Текст книги "Полет «Феникса»"

Автор книги: Эллестон Тревор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)

ГЛАВА 15

«Девятые сутки. Пишу в три часа пополудни. Очень жарко Произошло чудо. Около полуночи я почувствовал дуновение ветра, но не поверил. Северный ветер. Первым делом сегодня утром мы по-настоящему потрудились, досуха выжали парашютный шёлк и все, что можно. Даже отрезанные штанины дали несколько пинт. Моран вручил нам специально подготовленные скрёбки, и мы сняли иней со всей поверхности самолёта. Харрис даже набросал на шёлк перемешанный с песком иней, мы дождались, пока он растает, и выжали парашют во второй раз. Хоть мутная, но вода. Вода! Почти полных шесть галлонов в баке! Итак, мы живы, живы! И не намерены сдаваться. Сейчас все отдыхают, берегут пот для ночи. Невероятно, невероятно».

Внешне они нисколько не изменились: полутрупы с облупившимися измождёнными лицами, глазами, подобными зияющим ранам, и губами, как скорлупа грецкого ореха. Лежали молча, неподвижно, дожидаясь ночи. Но теперь в них горела искра жизни.

Вслух это не обсуждалось, но все знали, что ночью будут работать, как чёрные рабы. И сегодняшнюю ночь, и завтрашнюю, и все последующие – сколько потребуется, чтобы закончить постройку самолёта, подняться в воздух и улететь.

Даже Стрингер, сберегая силы, провёл в безделье часок в тени; дольше, однако, вытерпеть не мог, и опять, водрузив на голову завязанный узлами носовой платок, вернулся к работе. Присев на корточки под новым крылом, он принялся сколачивать нужные ему кронштейны. Они наблюдали из-под полузажмуренных век, никто не думал о нем дурно. Теперь в его руках был козырной туз: если выиграет он, то вместе выиграют и они.

Таунс лежал у двери самолёта, чтобы видеть каждого, кто туда входил. Снова по очереди вращали ручку генератора, чтобы был яркий свет для работы. Таунс вслушивался в движения каждого заходившего в самолёт: не задержится ли у питьевого бака. Он уловил в себе смену настроения. Вчера ещё незаметно пробирался в салон, надеясь поймать вора за руку; сегодня, слушая шаги, мечтал, чтобы никто не остановился по пути к генератору. Вечером он намерен сообщить им о том, что случилось, – теперь это имело смысл. Они убедились, что северный ветер может дарить жизнь, пусть даже это будет вода, замешанная на песке. Крайне важно, чтобы отныне никто не прикладывался тайком к воде. Так он следил до тех пор, пока солнце не коснулось западных дюн. Все зашевелились, как будто услышали сигнал. Поднялся даже сержант Уотсон. Весь день он провёл в тяжёлых мыслях и пришёл к простому решению: у мёртвого миллионера будущего нет, даже при деньгах и оружии.

Песок был ещё жарким, и пришлось надеть сандалии. Ступая по длинным теням, брели к Стрингеру. Стон генератора прекратился, и, прежде чем Лумис вышел из самолёта, Стрингер подал команду:

– Пожалуйста, свет.

Сцена сразу осветилась. За освещённым кругом тускло мерцал песок под четвертинкой лунного диска.

– Прежде чем мы начнём, – сказал Таунс, – я намерен кое-что сообщить.

Моран сразу почуял неладное. В тот раз между Таунсом и Стрингером была стычка по поводу конструкции самолёта; сейчас Таунс, видно, попробует взять реванш.

– Последние три дня кто-то брал воду из бака. – Даже теперь, когда появилась надежда выжить, Таунсу трудно было выговорить эти слова.

Сказанное им тотчас обезобразило ночь. Обвинял даже свет. Кроу подумал: Уотсон. А Лумису пришло на ум: Тилни. Каждый смотрел себе под ноги. Теперь Морану было не до страхов: он был в шоке. Если бы не выпала роса, они бы уже начали умирать, и первая смерть стала бы для вора обвинением в убийстве. Хуже того, что они узнали, было только одно: если ошибся Таунс.

– Ты в этом уверен, Фрэнк?

