Текст книги "Полет «Феникса»"

Автор книги: Эллестон Тревор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)

ГЛАВА 8

По песку шла арабская девушка лет четырнадцати, обнажённая. Маленькие груди подпрыгивали в такт движениям. Сержант Уотсон напряжённо ждал её, прикрыв глаза от жаркого марева.

Никогда раньше ему не случалось видеть миражей. Господи, прошло, должно быть, уже три недели с тех пор, как он последний раз был с женщиной. В Джебеле борделя не было, две недели никого не было рядом – только проклятый Харрис. И как это терпят нефтяники? Женщины в такие посёлки не допускаются, их тут же изнасилуют.

Его коснулась лёгкая тень девушки.

– На всякий случай нам нужно знать, присоединяетесь вы к нам или нет?

Он скосил глаза и увидел штурмана. Мысленно выругавшись, сержант сказал:

– Вот уж не думал, что вы серьёзно.

Моран всмотрелся в постоянно хмурую кирпично-красную физиономию: над мясистым носом почти срослись чёрные брови. Сержант растянулся в тени полога, оголив огромные лодыжки. С уходом капитана вид его был подчёркнуто неслужебный.

– Мы приступаем к работе сегодня вечером. – Моран заметил, что находившийся рядом Тилни тоже слушает. – Как только станет прохладнее.

– Дело ваше, я так понимаю. – Уотсон засучил ногами.

– Поэтому на вас не рассчитывать?

– Я бы не стал так формулировать. Вы ведь знаете, чем все это кончится, – вы будете надрываться день за днём и, пока дойдёте до половины дела, окочуритесь от жажды, не говорю уж о голоде. Так какой смысл, а? Сейчас лучше всего тихо лежать и поменьше потеть, сохраняя силы до той поры, когда нас найдут. В пустыне можно прожить в два раза дольше, если экономить энергию.

Моран повернулся к Тилни:

– Ты тоже так считаешь, малыш?

Заметно было, как мальчишка призывает на помощь все своё мужество.

– Думаю, он прав. Думаю, каждый должен делать то, что считает лучшим.

– Он изрёк эти слова, как вновь открытую истину, ища поддержки у сержанта. – Нам нужно только знать, на кого можно рассчитывать, вот и все, – заключил, уходя, Моран.

Вдали, на гребне дюн, он заметил фигуру Таунса. Тот стоял спиной к самолёту, расставив ноги и закинув вверх голову, – вглядывался в небо.

С этим ничего не поделаешь. До смерти напуганный мальчишка прав в одном: каждый имеет право на свой выбор. Возможно, в ближайшие несколько дней окажется прав и сержант. Они впятером решились свою энергию расходовать. Но этих двоих не в чем упрекнуть: нельзя принудить человека искать собственной смерти.

Весь риск лежал теперь на Стрингере. Он заметно расстроился, когда «мистер Таунс» не поддержал его проект; видимо, в душе он уважал Таунса и нуждался в его поддержке.

– Может, он ещё присоединится к нам, когда дело пойдёт на лад. Вы ведь знаете лётчиков – они готовы взлететь в воздух на чем угодно, лишь бы лишний раз полетать, – успокаивал Моран конструктора.

– Он не верит, что самолёт полетит. – Стрингер чертил ногой на песке.

– Но ведь конструктор-то вы, и в этом вы лучше его разбираетесь.

Уотсон и Тилни Стрингера не беспокоили. Его мысли все время возвращались к пилоту – ведь нет смысла строить новый аппарат, если его некому вести. Моран как мог убеждал его, отрезая пути к отступлению. У парня было нечто вроде боязни первой брачной ночи; он понимал – как только они приступят к работе, вся ответственность ляжет на него.

– Три года я сидел рядом с лучшим в мире лётчиком, – уговаривал его Моран. – Если уж на то пойдёт, полечу я.

За час до заката Стрингер собрал всех перед обломками самолёта. Уотсон и Тилни остались в тени, Таунс все ещё стоял на гребне дюн. На Кепеля рассчитывать не приходилось, Харрис, Робертс и Кобб ушли. Итак, их было пятеро. Белами, Кроу, Лумис, Стрингер и Моран. Все коротко обрезали штанины как часть стратегического плана: для сбора росы утром, когда будет нужный ветер. Наготове были длинные скрёбки, лотки для воды. Случись это завтрашним утром – они разложат парашютный шёлк, покрывала сидений, отрезанные штанины, все, что способно впитывать влагу. До последней капли снимут они драгоценную влагу с корпуса, двигателей, крыльев.

