Текст книги "Судьба ведет(СИ)"

Автор книги: Елизавета Назарова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

– Здравствуй, Катенька, – прервала Катю мать. – Ты же знаешь, я сотовые не люблю: меня всегда раздражают прилюдные громкие разговоры по телефону в общественных местах, это не прилично, это не уважительно по отношению к окружающим. Меня и мой стационарный телефон устраивает.

– Ой, мам, ну, что ты какая отсталая...

– Спасибо, доченька, за поздравление...

– Мам, прости, не сердись, я не хотела, вырвалось...

– Следить надо за своей речью.

– Я буду, мам, буду. И совсем ты у меня не отсталая, а очень даже современная молодая женщина...

– Ладно, подлизываться. Говори быстрее, что ты хотела, мне на работу уже пора собираться.

– Мамочка. У тебя ведь отпуск скоро. Ты куда собираешься?

– Разве я не знаю, что к каждому моему отпуску вы готовите мне "сюрприз"? Куда на этот раз собрались?

– В круиз. По Средиземному морю. Мам, только на десять дней, а остальное время твое.

– Ладно, уж. Когда Никитку привезете?

– Мам, а может ты к нам? Мы тебе дорогу оплатим.

– К вам? – Маргарита на мгновение задумалась: "А почему бы и нет?"

Дело в том, что из своего родного города она уехала сразу после института по распределению. Вернуться не пришлось: вскоре мать умерла, и возвращаться было некуда – квартиру забрали. Через некоторое время вышла замуж и уехала уже сюда в Нижний к мужу. А по счастливой случайности Катин жених оказался из ее родного южного города. Но погостить у детей, чтоб побродить по улицам, навестить друзей юности, как-то не пришлось, дети чаще приезжали к ней, чем звали ее к себе. Оно и понятно, жили они на частной квартире, было не до гостей. Маргарита и была-то у них всего два раза: когда справляли свадьбу, и когда родился Никита. Но тогда ей было не до прогулок. А вот недавно они купили, наконец, квартиру, в которой Маргарита еще не успела побывать.

– Ну, да. Ты же еще не была у нас в квартире. Да и не удобно нам вести Никиту к тебе. Если бы мы из Москвы уезжали..., а так – это двойная дорога: теплоход из Новороссийска отходит. Да и не успели ли бы мы...

– Когда же вам отплавать?

– В воскресенье.

– Как? У меня отпуск только с понедельника. А, чтоб к вам в субботу приехать, мне сегодня выехать нужно. А билеты? Сейчас в южном направлении не уедешь. Ты бы еще в субботу позвонила, – возмутилась мать.

– Мамочка, путевки нам только позавчера попались, а билеты... у тебя же есть знакомства...

– Ох, Катька, Катька! Как тебя только муж терпит за твое легкомыслие? Все-то у тебя легко и просто...

– Ну, мам...

– Ладно. Давай адрес. Некогда мне уже.

– Да мы встретим тебя. Ты только позвони, когда билеты возьмешь, какой у тебя поезд, ладно? Ну, пока.

Тут в трубке зашуршало, и раздался звонкий детский голосок:

– Баба, пиизай! Пока.

– Пока, пока, сладкий мой.

На город уже опускался летний августовский вечер, горячий воздух колыхался в последних лучах заходящего солнца, когда к перрону вокзала подошел поезд дальнего следования. Пассажиры суетливо покидали душные жаркие вагоны, но город встречал их не менее душным и жарким воздухом. Сумки и чемоданы, тюки и баулы быстро складывались на земле, так как поезд опаздывал и стоял здесь всего пять минут, а новые пассажиры, которым предстояло ехать дальше, нетерпеливо топтались у дверей, мешая выходившим, и, как только со ступеней сходил последний пассажир, новая толпа с сумками и чемоданами устремлялась к дверям вагонов. А прибывшие, истекая потом, медленно тянулись со своим багажом к спасительной прохладе старого здания вокзала. И только один пассажир, обремененный лишь спортивной сумкой, шагал легко и быстро. Это был высокий не молодой уже человек, но с крепкой спортивной фигурой, которой позавидовал бы любой двадцатилетний. От быстрой ходьбы, его седые волосы, слегка развевались, не смотря, на совершенное безветрие. Мужчина, не задержавшись в спасительной прохладе вокзала, вышел с другой его стороны на привокзальную площадь и направился к трамвайной остановке. Здесь он остановился, не спеша заходить в стоявший трамвай, и задумался:

"Куда сначала? К ней домой? Если мне повезет, и она окажется по тому же адресу, возможно, мне уже не захочется мстить. Но мне необходимо хотя бы попытаться наказать этих мерзавцев, посмотреть в их полные ужаса глаза, ведь они уверены, что я ничего не знаю об их подлости, уверены, что я никогда не вернусь сюда. Надо нарушить их благополучное существование, хотя бы своим появлением".

