Текст книги "«Ахматовская культура» или «Не ложи мне на уши пасту!»"

Автор книги: Елизавета Михайличенко

Соавторы: Юрий Несис
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц)

Елизавета Михайличенко
"Ахматовская культура" или "Не ложи мне на уши пасту!"
Детектив-каприччо

1. Сумасшедшая сука

Умница уникален. И хотя не очень понятно почему его алия должна была завершиться у нашего порога, да еще в предрассветном кайфе отпускного утра, я даже слегка обрадовался. Скучно не будет.

Ленка, при виде своей старой гитары, взвизгнула от восторга и принялась потрошить холодильник, а Умница, прижимая одной рукой ностальгический термос с китаянкой и цветочком, а другой – собачье отродье по кличке Козюля, в лицах повествовал, как он здорово нас нашел:

– … а он говорит: «Не знаю и знать не хочу ни Бренера, ни русских маньяков, звонящих по ночам, потому что дешевле…»

Осознание, что в упорном поиске нашей семьи Умница перебудил с полдюжины других, примирило меня с его эйфоричным скотством. В конце-концов, найти меня по адресу, где я не прожил и недели и о котором знало во всем Израиле всего несколько человек с неизвестными Умнице телефонами – это ли не свидетельство гибкости ума и патоплатонической привязанности к моей жене Ленке.

Снизу раздраженно бибикнули.

– Мое такси, – пояснил Умница, – пусть бибикает, все равно мне его государство оплатит. Я ведь заявил, что еду в Эйлат, так шофер был очень рад покрутиться в центре… А у вас ничего городок, симпатичный. А название – совхозное. Маале-Адумим, «Красный подъем», это же надо!.. Что это он все время сигналит? А, я ведь в такси рюкзак оставил. Ну ладно, сбегаю отпущу.

В беззащитной тишине водила и Умница долго и грубо посылали русскую и марокканскую общины в разные географические и анатомические места. Окна зажигались, как счет на футбольном табло.

Из лучшей спальни (метраж, вид, балкон, «потерпите, мне уже немного осталось»), выплыла теща с челюстями в стаканчике. В моем, граненом, вывезенном с единственной благородной целью (принимать лекарство от ностальгии.

– Шобака?! – ужаснулась она, глядя на Козюлю со страхом и отвращением.

Козюля ответила ей взаимностью.

– Иж Рошшии што, вшех породиштых шобак уже вывежли?

– Мама, это приехал Умница, – объявила Ленка, – ну, Фима Зельцер, помнишь? Это моя, то есть теперь его гитара и его собака.

– Ах, Фимошка! – расплылась теща, глядя на меня. – Надо же, нашел тебя вше-таки! Он так и оштался не женат?.. Ой какой термош! Помнишь, Леношка, у наш ведь тошно такой, вы еще не давали мне его вжять. А вот Фимошка… теща протянула руку к термосу.

Лучше бы она этого не делала. Козюля странно изогнулась, по-кошачьи, сбоку поддала по тещиному тапку и дико взвизгнула. Теща резво отпрыгнула, взмахнув рукой со стаканом, и новые ее челюсти брякнулись на каменный пол.

Пока мы втроем в приливе страха перед ценой зубоврачебных услуг ловили верхнюю челюсть, нижней занялась Козюля. Она подтянула ее к себе лапой, брезгливо подняв верхнюю губу осторожно взяла зубами, поскуливая перекусила и, поджав хвост, уставилась на нас исподлобья.

– Шука! – только и сказала теща.

Втроем шагнули мы к суке, а она вдруг закатила глаза, завыла дурным голосом и, повалившись, стала дергаться. Отдергавшись, она быстро взглянула на нас и, правильно все оценив, принялась визжать и скулить.

А по лестнице уже громыхали туристские ботинки – это летел на подмогу своей твари Умница. Он бросился к ней и запричитал:

– Ну что, что тут с тобой делали эти люди, Козюленька моя, умница, ну, собачка, собачка хорошая, что случилось?!