Парни из Джебела – Кроу, Белами и Лумис – уложили в ряд десять обшарпанных ящиков с инструментами, открыли крышки и рассортировали содержимое.

Без курток, с оголёнными руками, несмотря на щетину, они смотрелись работниками. Стрингер заранее попросил Морана:

– Объясните им, что надо делать. У меня не получится.

Он снова повторил подробности плана, демонстрируя их на разбитой машине. Казалось, не было ничего такого, чего бы он не предусмотрел; учёл даже их совокупную силу в фут-фунтах.

Все окружили Морана. Каждый из них был инженером в своей области – два бурильщика, геолог, знакомый с механикой, штурман – с опытом расчётов, и авиаконструктор. У них были инструменты, хоть и изношенные, был ещё пока и запас сил. Они решились на осуществление бредовой идеи, и он с замиранием сердца обратился ко всем:

– Я только что ещё раз выслушал Стрингера и, честно говоря, уверен, что его план удастся. Следует помнить три главных момента. Со всей осторожностью нужно относиться к инструментам, особенно свёрлам и полотнам пил, потому что заменить их нечем. Самую трудоёмкую работу мы должны закончить в ближайшие две ночи, пока есть силы, а дальше все пойдёт как по маслу. И третье. Не доводить себя до предела, экономить энергию. Девизом пусть будет: все делать спокойно. Стрингер хочет, чтобы я повторил все операции, и я его понимаю: ему нужно убедиться, что я сам все усвоил.

Лумис вежливо хохотнул. Моран повернулся вместе со всеми к самолёту,

– Основной план вы уже слышали. Мы прилетели на двухмоторной машине с двумя гондолами, а улетим на одномоторном самолёте с обычным фюзеляжем. Левый двигатель останется на своём месте впереди левой гондолы, а сама гондола превратится в фюзеляж. Левый хвостовик тоже остался цел. Считай, у нас уже больше половины нового самолёта есть. Сегодня и завтра ночью снимем правое крыло и отсоединим левую гондолу от корпуса. Если все пройдёт гладко, то останется ещё время, чтобы подготовить крыло к монтированию на фюзеляже. К третьей ночи самое худшее будет уже позади. Затем…

– Я не говорил… – вмешался Стрингер, но Моран его перебил:

– Затем мы поднимем хвостовой костыль, собираем хвост и рычаги управления. Это работа не тяжёлая и не отнимет много времени.

Он готов был снова оборвать Стрингера, если тот вмешается со своими поправками. Он помнил, что говорил Стрингер: три ночи на крыло, три – на фюзеляж и гондолу. Почти неделя, но невозможно представить, что с ними будет через неделю. Он испытующе смотрел в лица окруживших его людей.

– Итак, Стрингер разработал очень красивый проект, но я убедил его, что условия необычны. Главное – это сделать самолёт, который сможет пролететь пару сотен миль, после чего неважно, если он и развалится при посадке. – На то, чтобы убедить конструктора в «необычности» условий, ушло полчаса. – Поэтому сосредоточимся на идее мощности и летучести и больше ни на чем. За свой внешний вид эта игрушка призов не потребует.

– Короче: отверстия в панелях мы не вырезаем, а выбиваем, – внёс ясность Кроу.

– Правильно. – Штурману понравился тон Кроу. Парень готов вдребезги разнести весь самолёт, а потом сколотить из него новый. – Если возникнут вопросы, обращайтесь к Стрингеру. Он у нас босс, – заключил Моран.

Он отступил на шаг, сложил на груди руки и красноречиво глянул на длинную худую тень Стрингера. После неловкого молчания Стрингер спросил, не обращаясь ни к кому конкретно:

– Кто хотел бы наладить генератор? Свет очень важен.

– Я, – вызвался Белами. Впервые они обращались непосредственно к Стрингеру.

– В механике разбираетесь? – Стрингер словно ступал по зыбкой почве, явно напуганный словом «босс».

– Диплом строителя, – кивнул Белами.