Альгис, а это был он, уже немного поостыл в своей ненависти и, конечно, никого убивать не собирался. Но он понимал, что одно его появление перед его жестокими, но трусливыми, врагами внесет в их жизнь ужас разоблачения и последующей за этим расплаты. От этого удовольствия он отказываться не хотел. Потому, приняв решение, он шагнул на ступени трамвая.

До бывшего его дома он добрался, когда на город уже опускались сумерки. Особняк стоял все на том же месте, но выглядел после евроремонта гораздо лучше, чем двадцать пять лет назад. Его окружал забор, в виде резной чугунной ограды, с большими воротами для въезда транспорта на территорию двора и с будкой охраны, прилепившейся к воротам. Альгис подошел к будке и позвонил. В двери показался здоровенный, кажущийся квадратным из-за коротких ног, с бычьей шеей и бритой головой, парень лет двадцати пяти – двадцати восьми, в форменной одежде охранника, и уставился на посетителя. Альгис оценивающе посмотрел на охранника и решил, что, в случае необходимости, вырубить его сумеет.

– Че те, мужик? – разлепил свои толстые губы охранник.

Альгис не любил подобного к себе обращения и напрягся, но сдержался и миролюбиво сказал:

– Да тут раньше мои родственники жили, главный инженер Мажуга с дочерью.

– Ну-у, мужик, – протянул парень, расслабившись, – ты бы еще купца какого-нибудь спросил. Тут уж давно никто не живет, я уж и не помню когда, – и уже совсем доверительно добавил: – Я помню, тут сначала какой-то офис был, а лет пять назад гостиницу заводскую сделали. Но тут только элитные гости живут, из министерства там или еще откуда. А ты давно у нас не был, что ли?

– Давно. Двадцать пять лет.

– Сидел, что ли?

– Нет, – усмехнулся Альгис. – Воевал.

– А-а. В Чечне?

– Нет, дальше.

Охранник подозрительно посмотрел на Альгиса, переваривая заплывшими от безделья и жары мозгами: где ж еще воюют? – и, наконец, вспомнив, что воевали в Югославии, произнес: "Ага", и больше уже думать ему не хотелось.

– А может, ты слыхал, куда бывшие хозяева переселились? – спросил Альгис.

– Не. Не слыхал, – и вдруг спохватился, будто что-то вспомнил: – Так, ты бывшего главного инженера ищешь?

– Да, да...

– Дак помер он. Года три назад хоронили. Я не из этого района, я с Малаховки, – объяснил парень, – а то б можа, родители мои его знали, а так... больше ничем помочь не могу. Ты, отец, на завод сходи, можа, там больше знают, – уже совсем по-дружески закончил он.

– Спасибо, сынок. Извини, что побеспокоил.

– Да, ниче. Ты заходи, ежели не найдешь. Можа, я че узнаю...

– Хорошо. Спасибо. Спокойного тебе дежурства.

– Ага. Давай, – охранник махнул рукой и, нехотя, вернулся в духоту своей будки.

Пока Альгис беседовал с охранником, уже совсем стемнело, в небе зажглись яркие южные звезды, но луна еще не взошла. В воздухе от реки, протекавшей поблизости, потянуло свежим ветерком. На деревьях ожили листья и слегка зашелестели, зажужжали прятавшиеся от дневной жары комары, а на их охоту вылетели летучие мыши, стремительно рассекая плотный у земли воздух. Альгис быстро зашагал знакомыми улицами к дому, где раньше жила его Марго, отмечая про себя, что улицы в этом районе мало изменились, потому дорогу к ее дому он мог бы найти и с закрытыми глазами. Он шел и думал, что он ей скажет, если она живет все еще там, что ответит она. Ему представлялось, как она замрет в немом удивлении, всплеснет руками, а потом бросится к нему на шею, смеясь и плача. Ему очень этого хотелось, и он все убыстрял и убыстрял шаги, а, подойдя к старенькой пятиэтажке, уже бегом через две-три ступеньки, взлетел на четвертый этаж. У знакомой двери он остановился, переводя дыхание и успокаивая бешено колотившееся сердце. Простояв так с минуту, он, наконец, поднял руку и нажал звонок. Тотчас за дверью раздались бегущие маленькие шажки, и звонкий детский голосок прозвенел откуда-то у самого пола:

– Кто там? Баба, баба, кто там...

