Текст книги "Полет «Феникса»"

Автор книги: Эллестон Тревор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)

ГЛАВА 19

В четверг соорудили что-то похожее на детские качели. Ночь прошла нормально, но с понедельника все очень ослабели, и на некоторые операции ушло вдвое больше времени, чем планировал Стрингер. Превозмогая холод, боль и жажду, они закончили за последние двое суток работы по хвосту. Четыре рейки были протянуты от кормовой стойки к «кабине управления», представлявшей собой не что иное, как люльку сиденья и раму с рычагами.

Впервые появились признаки усталости и у Стрингера; но он не давал себе отдыха: это было ещё одно проявление его одержимости. Качели он сделал незадолго до рассвета, воспользовавшись ненужным лонжероном, уложенным на камне, а другой камень взял в качестве противовеса. Они по очереди садились на противоположный конец, и Стрингер взвешивал каждого, прибавляя и убирая мелкие камни.

– Думаю, мы попусту теряем время, – прокомментировал его занятие Таунс.

Стрингер палкой записывал на песке цифры. Моран – четыре единицы, Кроу – три, Уотсон – пять.

– Отношение плечей рычага, – продолжал Таунс, – всего несколько футов. Мы ведь не собираемся залезать на крылья.

Стрингер молча считал. Моран примирительно заметил:

– Это недолго, Фрэнк. – Он намеренно медленно протянул эти слова – как предупреждение.

– На жаре каждая минута – вечность.

Стрингер подводил итоги:

– Мистер Таунс, следующий вы.

Таунс, жмурясь от солнца, стоял в тени навеса, пилотская кепка сбилась на затылок.

– Думаю, мы зря теряем время, – проворчал он, но на качели встал. У Морана полегчало на душе.

Когда взвешивание закончилось, все тут же повалились на песок. Пока они спали, Стрингер работал. Заметив, что глаза Морана открыты, сказал:

– Я хотел бы объяснить вам, как нам предстоит размещаться, мистер Моран. – Он подождал, пока штурман поднимется. – Мистер Таунс сядет у рычагов с левой стороны фюзеляжа за обтекателем, установленным таким образом, чтобы направлять встречный поток воздуха выше головы. Позади него будут Белами и Уотсон, как самые тяжёлые. Я сяду справа по другую сторону, параллельно пилоту, за таким же обтекателем, – он нужен для уравновешивания лобового сопротивления. Со своего места я смогу давать пилоту необходимые указания во время полёта. Позади меня разместитесь вы, Кроу и Тилни – трое самых тяжёлых с левой стороны и четверо самых лёгких с правой. Кроме пилота и меня, всем остальным придётся лежать на животах, держась руками за ребра рамы. В этом сложностей не будет.

С основательностью тренера гребной команды он растолковывал Морану, какую им следует принять позу во время полёта. Таунс, лёжа в тени, прислушивался к монотонному голосу.

– Я сделал разметку на фюзеляже, мистер Моран, где нужно закрепить гнёзда для пассажиров. Полагаю, вам это понятно. Это довольно просто.

– Я понял. – Вести с ним диалог в таком духе было нетрудно, коль скоро вы усвоили, что не аллах, а Стрингер – единственный бог в этом пустынном аду. Надо только тщательнее выбирать слова и произносить их как можно почтительнее. Может, Стрингер и не хотел сказать: «Так просто, мистер Моран, что даже вы способны понять», – но хотел или не хотел, ответ мог быть только один. Последние два дня парень как в лихорадке, и его лицо – даже это лицо школьника – заметно осунулось: отсутствие воды и пищи тело возмещало нервами. Одно неверное слово Таунса – и он взорвётся, и «Феникс» никогда не взлетит.

– Сегодня ночью мы установим гнёзда, – продолжал Стрингер. – Днём я проверю рычаги управления. – Он снял очки. Закрыв глаза, прислонил голову к фюзеляжу, и Моран увидел, как расслабляется его лицо: конструктор напоминал сейчас монаха, погружающегося в медитацию.

Штурман тихо спросил:

– Так мы можем рассчитывать, что улетим в воскресенье?

– Не вижу ничего такого, что могло бы нам помешать.

«24-е сутки. Кончилась последняя вода. Сегодня утром выдачи не было. Работа продвигается, но все мы слишком ослабели, чтобы радоваться. Просто надеемся как-то продержаться».