Софья Моисеевна всхрапнула и ушла в ванную. Ленка испуганно смотрела на обломки челюсти в собачьей моче.

– Десять тысяч шах,[1]1
  принятое сокращение «шекель хадаш» – новый шекель


[Закрыть] – прокомментировал с дивана Левик, – и мат.

Хорошо, что я не согласился на ваше гнусное предложение ждать с маарехет стерео[2]2
  стереосистема (иврит)


[Закрыть] до переезда.

– Умница, – воззвал я нерадостно, – у твоей суки что, крыша поехала от счастья?

Умница, убедившись в целостности сукиной шкуры, жизнерадостно ответил:

– Она у меня вообще-то сумасшедшая! Припадочная. Я ее на дороге подобрал после аварии, с проломленной башкой. Аж мозг был виден! И сам вылечил. Я для нее луч света в темном царстве. И она без меня тут же деморализуется – все жрет. И ничего с этим не сделать, потому что на привязи она воет, а в наморднике гадит.

– Она и без намордника гадит.

– Бывает, – легко согласился он. – Я лужу вытру, Ленка, тащи тряпку. У нее от страха эпилептические припадки с недержанием мочи. А это что за дрянь тут валяется?.. О боже, зубы! Козюленька, покажи зубки! – он полез суке в рот, пересчитал зубы и просиял. – Это не ее!

– Это мамины! – надрывно зашептала Ленка, косясь на ванную. – А твоя собака их сожрала!

– Я склею! – пообещал Умница. – Тут же полно хороших клеев!

Ленка махнула рукой:

– Какое там склею! Теперь придется снова делать!

Дверь ванной жалобно скрипнула.

– Да уж! – легко и весело согласился Умница, развязывая рюкзак.

Придется! Это уж как пить дать. Как же маме кушать без зубов? Ну, здесь ведь с этим проблем нет – полно стоматологов понаехало – пойдет и вставит.

– Дурак, – страшным шепотом объявила Ленка, – у нее же теперь жених!

Как она завтра на свидание пойдет?

– Жених!? – восхитился Умница.

– Тише. В Израиле это нормально – здесь женятся в районе двадцати и семидесяти. Такая статистика. И ты со своей сукой можете ей всю жизнь испортить!

– Ну уж, – заморгал Умница, – так уж и всю. Во всяком случае, первые семьдесят лет ей испортил не я, – он вытащил из рюкзака связку копченой колбасы и потянул носом. – Спорим, у вас тут такой не делают? Давайте чай пить! А маме мы на мясорубке прокрутим и на хлеб с маслом намажем. Где тут у вас мясорубка, я прокручу!

– Сегодня будет вместе со всем багажем, – пообещала Ленка. – Мы тянули до последнего – чтобы уже в новую квартиру. Даже штрафы платили за хранение. Мы ведь всего несколько дней, как в Маалуху переехали…

– Некстати, – заметил Умница. – Нам ведь теперь всех наших созвать надо.

Позвоните, чтобы привезли завтра. Но сначала позвоню я, а то все по работам расползутся…

Судя по количеству звонков, их клуб самодеятельной песни прибыл сюда в полном составе, как на гастроли.

– Умница, прекрати! – каждый раз требовала Ленка. – Ну посмотри, куда ты людей тащишь!

– Поздно, поздно отменять, – отмахивался Умница. – Алло, Лелю пожалуйста.

Куда звоню? В Хеврон. Это Хеврон? Ну вот. Ты ей кто? Друг? И я ее друг, Фима Зельцер, она тебе про меня рассказывала?..

– Елка?! Здесь?! – ахнула Ленка. – На территориях?!

Действительно, трудно было представить Елку Смирнову донских казачьих кровей среди самых крутых поселенцев.

– Как она туда попала? – заверещала Ленка.

– Еще не знаю, мне только что Капланчики телефон дали, – констатировал Умница. – Она уже пару недель тут. Проводил ее туристкой к Капланчикам, а она уже и не у них… То ли поссорились, то ли рыжие тут нарасхват…

Ленка обиженно засопела:

– Капланчики мой телефон знают – тоже куда-то пропали…

– Все, все будут. Ты, Леночка, лучше бы что-то приготовила, жрать же все захотят. Ты ведь наших знаешь – им лучше жрать дать, а то они сами найдут…

Умница так ловко управлялся с Ленкой, что я с горечью осознал последние двадцать лет супружеской жизни можно было провести гораздо спокойнее.