Через некоторое время послышались шаги уже взрослого человека, затихли у двери (по всей видимости, его рассматривали в глазок), а затем послышался звук открываемого замка. Сердце Альгиса замерло. В приоткрытую дверь, выглянула женщина лет сорока – сорока пяти, с короткой стрижкой рыжих волос, в очках, в летнем открытом сарафане, из-за ее ноги выглядывал трехлетний мальчик в одних трусиках с озорными любопытными глазенками.

– Вам кого? – спросила женщина, внимательно разглядывая Альгиса.

Его охватило смятение: ее цвет волос, возраст, рост, – но она ли? Он осторожно спросил:

– Здесь раньше жили Пономаревы... – и он замер, ожидая, что женщина распахнет дверь, и... все будет так, как ему мечталось.

– Нет. Здесь таких нет. Мы недавно купили эту квартиру, но не у Пономаревых, – и она попыталась закрыть дверь.

– Постойте, – в отчаянии Альгис остановил дверь рукой. – Вы не подскажите, кто в этом доме живет уже давно? Может, они что-то знают о Пономаревых?

– Не знаю. И не держите дверь, – женщина всем телом навалилась на нее, пытаясь закрыть, на ее лице появился испуг. – Я милицию вызову.

Альгис опустил руку, дверь моментально захлопнулась. Он стоял на площадке, потирал виски, стараясь сосредоточиться, что ж ему делать дальше.

В это время послышался скрежет открываемого замка двери напротив, в приоткрывшуюся щель высунулась голова сухонькой маленькой старушки с выцветшими глазами и старым дешевым гребнем в стриженных седых волосах.

– Вы Пономаревых спрашивали? – спросила она неожиданно высоким голосом.

– Да, – шагнул к старушке Альгис с такой стремительностью, что напугал ее, и она проворно юркнула в свою щелку и захлопнула дверь.

Альгис понял свою ошибку, тихо подошел к двери и спокойным голосом сказал:

– Извините, что я Вас напугал. Вы что-то знаете о Пономаревых?

Опять заскрипел замок, наверно, такой же старый, как и сама хозяйка, дверь тихонько приоткрылась, и показалась уже знакомая голова.

– Жили тут Пономаревы. Акурат в этой самой квартире. Только давно уж их нет.

– А где они?

– Так дочка, как институт закончила, так и уехала, куды послали. А мать ее через год и скончалась.

– От чего? – машинально спросил Альгис.

– Так от инфаркту, одной ноченькой, даже скорая не успела. Она ко мне поскреблась, тогда телефон только у меня был, попросила скорую вызвать, а сама, аж, черная вся. Скорая-то приехала быстро, но она все равно уже померла. Как в прихожей упала, так и померла.

– Она ведь еще молодая была? – какое-то черное предчувствие зашевелилось в душе Альгиса, и он решил вытянуть из старушки все, что она знает. – От чего же инфаркт случился?

– Да говорили, на работе какие-то неприятности были, вроде как ее главный инженер в воровстве обвинил, она ведь складами заведовала. Но потом все нашли, зря, значиться, обвинял. Да только поздно уж было – она померла.

У Альгиса сжались кулаки, но он сдержался и все таким же спокойным участливым голосом спросил:

– А дочка ее на похороны приезжала?

– Ритка-то? А как же. Да чуть не опоздала, она далеко гдей-то жила, прибежала с вокзала, когда уж мать выносили. Плакала, убивалась. Ритка, девка хорошая, серьезная, да только отобрали у нее квартиру эту. Говорили, по закону не положено, раз уехала. А вот Федор Палыч, в пятнадцатой у нас жил, тот говорил, можно было и оставить за ней квартиру-то, она, по этому, по определению...

– ...распределению, – поправил ее Альгис.