– Я проверял. – Таунс переводил взгляд с одного на другого. – Да, уверен. До сих пор это было не так важно. Сейчас важно. У нас теперь почти шесть галлонов, и мы долго на них не продержимся, потому что будем работать изо всех сил по ночам, а может, даже днём. Надо попытаться закончить все до следующей росы – она может выпасть в любую ночь. Может, сегодня, а может, через месяц. Появился шанс выбраться отсюда живыми. – Он обращался ко всем вместе и ни к кому конкретно. – Скажу вот что. Если это повторится и я замечу, кто это делает, убью собственными руками.

Стрингер, чётко выговаривая слова, заявил:

– Больше я этого делать не буду.

Его слова, как эхо, пронеслись над головами, монотонно вибрируя в ушах. Стрингер смотрел прямо в застывшее от изумления лицо Таунса, светло-карие глаза медленно моргали.

– Так это были вы? – выдохнул Таунс.

– Да.

– Ага, я не спрашивал, кто это делает, и вам не нужно было признаваться.

– Да.

Таунс почувствовал, как сжимаются кулаки, и, даже ещё не ударив его, увидел кровь на лице Стрингера, – но не было ни крови, ни ударов. Руки безвольно опустились. И он услышал свой вопрос:

– Но почему?

Стрингер, казалось, был раздражён. В его обычно бесстрастном голосе прозвучала резкость:

– А вам непонятно, мистер Таунс? Меня мучила жажда. Я работал все ночи и почти каждый день, намного больше, чем любой из вас. Вы, наверное, думали, что я построю эту машину даже без воды! Но попробуйте взглянуть на вещи моими глазами.

Он повернулся, но Таунс схватил его за руку и, давясь от гнева, прошипел:

– Итак, я не способен увидеть вещи вашими глазами, как вы говорите. Почему же тогда вы действовали как вор? За распределение воды отвечаю я

– почему вы не обратились ко мне и не попросили дополнительной порции?

– Потому что вы бы мне её не дали.

Таунс отпустил руку Стрингера и на минуту закрыл глаза, чтобы не видеть этой показавшейся ему наглой физиономии. Подсудимые в таких случаях говорят: «Не знаю, что со мной произошло. Я был вне себя, не знал, что делаю».

Если бы Стрингер повёл себя сейчас именно так, это в какой-то степени было бы воспринято как аргумент защиты. Но наглость… Таунса трясло. Словно издалека доносились до него чьи-то увещевания:

– Полегче, Фрэнк.

Стрингер продолжал:

– Вы не дали бы мне воды, потому что мы с вами разные люди. Вы предпочитаете плыть по течению – все вы! И дело не в том, что вас больше, чем меня, мучила жажда. Да, я брал дополнительно по бутылке воды последние трое суток, но я ведь и терял эту воду с испарениями, работая на жаре, в то время как вы лежали без дела. – Его голос становился все нетерпеливее. По их лицам прыгали два солнечных пятна, отражённые от стёкол его очков. Голос оборвался на возмущённой ноте. – Как вы можете рассчитывать, что я построю машину, погибая от жажды и работая без помощников?

Воцарилось молчание.

– Фрэнк, полегче.

– Заткнись! – Таунс, безнадёжно махнув рукой, повернулся спиной к Стрингеру и уставился в небо, на невероятно спокойные звезды.

Стрингер между тем продолжал:

– Но я не стану брать дополнительную воду, так как надеюсь, что все будут работать, как я, а это значит, что всем понадобится увеличенный рацион. Итак, все понятно?

Он смотрел на сгорбленную спину Таунса. Все молчали. И молчание затягивалось.

– Вполне, – ответил, наконец, Моран, злобясь на Таунса, Стрингера, самого себя и на всех них. Как мальчишки, тратить время на пререкания – и только потому, что есть немного воды, и они опять вспомнили о своём чувствительном «я». Перед ними недостроенный самолёт, который может спасти жизнь, а они затеяли перебранку. А вокруг пустыня с её бессчётными возможностями убивать: она может расплавить тебя своим жаром, высушить и лишить человеческого облика. Но она может и одарить водой и послать на поиски того, чего лишился, – гордыни. Таунс едва не съездил Стрингеру по физиономии – боже, это значило бы гибель для всех них!