– А ты, Боря, лучше бы за бутылкой сгонял – все-таки столько не виделись, – снизошел он и до меня.

– Для кого лучше? – поинтересовался я, не собираясь обеспечивать алкоголем всю эту шестидесятчину.

– Для людей лучше, Боря, – доступно объяснили мне.

* * *

… К полудню в доме царил багажный карнавал. Казалось, что любимый фарфор заменил Софье Моисеевне челюсти. Ленка и Левик с визгами: «Это же мой, мое, мои» носились по комнатам. Ленка – между кухней и прислоненным к стенке в коридоре зеркалом (обязательно разобьется, ну и пусть). Левик нагромождал свои вещи во всех углах. Теща втихаря вила гнездышко в лучшей комнате. Умница, в обнимку с термосной китаянкой, дрых в полкомнате на раскладушке. Козюля отдыхала под ее брезентом.

Казавшиеся до переезда такими необходимыми полкомнаты, оказались вдруг «собачьей конурой», «карцером», «склепом, куда мне еще рано, потерпите совсем немного» и «массажным кабинетом». Никто не хотел губить в этом месте ни свою юность, ни свои последние годы, ни лучшие годы жизни, ни, тем более, зрение. И я решил полюбить Умницу за то, что он спас семью.

Сидя посреди всего этого бардака, я испытывал мучительные предотъездные эмоции – а чего было их не испытывать – вещи те же, люди те же, даже квартира похожа. Нет, серьезно, каким идиотизмом было посылать этот багаж. Я с таким трудом втиснулся в новую жизнь, уже не оглядываюсь с ужасом по сторонам, уже научился опознавать окружающее, и вдруг на меня падает ком прежнего существования под кодовым названием «мит'ан»,[3]3
  багаж (иврит)


[Закрыть] что на иврите по бедности или лаконичности, в общем – по совместительству, означает еще и «заряд». И теперь этот заряд разносит вдребезги мою надежду на новую жизнь в новой квартире, и осколками падают на меня старые боксерские перчатки, семейные фотоальбомы, хрусталь, деревянные прищепки, велосипед, ленкина шуба, моя шапка-ушанка, клизма, ртутный прибор для измерения давления, противочумный костюм (пенсионный подарок теще от коллектива), стерилизатор с набором шприцев и игл, альпинистское снаряжение, долбанный ленкин КСП и трижды долбанная тещина люстра, которая прочно ассоциируется с гимном Советского Союза – столько лет просыпался под ними. Зря я вообще тут сидел и созерцал барахло, потому что в итоге тоскливо зарычал:

– Эта люстра здесь висеть не будет!!!

На что Софья Моисеевна значительно сказала:

– А пошему тогда эта штенка будет штоять ждешь? Это не логишно, Боря.

Люштра ни в шем не виновата. Не надо было тащить шюда вше эти вещи.

Пока я ловил ртом воздух, чтобы сформулировать подоступнее кто безостановочно хватался перед отъездом то за сердце, то за буфет и клялся, что честно наживал все это, прибежал Левик и устроил истерику, что ему негде хранить лыжное снаряжение – в холле мама с бабушкой против, а на мирпесете[4]4
  балкон, веранда (иврит)


[Закрыть] испортится, и если ему и его горным лыжам нет места в родительском доме, то он может и в пнимию…[5]5
  интернат (иврит)


[Закрыть]

– В нашей шемье, – зашипела Софья Моисеевна, – вшегда ижъяшнялишь на прекрашном рушшком яжыке. Или на шиштом идиш. А ты говоришь на кошмарном шалате.

Я подмигнул Левику и напомнил:

– Шел с Шушей по шоссе…

Левик прыснул, теща приняла это на свой счет и быстро сориентировалась – стала звонить подругам и громко спрашивать о «штоматологе, штобы шамый хороший, пушть дорого, но быштро».

