– В первую очередь, я счастлив, что оказался здесь и встретил тебя. Благодаря нашей встрече я знаю, что произошедшее в Колумбии было послано свыше, ибо именно вследствие него знакомство с тобой стало возможным.

– И до какой степени ты готов изменить свою жизнь? Ты поедешь в командировку в Северную Африку или останешься здесь? Ты испытываешь потребность написать только эту единственную книгу, чтобы осмыслить произошедшее с тобой, или же ты созрел для основательных перемен? То, с какой теплотой ты рассказываешь о своих парнях, о своей спаянной команде, говорит о том, что ты не сможешь расстаться с прежней жизнью. Но с не меньшей любовью ты отзываешься о своих родителях и тете Фэй…

– Да, Кендалл, замечательно, что ты все так быстро поняла. Ты читаешь меня как книгу. Вместо того чтобы мучиться сомнениями, я должен был спросить у тебя, как мне следует поступить, – саркастически объявил Хадсон, успевший благополучно позабыть, какими проницательными бывают порой молодые образованные женщины.

– Ты можешь потешаться над моими мыслями сколько хочешь. Но, возможно, ты из тех людей, которые не представляют себе иной жизни, кроме бесконечной череды приключений и потрясений, сколь бы опасными они ни были, – взволнованно пробормотала Кендалл.

– Или же я из тех, кто ищет свою судьбу, а когда находит, то боится потерять. Поэтому я намерен сначала страстно поцеловать тебя, что незамедлительно исполню, а потом подниму тебя на руки и положу вот на тот диван, – посвятил ее в свои планы Хадсон и приступил к выполнению задуманного.

– То есть ты хочешь сказать, что речь идет обо мне? – недоверчиво спросила женщина, ускользнув от его поцелуя.

– Вообще-то, о нас, – уточнил он и поцеловал-таки ее.

– Но… это все очень странно, очень поспешно… – сыпала она своими сомнениями, увиливая от его объятий.

– Стоп, глупышка Кендалл, – улыбнулся Хадсон. – Ты не хочешь, чтобы я уезжал. Я не хочу этого не меньше тебя. Тогда к чему все наши словесные препирательства? – подытожил Хадсон.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Хадсон вплотную приблизился к Кендалл. Его зрачки были темными и притягательными.

– Я мечтал о тебе, Кендалл. Ненамеренно, неосознанно. Но с тех пор, как я впервые увидел тебя плавающей в моем пруду, ты запала мне в душу.

– Хадсон… Подожди, – попыталась остановить поток его пылких признаний женщина.

– Я говорю не о плотском желании, малыш. Ты показалась мне необычной, интересной, забавной. Мне нравилось узнавать тебя. Но помимо этого, ты еще и очень соблазнительная женщина, – сообщил Хадсон, заключая ее в свои объятия.

– Остановись, – смущенно прошептала Кендалл.

– Могу поклясться, я знаю, что тебя сейчас тревожит, – заверил ее мужчина.

– Нет, не знаешь, – возразила она, вырываясь из его объятий.

– Ты упрямишься из-за своих пресловутых увечий? – смело предположил Хадсон. – Я обожаю их, как и твои дымчато-голубые глаза, сочные губы, огненные пряди волос, фарфоровую кожу. И я мечтаю, что однажды все эти сокровища станут моими.

– Ты не угадал, Хадсон. Дело не в моих физических недостатках. Хотя и в них, разумеется, тоже. Ты совсем не знаешь меня. Я… параноик, я невыносима. Спроси у Таффи. Я по нескольку раз проверяю, плотно ли закрыла фломастер, до конца ли завернула крышечку тюбика зубной пасты, я не могу спокойно переходить дорогу даже по пешеходному переходу, постоянно бегаю проверять, нет ли утечки газа, не оставила ли открытой воду. Такое соседство может свести с ума кого угодно.

– Но Таффи почему-то терпит и любит тебя, несмотря ни на что, – напомнил ей Хадсон Беннингтон.

– Но ты – совсем другое дело. Ты не бухгалтер, как она, ты привык к вольной жизни, насыщенной приключениями.

– Но я тоже никогда не полезу в горящее здание, у меня нет желания попасть под машину или пострадать от взрыва газа. Я, как и ты, предпочитаю перестраховаться, нежели потом жалеть. И тебя потерять я тоже не хочу. Поэтому я бы хотел, чтобы мы с тобой научились общаться друг с другом без обиняков. Должен признать, что до сего момента нам это очень плохо удается.