Альберт Кроу примирительно спросил:

– Что нужно делать, Стрингер?

С головы снят и аккуратно уложен в карман носовой платок с узелками, поправлены очки на носу, карие глаза загорелись предвкушением работы.

– На данной стадии можно обрезать концы у пропеллеров. Ровно девять дюймов – я измерил, настолько они повреждены. Пока я продолжаю установку стойки, нужно укрепить кронштейны. Их я для вас подготовил, вон в том ящике. Между средними нервюрами каждого крыла через верхушку стойки пойдёт трос. Его натянем позднее. Возьмём с лебёдки, а она в ближайшие несколько ночей будет нужна.

Таунс двинулся к самолёту вместе со всеми. Итак, второй раунд остался за Стрингером, как и первый. Дай бог, чтобы не было третьего.

– Нужно снять карбюратор правого мотора и очистить от песка жиклёры и патрубки. Это следует сделать тщательно, так как мы работаем среди песка и можем с равным успехом как прочистить карбюратор, так и засорить. – Стрингер сделал паузу, убеждаясь, что его слушают. Затем обратился к Белами: – Вы сказали, у вас инженерный диплом. Я хочу, чтобы вы занялись делом, требующим технической подготовки, а также помогали советами и присматривали за другими.

Щебечет, как птичка, думал сержант Уотсон. И так везде: или высокомерная снисходительность начальства, или дипломы. Слава богу, у него тоже есть три полоски – он потерпит, пока не попадётся первый рядовой на базе, уж он ему покажет.

Застучали инструменты. Важно прошествовал с гаечным ключом Лумис – искать болты для крепления кронштейнов.

– Когда будет время, – сказал Белами, – я хотел бы установить большой испаритель для оставшейся охлаждающей жидкости.

– Когда будет время, – согласился Стрингер. – Только не берите из левого бака – он понадобится для полёта.

– Концы обрезать квадратно? – спросил Кроу.

– В точности квадратно и скашивать, мистер Белами…

– Слушаю…

– Хочу показать вам хвост и объяснить, что нам предстоит там сделать.

Они вдвоём вышли из освещённого круга.

Таунс снял капот двигателя и занялся флянцами и рычагами, закрывающими доступ к карбюратору. Кроу весело командовал:

– Тилли! Помоги, дружок!

Уотсон искал ножовку.

– Фрэнк, я придержу обшивку, а ты пройди сверлом…

Морана перебил капитан Харрис:

– Оставьте это мне – я не инженер, а вы можете найти себе лучшее применение. – Его лицо осветилось улыбкой. – Организация творит чудеса.

По пропеллеру заскрежетала ножовка. Слышался монотонный голос Стрингера, объясняющий Белами, что предстоит делать с хвостом. Инструменты музыкально позвякивали. Кроу насвистывал. Высоко в небе стояла луна.

ГЛАВА 16

Когда взошла полная луна, они увидели мираж. Привычные к пустыне, они знали, что миражи никогда не случаются после захода солнца – этот был при полнолунии. Они видели песчаную бурю – и при этом не ощущали даже ветерка.

В конце дня Белами записал:

– Двадцатый день. Работа пока продвигается хорошо, но очень мало воды. Преодолели много препятствий. Сказывается голод, мучит не само желание есть, а просто сильная слабость и боль в животе.

За прошедшую неделю случилось три досадных задержки. Подняв на опорах новую машину и выбив козлы из-под крыльев, Стрингер вознамерился балансировкой определить центр тяжести. Это было нужно для размещения людей во время предстоящего полёта и выяснения центра подъёмной силы. Никто, даже Таунс, не смог убедить Стрингера не прибегать к этой рискованной операции. Одна из опор перевернулась, и две ночи ушли на сооружение новых козёл.

Моран уронил в песок жиклёр карбюратора, целый час искал, но безуспешно, и остаток ночи у него ушёл на разборку карбюратора правого двигателя, чтобы взять из него жиклёр. Теперь он держал его как бесценную жемчужину. Жиклёр был не больше ореха, но он помнил слова Кроу: «Потеряешь и этот – тогда конец». Новая машина взлетит, – если она вообще будет способна летать, – независимо от того, будет ли её хвостовой костыль сделан на пятьдесят килограммов легче или тяжелее, но без этой крошечной штучки ей не взлететь никогда.