2. «Возьмемся за руки, друзья.»

Напрасно я надеялся, что нормальные люди не потащатся перед шаббатом на вечеринку. Я забыл, что славный ленкин Клуб отличался целеустремленностью и упорством, а главным делом жизни считал плыть против течения, впрочем, выбирая речки поспокойнее, а виды поромантичнее. Как-то счастливо они сформировались, и что самое интересное – нравились мне по одному, во всяком случае прежде. Ленка очень нравилась. А когда на ней женился, было ощущение, что женился на всем их КСП. С утра до вечера в доме пели, пили и трепались.

Нет, пожалуй до Афгана мне все это нравилось, а после уже раздражало. А теперь вообще… на чужом пиру похмелье…

… Вувос сумрачно проглотил и налил снова. Как вовремя возник Вувос сегодня! Хорошо сидим на кухне, вдвоем. В приоткрытую дверь доносится трендеж.

Мы с Вувосом, не сговариваясь, свалили с побережья. Он – в Кирьят-Арбу. Притащил на участок обшарпанный «караван»,[6]6
  оборудованный для проживания вагончик


[Закрыть] устроил вокруг скульптурный дворик, сам лепит и детишкам дает. И «Галиль»[7]7
  израильский автомат


[Закрыть] у него вороной, в смысле – вороненый. А «Форд» гнедой. Вестерн. А теперь вот и я в Маалухе поселился. Заезжает он ко мне всегда кстати, как получается лишь у людей, которых всегда рад видеть. Мы с ним почти друзья.

– Как там Номи? – спрашиваю я.

– Растет, как кактус меж камней и соседей. По-русски еле понимает…

Я тупо осмотрелся. С полудня кухню переполнял через край Совок с расписными разделочными досками, матрешками, самоваром и прочим «а-ля Рюс».

Из холла продолжалось:

– …евреи – это четвертое измерение русской души. У русских все духотворчество продолжалось в неизмеримых географических пространствах, а у нас в историческом времени. И наоборот – у них почти никакой истории, у нас – почти никакой земли. Поэтому именно русское еврейство, или наоборот русские геры[8]8
  принявшие иудаизм


[Закрыть] несут эйнштейновский релятивизм в примитивную ньютоновскую механику духа прочих народов и общин..

– Капланчик, у тебя прямо чакры вдруг открылись… Просто интеллектуально-духовный прорыв в следующий энергетический уровень, пискнула Ирочка, моя между прочим родная племянница и единственная здесь родственница, воспитывавшаяся с пеленок как дочь КСП, что не помешало ей вырасти дурехой, правда очень экзальтированной и самоуверенной.

– Ты что, после брит-милы[9]9
  обрезание


[Закрыть] сублимируешь? – поинтересовался Архар.

– От брит-милы я чудом увернулся позавчера, когда на циркулярной пиле работал…

Елка зашлась в своем знаменитом смехе, и Вувос решил взглянуть:

– Ладно, допивай и пойдем в народ. Песни слушать и девок смотреть.

Как по заказу Умница затянул:

– У нее был папа вертухай…

Допили что было в рюмках и в бутылке. А Умница допел коду:

– … так что в спальне есть у нас глазок…

– Хорошая песня, – одобрил Вувос.

– Это из его раннего. Скоро он запоет: «Ее любили лишь токсидермисты».

– Вот и пошли, – оживился Вувос. – Давно я с интеллигентными людьми не общался…

Интеллигентные люди встретили нас с присущим им юмором:

– Боря! Подаккомпанируй на полицейском свистке…

– Боря, а как на иврите «пройдемте»?

– Борь, а кому лучше служить – коммунистам или сионистам?