– О! На обшивке правого мотора я сделал грубый чертёж. Это вовсе не проблема – два шкива и рукоятка привода. Удобные шкивы можно найти в аварийной цепи в хвосте – они нам больше не понадобятся. Вместо кабеля используйте изолированный провод для крепления лёгкого груза – это в шкафчиках в задней части салона. Укрепите его на чем-нибудь поблизости от батарей – я их отсоединил на случай короткого замыкания.

Белами вновь кивнул и ушёл.

– Да, вот это крыло, – присвистнул Кроу. – Должно весить добрую тонну.

– Воспользуемся вагами и тросом. В кабине есть стальной рельс и лебёдка, рассчитанная на три тонны груза. Позже я покажу вам, – сказал Стрингер.

Снова установилось молчание. По песку потянулись тени западных дюн, свет приобретал темно-оранжевую окраску.

– Пора, – сказал Моран, и они зашевелились.

Перед самым закатом увидели медленно плывущие по небу тёмные силуэты. Моран подошёл к краю дюн и спросил:

– Ты видел?

Таунс резко обернулся: он не слышал, как подошёл Моран.

– Кого? – он нахмурился.

– Стервятников.

– Угу.

Они проплыли по небу с юга на север, туда, куда ушли трое – Харрис, Робертс и Кобб.

– Фрэнк… Нам ведь здесь долго не продержаться. И нет никакого смысла идти вслед за ними. – Песчаный океан забагровел на севере, на небе заблестела первая звезда. – Стрингер предлагает единственный выход, и мы хотим, чтобы ты был с нами.

Было уже темно, когда они вместе спустились с дюн, а вдали, среди тёмных очертаний самолёта, горела электрическая лампочка и слышался шум инструментов. Кто-то насвистывал.

ГЛАВА 9

Металл обшивки был холодный. Белами постоял около него с минуту, прикоснулся языком, как бы пытаясь извлечь влагу, но поверхность была суха. До этого он так же пробовал шёлк навеса, но и он был сух. Ночью ветра не было.

Край восточного горизонта осветился. На руке саднил ушиб. Когда освободили крепление крыла, под его тяжестью сломались козлы и сшибли его с ног.

На песке распростёрся Кроу, уставив взгляд в светлеющее небо.

Белами улёгся рядом.

– Росы нет, Альберт.

– Не было ветра, нет росы.

У Кроу ныло все тело, рот ссохся. Дважды за прошедшую ночь он спускался в салон, находил свою бутылку, брал в руки, встряхивал, прислушиваясь к идущей изнутри музыке, но всякий раз удавалось пересилить себя и не прикасаться к пробке. Новая выдача из аварийного бака будет на рассвете. Вместе с собранным вчера дополнительным галлоном воды осталось на пять суток – по пинте на каждого. Но и думать нельзя о том, чтобы залезть в завтрашнюю норму, потому что если больше не случится росы, это – конец. Пять суток по одной пинте, ещё два дня вообще без воды, и – конец. А Стрингер сказал, на все уйдёт тридцать дней.

– Ты ел финики, Альберт?

– Верблюжий корм не по мне. Не могу проглотить.

Сержант обошёл крыло и упал на песок рядом с ним.

– Привет, радость моя, – сказал Кроу. Ответа не последовало.

Лумис стоял у хвоста, наблюдая, как луч света серебрит горизонт. За считанные минуты свет стал багровым и окрасил дюны – враг пробуждался. Лумис видел, как улёгся на песок Уотсон. Вчера вечером, перед началом работы, Лумис подошёл к сержанту.

– Понимаешь, – попытался он втолковать парню, – этот шанс мы должны испробовать все вместе, а не кое-кто из нас. Ты один из самых крепких. Понимаю, дело не в том, что ты боишься тяжёлой работы…

Сержант зарывал в песок свои босые ноги, обдумывая ответ.

– У нас только один шанс – затаиться и не шевелиться, а если и это не спасёт, то ничто уже не спасёт. Послушай, я – в армии, понял? Завербовался на следующие десять лет, и не спрашивай, почему я это сделал. У меня квартира на Фэнхем Ист, рядом с газовым заводом. Это единственное на свете место, куда я могу сунуться, – там живёт моя тёща и вся чёртова женина родня. Если бы у меня была с собой её карточка, я бы её тебе не показал. Она весит за сто кило, а волосы, как растрёпанный веник, не говорю уж о голосе. Слава богу, у нас нет детишек.