Больше, кажется, писать было нечего. Обычно он упоминал об Альберте, но сегодня не нашёл ничего достойного внимания. Три дня назад он попробовал описать того Альберта, которого увидел там, у верблюжьего трупа, но не нашёл слов. Дневник ведь для того, чтобы записывать события. Сам он никогда не забудет длинный костлявый нос Альберта и его вопль в тот момент, когда он почти на лету схватил стервятника и голыми руками свернул ему голову, а потом крутил над собой чёрную массу перьев, продолжая издавать страшный воинственный клич. В этот миг лицо Альберта преобразилось. Это было похоже на некое символическое действо – что-то вроде Георгия и Змия, Добра и Зла, человека, побеждающего чёрного ангела смерти. Но в дневнике так не напишешь – покажется высокопарным.

Было ещё кое-что, чего он не смог описать в дневнике: выражение лица бедняги Альберта, после того как они в течение шести часов «дистиллировали» кровь. Трубка выпустила немного пара, давшего с напёрсток воды, и замолкла. Альберт снял трубку, сунул в испаритель палку и вытащил её, покрытую чем-то вроде чёрной патоки.

– Не пойдёт, Дейв. Не пойдёт…

Содержимое попросту свернулось. Пришлось уговорить Стрингера отдать им треть охлаждающей жидкости из левого бака, оставив самый минимум для полёта. Сейчас она дистиллировалась. Уотсон отполировал несколько дюралевых панелей, чтобы фокусировать солнечные лучи на затенённой стороне испарителя. Жидкость кипятилась с понедельника и пока дала лишь четыре бутылки пригодной для питья воды – мало, но все же кое-что.

Итак, их экспедиция прошла впустую. Даже мясом верблюда они воспользоваться не могли – самая малость вареного мяса десятикратно усилила бы жажду. Ну что ж… Вот и все, о чем можно сказать. В воскресенье, если повезёт, их здесь не будет. Об этом лучше не думать. Если слишком чего-то хочешь, то можешь быть уверен – его не будет. Многое может случиться до воскресенья. Может не завестись мотор. Может настолько ослабеть Таунс, что ему будет не по силам управлять рычагами. Может ошибиться Стрингер. Об этом лучше не думать. Вообще, незачем думать – надо просто лежать не двигаясь весь день и притворяться, будто не чувствуешь, как из тебя выходит последняя влага, даже в тени. А ночью все силы отдавать работе – и верить в Стрингера.

Он глянул на Альберта, забывшегося в глубоком сне. На измятом обожжённом лице клювом торчал костистый нос. Бедный Альберт – сегодня он чуть не надорвал себе сердце, пытаясь объяснить обезьянке, что воды больше не будет.

Уотсона разбудил кошмар: ему приснились бурые с золотыми головами змеи, которые превращались в ремни портупеи. Должно быть, на какое-то мгновение у него оборвалось дыхание – оттого и проснулся. Работавшие, как кузнечные меха, лёгкие шумно вдыхали сухой жаркий воздух. Из разбитого носа опять сочилась кровь, к нему было больно прикоснуться.

Со вчерашнего дня его начали мучить сомнения, что не все будет устлано розами, даже если он и выберется отсюда.

– Итак, было два случая, когда капитан Харрис покидал базу без вас?

– Да, сэр.

– В первый раз вам пришлось остаться, потому что вы растянули лодыжку. Во второй раз, утверждаете вы, капитан Харрис приказал вам остаться на базе для охраны гражданских лиц на случай, если ему не удастся возвратиться после своей миссии?

– Да, сэр.

– Почему же тогда в первом случае он не приказал вам остаться на базе, чтобы охранять гражданских лиц? Чтобы выяснить истинные обстоятельства смерти офицера, мы вынуждены спросить вас, почему он не отдал вам приказа оставаться на базе в обоих случаях? Далее, все гражданские лица были мужчины, привычные к условиям пустыни, среди них не было ни женщин, ни детей. Таким образом, мы сомневаемся в факте – как он изложен в ваших показаниях, – что капитан Харрис приказывал вам оставаться на базе. Не могли бы вы разъяснить этот пункт, сержант?

– Я не должен был подвергать сомнению отданные мне приказания, не так ли?

– Но разве вы не спрашивали самого себя, мысленно, почему капитан Харрис приказал вам следовать за ним в первый раз, а во втором случае дал команду оставаться на месте?