Последняя реплика принадлежала Елке. Вувос уважительно посмотрел на ее ноги и ответил за меня:

– Все мы служим одним и тем же – навозом для удобрения этой земли для выращивания сабр.[10]10
  вид кактуса; прозвище рожденных в Израиле евреев


[Закрыть]

Тут народ осознал, что я-то никуда не денусь, а этот бородач в кипе[11]11
  ермолка (признак религиозного или соблюдающего традиции еврея)


[Закрыть] и с автоматом может скоро улизнуть. Поэтому должно было завязаться собеседование – на некоторые лица уже выползли полуулыбки, сигнализировавшие: гнусный вопросец готов. Но неожиданно Капланчик сорвал пир вампиров истеричной репликой:

– А я не желаю ни быть навозом, ни быть с навозом! Жрите свое дерьмо сами!

Тут миролюбивый Умница снял мощным аккордом напряжение и завел:

– Ее любили лишь таксидермисты…

Козюля трогательно подвывала, а после концовки «…за калиткой рыдал некрофил» она вроде даже прослезилась. Удивительной эмоциональной лабильности собака. А затем Тамарка, жена Капланчика, напротив всегда отличавшаяся эмоциональной стабильностью, заявила, что ей по-фигу завещали ей эту землю или не завещали, что она лично ее не просила и удобрять ее не хочет. Тем более – не желает всю жизнь платить налог на наследство.

– Нет, земля-то вообще очень красивая, – робко возразила Елка.

– А тебе бы лучше помолчать, – посоветовала Тамарка. – Сидим здесь в дерьме, только и разницы, что там за гроши в клавиши тыкала, а здесь за гроши этикетки наклеиваю.

– Ну, положим, гроши все-же разные, – миролюбиво протянул Архар.

– А пальцы одинаковые! – отрезала жена Капланчика. – Они тут в магазинах пальцами в хлеб тычут! Даже для видимости вилок нет!.. Надо бежать от всего этого левантизма![12]12
  восточно-средиземноморский стиль


[Закрыть] А эти религиозные паразиты…

Новое слово «левантизм» вдохновило Умницу на экспромт:

 
Провалилась в жопу клизма,
Все олим его считают
Жертвой левантизма…
 

– Неужели назад хотите? – ахнула Ленка.

– Ну нет, – засмеялся Капланчик. – А вот на запад, в Новый Свет…

– Америка, – сказал Вувос. – Страна неограниченных возможностей. Можно убить человека и остаться на свободе… – тут он споткнулся о мой ласковый взгляд и смущенно объяснил мне, – в смысле, суд оправдает…

Они поговорили о Кохане,[13]13
  раввин, лидер крайне правых движений; убит в США; его убийца был оправдан судом присяжных


[Закрыть] об Азефе, об участии евреев в революции и эволюции, о ценах на колбасу и бензин в Совке и на квартиры в Израиле. Потом Умница сделал отчет за истекший период. Он сочинил дюжину дюжин новых песен и занял третье место на конкурсе самодеятельной песни в Теберде. Выучил иврит, арабский и амхарский. Дал пощечину Берязеву, а докторскую так и не защитил, потому что смешно стало ковыряться а этих митохондриях, когда у дуры Лариски, ну помните какая она дура, вдруг получается вирус, который может за месяц-другой уничтожить Бельгию, Голландию и Люксембург. Получается из-за невероятной мутации, а она в это не врубается. Короче, Лариска вся в соплях, потому что все крысы сдохли, а новых теперь в Совке не достать, в смысле лабораторных, конечно. А я ей тогда и говорю: «А давай, Лариска, меняться – я тебе тридцать белых самцов, а ты мне это дерьмо в пробирочке.»

Поменялись. А Ахмат, ее шеф… Максик, ты его должен помнить – он что-то понял… «За что, – говорит, – ты Лариске крыс дал? И где, кстати, та пробирочка с дерьмом?» И усмехается в мусульманские усы. Представляете?!

– Спаситель ты наш! – заметил я.

– А то! – ответил Умница без тени иронии. – Думаешь, Ахмат не просек бы что там Лариска вырастила? Думаешь, не сообразил бы сколько ему Саддам нефтедолларов отвалит?.. Вот я тогда пробирку в термос, термос в руки, руки в ноги и к вам… А работа мне теперь гарантирована – я тут антивирус разрабатывать буду.

