Текст книги "Записки революционерки"

Автор книги: Елизавета Постникова

* * *

Я жила в с.-д. семье своей особенной жизнью, и замечательно то, что они меня не трогали, а П. Зейферт просто интересовался моим с.-рством, как психологическим явлением, а не политическим, а потому мирволил мне.

Партия наша формально существовала с 1901 года, но выпустила один только номер «Р. Р.» за весь год, и о ней мало могли знать, в 1902 году она выпустила № 2 «Р. Р.», но этого было недостаточно для ее популярности. В 1903 году «Р. Р.» стала выходить регулярно и уже в 1904 г., в год, описываемый мною, она начинала захватывать все больший и больший круг читателей.

И ничего не было удивительного, что с.-д. – Зейферт, вышколивший весь капитал Маркса, энергичный работник, двадцатилетний юноша, не успел достаточно ознакомиться с другим идеологическим направлением, существовавшем в подполье (мы жили все общестуденческой жизнью, и нас соединяла молодость и вера в революцию).

В это время по всем учебным заведениям шли волнения, волна перекидывалась с одного учреждения в другое. Мы совершенно не учились. Каждый день какое-нибудь студенческое собрание. Банкеты также продолжались. Перекинулось уже на фабрики, там будто бы только и ждали этого. Атмосфера все сгущалась. Росли кружки, шли групповые занятия, и времени не хватало насытить всех листками…

Начались волнения на Путиловском заводе, шли за Невской заставой собрания, все шевелилось, разбухало. В воздухе чувствовалось приближение развязки, и если бы не Гапон36, то кто-то другой занял бы его место.

Эти чайные его общества трезвости (их было 11), которым никто не придавал никакого значения и многие не знали об их существовании, вдруг затрезвонили. Рабочие, дворники, чиновники и всякая питерская челядь стали их посещать. Участвуя в общестуденческом движении как с.-р., я не была связана организационно с партией, а потому и не могу дать полных сведений о подготовке к 9 января наших с.-ров, а буду говорить исключительно, что я видела и как пережила этот день. 6–7 января в городе заговорили о какой-то петиции царю и о сборе подписей через эти чайные. В них выступал священник Гапон. Зажигательные фразы он бросал в толпу: «Я пойду к царю с петицией, если он примет – я брошу белый плат, если нет – я подыму красное знамя».

Еще 8 января никто не предполагал, что начнется с выступления общества трезвости, думали – просто, как и раньше – идти на Невский, а там видно будет…

Мои приятели с.-д. пришли поздно ночью и сообщили, что с.-д. решили участвовать в демонстрации и рабочих, но размеров ее никто не представлял.

9 января рано, еще в 8 ч. утра, на Васильевском острове стали собираться на 6–7-й линии около О-ва трезвости рабочие и всякий люд; уже в 8 ч. утра произошла стычка с солдатами; была вывернута телега, бочки и еще какие-то предметы – это назвали баррикады. По ней дали залп уланы. Уже утром прибежал раненый студент на нашу квартиру, которого сейчас же перевязали и уложили в постель. Все одиночками мы стали расходиться. Я одела под пальто белый халат, вышла на улицу и направилась к Дворцовому мосту. На гору шла, не на демонстрацию.

На Васильевском острове демонстранты снимали телеграфные провода, а затем отступили и засели в строящемся доме.

Через мост не пропускали: несколькими лентами стояли полицейские с приставами у Дворцового моста.

Я услыхала легкий стук, будто выстрелы, но ветер дул с моей стороны и относил в другую сторону.

Что это, не 14-е ли декабря?! Нет, какой-то мелкий стук, кто его знает!

На всей набережной стояли кучками рабочие, торопясь пробирались к Биржевому мосту одиночки. Было холодно, я бежала, запыхавшись. На улицах совершенно было пусто, но, подойдя к Синоду, я увидела массу людей, сбитую в кучу и в беспорядке сбитых извозчиков.

Ночью в 10 часов, сев на извозчика, я поехала по Невскому к себе мимо Зимнего дворца.