Уотсон сломал пять ножовочных полотен, а Тилни три, а на распиловку последнего монорельса для хвостового костыля ушло пол-ящика напильников. На руках лопались и грозили заражением пузыри.

Они продолжали работу.

За большими задержками последовала дюжина мелких. С презрением относясь к неумелости, раздражаясь бестолковостью, Стрингер тем не менее никогда не выходил из себя, как Таунс или Уотсон. Работали иногда и днём, несмотря на испепеляющий зной. Однажды пронеслась электрическая буря, до предела истощившая нервы. Постоянно приходилось превозмогать боль и бороться с панической мыслью – можем не успеть.

Две ночи назад выпала роса, обеспечив двумя галлонами воды, мутной от парашютной краски и нефильтруемой грязи. Они смаковали её, как шампанское. Отдистиллировали всю охлаждающую жидкость правого мотора. Теперь было по две пинты в день на человека. Почти целую неделю. Не думали и о голоде. Как можно выжить на одних финиках? Никто не спрашивал. Надо выжить, пока не будет закончен «Феникс».

Как-то ночью Лумис отскрёб краску с идентификационных знаков на крыле, расплавил её и вывел это имя на фюзеляже. Чтобы написать аккуратно, требовалось время. Он не торопился. Машина, которую они строили, обрела очертания самолёта. Теперь у неё было имя, и они гордились этим. Сомневался один Уотсон:

– Те фениксы, что я видел на картинках, всегда горели.

Кроу терпеливо растолковал:

– В том-то и дело. Птица загорается и откладывает яйцо, потом появляется птенец и улетает. Понял? Как раз то, что сделаем мы.

– Посмотрим, – сказал Уотсон.

Время от времени поглядывали на имя своей машины. Возникло даже тёплое чувство к этому названию и человеку, посвятившему себя их самолёту. Ненависть к Стрингеру прошла – теперь они несли ему свою любовь, усматривая что-то богоподобное в его холодных, как у ящерицы, глазах. Для них Стрингер был безобразный чародей, заключавший в своём жезле торжество жизни над смертью. Ему повиновались беспрекословно..

– Проверните двигатель. Нужно освободить поршни.

Они заземлили магнето и вручную, как лопасти, прокрутили пропеллер. Незанятые наблюдали со стороны, ожидая чуда: рвущиеся из труб клубы выхлопного газа, гул взревевшего мотора, слившиеся во вращении лопасти пропеллера. Сейчас этого не произошло, но обязательно случится однажды, и снова начнётся их жизнь.

– Укрепите хвостовой костыль перекрёстными кронштейнами. Можете воспользоваться имеющимися отверстиями, чтобы не сверлить новые. Проследите, мистер Белами.

И они брались за инструменты. Новое крыло не лежало больше на продавленной крыше старого фюзеляжа. Оно было натянуто на уровне с другим крылом, поддерживаемое толстым кабелем от лебёдки, «феникс» не висел теперь на козлах и подпорках, а стоял на собственных ногах из кусков монорельса, отрубленных, подпиленных и подогнанных до нужной длины истёртыми до крови руками при помощи ломаных и изношенных инструментов.

– Мистер Таунс, проверьте тяги управления – они где-то цепляют.

Никто не подвергал сомнению его право указывать, даже Таунс. До двадцатых суток не произошло ничего особенного, если не считать того, что они работали как проклятые. Да ещё умерла Джил.

Это случилось двумя ночами раньше, когда Лумис одиноко стоял в стороне и разговаривал с ней, обращаясь к звёздам. Новость пришла без всякого уведомления, как бы ниоткуда, и вот всю его душу переполнило удивительное успокоение: «До свидания, Джил. До свидания, дорогая. Увижусь с тобой там. До свидания». Устремив глаза к высоким звёздам и перенесясь в один миг через тысячи миль, он вдруг с цепенящей душу определённостью почувствовал, что в эту самую минуту её не стало. Он ощутил невыразимое одиночество, все потеряло для него смысл, потому что с её смертью погибло все.