– Не могу точно ответить, сэр. Не помню.

Для них это будет не ответ. Ему припомнились и другие несообразности. Тут они на него и насядут. К тому же они узнают имена всех других, особенно Таунса. История попадёт в газеты, что-то вроде: «Как нам удалось выжить в пустыне». Они порасспросят Таунса – с какой стати ему его выручать? Уже сейчас расквасил нос.

Да, впереди вряд ли ждут розы.

Вечером произошло то, чего уже три дня опасался Моран, с того самого момента, как вновь забрезжила надежда.

Перед закатом остановился генератор. Из кабины вышел вспотевший Тилни. Его пошатывало, но он справился со слабостью и доложил об этом Стрингеру. Включили рабочий фонарь. Луна ещё не взошла, и от бесконечной пустынной ночи их отделяло лишь небольшое пятно света. Сегодня острее, чем обычно, давила пустыня, её размеры и молчание. Стрингер обещал, что к воскресенью самолёт будет готов, а завтра пятница. Уже в эту ночь они намерены оборудовать места для команды – последняя большая работа перед тем, как Стрингер проверит все узлы, и даст добро. Конечно, питьевой бак теперь сухой, и вряд ли можно рассчитывать на росу, но в испарителе уже много часов булькает охлаждающая жидкость, потихоньку наполняя бутылку. Процесс шёл медленно, слишком медленно. Имей они даже тысячи галлонов жидкости, все равно умерли бы от жажды, а смесь все продолжала бы кипеть, но то, что вода производилась непрерывно, было для них психологическим оружием против отчаяния.

Теперь они приходили в отчаяние другого рода – отчаяние, проистекавшее от опасений, что «Феникс» не взлетит, а если и взлетит, то все равно разобьётся. Теперь когда они подходили к цели, она мало-помалу обретала очертания миража. И только один из них ничего не страшился.

– Я уже объяснил мистеру Морану, чем мы занимаемся сегодня. Проблем пока нет, но если вам все же что-то неясно, спрашивайте у него.

Конструктор окинул их холодным взглядом, и Морану припомнилось время, когда Стрингер вовсе ни с кем не разговаривал, переложив эту обязанность на него.

– Готова бутылка. Сделаем по глотку. Вы не против, Стрингер? – спросил Моран.

Возражений не последовало. Таунс предельно аккуратно разлил воду. Каждому досталось по нескольку глотков, и они держали их во рту, стараясь насытить хотя бы пересохший язык.

Минутой позже Таунс обратился к Стрингеру:

– Мотор проверим сегодня?

Таунс спрашивал его об этом ещё днём, но Стрингер в тот момент не удостоил его ответом. Промолчал он и сейчас. Таунс отнёс в салон свою бутылку и вернулся на освещённую фонарём площадку.

– Пора испытать мотор. – Пилот почти вплотную приблизился к Стрингеру, вынуждая того отвечать.

– Полагаю, это вы можете оставить на моё усмотрение, мистер Таунс.

Моран в это время обрубал заклёпки, чтобы извлечь из правой гондолы лонжероны, которые пойдут на устройство пассажирских гнёзд. Он видел, что Таунс со Стрингером разговаривают, но слов слышать не мог, так как стучал молотком по зубилу.

Таунс говорил медленно, едва сдерживаясь:

– Я не забываю, Стрингер, – конструктор вы. Но вести эту штуку придётся мне.

Что-то про себя бормотал Кроу, занятый сверлением отверстий в фюзеляже. Подошёл Тилни с горстью болтов, которые он добыл из старых сидений.

– Шайбы нужно ставить, мистер Стрингер?

Ответа не последовало. Стрингер был занят выяснением отношений с Таунсом.

– Эта «штука», мистер Таунс, имеет название. Она называется аэропланом. Я считаю, что лётчик с вашим опытом должен испытывать уважение к машине, на которой он полетит.

Медленно, без выражения, моргали карие глаза за стёклами очков. Как у рептилии, подумал Таунс. Он сказал:

– Хорошо, пусть будет аэроплан. – Может, Моран и прав: этому парню надо потакать – только так можно его приручить. – Но я испытывал бы куда больше уважения к нему, если бы знал, что мотор работает.