– Да-да, по распределению уехала, не по собственной воле. Говорил, можно было даже и работу ей на заводе дать по профессии ее. Но... – развела руками старушка, к этому времени уже совсем вышедшая на площадку, – правление так решило. Потом эту квартиру одной шалаве дали. Ох, и досталось нам с ней! Весь подъезд от нее страдал: пьянки-гулянки чуть не кажной день. И слово ей не скажи – любовницей самого главного инженера была. Так, вот, сынок. А ты кого из них ищешь-то, Ритку, небось?

– Ее, мать.

– А кто ей будешь?

– Был женихом...

– Вот как. Не знаю я, где она сейчас проживает, не знаю. Может подруги знают, подруг ее спроси.

– А были у нее в доме подруги?

– Была одна, Любка, из двадцать шестой, да только тоже уехала. Постой-ка, она, когда мать похоронила, вещички раздавать стала, ей их везти некуда было, в общежитии жила. Взяла только чемодан один: фотокарточки, книжки там, еще что-то по мелочи. Много нашим с дома раздала, кто что взял, а больше всего знакомой отдала. Щас вспомню... То ли Даша, то ли Дуня... Вот ведь вылетело...

– Дуся?

– Дуся, Дуся, точно.

– А Вы не знаете, где она жила? – осторожно спросил Альгис, боясь расплескать последнюю надежду.

– Почему жила? Все там и живет. Я ее часто коло магазина встречаю. Вот, кажись, вчерась и видела. У ней пенсия-то маленькая, так она в магазине уборщицей и подрабатывает. А живет... Адреса не скажу, не знаю, а как найти объясню. Тут рядом.

– Какая у Вас замечательная память! – не сдержал радости Альгис.

– Да какая уж память. Порой очки по пол дня ищу, куда задевала, но те времена еще помню, не забыла. Этими воспоминаниями и живу. Так объяснять тебе адрес-то?

– Да, конечно.

– Я ведь, откудова знаю. Сын мой, он акурат и помогал Ритке вещи к ней таскать, а потом как-то мне показал: письмо Ритке пришло, а она еще у ней, у Дуси, жила, ну, я и отнесла. Это вот, как из подъезда выйдешь, напротив, на той стороне улицы два дома, двухэтажные, стоят, ты меж ними пройди, упрешься в другой такой же дом, а вот за ним снова два, навроде, как вокруг одного четыре дома стоят. Так вот, как до тех дальних дойдешь, сворачивай в левый дом. Там домишки старые с одним подъездом, все грозятся сломать, дак надо людям квартиры давать, а квартир нынче не строют, так все и живут – дыры латают. Так вот, ты в подъезд войдешь и прямехонько в ее дверь и упрешься. Понял?

– Все понял. Как Вас зовут?

– Александра Семеновна, – недоуменно ответила старушка.

– Александра Семеновна, огромное Вам спасибо за Вашу душу отзывчивую, за Вашу память замечательную, за то, что времени своего на меня не пожалели. Спасибо!

– Так, пожалуста, я всегда рада чем-то помочь людям, ежели могу, – смущенно залепетала старушка, и на глаза ее навернулись слезы.

– Можно я Вас поцелую? – спросил Альгис.

Старушка захихикала и подставила Альгису свою морщинистую щеку. Альгис наклонился, приобнял ее и громко, но аккуратно, чмокнул.

– Еще раз спасибо Вам, Александра Семеновна, здоровья Вам крепкого и жить подольше, чтоб таким, как я, потерявшимся, помогать. До свидания, – и он побежал вниз.

– Беги, беги уж, – растроганно утирая слезы, проговорила ему в след Александра Семеновна. – Может, и сыщешь свою невесту.

А Альгис уже выскочил из подъезда и почти бегом устремился через дорогу на другую сторону улицы. Возле дороги его попыталась остановить компания подгулявших подростков.

– Мужик, дай закурить.

Но Альгис, не останавливаясь, одним жестом раздвинул толпу хулиганов и, не сбавляя шага, прошел дальше, бросив через плечо:

– Курить вредно.

Вслед ему раздался свист и матерная брань. В другой раз он бы остановился и поучил их литературному русскому языку, но сейчас ему было не до них. Его никто не преследовал, и вскоре он уже стоял перед старенькой обшарпанной дверью без звонка. Он постучал. За дверью не было слышно ни звука. Он постучал еще раз. И сразу услышал еще крепкий низковатый голос Дуси:

– Кто там?