– Да-а, – завистливо оценил Максик, – а я уже второй год хоть и в универе сижу, но на Шапировской стипендии. И тема чужая, и в штат не светит…

– Когда будешь сдавать вирус ШАБАКу,[14]14
  общая служба безопасности


[Закрыть] – сказал я, – советую добавить, что Ахмат в последние дни перед твоим отъездом впал в мусульманский фундаментализм, ходил на работу в чалме, с портретом Саддама на футболке и пять раз в день спускался с ковриком в виварий – совершать намаз.

Тут снизу жалостливо захныкало, и Козюля, придя в дикое возбуждение, метнулась сначала на балкон, а потом к двери.

– Это моя машина! – взволновался Архар, и они с Козюлей упрыгали в ночь через две ступеньки.

Странный парень. Во всем старается быть не как все. Гитара у него зеленая, сигнализация на машине не воет, как зверь, а плачет, как дитя.

… Храня верность традиции, они досидели до нераннего осеннего рассвета, и еще бы сидели, но с первыми лучами солнца в Вувосе проснулись родительские чувства и, тяжело опираясь то на перила, то на Елку, он побрел вниз во всей гусарской прелести: кипа висела, как ухо спаниеля, а автомат звонче всяких шпор чокался с прутьями перил. Покоренный Вувосом КСП послушно брел за ними. Уже с третьего этажа Умница горестно и пьяно начал звать Козюлю. Ленке так начинать знакомство с соседями не хотелось и она пыталась его нейтрализовать:

– Заткнись, Умница, я тебя умоляю! Найдется твоя Козюля сегодня же, никуда не денется. Никто ее не съест, не украдет, кому она тут такая нужна…

– Она не может без меня! – ревел Умница. – Она погибнет!

Оба они оказались правы. На крыльце завизжала Елка, и было от чего – от Козюли. Вернее, от того, что из нее сделали. Похоже, что над ее тушкой долго и старательно работал студент корейского кулинарного техникума. Елка отбежала в сторону, ее стошнило.

Все ужаснулись, протрезвели и поспешили уехать. Умница в прострации сидел на ступеньках и причитал. Балконы начали заполняться. Наконец появилась Софья Моисеевна и, перегнувшись через перила, потребовала отчета.

– Ничего, мама, – сказала Ленка, – просто кто-то Фимину собаку убил. Иди спать.

– Шобаку?! Шнова?! Вейжмир!!! – охнула теща и, держась за сердце, ушла.

И так же точно за него держалась, когда явилась к нам на крыльцо – лично убедиться.

В пучине отчаяния Умница оказался слаб и покорен. Мы с Ленкой довели его до раскладушки, и он упал на нее, а мы на свои кровати.

Через несколько минут все вскочили, как по тревоге. Вопль Умницы мог означать только одно – он накладывал на себя руки, причем весьма неумело.

Умница стоял посреди холла с раскрытым термосом и орал.

Ленка заглянула в пустой термос, и они завыли дуэтом. Выбранный им способ самоубийства был ужасен, вернее, просто свинским – выжрать в одиночку всю дозу этого вируса… Лишить жизни себя, а заодно и гостеприимных хозяев, а новообретенную Родину – секретного оружия.

– Заткнитесь! – попросил я. – Что, Умница, пристрелить, чтоб не мучился?

Тут Умница перешел с бабьего визга на скупые мужские слезы:

– Боря, беда… Кто-то вирус спер.

Вот тогда я и протрезвел.

3. «Поднявший меч на наш союз…»

Всем, кроме меня, было уже совершенно ясно что произошло.

Ленка, размахивая тарелкой с объедками, требовала, чтобы мы сейчас же поехали к Капланчикам – посмотреть им в глаза и сказать все, что она думает о моральных уродах, социальных паразитах, которые кусают ядовитыми зубами кормящую их грудь и продают и свой народ, и своих друзей, и вирусы иностранным разведкам, чтобы потом шагать по трупам за океан!