Была, как в рассказе, дивная ночь, светло, будто утром. На площади горели костры, лагерь разбили и ружья избушкой сложили. Офицеры в белых перчатках хлопали сапогами без галош. На панели алела кровь. Пахло кислыми щами…

Дома все меня ждали; надо было еще узнать, сколько раненых и трупов, сколько убитых; ходили в больницы Васильевского острова, но там крепко спали и нам у мертвецкой никто не открыл. Уже знали, что в Колпино был расстрел, что пачками в рабочих палили и что священник Гапон – герой вчерашнего дня.

Днем было собрание в Публичной библиотеке под председательством Горького, а ночью в Вольном Экономическом Обществе председательствовал Гапон без рясы, но мы еще не знали его программы.

Через день, два или три на улице, торопясь, песню повторяли:

 
На девятой версте от столицы
Невысокий насыпан курган,
Его любят зловещие птицы
И целует болотный туман.
В январе эти птицы видали…
Что видали? – Что кровь выступала
На братской могиле.
 

Эти стихи принадлежали Петру Эдиэту, написанные им под впечатлением расстрела в Колпине.

9 января сделало свое дело – революция вошла в пробитые ей двери. 04.02.1905 – убийство Сергея Александровича Каляева40; помимо этого дела давало колоссальный успех с.-р. – везде, фабрики, заводы, мастерские и учебные заведения засыпались листовками и литературой. У нас, студентов, все время уходило на печатание революционных открыток – жертв расстрела, могилы их и фотографии Гапона. У меня должны были с.-р. начать печатать прокламации, я связалась с с.-р. через знакомого путейца-инженера, который гримировался под пижона, бывая в салоне профессора. Он направил ко мне девиц – бестужевок. Я закупила бумагу и ждала их.

В тот день, как нарочно, мои с.-д. заметили слежку; хозяйка квартиры предупредила, что у дворника спрашивали, кто ходит в квартиру.

Утром я отослала моего прежнего знакомого с.-р. с предупреждением, чтобы не ходил. Предупредить курсисток у меня не было возможности. Они пришли в 6 часов вечера, отпечатали прокламации, которые назывались «Манифест», на них был штемпель «Союза рабочих» с.-р., я не знала, что существует «Союз рабочих» с.-р. – узнала после (текст Манифеста есть в № 62 «Р. Р.»). Не желая курсисток тревожить, я развила максимум энергии и помогла окончить скорей работу. Прокламации были унесены, валик и краски я отдала на моей лестнице знакомым курсисткам, мимеограф положила под кровать и заснула счастливым сном.

В 2 часа ночи раздались звонки и вошло много людей, обыск длился до 4 часов и только в последнюю минутку, когда я думала, что беда миновала, пристав постучался… и в комнату ворвались две женщины – от фонаря с противоположного тротуара было слегка светло в комнате. Женщины бегали по комнате, махали руками, как крыльями, обе простоволосые, со спускающимся большим платком, они шарили везде, трогали меня цепкими руками и длинными когтями, которая-то оцарапала мне нечаянно руку.

Оделась, внесли свет.

Нашли зеркало в краске и проект программы, он жил со мной так давно – «Подпольную Россию», и, наконец, выволокли мимеограф и сразу успокоились.

Наступил день. Нелегальный Витя, будто бы рабочий (у него рабочий паспорт), ушел с хозяином на работу. Нина не ночевала. Был один Павел Зейферт.

Писали протокол.

В соседней комнате ходил Павел… Он не знал, что у меня такой улов богатый, и в самый последний момент, когда хозяйка свертывала мне любовно подушку и одеяло, крикнул из-за стены: «Лиза, что с вами?» Его вписали в ордер об аресте. Он взял свою подушку и лошадиную попону под мышки, вместо одеяла, взял меня под руку и гордо спустился с лестницы, где ждали пролетки, дворники и жильцы.

Пристав ехал со мной в Предварилку. Павла отправляли в Кресты. Он попрощался со мной, как навсегда, грузно уселся в сани извозчика. Больше мы не встречались. По выходе на волю я получила от него письмо, он ничего не жалел и не раскаивался, что попал в Кресты.

В то время как пристав застегивал фартук саней и что-то учил околодочного, мне Ванька, извозчик старый совсем, прошептал с интересом: «Сегодня ночью в гостинице “Бристоль” бомба взорвалась, вашего убило», – и быстро двинул вожжами.

Это было 26 февраля 1905 года. Гибель Покотилова с бомбой в гостинице Бристоль… В № 61 «Р. Р.» сообщается об этом.