– Дуся, – только успел произнести Альгис, как хозяйка его перебила.

– Что вы все ходите? Нету у меня ничего, нету, не гоню я давно! А они все ходят и ходят, алкаши проклятые. Не открою, уходи!

– Дуся, это я – Альгис!

– Кто?

– Альгис. Помнишь меня?

За дверью послышался глухой вскрик: "Ох!" – и что-то навалилось на дверь.

– Дуся, Дуся, что с тобой? – забеспокоился Альгис, испугавшись, что она упала в обморок. Но уже послышался звук открываемых замков и бормотание хозяйки. Дверь открылась, и на пороге, вытаращив глаза и прикрывая рот рукой, показалась невысокая полная, но крепкая, пожилая казачка, с редкой сединой в черных волосах, стянутых на затылке в тугой узел.

– Боженька милостивый, боженька милостивый, неужто живой, а говорили – тебя убили...

Но, увидев Альгиса, она раскинула руки и устремилась к нему.

– Альгис! Мальчик мой! Живой!

Он обнял ее.

– Живой, живой. Кто же это меня похоронил?

Дуся продолжая причитать и обнимать Альгиса, повела его к себе в квартиру. Усадив его в комнате на диване, она села рядом и, поглаживая по колену, стала разглядывать.

– Живой, здоровый, а красивый-то какой! Где ж ты пропадал столько времени? Как нашел-то меня? Голодный, небось? Щас я тебя оладышками накормлю со сметанкой, как ты любил. Как знала – напекла!

И она захлопотала у стола: убрала какие-то газеты, встряхнула скатерть и заторопилась на кухню.

– Дусь, да я на кухне могу! – крикнул ей вдогонку Альгис, но она уже бежала назад с миской пышных маслянистых оладий в одной руке и вазочкой со сметаной в другой.

– Чего на кухне. Сроду вы на кухне не едали, да и тесно у меня там, не повернуться. А ты садись к столу-то. Ой, тебе же руки надо помыть с дороги. Ну, пойдем на кухню.

На кухне Дуся, пока Альгис умывался, стояла сбоку с полотенцем на плече и поглаживала его по спине, как будто в очередной раз убеждаясь, что он не привидение, а реальный, живой. Усадив Альгиса за стол, она достала из старенького серванта графинчик с темно-красной жидкостью и две стопки и поставила на стол.

– Выпьешь со мной за встречу?

– Выпью. А говорила, что уже не гонишь?

Дуся усмехнулась, ничуть не смутившись.

– Самогон не гоню. Когда пенсии не хватало, гнала, продавала потихоньку. А вот уж третий год работаю... в магазине... уборщицей. Так гнать перестала. А это не самогон, это вино свойское. У нас у заведующей свой дом и свой виноград. Они его не знали, куда девать. Вот я и подсказала, как вино ставить. А им некогда, да и пачкаться не хочется. Так она мне осенью виноград привезет и сахару, сколько надо, я и ставлю. А потом она готовенькое забирает, ну и мне оставляет, не скупится. Попробуй-ка, у меня вино хорошее: пьется, как сок, а голову веселит, – приговаривала Дуся, подливая Альгису вино.

А он кушал оладьи, каких не едал двадцать пять лет, пил вино и молчал.

"Начинать сразу с расспросов о Марго, Дуся обидится, скажет, только за тем и пришел, и будет права. Надо как-то исподволь подвести ее к разговору о Марго", – думал он.

А Дуся, выпив с ним пару стопочек вина, раскраснелась, прослезилась.

– Вот ведь. Как пропал тогда, и ни слуху, ни духу. Ушел, даже вещи свои не забрал. Где же ты был-то?

– Да так, везде помаленьку...

– Ну, чего ты жмешься, мне-то все можно сказать, ты же знаешь: я – могила.

Альгис рассмеялся.

– Нет, Дусь, ты – не могила, ты – мавзолей. Вон, как сохранилась!

Дуся поддержала его своим раскатистым заразительным смехом, каким могут смеяться лишь деревенские уроженки, вскормленные теплым парным молоком и чистым деревенским воздухом.

– Ох! Уморил! Мавзолей!..