Глядя в глаза Лумису, он засомневался, можно ли все это выразить словами.

– Я в армии скоро уже девятнадцать лет. Видел войну и все такое, а потом меня пинали по всему свету люди вроде этого Харриса – слыхал его вечное «Сержант Уотсон!»? Он и другие ублюдки так погоняли меня, что – веришь? – я сыт всем по горло. А теперь скажу тебе кое-что такое, что тебе покажется смешным. Я в отпуске. В отпуске с того самого момента, как мы сюда свалились, понял? Я не в армии, и Харриса тут нет, и нет никаких других дел, кроме как сидеть без ботинок с утра до ночи и вспоминать всех женщин, с какими имел дело. А если нас не найдут и такая моя судьба, то я умру спокойно. И хочешь знать ещё? У меня при себе пятьдесят монет. Сойдут за обратный билет, дополнительный, конечно, а? Я ведь первый раз провожу отпуск не на этой занюханной Фэнхем Ист, где меня ждёт с протянутыми руками весь выводок. Пятьдесят монет, и не на что их тратить, здесь-то! Подумать только! – Он дёрнулся всем телом, между истёртыми кривыми пальцами ног засочился песок. – Прямо как миллионер в отпуске!

Лумис возразил:

– Но если мы построим этот самолёт, ты ведь будешь его пассажиром? Что скажешь на это?

Ответ у Уотсона был наготове:

– А что, разве я не платил за билет?

Выход нашёл Моран. Они работали, вытаскивая монорельс и лебёдку, отпуская большие полуторадюймовые гайки крепления крыла, строя козлы из поломанных лонжеронов и устанавливая их на камнях, на которые наткнулся при посадке «Скайтрак». Но для того чтобы извлечь основание крыла из зажимов, сил не хватало. Рельсовый рычаг мог повредить стойку основания

– он, таким образом, исключался.

И хотя было уже заполночь, они обливались потом. Так прошёл час, пока Моран не направился в салон и не растормошил крепко спящего сержанта.

– Пойдём, Уотсон, быстрее, – шёпотом, чтобы не разбудить Кепеля, скомандовал он.

– В чем дело?

– Шевелись!

Тилни тоже проснулся и побрёл за ними, прислушиваясь к разговору шедших впереди мужчин. Моран говорил:

– Я мобилизую вас на эту работу. Обоих. Это приказ.

– Эй, послушайте…

– Молчать, Уотсон!

В дюнах отозвалось эхо последних слов. Они присоединились к работающим. Моран объявил:

– У нас прибавилось двое. Попробуем ещё раз.

Козлы сломались, но к двум утра крыло было свободно, и они начали долгую и упорную борьбу за то, чтобы перетащить его по песку, двигая то за край, то за основание, разравнивая лопатами песок, взрыхляемый крылом, пока Лумис не догадался упереть рельс в выгнутую стойку шасси с левой стороны и тащить лебёдкой. Они по очереди сменяли друг друга у шестерни с туго натянутым стальным тросом, а остальные, по дюйму за раз, подтаскивали крыло, пока оно не легло на песок там, где указал Стрингер.

Отдохнули и поели фиников. У кого в бутылке оставалась вода, допили её или сделали по глотку. Остальные попытались отвлечься посторонними мыслями.

Моран, в непокое своих мыслей, повторял про себя, что человека нельзя принудить умереть, но надо заставить его жить, если он не способен заставить себя сам. Но его аргументы содержали в себе фальшивую ноту: это было древнейшее оправдание всех диктаторов – войны всегда велись ради «блага народа», и Уотсона он привлёк в упряжку прежде всего ради общего блага, потому что они нуждались в его физической силе. Он сыграл на слабости этого человека: без команды Уотсон предпочёл бы плыть по течению.

Всю ночь он работал усердно, как и все другие, не сказав ни слова. И сейчас обессиленный лежал на песке.

Взошло солнце, и кожа сразу же ощутила его жар.

– Погасите чёртов фонарь, – сквозь дрёму пробормотал Кроу.

Дейв Белами наблюдал, как дюны в кроваво-красном ореоле обретали очертания полумесяца.

– Какая тишина, – невольно залюбовался он. Что-то мёртвое чудилось в этом молчании.