На следующее утро он ушёл в пустыню через горловину между дюн. Таунс и Моран привели его обратно. Он не помнил даже своё имя. Они сказали: это тепловой удар, и дали ему воды. Сейчас он пришёл в себя и всю последнюю ночь работал вместе с остальными – мёртвый рядом с живыми.

Работа шла полным ходом, но опять на исходе была вода. Пробовали есть финики, иногда получалось: глотали, не пережёвывая, и ждали боли в желудке. Работа с её последовательно возникающими трудностями – большей частью из-за недостатка хороших инструментов и необходимостью искать им замену – понемногу приучила не обращать внимания на зной, голод и жажду. Лишь в короткие передышки возникали сомнения: удастся ли заставить себя подняться и продолжать?

На двадцатый день после захода солнца зажгли, как всегда, фонарь, а через два часа поднялась луна, и возник мираж.

Первым его увидел Белами, но ничего не сказал, потому что вспомнил о трех вертолётах и испугался. Он не мог оторвать глаз от странного облака пыли, которое поднялось ввысь и висело на фоне лунного диска. Воздух был неподвижен. Белами повернулся, но и теперь не почувствовал дуновения. Песчаная буря продвигалась на север, одинокое дымное облако, освещённое луной. И вдруг донеслись голоса, приглушённые расстоянием. Он отвернулся, чтобы ничего не видеть, не слышать, но голоса не исчезали.

Кроу, подошедший к нему за дрелью, остановился как вкопанный и тоже прислушался.

– Дейв, – доносящиеся издали звуки нарушали покой ночи. – Ты что-нибудь слышишь?

– Да, – признался Белами.

– Боже! Смотри – поднимается песок! – Кроу громко закричал. – Эй, стойте. Слушайте!

Голоса все ещё слышались за восточным гребнем дюн. Песок рассеивался и оседал в холодном свете луны. Работа прекратилась. Все смотрели на восток. Капитан Харрис сказал:

– Арабы.

– Кто?

– Бедуины, кочевники. На привале.

Кроу разозлился на капитана за это спокойствие. Они спасены! Надо же звать на помощь, кричать.

– Что же мы, черт побери? – только и сумел он сказать.

Тилни, неуклюже увязая в песке, побежал к дюнам, Харрис кинулся за ним, догнал, привёл обратно.

– Они дадут нам воды, они спасут нас. Ведь они нас спасут! – хрипел Тилни.

Капитан резко оборвал его:

– Не разговаривать! Сержант Уотсон, погасите свет, быстрее!

Все застыли в темноте. Голоса доходили до них сверхъестественным путём, как бы с неба.

– Да, – подтвердил Харрис. – Арабский диалект. Золлур. – Он слова обратился в слух, вытянувшись, как струна.

Минутой позже заговорил Таунс:

– Итак, кэп, что будем делать?

– Не знаю.

Стрингер потребовал:

– Мне нужен свет.

Моран глянул в его бледное лицо и понял, насколько спятил этот парень. Словно радуется, что приближается к настоящему безумию – это сродни удовольствию, которое получаешь от чесотки. И стал объяснять ему, как ребёнку:

– Группа кочевников только что остановилась на привал – вон там. Если у них есть лишние верблюды, они могут взять нас с собой, можно даже по двое на одно животное. Или, в крайнем случае, пошлют за нами спасателей.

Ответ Стрингера он предчувствовал:

– Я не могу работать без света.

Разные школы психиатрии придумали не меньше десятка названий для его типа умственного расстройства, подумал Моран. Самое точное: навязчивая идея. Парнем завладела мечта о машине, которую он должен построить и поднять в небо. Если все остальные уедут на верблюдах, он все равно останется здесь со своим фениксом и сгорит от собственной одержимости.

– Свет зажигать нельзя, – предупредил капитан Харрис, тоже обращаясь к нему, как к ребёнку. – Они не увидели его за дюнами, но могут обследовать окрестности в поисках колодца. Видите ли, мы пока не знаем, кто они, а они могут быть бандитами. Мистер Таунс, у вас на борту имеется оружие?

– Нет.

Харрис сжал губы.

– У нас с сержантом по пистолету. А у них может быть дюжина ружей. Силы явно неравны. Лучше вступить в переговоры.