Но, когда она успокоилась, то с грустью посмотрела на Альгиса и со вздохом сказала:

– Значит, потеряла веру Дуся. А раньше все мне доверял, – и обидчиво поджала губы.

– Да нет, Дусь. Я ничего от тебя не скрываю. Просто не все вспоминать хочется.

– А ты расскажи, что хочется. Семья-то у тебя есть?

– Нет.

– Что так бобылем и живешь? – ахнула Дуся.

– Ну почему же, была жена, да разошлись наши пути-дороги.

– А детки?

– Своих нет. Но мне ее дети, как родные.

– Далеко они?

– Кто?

– Ну, детки эти. Да что я все из тебя вытягиваю! И о них вспоминать неохота?

Альгис усмехнулся.

– Это уже не детки, а два здоровых лба, по семнадцать лет им, школу в этом году закончили, поступили в институт.

– Они что – близнецы?

– Да, близнецы. Хорошие, умные ребята. Жили с матерью в Твери, а в институт поступили у меня в Питере. Пока в общежитии будут жить, меня не хотят стеснять, а там посмотрим.

– Куда посмотрим?

– Может, квартирку им куплю.

– Ба! Да ты никак богатый?!

– По чьим меркам судить: для кого богатый, а для кого и нищий.

– Ну, нищие квартиры не покупают...

– Есть такие нищие, что и квартиры, и машины, и дачи покупают.

– Слыхала, слыхала, по телевизору показывали... Ну, ладно... – Дуся, как-то замялась. – Ты мне вот что скажи. Я тут лет десять назад Светку встретила, – Альгис напрягся, – как раз перед ее отъездом...

– Куда?

– Да она замуж за еврея вышла и в Израиль уехала.

"Эх, все от меня сбежали: один – в могилу, другая – в Израиль..." – крякнул с сожалением Альгис.

Дуся это заметила.

– Ты что? Встретиться с ней хотел?

– Да уж, хотел... должок один вернуть...

Дуся подозрительно на него посмотрела, но расспрашивать не стала.

– Я вот к чему веду, – продолжила она. – Светка мне сказала, что тебя еще в восемьдесят первом в Афганистане убили. Откуда она такое могла взять?

– Был я там, но, как видишь, живой.

– Так тебя, что тогда, ранили? или в плен попал?

– В восемьдесят первом на мне еще не было ни одной царапины, все пули мимо меня летели, и в плен я не попадал, сам в плен брал.

– С чего же она взяла?

– Да видно, похоронить спешила...

Дуся опять подозрительно на него посмотрела, но опять промолчала.

– А что, письма оттуда, из Афганистана, писать нельзя было?

– Почему?

– Это я спрашиваю: почему? – строго посмотрела она на Альгиса. – Ладно, мне, чужой тетке, не писал, но девку-то свою чего мучил? Коль разлюбил, так и написал бы ей. Ты раньше парень честный был, что – война тебя испортила?

Сердце Альгиса замерло, он даже глаза закрыл, как закружилась у него голова.

– Это ты о ком?

– А ты уж и не помнишь? – спросила Дуся, заглядывая ему в глаза, и вдруг споткнулась на полуслове, увидев в них черную тоску.

– Сыночка, Альгис, что тогда случилось? Расскажи, не держи в себе, – и она подлила ему в стопку вина.

Он молча выпил, одним махом, как водку. Зажал руками голову и, не глядя на Дусю, начал свое повествование с самого начала: с похорон матери, рассказал о первом прощальном письме Марго (тут Дуся его перебила вопросом: "Так чего же ты мне его не отдал?" – "Не было тебя тогда дома, а я ждать не мог – спешил"), рассказал о других письмах, о письме Светки, о своей клятве – не возвращаться в город и забыть Марго.

– И ты поверил? Этой лицемерке, змее подколодной поверил? Какой же ты наивный дурак! – и она легонько шлепнула его по лбу.

– Дурак, Дуся, дурак! Я ведь только недавно, совсем на днях, понял, как меня провели...

Он собрался налить себе еще вина, но графинчик оказался пустой. Дуся спохватилась:

– Я сейчас. Еще налью.

Через минуту она уже торопилась с полным графином, вытирая его полотенцем, быстренько налила ему полную стопку и себе глоточек, выпила.

– А теперь меня послушай, – заговорила она, поглаживая Альгиса по голове, как малого ребенка. – Да. Тебя провели. И письма перехватывали, и мерзость эту сочинили, а еще Маргаритину мать в могилу свели и ее саму из города выжили.