Стрингер вытягивался на глазах. Это случалось и во время его прошлых стычек с лётчиком, когда он требовал, чтобы Таунс работал, как все другие. Он продолжал вытягивать своё тело – теперь его плечи уже доставали до крыла.

– Мотор работал прекрасно, мистер Таунс, до тех пор, пока песок не забил жиклёры во время бури. Я понял, вы сняли и очистили карбюратор. Следовательно, мотор будет работать, как и прежде, если только вы уверены, что должным образом прочистили жиклёры.

От дальней стороны фюзеляжа шла мерная дробь. – Моран работал молотком. Ближе находился Кроу. Он прислушался к раздражённым голосам.

В испарителе все время булькало, пламя отбрасывало пляшущие тени. Моран на минуту прекратил работу, и тут услышал нервный разговор этих двоих.

– Стрингер, жиклёры чистые. Я сам их прочистил. Но этот двигатель не работает уже три недели. При такой жаре могла произойти конденсация масла на контактах, возможна и воздушная пробка в горючем, наконец, может закоротить цепь высокого напряжения. Или вы ничего не слышали о подобных вещах? Если мы испробуем мотор сегодня ночью, то у нас будет время и силы, чтобы найти неисправность и устранить её. У нас есть запасной мотор, который можно разобрать, если понадобится. – Он старался говорить примирительно, как Моран, но у него это не получалось. – Если эту машину поведу я, то я намерен проверить мотор сегодня.

Таунс чувствовал, как на теле проступает испарина, он знал, что не может себе позволить гневаться – все, что влекло за собой потоотделение, было сейчас опасно, но этого ненормального ничем не проймёшь. Виноват Моран: носится с ним, как с божком, вот конструктор и возомнил себя всемогущим.

Бросил работу Альберт Кроу. Он перешёл на другую сторону, туда, где Белами привинчивал рамы для сидений.

– Дейв, опять свара.

– Слышу.

– Белами уронил болт, нырнул за ним рукой, но он навсегда утонул в песке – придётся искать другой, а это как минимум десять минут.

– Действует на нервы, – буркнул Кроу.

– Мне тоже. Но я-то тут при чем?

Кроу промолчал. Стычка не утихала.

– Если мы испробуем мотор, – взвизгнул монотонный голос, – у хвоста поднимется пыль и забьёт соединения тяг. Вибрация подвергнет всю структуру излишнему напряжению. Мы израсходуем пиропатроны, а их всего семь. На запуск мотора их может уйти четыре-пять, и на воскресенье останется только два или три. Полагаю, вы понимаете, мистер Таунс, что у нас не будет никакого другого способа завести двигатель, после того, как мы используем все пиропатроны? – Голос оставался визгливым. – Или вы хотите, чтобы мы умерли здесь от жажды, имея готовый самолёт, только потому, что не сможем запустить двигатель?

Таунс чувствовал, как по шее ползёт капля пота, руки сжались. Он сознавал, что уже не вникает в слова, слышит только визгливый голос, и когда Стрингер замолчал, Таунсу понадобилось какое-то время, чтобы уловить смысл сказанного. Перед глазами плыло бледное лицо, очки отражали неяркий свет фонаря.

За тридцать лет никто ни разу не подвергал сомнению авторитет Таунса-пилота. «Как хотите, я не полечу, пока не поставите новый комплект патронов! Меня не удовлетворяет давление, нужно заменить поршень. Если не можете исправить капот, поставьте новый – даю вам пятнадцать минут».

«Да, сэр. Хорошо, мистер Таунс».

И он услышал свой голос, обращённый к Стрингеру, голос, который вот-вот готов был сорваться на такой же визг, а точнее – рык.

– Вот что я вам скажу. Сейчас самое время устранить неполадки, если они есть. Пожалуйста, подготовьте машину к испытанию.

Издали Моран услышал то, что принял сначала за крик птицы, потом что-то грохнуло по лампочке, и «Феникс» погрузился в темноту.

ГЛАВА 20

Всю ночь и следующий день он пролежал не шевелясь, как мёртвый. Никто к нему не приближался. Раз подошёл Моран. Мальчишеское лицо свело судорогой, глаза, теперь без очков, будто провалились. Он часами разглядывал потолок салона. Так же безучастно посмотрел на Морана, когда тот сказал:

– У меня был с ним разговор. – Он нагнулся, чтобы лучше видеть лицо парня, обеспокоенный его лихорадочным видом. – Теперь все мы хотим знать, состоится ли полет? – Можно было сказать и по-другому: хотим знать, что ты решил – жить нам или умереть?