– Согласна с тобой, мне бы тоже очень этого хотелось, – прошептала Кендалл, прижавшись к его груди.

– Вот и славненько, Кендалл. Ты вдвойне соблазнительнее, когда покладистая, – шутливо проговорил Хадсон, поцеловав ее в лоб.

Кендалл счастливо улыбнулась ему в ответ.

– Скажи-ка вот еще что, рыжая, – обратился к ней Хадсон. – Где бы ты предпочла обосноваться? Здесь, в особняке «Клодель», или в Европе? У меня есть квартира в Лондоне.

Кендалл с искренним изумлением посмотрела на него.

– Как? Ты хочешь сказать, это зависит от меня?

– Что тебя смущает?

– Но как же твои планы?

– Я бы не хотел отделять свои планы от твоих. Так что скажешь, родная? Учти, мы могли бы жить и там и тут. Хотя как ты можешь решать, если еще не видела моей квартиры в Лондоне. Обещаю свозить тебя туда в скором же времени. Заодно предпримем тур по Европе…

Кендалл млела от захватывающих перспектив. Она затихла, слушая эмоциональную речь возлюбленного, опасаясь вспугнуть волшебный миг. Она все еще не могла уверовать в реальность происходящего. Она не позволяла себе верить, а лишь слушала его и мечтала, загадывая желание, чтобы однажды на ее веку это оказалось правдой.

Хадсон в красках описывал, как видит их совместное путешествие, где они побывают, что увидят, с чем соприкоснутся, и, чем дальше он углублялся в свои фантазии, тем явственней ей представлялось, что он просто изобрел повод для того, чтобы упаковать свой бывалый рюкзак, набросить его на плечи и отправиться в новую экспедицию. Оставалось непонятным одно-единственное обстоятельство. Зачем ему Кендалл, если так не терпится вернуться к прежней кочевой жизни?

Обеспокоившись тем, что Кендалл напряженно затихла, он вопросительно посмотрел на нее.

– Как тебе нравится мой план, милая?

– План чудесен. Ты непременно его реализуешь, Хадсон. Боюсь, только не со мной, – печально произнесла она.

– Что это значит, дорогая?

– Я не нужна тебе для того, чтобы купить билет на самолет. Ты отлично можешь сделать это и без меня.

– Но без тебя все мои планы теряют смысл. После того, что со мной приключилось в Колумбии, странствия ради странствий больше меня не привлекают. Я хочу поделиться с тобой своей жизнью.

– Возможно, тебе просто нужен кто-то, кто разделит с тобой страсть к путешествиям, чтобы вы вместе могли быть одной командой, как твои родители, как ты с твоими парнями, по которым, я уверена, ты сейчас очень скучаешь. Я же другая. Наш городок – весь мой мир, как бы грустно это ни звучало. А скоро моим миром станет дом, в котором со мной будут только Таффи и Орландо. Приходится признать, что мои страхи сильнее меня. Только твой пруд заставлял меня покидать жилище все это время. Тебе же нужна совершенно другая девушка, та, которая способна радоваться жизни, а не мрачная калека с неослабевающим чувством вины. Однажды ты сам это поймешь. И тогда мое сердце точно не выдержит… Я знаю, о чем говорю, однажды я уже потеряла своего возлюбленного.

– Более восхитительное признание в любви я и не мечтал услышать, сокровище мое, – проникновенно проговорил Хадсон, сжав женщину в своих объятьях.

– Похоже, ты слышишь только то, что тебе хочется, – уныло улыбнувшись, проговорила Кендалл. – Прости, – виновато прошептала она, поднялась с дивана и вышла из комнаты, а затем и из дома Хадсона.

Следующие два дня Хадсон Беннингтон механически выполнял то, что давно следовало сделать. Он тщательно вычистил весь дом, составил каталог антиквариата тетушки Фэй, разобрал старье в сарае и в садовом павильоне. Распахнул окна, чтобы проветрить особняк.

В окна беспрепятственно вливался жаркий летний воздух. Дурманящим ароматом благоухали розы в заброшенном саду. Щедро политые солнцем, цвели и источали медвяный запах россыпи цветов, названий которых Хадсон не знал. В воздухе также чувствовался смолянистый запах исполинских сосен, охранявших покой усадьбы «Клодель».