– Знаю.

– Откуда?

– Старушка одна рассказала, которая мне тебя помогла найти.

– Что за старушка? Да, ладно. Я к чему говорю. Не знаю, как Светке живется на святой-то земле с ее черной душонкой, думаю, бог и ее накажет. А отчима он уже наказал и за мать твою, и за тебя, и за Маргариту, и за мать ее, и за всех, кого он в жизни обижал. Я тебе скажу, как он умирал. Плохо умирал. В больнице, без родных и близких (Светка к тому времени уже укатила), в страшных муках. Сначала ему морфий кололи, но потом и он не помогал. Целый год он так мучался, на его месте другой бы давно не выдержал, а он все жил. Пролежни у него по всему телу были да такие, что страшно было смотреть: живое мясо, постепенно гниющее. Чего у него было, не знаю, но только гнил он заживо, а не умирал. К нему уж и священника приводили, а он зенками засверкал и зашипел, говорить уже не мог, а все в сознании был. Это мне санитарка знакомая рассказывала. Постоянно за ним ухаживать никто не соглашался – не выдерживали, дежурили по очереди. Однажды, когда Анна дежурила, знакомая моя, я к нему прошла, своими глазами все увидела. Он на меня вытаращился, вижу, что узнал. Я ему и говорю: "Это тебе наказанье за Антонину, за Альгиса, за Веру, мать Маргариты!" А он сначала зашипел, захрипел, а потом слеза из глаза выкатилась. А я говорю: "Покайся, попроси у них прощения, иначе после этого ада в тот попадешь непременно". И ушла. Он что-то мычал мне в след, но я не обернулась. Вскоре он умер. Хоронить его было некому, любовницам он не нужен был, им только деньги его были нужны, которые он наворовал, потому похороны организовало новое начальство заводское. Хоронили его в закрытом гробу, на похороны, кроме любопытных, никто не пришел. Так что, наказал его бог и за тебя, и за мать твою, и за всех остальных. Давай помянем всех хороших людей, а его поминать не будем: он не раскаялся, он в аду.

Они выпили и сидели молча, будто соблюдая минуту молчания по умершим и погибшим.

– Дуся, – нарушил молчание Альгис, – а ты ничего о Марго не знаешь?

– Знаю только, что живет она в Горьком, фамилия у нее по бывшему мужу Никольская. Последний раз я ее видела два года назад, когда у нее внук родился. Дочка-то ее здесь живет, замужем, вот она сюда и приезжала. Сначала, как мать ее умерла, она мне писала, потом все реже и реже, а уж когда квартиру получила, и вовсе перестала. Где дочка ее тут живет, тоже не знаю, не была, Маргарита ко мне сама приходила. Ну что тебе сказать? Все такая же рыжая, все такая же красивая! Два года назад выглядела, как тридцатилетняя, не больше, с дочкой их за сестер принимают. А вот с мужиками ей не повезло: один сбежал, – и она многозначительно посмотрела на Альгиса, – а другого сама выгнала. Может, за два года и нашла кого, не знаю, – закончила она с затаенной усмешкой в глазах.

Но Альгис нисколько не обиделся на нее за ее откровенные "подколы", он обнял свою "старую подругу" и сказал:

– Дуся, ты меня к жизни вернула, ты такой бальзам мне на душу пролила!.. Дай, я тебя расцелую...

Но прежде, чем Альгис ее поцеловал, Дуся сказала:

– Я ей Светкины слова не передавала, не хотела женщину лишать надежды, что ты когда-нибудь вернешься. Как чуяла!..

Спал Альгис на стареньком Дусином диванчике. Впервые за последнее время спал крепко и спокойно. А, засыпая, решил, что завтра же отправится в обратный путь на север, теперь уже в Нижний Новгород.

Наутро, когда Альгис проснулся, Дуся уже успела сходить убраться в своем магазинчике и приготовила ему завтрак.