В глазах Стрингера мелькнуло понимание, он промолчал.

– Прошлой ночью мы почти закончили крепление пассажирских гнёзд. Я готов заняться установкой тяг. Думаю, справлюсь с этим, но хотелось бы, чтобы вы проверили. Боюсь испортить ту огромную работу, что вы проделали.

Мутно-карие глаза медленно мигали, и Моран призвал на помощь все своё терпение. Он продолжал:

– Я первым поддержал вас с самого начала – ведь это я заинтересовал всех остальных. Я и сейчас верю в вашу идею. Предлагаю работать вдвоём. Черт с ними со всеми. Но если ваша машина взлетит, вы спасёте жизнь семерым.

Он негромко продолжал увещевания, коверкая звуки сморщенными губами и высохшим языком. Здесь важны были не слова, а сам тон, которым они говорились.

– Сегодня ночью мы опять работали. Но нам не хватает уверенности, что мы можем рассчитывать на вас.

Солнечные блики, проникая внутрь салона, отражались на оголённом металле. Когда Моран замолчал, ответом ему было ровное дыхание Стрингера.

С закрытыми глазами конструктор был похож на мёртвого. Это был своего рода ответ, и Моран оставил его в покое. В тени крыла лежали без сна Кроу и Белами.

– Что он говорит? – спросил Кроу подошедшего к ним штурмана.

– Ничего, – ответил Моран, уже зная, что через несколько минут он вернётся к Стрингеру и начнёт все сначала. Интересно, где Таунс? Дважды в течение дня Моран терял его из виду и боялся, что тот уйдёт в пустыню.

– Где Таунс?

– В хвосте.

Моран надеялся, что командир спит, сберегая оставшиеся силы, – ночью Таунсу предстояло работать, как негру.

Стрингер грохнул по лампочке металлическими ножницами, оказавшимися под рукой. Никто не знал, целил ли он в лицо Таунса, или в фонарь, или просто в никуда, когда раздался этот нечеловеческий яростный визг. Моран подоспел, когда Стрингер уже исчез в салоне, а Таунс взбирался на крыло.

– Фрэнк. Что случилось?

Моран оглядел остальных, но все молчали.

– Я намерен завести мотор. – Голос Таунса все ещё дрожал от возбуждения.

– Сегодня? Сейчас?

– Надо знать, будет ли он работать.

Кроу сказал:

– Опять у них вышла свара.

Моран кинулся в салон. В жёлтом отсвете масляного пламени различалось белое лицо Стрингера. Парня било, как в лихорадке, он не мог выговорить ни слова. Моран вернулся к крылу.

– Тилни! Возьми фонарик и принеси новую лампочку, – в грузовом отсеке есть запасные. Фрэнк, а Стрингер согласен, чтобы мы проверили мотор?

Таунс в темноте пытался отпустить крепление капота.

– Распоряжение пилота, – прохрипел он.

Итак, это случилось – то, чего он больше всего боялся. Третий раунд. На этот раз Фрэнка не уговоришь. Закрыв глаза, Моран молил о чуде. Вернулся Тилни с новой лампочкой, вместе с Уотсоном они вставили её в фонарь. Сцена снова ожила, как вытравленная на гравюре яркими контрастами света и тьмы. Теперь, когда опять стало светло, Таунс наверху уверенно управлялся с гайками; если он и кипел от ярости, то внешне этого не показывал; может быть, гнев его утих, потому что на этот раз победил он; два первых раунда остались за Стрингером, этот – за ним.

Все сбились вместе, не зная, куда себя деть. Кроу, Белами, Уотсон, Тилни – наблюдали за человеком на крыле. Моран выдохнул:

– Чья это идея?

– Его, – ответил Белами, указав глазами на Таунса.

– И Стрингер сказал «нет»?

– Так точно.

Кроу выдал длинную очередь ругательств, он продолжал, пока Белами не велел ему заткнуться. Они стояли, освещённые резко вспыхнувшим светом, жизнь каждого целиком теперь зависела от других, и при этом ни один из них не питал дружеских чувств к товарищам. Их дух был сломлен.