Ирочка же, презрительно фыркнув, сообщила, что будь Капланчикам предопределено свершить неординарный поступок, они бы не делали карьеру на упаковочной фабрике, и вибрация от них исходила бы совершенно иная.

Единственный же человек из всех нас, предопределенный на неординарный поступок, это конечно же Вувос… Что значит – зачем ему вирус?! Вы же не постигаете! В поступке, кроме результата, существует еще и сам поступок! А Вувос – художник, потому что живет страстями. Что значит – откуда я знаю! Я весь вечер чувствовала, как в нем борются два желания. А вы все только и видели, как он всю ночь западал на ноги этой вашей Елки!

– А потом сублимировал и спер вирус, – подхватил Умница, – чтобы швырнуть к елкиным ногам. Дитя, – вздохнул он, – елкиным ногам завидовать бессмысленно, потому что они уже классика. Как и то, что Максик мне всегда, чего уж там, завидовал… Мог и вирус свиснуть, не удержаться… Просто из-за профессиональных комплексов… А с другой стороны, – задумчиво продолжил он, протирая очки полой ленкиной кофты, – этот Архар, «зеленый», как моя тоска… Он, помните, еще в России совершенно сбрендил на почве охраны природы… Спалит мой, то есть Ларискин вирус на газовой горелке, козел, и будет счастлив…

Меня лично такой вариант абсолютно бы устроил, я даже слегка приободрился, осознав, что в принципе вирус можно спалить на кухне… Но тут Умница, как фигурки с шахматной доски, смел всех подозреваемых:

– Нет, ребята. Все гораздо проще… и страшнее. Совершенно очевидно, что термос подменил убийца Козюли… Почему? Да потому что это другой термос, не мой. Просто – такой же. А взять термос можно было только через Козюлин труп. И убийца знал это! Откуда он это знал?! Вот что важно…

Понимаете, Козюля была натаскана охранять термос. Она кидалась на все, что приближалось к нему… Я специально подобрал собаку-эпилептика, потому что они зациклены на одном. И зациклил Козюлю на термос… Она, Лена, потому и зубы твоей мамы сгрызла… Она, в общем, долг выполняла. Она была… собакой долга. И умной, и преданной, вы же все видели, правда?.. А, может, у убийцы был сообщник – вор. Или наоборот… И вот что интересно – значит кто-то все спланировал заранее, пришел с пустым термосом и планом убить Козюлю… А все, между прочим, началось из-за Архара. То есть из-за его долбанной машины с ее долбанной сиреной… Все это очень подозрительно… А у Максика, кстати, аспирант-палестинец был…

Я уже начал было подозревать собственную тещу – слишком долго она молчала, но старая пифия, сверкая вороньими глазами, тут же торжественно объявила:

– А я вот што вам шкажу, молодежь! Што это вы вжали шебе жа моду подожревать во вшем ближких людей?! – тут она пронзительно глянула на меня. – А я, когда што-то пропадает, вшегда думаю кто в доме был шужой! А вшера были гружшики… А покажите-ка мне поближе ваш термош, Фимошка… Так я и думала! Это, ижвините, Фима, не ваш термош. Это мой шобштвенный термош, из нашего багажа. Видите вмятину? Это его Боря уронил, когда однажды ношью пришел пьяный. Помнишь, Леношка? Ты тогда была беременная и ошень волновалашь, што он так долго не вожвращаетшя ш опашного жадания… Вы пожволите, ешли я его жаберу? Ведь украли ваш, а не наш…

Я принес с кухни пачку пакетов для мусора и заставил тещу расстаться с новообретенным имуществом для дактилоскопии. Затем мы долго спорили кто из чего пил и надписывали пакеты со стаканами.

– Ну! – всплеснула Ирочка руками с окольцованными, как у перелетной птицы, запястьями. – Это же просто настоящий детектив!.. А может быть просто пришло время человечеству вымереть. Как одному большому мамонту. И от нас ничего не зависит. Пошли спать, а?..