– Ну, сынок, выспался? – спросила она его, присаживаясь на край дивана. – Ночью смотрю, короток тебе диванчик, ноги свесились, я тебе табуреточку подставила с подушкой. – Она секунду помолчала. – Я тут, пока ты спал, подумала. Маргаритин-то зять местный, я у них на свадьбе была. Он, вроде тебя, сирота, в интернате учился, потом техникум закончил. У него руки золотые, любую машину мог разобрать и назад собрать. Так после техникума работал в автомастерской, теперь там целый центр, это на Западном. Он там не хозяин, но самый главный по ремонтной части. Вот я и подумала, съездил бы ты туда, в центр этот, разузнал у него Маргаритин адресок, а то Горький – город большой, где ты там ее сыщешь. Ты, небось, и отчество ее не знаешь?

– Не знаю.

– Вот я и говорю. Правда фамилию зятя я тоже не знаю, но зовут его Дима, его там каждый знает. Он Катюшку лет на десять старше, а ей... – она задумалась, что-то подсчитывая в уме, – ей то ли двадцать один, то ли двадцать два. Вот и прикинь. Уж, наверно, легче здесь Диму найти, лет за тридцать, чем Маргариту в том огромном городе. Как ты думаешь?

– Очень дельная мысль, Дуся. Я так и сделаю.

– А хочешь, я с тобой поеду, я его узнаю.

– Не нужно, справлюсь, а если что, привезу к тебе на опознание.

– Ну, ты прямо, как заправский милиционер говоришь. Ты не в органах? Нет?

– Нет, Дусь. Я по своей специальности работаю. У меня в Питере фирма своя, небольшая, но популярностью пользуется, не бедствую.

– А что же твоя фирма делает? Продает чего?

– Нет. Только свои знания и таланты. У меня еще двое толковых ребят есть, мы устанавливаем высокотехнологическое компьютерное оборудование, в основном, производственное. Тебе это о чем-то говорит?

– Да про компьютеры нынче все вокруг знают, у нас в магазине они тоже есть, видела.

– Ну вот, значит, имеешь представление о моей работе.

– Господи! – вдруг всплеснула руками Дуся, – заболталась с тобой, а запеканка-то совсем остыла! Давай умывайся да за стол садись, я несу.

Но Альгис поймал ее за руку и снова усадил к себе на диван.

– Еще минута ничего не изменит, а мне поговорить с тобой надо.

– Так может, за столом?

– Нет. Всего два слова. Не тяжело тебе в магазине работать?

– Да ты что, я привычная. Мне без работы труднее. Да и на людях. Я ведь не люблю, как некоторые, на скамейке сидеть, сплетничать, а о том, о сем поговорить с людьми охота. Нет. Мне не в тягость. А что?

– Ты говорила, что пенсия у тебя маленькая, потому и подрабатываешь.

– И это тоже. Нынче деньги никакие не лишние. А чего ты хотел-то?

– Да хотел пенсию тебе прибавить.

– Денег что ли дать?

– И дать, и присылать потом.

Дуся помолчала, опустив взгляд на руки, которые лежали у нее на коленях. Альгис ее не торопил. Наконец, она достала носовой платок из кармана халата, вытерла намокшие глаза и нос, посмотрела с улыбкой на Альгиса и сказала треснувшим голосом:

– Спасибо, сынок. На жизнь-то мне хватает. А вот ремонтик сделать бы надо, сам видишь, – повела она рукой вокруг себя. – От ремонта бы я не отказалась.

– Ремонт обязательно сделаем. Найду Марго и сам приеду все сделаю, а пока давай договоримся: я тебе мой адрес дам и телефон, все, что нужно, пиши, звони, все сделаю.

Он взял свою сумку, вытащил из нее пачку тысячерублевых купюр, отсчитал десять, положил на стол.

– Это пока, хочешь, сама что-то к ремонту покупай, а потом приеду еще добавлю. А теперь, – он потер руки, – неси запеканку. Как раньше? С луком и помидорами?

– Как раньше, как раньше, как ты любил, – подхватилась Дуся, прибрала деньги в карман и заторопилась в кухню.

После завтрака Альгис собрался в автоцентр. Дуся уже у самой двери тронула его за руку.

– Ты бы зашел к матери-то на могилку. Как раз по дороге тебе будет: сейчас отсюда на Западный седьмой трамвай ходит, вокурат мимо кладбища.

– Зайду. Обязательно. Я сам собирался.

– Помнишь ли где?

– Найду.

– Как в ворота зайдешь, по правой стороне, во втором ряду, ближе к забору. Ты не думай, я каждый год наведываюсь и весной, и осенью, прибираю. Ну, иди с богом!