Моран попробовал осмыслить происшедшее. Ничего нового не случилось: несколько человек оказались в пустыне и, дойдя до крайности, сходили теперь с ума.

Стрингер держался слишком долго: он питал свой мозг напряжённой работой, чтобы вернуть им дом, воду и пищу. Теперь он сломался. На ином помешался Таунс: в молодости и таланте Стрингера он усмотрел некое обвинение в свой адрес, перст, указующий на длинный ряд неудач, из которых складывалась его жизнь. Первоклассный пилот проваливал экзамены и сходил с больших маршрутов и самолётов и оказался в конце концов на местных линиях, потому что без неба жизни ему не было. Он продолжал летать, убеждая себя в том, что джунгли, пустыни и плавучие льдины дают ему как пилоту лучший шанс доказать, что всякий способен летать на больших, начинённых автоматикой машинах, но только прирождённый лётчик способен поднять «Бивер» с крошечной площадки среди болот или провести «Скайтрак» через песчаную бурю и выжить. Таунс продолжал летать, пока у него не вскружилась голова от самоуверенности и он не начал бравировать: чем мы рискуем? Справимся… Продолжал летать, имея на счёту сорок тысяч часов, пока не настал последний час и он не свалился на землю. Все то, что он до сих пор пытался стряхнуть с себя, – все неудачи и унижения, даже свой возраст, – навалилось теперь на него. Не тогда, когда «Скайтрак» уткнулся носом в песок, и не тогда, когда он увидел, что двенадцать человек остались живы, но в тот момент, когда ему пришлось взяться за лопату и своими руками вырыть могилу погибшим.

Ему нужно было найти кого-то, на ком он мог бы выместить всю злобу на самого себя – и тут появился Стрингер, молодой, самоуверенный, авиаконструктор, чуть старше тридцати, блестящий, на подъёме. Но Стрингер от роли мальчика для битья отказался. Им двоим суждено было столкнуться в обстоятельствах, когда сама жизнь зависит от нормальных взаимоотношений, «обстоятельства» были вызваны крушением – по вине Таунса, и жизнь их зависела теперь от постройки самолёта – на условиях Стрингера.

Таунс показал, что готов сотрудничать – работал усерднее многих. Он готов вывезти их отсюда. Но его ущемлённое «я» не смирялось. Карьера его кончена – остался только один, последний полет, но он не может снести ещё одно унижение и лететь под командой этого юнца.

Может, он и сам не сознаёт, почему так непреклонен в своём требовании пробного запуска: его «я», тот чёрный тюльпан, который прячется внутри всякого человека распускался теперь в благоприятствующих обстоятельствах голода, жажды, мук вины и надвигающейся смерти. Порой и Моран совершал импульсивные, необъяснимые поступки и после мучился вопросом: какого черта я это сделал? Такое бывает со всяким. Не ведаешь, что творишь. Теперь случилось с Таунсом, и от этого должны погибнуть все.

Рядом невнятно бормотал Кроу:

– Останови его. Лью. Одно дело запуск для взлёта – и совсем другое, когда эта штука стоит на подпорках и тормозах. Её растрясёт, как и говорил Стрингер.

– Он готов к запуску? – спросил Белами. – Запалы и патроны на месте?

– Готов, – ответил Моран. – Он сделал все сам.

Две ночи Таунс работал, не отдавая себе отчёта в той страшной силе, которая в нем сидела и теперь неумолимо вела к гибели машину. Всякого, кто сказал бы ему об этом, он назвал бы сумасшедшим.

– Я ему помогать не буду, – заявил Уотсон.

– Никто не будет, – сказал Белами.

– Останови его, Лью.

Стоя на крыле, Таунс проверял запалы и готовился закрывать крышку капота. Только сейчас, спустя столько времени после стычки, он почувствовал страшную усталость и не мог вспомнить, плотно ли зажал соединения прошлой ночью. Он снова проверил крепления и был готов к пробному запуску. Мотор должен, просто обязан запуститься. Он посмотрит, как вертится винт, послушает звук, даст мотору поработать, пока не задёргаются передние костыли, все осмотрит, а после подойдёт к Стрингеру и скажет: «Я удовлетворён». И все будут знать, на каком они свете, у самолёта появится командир.