Тилни изумлённо зашептал:

– Может, и спасут, – как можно мягче пояснил Харрис: кругом одни дети. – Но понимаешь ли, мы христиане, а некоторые арабы фанатичны в своей вере. Аллах для них единственный бог, и они могут уничтожать неверных из принципа. Все равно что муху прихлопнуть. Верно, Уотсон?

– Да, сэр. – Это «сэр» вырвалось само собой.

Тилни застонал на одном дыхании:

– О, господи… господи…

– Хватит его рекламировать, – оборвал Кроу. – Слышал, что сказал капитан: у них свой бог!

Харрис зашептал:

– Не надо говорить так громко. Очень важно, чтобы никто не издавал ни звука. – Человек действия, он расправил плечи, будто надевая любимый костюм, в котором легче себя чувствовал. – Теперь нужно обо всем договориться.

Он спокойно изложил свой план, ни у кого не спрашивая совета, но и не протестуя, если его прерывали.

– Я беру с собой сержанта. Военная форма может нам помочь. – Он потрогал револьвер. – Мы перейдём дюны с западной стороны, сделаем полный круг и выйдем на них с востока, так что, если им захочется искать вас, они пойдут в противоположном направлении. Не зажигайте свет и не производите шума, пока мы не просигналим, что они настроены мирно.

Моран присматривал за Стрингером. Кто-то должен его опередить, если ему вздумается включить фонарь.

– Мы подойдём к ним с востока и скажем, что приземлились на парашюте. Поломался двигатель, где сел самолёт – не знаем, где-то на востоке, мы летели в восточном направлении. Вы будете здесь в полной безопасности, при условии, что не раскроете себя. Теперь по поводу переговоров. Мне понадобится вся наличность, которую мы сможем собрать. Сомневаюсь, что есть смысл предлагать им мелкую поживу с самолёта – им было бы трудно продать инструменты и прочее, но они могут соблазниться финиками. Зависит от того, в какой они сейчас форме. Мне придётся решать на месте. Думаю, все по этому вопросу.

Таунс спросил:

– Есть у кого-нибудь при себе охранная грамота?

В этом районе убийства экипажей потерпевших крушение самолётов были не часты, но случались. Бурильщиков, занятых в трех компаниях – Нью-портской Горной, Авзонии Минералии и Франко-Вайоминг, – всегда обеспечивали охранной грамотой на пяти главных арабских диалектах. «Возвративший в целости и сохранности владельца сего документа будет вознаграждён 100 ливийскими фунтами». Сумма колебалась, но даже десять фунтов способны были спровоцировать схватку между бандитами за приз в виде живого христианина, которого они в противном случае не колеблясь убили бы.

Никто не ответил. Охранной грамоты у них не было.

– Обойдёмся без них, – сказал Харрис.

Он принёс из салона фуражку. Собрали сто тридцать фунтов, один Уотсон внёс пятьдесят. Капитан сложил деньги и сунул в карман.

– Для них кругленькая сумма. Это-то они должны понимать. Если не поймут, постараюсь убедить. – В его тоне прозвучала напускная уверенность. – Если услышите стрельбу или что-либо в этом роде, не делайте попыток прийти на помощь, иначе испортите нам всю кампанию. – Он поднял голову. – Достаточно светло, фонарик нам не понадобится. Сержант Уотсон!

Сержант ел его глазами, автоматически вытянувшись в присутствии старшего по званию. Его охватил страх, что он уступит своему врагу.

Перед ним встала фигура капитана, негромко, но уже раздражённо повторившего: «Уотсон!»

Держись, Уотсон. Держись.

На него надвигался капитан Харрис с расширенными глазами:

– В чем дело?

– Ни в чем, сэр. – Он попробовал обрубить последнее слово, но было уже поздно, оно уже было произнесено. – Я не иду, вот и все.

Они смотрели в лицо друг другу, и окружавшая их группа людей невольно расступилась, как перед началом схватки. «Невероятно, – подумал Моран. – Вот тебе и британская армия».

– Я ведь вам приказал, сержант. – В голосе не чувствовалось гнева, только удивление. – Пойдёмте – и поживее!

– Я не иду.

Повисла тишина, прерываемая только слабыми голосами, доносившимися из-за дюн.