Сад звенел, стрекотал и жужжал на разные голоса, как в день возвращения Хадсона Беннингтона Третьего туда, где он так счастливо проводил все свои летние каникулы… В день, когда он встретил рыжеволосую русалку, с сердцем, исполненным безысходности.

Он невольно вспомнил, как она появилась из соснового бора наутро после их встречи, как таинственна и желанна она была. Он вспомнил, как дрогнуло и потянулось к ней его сердце…

Хадсон вспомнил первые дни диктовки, когда она, такая официальная, приходила и занимала место за рабочим столом. Вспомнил неожиданную встречу с Таффи, после рассказа которой он уже не мог не думать о странной женщине со странным именем Кендалл. Хотя за день до этого он впервые поцеловал ее и нашел, что это приятно и что целоваться им следует как можно чаще.

Он вспомнил, как дрожала от волнения его рука, когда он касался ее изувеченного бедра. Она была так трогательна в своей убежденности, что не может быть желанной. Она была так безжалостна к себе в своем самобичевании.

Он скучал без Кендалл, но знал, что она не придет. Хадсон понимал, что теперь ничто не удержит его от возвращения к привычной жизни.

Он не был зол. Нет, скорее, обескуражен тем, что не смог настоять на своем, не смог увлечь понравившуюся ему женщину настолько, чтобы она позволила ему позаботиться о ней, не дал ей почувствовать себя уверенной, спокойной, защищенной…

Он был крайне разочарован тем, что молодая женщина предпочла одиночество будущему с ним.

Хадсон Беннингтон Третий огляделся по сторонам. Он еще не знал, как именно поступит с принадлежавшей ему усадьбой «Клодель». Знал одно – он точно уедет в скором же времени, но постарается не забывать то прекрасное, что произошло с ним здесь благодаря таким чудесным женщинам, как тетушка Фэй и рыжеволосая русалка Кендалл…

Хадсон вошел в рабочий кабинет. Сел за стол. Ему оставалось разобрать архив леди Фэй Беннингтон. За что он и взялся незамедлительно.

В деревянной шкатулке стола он обнаружил стопку карточек, перехваченную алой ленточкой. Это оказались открытки с искренними словами любви, которые его родители высылали ему многие годы из разных частей света.

Хадсон пробежался глазами по текстам, что-то истерлось из памяти, но многое, казалось, было совсем недавно. Он стал разглядывать фотографии на открытках. И понял, что нашел то, зачем приехал сюда.

Да, действительно, именно эти многочисленные открытки, которые он с таким нетерпением ждал все детство во время летних каникул, открытки, которые перестали приходить, когда его родители не вернулись из очередной экспедиции, определили его страсть к фотографии.

Кочуя по свету с Мирабеллой, он запечатлевал свои хроники, а когда щелкал затвор его фотоаппарата, он сам себе символически отсылал открытки, которые никто другой послать ему не мог.

Хадсон не задумывался над этим, выбирая профессию, не задумывался, сменяя за сутки десятки часовых поясов, не задумывался в холод и зной, мучимый жаждой и голодом, рискуя сорваться, утонуть, быть подстреленным, съеденным заживо… Не задумывался до тех самых пор, пока не побывал в плену у колумбийских разбойников.

Но тетушка Фэй не знать этого не могла.

– Будь я проклят! – воскликнул он с очевидным облегчением.

В его памяти отчетливо вспыхнул эпизод, когда леди Фэй, сидя в своем любимом кресле, внимательно рассматривала его первые фотографии. Отец тогда подарил маленькому Хадсону фотоаппарат и обустроил в подвале особняка настоящую фотолабораторию. Она долго и пристально вглядывалась в них, после чего передала всю стопку Хадсону и молча несколько раз кивнула головой. Этот ее жест, основательный, как и все, что она в своей жизни делала, запал в душу юноши. Другой оценки начинающий фотограф и не желал.

Чудно, что такие мелочи, как один ободряющий взгляд, могут определить судьбу человека. Хадсон за свою жизнь получил множество подобных авансов от благосклонной к нему судьбы. Настало время отдавать долги…

– Почта для тебя! – воскликнула жизнерадостная Таффи, приближаясь к комнате Кендалл.

– О, огромное спасибо! – ответила та, принимая из рук подруги увесистый конверт. – Это определенно не счета… Послушай, ириска, конверт без адреса, марок и штемпелей! Ты уверена, что это мне? – озадаченно пробормотала Кендалл, повертев его в руках.

– Видишь, тут написано твое имя. О чем это говорит?