– Это после дрели, – пояснил Кроу. У них в Джебеле посёлок находился в миле от вышек, поэтому никогда не прекращавшийся гул буровых спать не мешал. Бурильщики дошли до глубины двенадцати тысяч футов, а порода все ещё оставалась сухой. Прекратить бурение решили на тридцати тысячах, если нефти не будет. И он сейчас подумал о том, суждено ли ему или Кроу снова увидеть Джебел.

Перед ним разворачивался рассветный мираж: в горловине между дюнами стояло зеркало ярко сверкавшей воды, уходившей за горизонт. Слава богу, не было ни пальм, ни белостенных фортов. Видение воды было нормальным: свет, отражённый под тупым углом от блестящих песчинок. Когда тебе начинают мерещиться другие картинки, считай, что ты уже «поехал». Он поднялся.

– Ты куда?

– За дневником.

Кроу пошёл с ним. В салоне сидел Тилни, и Кроу у него осведомился:

– Что стряслось, сынок?

– Ничего. Хотел с ним поговорить. – Он указал на Кепеля.

– Оставь его в покое. – Кроу как-то слышал рассказы о тибетцах, что они могут вылечивать почти все болезни сном и голоданием; этому бедолаге ничего другого не остаётся, как только спать, а из еды одни финики, но к ним он не прикасается.

Пока Белами писал в своей тетради, Кроу сидел с обезьянкой. Бимбо дрожал уже не так сильно, но его глазки оставались странными: то надолго закрывались, то внезапно распахивались. Кроу прижал его к плечу, и Бимбо уцепился ему в волосы. Слышно было, как бьётся его крошечное сердце.

– Запиши, – вдруг припомнил Кроу, – как прекрасно было на вечеринке, пока не кончилась выпивка, а Мейбл свалилась с лестницы, возомнив, что она фея.

– Заткнись, – оборвал его Белами.

– Как некультурно, а, Бимбо?

«Первая ночь. Все проработали целую ночь, почти сорок восемь человеко-часов, неплохо. Крыло снято и готово к установке, но бог знает, как мы это сделаем. Надежда только на Стрингера. Росы не было, поэтому пределом остаются пять суток, если мы сможем держаться на пинте в день, но как это получится теперь, когда мы работаем?

Вчера вечером пролетело несколько стервятников, остаётся надеяться, что они ничего там не увидели».

Он упомянул об Уотсоне, но забыл написать о козлах и своей ушибленной руке. Заметил, что почерк стал неряшлив – на это он всегда обращал внимание. Это его обеспокоило.

Когда Таунс и Моран вошли в салон, чтобы отмерить очередную выдачу из водяного бака, Кепель открыл глаза.

– Как там новый аэроплан? – поинтересовался он. – Ему ответили, что все идёт великолепно. – Я хотел бы помогать вам. Я мог бы вертеть ручку генератора. У меня сильные руки.

Таунс наполнил его бутылку. В салоне было ещё холодно, но светлый пушок на лице юноши блестел от пота, а глаза были тусклыми.

– Старайся быстрее поправиться, малыш. Так ты лучше всего нам поможешь.

Если новый самолёт когда-нибудь будет построен, раненого нужно будет перенести так, чтобы не убить. В аптечке была отложена последняя доза морфия – на этот случай.

Кепель попросил бумаги. Ему протянули пачку незаполненных бланков полётных рапортов. Лумис дал свою ручку. Один за другим они отходили от него, нетерпеливо держась за горлышки бутылок, хотя и делали вид, что не торопятся. Каждый понимал, что другого жажда мучит не меньше, чем его, и от этого испытывал смущение, словно ему предстояло нечто слишком интимное, чего не должен видеть никто.

Лумис направился в кабину управления, где был установлен рычаг генератора. Он плотно притворил за собой дверь, воспользовавшись этим как предлогом, чтобы избавить Кепеля от лишнего шума. Белами сделал своё дело добросовестно – прежде чем подвести провода к батареям, пустил их через амперметр на приборном щитке: щелчок рычажка давал постоянные четыре ампера. Для тени укрепил над окнами металлические листы и даже соорудил из четырех пластин, соединённых со шкивом, небольшой вентилятор для оператора. Рычаг поворачивался легко – труднее было поверить, что, вертя его, можно будет в один прекрасный день попасть в Париж и не опоздать.