– Вы отказываетесь подчиниться приказу?

– Так точно. – Он смотрел на своего офицера. Посадка фуражки на голове, как всегда, выверена до миллиметра – на базе это называли «мода Харриса». Лицо, худое, обросшее и обожжённое, по-иному смотрелось при луне – как бы совсем не тот человек, которого он ненавидел больше всего на свете.

– Сержант, мы немало прослужили вместе. Даю вам один шанс. Забудем, что вы только что сказали, и начнём снова. – Без всякой необходимости он поправил портупею, проверил кнопку кобуры, немного постоял и негромко скомандовал: – Сержант Уотсон, шагом марш!

Держись, Уотсон. Держись.

Не так просто все это было. Тут надо разом разбить цепь, которая держала тебя все эти годы. Не так просто.

– Я не иду.

Таунс и Моран незаметно отошли. Ситуация была чревата непредвиденными последствиями. Вызов был брошен не столько одному человеку, сколько веками существовавшему порядку.

– Итак, вы отказываетесь подчиниться приказу вашего офицера в обстоятельствах, грозящих опасностью для жизни?

Продолжай, сукин сын, давай потрясай «королевскими регалиями» и всем прочим. Давай покрасуйся – тебе ведь так нравится твой паршивый голос.

Сержант Уотсон дрожал всем телом, и ничего не мог с собой поделать. Он не боялся стоявшего перед ним человека. У каждого из них по пистолету – если дело дойдёт до рукопашной, то он легко с ним справится. Он страшился огромной, всемогущей Её. Армии. Когда ты отдал Ей столько лет, Армия забрала всю твою душу. Это не отряхнёшь с себя просто так, оно глубоко в тебе, пустило корни, проникло в самую твою суть.

Имя и личный номер? Уотсон, 606. Эй, подтянитесь там, Уотсон! Теперь вы солдат, а не медуза! А ну-ка, правильно отдайте честь, рядовой! Сэр! Сэр! Капрал, из какой части? Ну-ка, капрал Уотсон, оденьте этого человека! Сэр! Вы старший над этим сбродом, капрал Уотсон? Сэр! Сержант Уотсон, приведите-ка в порядок своих людей!

Держись, Уотсон. Теперь ты можешь сказать ему все, что думаешь, только не бойся, пусть слушает. Смотри прямо в глаза, когда в первый раз назовёшь ублюдком, впервые за эти годы.

– Точно так. Отказываюсь. – На большее он все-таки не осмелился.

– Вы понимаете, что будете отданы под суд военного трибунала?

– Понимаю.

Отошёл и Белами. К нему это не имело никакого отношения. В газетах иногда встречались истории вроде этой: два типа вздумали выяснять между собой отношения где-нибудь в джунглях, пустыне или на море, а после их портреты печатал «Миррор». Пьёшь себе спокойно чай, разглядываешь фотографии и пытаешься судить: этот кажется вовсе неплохим парнем, а тот совсем дрянь.

Отражение капитана Харриса на фюзеляже вытянулось в струнку.

– Очень хорошо, сержант. Беру вас под арест. Сдайте револьвер. – Он протянул руку.

– Нет.

– Сдайте оружие, сержант.

Молчание.

– Вы отказываетесь?

– Да.

Капитан сделал шаг назад, не роняя достоинства.

– Очень хорошо, – только и сказал он.

– Я пойду с вами, кэп. Нужно идти двоим, – вмешался Лумис.

Последовал быстрый ответ:

– Защита жизни и собственности гражданского населения – обязанность вооружённых сил как в мирное время, так и на войне. Благодарю вас, но я пойду один.

– Надо двоим, кэп. Пошли, – твёрдо повторил Лумис.

Когда они проходили мимо Уотсона, сержант расстегнул кобуру и вытащил пистолет.

– Лумис… возьми это.

Техасец махнул рукой:

– Не надо. Я ведь с капитаном.

Они ушли к западным дюнам. Через минуту видны были только две маленькие фигурки, пробирающиеся сквозь залитые лунным светом пески. Сержант Уотсон глядел им вслед, заново переживая случившееся. Так кончились для него все эти годы. Но он не освободился. Теперь он пропал.