Тут моя жена Ленка, видимо, проснулась – она встала посреди комнаты в позе Маяковского на Лубянке и таким же гранитным голосом молвила:

– Да вы что здесь все… – потом она обвела нас взглядом рожающей коровы и отчеканила. – Я хочу точно знать сколько времени между заражением и…

– Э, – усмехнулась Софья Моисеевна, – ш «и» мы пока подождем. Термош украли, а не ражбили. Фимошка, и какой у него путь жаражения?

– Воздушно-капельный, к сожалению.

– Зато можно не мыть руки перед едой, – ободрил я присутствующих.

– Юмор у тебя какой-то казарменный, – сказал Умница. – Мне всегда не нравилось, что ты – мент, но теперь хоть ясно для чего. Ты найдешь содержимое термоса.

– В шобштвенной крови он его найдет, – каркнула теща. – А шкажите, Фимошка, на какой питательной шреде вше это рошло?

– На обычной. Агар-агар. А вы, Софья Моисеевна, – приободрился Умница, – должны Боре помочь. Как бывший врач-чумолог. Вы будете его доктор Ватсон. Или даже миссис…

Как оказалось, Умницу кое-что все-таки затыкает. Например, отвратительно громкий утренний звонок в дверь. С блаженной улыбкой и воплем:

– Разыграли, сволочи! – Умница кинулся к двери.

Звонивший выглядел так, что было ясно – он не только уже отхлебнул из термоса, но и понял, что там было. Талит[15]15
  молитвенное облачение еврея, внешне напоминающее платок с кистями


[Закрыть] он волочил по полу, как умирающий матадор – мулету.

– Хорошо, што шеловек ушпел помолитьшя, – констатировала Софья Моисеевна.

– Вы уже в курсе?! – выкрикнул человек. – И знаете кто?!

Умница метнулся в мою супружескую спальню и вышел с улыбкой супермена и моим пистолетом наперевес. Гортанно что-то проорав, он приставил дуло к пузу вошедшего. Пузо позеленел и воздел руки.

– Понимает! – обрадовался Умница. – Боря, это араб. Видимо шпион. Я сразу понял. Религиозные евреи в субботу не звонят, понял, тупая мусульманская морда!

– Это шошед, – сказала теща.

– Шошед? – растерялся Умница. – Это что, идиш?

– Я сосед! – завыл пузо. – Вы же полицейский, спасите!

Я легко согласился и спас соседа. И тут же об этом пожалел, потому что сосед стал кидаться на щуплого Умницу и орать, что тот – наемный убийца.

На фоне выпущенного из китайского термоса джина, страхи соседа казались ничтожными. Пузо был председателем амуты,[16]16
  некоммерческая организация, в данном случае жилищно-строительный кооператив


[Закрыть] построившей на откосе неподалеку свои фанерные бараки. Собственно, бараками их обозвала бывшая зэка, а ныне моя теща Софья Моисеевна, любуясь Масличной горой с балкона лучшей спальни. Мне же они до тошноты напомнили контейнеры для багажа.

Оказалось, что недавно правление в очередной раз сообщило «амутантам» о подорожании. Наиболее несознательные экземпляры тут же грубо обвинили обер-амутанта в воровстве и пообещали прирезать, как последнюю собаку. И в тушке несчастной Козюли он усмотрел «черную метку».

– Ты что, будешь заниматься этой разборкой в школьном туалете? – возмутился Умница, беспардонно разглядывая конкурента. – Ты обязан сосредоточиться на поисках… ларискиного дерьма! Потому что оно – это сейчас самое важное… – тут Умница запнулся об остекленевший взгляд Обер-амутанта и упрямо продолжил, – да, самое важное. Для всех нас, для всей страны… и для всего человечества. И не смотрите на меня так!

Чтобы Обер-амутант действительно ТАК не смотрел, я налил ему стакан водки. И себе. И всем тоже. После этого мне стало совершенно ясно, что это все слишком смахивает на балаган, чтобы быть правдой. И если кому-то и надо бы было просигнализировать компетентным органам о нависшей над человечеством вирусной угрозе, то почему это должен делать именно я – пьяный, в отпуске, с плохим ивритом и не очень-то в эту опасность верящий, да еще и в субботу…