– Ты достала его из почтового ящика?

– Нет, хромоножка. Он лежал под нашей дверью.

Кендалл, заметно насупившись, села на кровать и открыла конверт. Там оказались фотоснимки. На первом она увидела свои серо-голубые глаза, отложила его в сторону, посмотрела на другой. Это был снимок ее кисти. Третий – снимок ее ног, перекрещенных в лодыжках, что придавало им сходство с рыбьим хвостом.

Она пересмотрела все фотографии: ее лицо и взгляд, отведенный в сторону, ее профиль и взгляд, устремленный вдаль, ее спина, она смеется, прикрыв глаза.

Она и представить не могла, когда Хадсон успел сделать все эти снимки.

– Шикарно, подруга! – одобрительно воскликнула Таффи. – Да ты красотка… Хотя в этом никто, кроме тебя, и не сомневался.

– Он вновь фотографирует. Это замечательно! – растерянно произнесла Кендалл.

– Он не просто фотографирует. Он фотографирует тебя, дорогуша, – глубокомысленно уточнила Таффи. – А, гляди-ка. Тут кое-что написано, – сказала она, протянув Кендалл одну из фотокарточек, на которой та радостно улыбалась.

На обороте размашистым почерком Хадсона Беннингтона было начертано:

И прекраснее этой женщины я не встречал.

Кендалл Йорк уставилась на эту надпись, и крупные жгучие слезы брызнули из глаз растроганной женщины.

– Кендалл, дорогая, что с тобой?

– Ничего… Все нормально… Прости… Я сейчас возьму себя в руки, – пробормотала она, но против желания разрыдалась еще горше. – Как ты думаешь, может быть такое, что я ему действительно необходима?

– А почему нет?! – воскликнула Таффи. – Уверена, что так оно и есть.

– Но как могу я быть счастлива после того, что сделала с Джорджем? – недоумевала Кендалл.

– Золотце, если бы ты действительно была виновницей смерти моего кузена, то сидела бы сейчас в тюрьме, – шутливо разъяснила ей Таффи. – Так что собирай все свои фотокарточки, старушка, пока не залила их слезами, и отправляйся к своему обожателю с большим объективом.

Хадсон Беннингтон Третий сидел в глубоком кресле в гостиной и клевал носом над заключительной сценой шекспировского «Генриха V».

Сквозь сон ему послышался настойчивый стук. Он встрепенулся, разобрался, что к чему, и пошел открывать дверь.

– Кендалл?! – с удивлением, но не без радости воскликнул он.

– Я получила твое послание, – проговорила женщина и протянула стопку фотокарточек через порог.

– Заходи, – пригласил ее в дом хозяин старинного особняка.

– Я не знаю, что сказать, Хадсон, – озадаченно сообщила она.

– Насчет того, что ты прекраснейшая из женщин? – спросил Хадсон. – Ничего не говори, потому что у меня данный факт не вызывает сомнений, – с улыбкой объявил мужчина. – Скажи лучше, понравились ли тебе снимки?

– Я не разбираюсь в нюансах фотографирования, Хадсон. Но снимки получились отличными… характерными. Как если бы ты очень долго за мной следил и терпеливо выжидал, чтобы сделать каждый из них. А главное, для меня загадка, как ты успел поймать нужный момент.

– Все дни я неизменно видел твою красоту перед глазами. Плохой бы я был фотограф, если бы не постарался ее запечатлеть.

– Хадсон…

– Мне тоже есть что тебе сказать, Кендалл.

– Тогда ты говори первый, – попросила женщина.

– Если бы ты не появилась, я бы никогда снова не взял в руки фотоаппарат, – сказал он.

– Ты не можешь знать наверняка, – скромно потупившись, произнесла Кендалл.

– И все-таки я это утверждаю, милая. И дело не в тщеславии фотографа. Я просто хотел, чтобы ты увидела себя моими глазами и полюбила себя так же сильно, как я полюбил тебя. Я хочу, чтобы это лето стало для тебя таким же переломным, каким оно стало для меня. Я заставил себя вернуться к истокам и посмотреть в глаза своим страхам, стремлениям, своей судьбе. Я надеюсь, что с моей дружеской помощью ты сможешь сделать то же самое по отношению к себе. Даже если ты отвергнешь меня, если нам не суждено быть вместе, я хочу, чтобы ты твердо усвоила главное. У тебя все будет хорошо, если ты сама поверишь в это.