Час его дежурства ещё не минул, когда снаружи закричал Моран, стуча по корпусу:

– Останови генератор! Стой!

Раздались и другие голоса.

Пробежав через весь самолёт, он выпрыгнул в дверь. Все выбрались из-под навеса, стояли в полной тишине. Задрав головы, прикрывая руками глаза, они вглядывались, вслушивались в шедший с неба высокий, едва пробивающийся звук самолёта.

ГЛАВА 10

Белами первым добежал до лотка, где лежала промасленная тряпка, и, ломая спички, наконец, поджёг её. Чёрный Дым полз вверх сквозь накалённый воздух. От пристального вглядывания в небо из глаз брызнули слезы, его ослепило.

С ракетницей бежал сержант Уотсон. Его остановил Таунс:

– Стой, не стреляй!

Кроу и Лумис поднимали отражатель гелиографа, ища положение, при котором лучи захватят всю его поверхность. Тилни изо всех сил семафорил прикреплённой к палке полосой парашютного шелка. Без дела стояли только трое. Стрингер, Таунс и Моран. Приложив к глазам козырьком ладони, они всматривались в белое марево раскалённого небосвода. По их щекам текли слезы.

Дым взбирался вверх толстым чёрным столбом, его остроугольная тень указывала на то, что было позднее утро. Звук самолёта едва доходил. Таунс и Моран касались друг друга плечами.

– Четырехмоторный.

– Высокий потолок, идёт с севера на юг.

– Каир – Дурбан.

Звук доносился с востока.

Тилни взывал к небу несвязными словами мольбы, махая своим семафором до тех пор, пока не распушились края ткани. Из салона слышался голос Кепеля. Он спрашивал, что случилось, но ответить ему было некому.

– Не вышло, Франк.

– Не вышло.

Сели на горячий песок, прикрывая лица руками, осушая глаза, все ещё ослеплённые.

– Хватит, – подал голос Таунс. – Достаточно.

Они побрели в тень.

–Он нас не заметил, – бормотал Тилни, – не заметил.

Рокот не совсем стих, и Таунс прислушивался ещё минуту, пока не возвратилось великое молчание пустыни. И опять они остались одни.

– Они нас не заметили бы, – медленно резюмировал он, – даже если бы мы подожгли самолёт. – Он потрогал бороду. – Они шли на высоте тридцать тысяч футов. Держат свой курс, идут по графику, на борту полный порядок, разве что скучновато. Сейчас вызовут стюардессу и попросят кофе, чтобы развеять скуку. Уже сегодня вечером будут принимать душ в новом отеле «Хилтон» в Дурбане, а а потом выйдут прогуляться. – Он снова глянул в небо, открыв покрасневшие веки. – Удачи вам, ребята… и удовольствий.

Белами загасил тлеющую тряпку. Уотсон разрядил и упрятал ракетницу.

– Они нас не заметили, – тихо, стонал Тилни.

– Как, черт побери, это возможно с тридцати тысяч футов? – Таунс увидел искажённое болью лицо парня и смягчился. – С такой высоты они не заметили бы нас, даже если бы специально искали. Забудь об этом.

Как ни странно, всплеск несбывшейся надежды не сменился подавленностью. Когда все лежали в тени, пытаясь уснуть, Моран высказал их общее чувство:

– Приятно хоть несколько минут побыть в обществе.

Мейбл будет волноваться.

Очевидно, было сообщение по радио. Сообщат и в газетах, потому что это был самолёт британской компании. Если и велись поиски, то к настоящему моменту «Скайтрак» уже считают без вести пропавшим.

Он не хотел, чтобы волновалась Мейбл. И иного выхода, кроме как выбираться отсюда как можно скорее, не было.

На лицо упало несколько песчинок. Шёлк навеса вздулся огромным пузырём и снова упал. Белое было теперь зелёным – он носил солнечные очки, которые сделал ему Белами. Белами не мог ни спать, ни отдыхать – разве покимарить час-другой за сутки. Из разбитого плексигласа с крыши он вырезал три пары солнечных очков. Если им предстоит услышать ещё один пролетающий самолёт, то будет хоть какой-то шанс разглядеть его и от этого немного взбодриться.

Работал генератор. Дежурство Уотсона. Жалобный стон генератора действовал на нервы.