Все это нужно продемонстрировать. И никто, кроме него самого, этого не сделает. Лью считает, что со Стрингером можно иметь дело, если только все время к нему подлизываться. Поэтому все с самого начале беспрекословно выполняют его команды. Они неправы: от этого Стрингер превратился в диктатора. Он положит этому конец.

Эти мысли пробегали в его мозгу, пока он закреплял крышку капота. Руки Таунса действовали уверенно. Перед глазами, правда, огоньки – но это от того, что он сильно ослабел физически, мозг же его в полном порядке, и он им владеет. Скоро они это поймут. Надо только им доказать.

– Надо только доказать. – Его удивило собственное бормотанье. Известно, что думают о тех, кто сам с собой разговаривает, ему же это просто помогает лучше выразить мысли – и только. Нога заскользила по гладкой поверхности металла, он почувствовал резкую боль в паху. Он очень устал – надо быть внимательнее, ведь на него смотрят. Вон они сгрудились на земле, маленькие людишки, смотрят, как их командир готовит мотор к пробному запуску. Они в его руках, и он не подведёт их.

Закачал в баллоны сжатый воздух и услышал шипение топливной смеси.

– Фрэнк. – Внизу размытым пятном выделилось лицо Лью. – Ты все делаешь сам, понял!

– Меня это устраивает.

Взобрался на сиденье и на четверть открыл дроссель, обогащая смесь и убеждаясь, что электрозащита в порядке. Разом к нему вернулось радостное чувство от привычной рутины запуска. Тысячу раз ему приходилось это делать самому – то в джунглях, то среди болот, где не было надёжных механиков. Включил стоп-краны, закачал и установил смесь, включил защитную систему…

Падение с крыла показалось долгим, но песок был мягким, и, поднявшись, он снова устремился наверх. Кто-то схватил его за руку.

– Фрэнк, тебе не хватит сил…

– Кому – мне? – Он разозлился. Лью дурак, если хочет выставить его перед другими в неприглядном свете. Он рванул руку, двинулся вокруг крыла. Винт был в приподнятом положении. Он потянулся к лопасти, ухватился за неё обеими руками и висел до тех пор, пока под его тяжестью не сдвинулись поршни. В голове пульсировало, перед глазами поплыли белые вспышки. С минуту постоял, дожидаясь, пока пройдёт боль. Теперь лопасть была ниже, и он нажал на неё плечом, но она не поддалась. Лью прав: он сейчас не в форме, хотя и не стоило говорить об этом при всех. Сделал ещё одну попытку – безрезультатно, резкая боль в спине вынудила остановиться. Он подождал ещё минуту, скрывая, как тяжело и часто дышит. Бог с ним, с подсосом, – с этим справится первый заряд, их ведь семь, в избытке.

Обходя крыло, он больно ударился о него плечом. Над головой мигал и качался фонарь, ноги вязли в песке.

Все молчали.

Таунс карабкался наверх – поскользнулся, упал. Поднялся на ноги, снова полез – ухватился за сиденье пилота, перебросил ногу. Только не упасть. Виски в поту, потрачено столько сил, и никто не помогает, ублюдки. Посмотрим теперь, кто командир, сейчас он им покажет. Отжать подсос. Ещё пару качков ради гарантии. Контакт.

Они кучкой стояли на песке, отбрасывая тени на крыло. В полном молчании смотрели на человека, опять и опять нажимающего кнопку зажигания – безрезультатно.

– Фрэнк, послушай. Обойма пуста. Без пиропатронов.

Таунс выкрикнул иссохшим ртом:

– Патроны есть. Целых семь зарядов! – И продолжал давить на проклятую кнопку.

– Слушай, Фрэнк. Постарайся понять. Мы вытащили патроны, пока ты возился с винтом. Это бессмысленно.

Руки Таунса замерли. Он все понял. До него дошло, что они с ним сделали. С командиром самолёта. Они усадили его сюда, как в ловушку для обезьян.

Он рванулся с сиденья, шагнул на крыло и уставился на поплывшее перед ним белое лицо Морана.

– Вы… сделали…

Снизу он казался огромным; сгорбленные плечи доставали до звёзд, ноги согнулись в коленях, руки растопырились перед прыжком.

Он потерял рассудок. Моран понял это и попросил у сержанта пистолет.

– Осторожно, Фрэнк.

Не удержав равновесия, Таунс прыгнул – в тот самый миг, когда раздался выстрел. Тело стукнулось о песок и не шевелилось.