Шёлк трепетал, как парус, по обнажённой руке били песчинки, но воздух не становился прохладнее. Если встать на солнце, то можно ощутить, как жара высасывает из тела влагу. Чем-то напоминает смерть от потери крови.

Он потянулся за бутылкой, взболтал её, прислушиваясь к музыке. Осталась половина. Четыре часа. Ещё пятнадцать часов до следующей выдачи. Рот, как кусок угля.

Песчинки попадали в лицо, и он отвернулся. Огляделся вокруг. Лумис, Таунс, Моран, жалкий бедняга Тилни – боже, все они похожи на мертвецов. Вот кем они станут, когда кончится… заткнись, Альберт.

Прихватив с собой дрель, Белами вышел наружу и посмотрел на небо. На юге горизонта не было: дюны вздыбливались песком. Из-за крыла появился Стрингер, блестя стёклами очков. Он тоже смотрел на юг.

Кроу проснулся, когда затрепетал на ветру шёлк. Зашевелились и другие, сметая с лиц песок.

– Дейв!

– А?

– Поддувает, – Кроу потянулся за сигаретой и вспомнил, как читал в «Дайджесте», что, пока отвыкнешь от того, к чему привык, должно пройти три месяца, потому что человек – существо привычки, говорилось там.

…Песок омывал ноги Белами, он проворчал: «Ещё повезло». Таунс и Моран снимали навес, Кроу и Белами помогали. Лумис растолкал и мягко поставил на ноги Тилни. В этот момент воздух стал жёлтым, а земля задымилась. Ветер в полную силу погнал песок с окрестных дюн. Они едва слышали друг друга, когда удушающие порывы ветра громыхали ослабленными листами обшивки. Что только смогли второпях найти в самолёте-провод для крепления груза, чехлы сидений, запасной парашют, тем и укутали воздухозаборник левого мотора, лебёдку, оголённый зев правого крыла. Тем временем Моран, скользя по облепленной песком металлической обшивке крыла, забрался на мотор и закрыл заслонки.

Жаркий ветер сбивал с ног, песок ослеплял. Мимо самолёта пронёсся, крутясь и разбрызгивая масло, лоток с тряпкой для дымового сигнала, а вслед за ним листы рваного металла, из которых выкладывали «SOS». Блюдо гелиографа ударило о хвост. Солнце скрылось, оставив после себя темно-охристый мир без неба и горизонта.

Ссутулившись и шатаясь, все убежали в укрытие самолёта, заперли дверь, слезами очищали глаза и пытались – без слюны – выплюнуть забившийся в рот песок. Сидели и ждали, слушая грохот обшивки и шорох песка.

Ждать пришлось три часа. Выйдя из нагретого салона, они оказались под звёздами и в полной тишине. Темнота прогнала ветер и возвратила привычный мир: округлости дюн, длинную тень тускло блестевшего крыла, силуэт гондолы.

– Смотрите! – крикнул Лумис, и все повернулись. Низко над западным горизонтом висела искривлённая игла молодой луны.

На новолуние нужно загадать желание, вспомнил Альберт Кроу. Воды, подумал он, воды.

– Начнём, что ли, – сказал он.

Стрингер повёл всех на работу.

«Вторая ночь. Все пошло наперекосяк, но кое-что удалось сделать. Пишу это в четыре утра. Боюсь, что могу что-нибудь упустить, а кому-то, если он это прочтёт, может, интересно будет узнать, какие мы прилагали усилия, хотя и безуспешно».

Белами с большой осмотрительностью относился к тому, что писал, и не упоминал о жажде. Само собой разумеется, что теперь писать было легче, чем говорить: свистящие и хриплые слова, сходившие с опухшего языка и иссохших губ, делали неузнаваемым собственный голос.

Час ушёл на то, чтобы очистить песок, и ещё час, чтобы найти и откопать камни, на которые прошлой ночью ставили козлы. Приняв дневную зарядку от генератора, батареи давали хорошее освещение. Установили высокий столб и подвесили на нем лампочку; можно было наблюдать, как вместе с ними работали их тени на песке. Стрингер снова оживился. Ничто в течение долгого тревожного дня не побуждало его к речам. Теперь все, что было нужно, он высказывал Морану, решив для себя, что ему легче общаться с одним человеком, чем со всеми вместе.

– Левое крыло будем передвигать на двух козлах, чтобы не упало, когда отделим гондолу от фюзеляжа. Внутренние крепёжные болты я уже отсоединил, так что особых проблем нет.

Морану осталось только напомнить им, что они люди с весьма уязвимым телом:

– Смотрите не стойте под крылом, когда отделится гондола, – вдруг сломаются козлы.

Но даже он забыл о Кепеле, и когда гондола, скрежеща рвущимся металлом, оторвалась от фюзеляжа, раздался пронзительный крик юноши.

Первым до салона добежал Кроу, на бегу успокаивая Кепеля:

– Все в порядке, сынок, все в порядке… – Он притронулся к его сухой холодной руке, осветил фонариком, увидел только неясные очертания бледного лица. – Все идёт по плану, ничего не случилось, сынок. – Но сначала надо было предупредить его! Господи, почему не предупредили!

– Я в порядке… – Слова давались парню с трудом, дыхание было свистящим, глаза лихорадочно блестели. Никто не присоединился к Кроу, пока он успокаивал Кепеля. У двери остановился, подняв голову к звёздам, Лумис. Ему было невыносимо стыдно: ведь ясно же было – когда гондола оторвётся от фюзеляжа, самолёт затрясётся. Он слушал, как говорит Кепель, и сила, звучавшая в его слабом голосе. невольно вызывала у Лумиса восхищение – впрочем, он тотчас смутился от невольного своего чувства.

– Это произошло, когда я спал. Поэтому я не понял, что происходит… Если я кричу, то это из-за кошмарных снов. У меня бывают иногда кошмары,

– словно оправдывался Кепель.

Слишком горд, чтобы признаться в собственном страхе. Они молча ушли. Все это время Стрингер изучал открывшуюся часть гондолы.

– Повреждений нет, – бесстрастно констатировал он. И Моран в этот момент ненавидел его. Все молча ждали указаний, но никто не обращался непосредственно к Стрингеру. Тот проверял козлы, не замечая собравшихся вокруг людей, потом сказал обычным монотонным голосом:

– Придётся отодвигать весь самолёт, если не сможем поднять правое крыло и установить его сверху фюзеляжа.

Никто не возразил, да он бы и не услышал ответа. Все наблюдали, как он взбирается на крыло, энергичный, с головой ушедший в дело, забывший о жаре холоде, жажде или чужой боли. Под тяжестью его тела просели козлы.

А они не очень-то надёжны, подумал Кроу. Если сломаются, он свернёт себе шею. Вот смеху будет.

Пользуясь, как нивелиром, куском трубы, Стрингер сопоставлял высоту крыши и основания, куда нужно было подвести правое крыло. Дважды перепроверив, спустился. Глянул в сторону Морана.

– Мы сможем поднять крыло по этой стороне фюзеляжа – сначала запрокинуть, а потом с помощью лебёдки поднять основание. Полагаю, вам понятно, что я имею в виду.

В белом свете лампы Моран обдумывал предстоящие работы.

– Если только выдержит крыша самолёта, – засомневался он.

– Она прогнётся, но не сильно. Это лучше, чем двигать на новое место сначала все крыло, а потом гондолу.

– Справедливо. Всем все ясно?

Начали перетаскивать на другую сторону лебёдку, а Лумис пошёл к Кепелю. Сначала будет немного шума и скрежета, но, думаю, самолёт больше качаться не будет.

Кепель писал. Он исписал оборотные стороны двух полётных рапортов.

– Я в порядке, – повторил он спокойно, – благодарю вас. Не беспокойтесь обо мне.

Под золотистым пушком светилось мертвенно-бледное лицо, глаза тускло блестели в свете лампочки, которую они установили для него. Лумис понял, что мешает. Должно быть, пишет длинное письмо родителям. Он ушёл.

Прошло два самых холодных часа ночи. Руки немели от ледяного металла, до волдырей обжигающего в дневные часы. Дважды заматывался трос лебёдки. Его распутывали. Немного удалось приподнять с песка крыло, как снова соскользнул трос, и в крыле, ударившемся о козлы, пробило дырку. Работали почти без слов. Стрингер вовсе молчал. Перерывов не делали. Попробовали выровнять край крыла стальным рельсом, но сил не хватало, и крыло соскальзывало с десяток раз. Вдруг громко выругался Таунс: когда в очередной раз сорвалось крыло, ему ободрало руку от локтя до запястья.