Текст книги "Судьба ведет(СИ)"

Автор книги: Елизавета Назарова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Вот так. А через день приехали его родственники, и его мама в ту же ночь попала в больницу. У нее оказался рак головного мозга. Она скрывала свои боли от всех, подозревая что у нее, но все же надеялась еще пожить. Она дотянула до последнего гос.экзамена Альгиса и на следующий день умерла.

Все это время мы редко виделись с Альгисом, в основном, в институте, теперь он все свободное время проводил в больнице у матери, там и к экзаменам готовился. За эти два месяца он похудел, осунулся, его светлые волосы казались седыми, глаза потухли. Мне было жалко его мать, но больше я жалела его, но он не нуждался в жалости. Я совсем растерялась, я не знала, как себя с ним вести. А он все больше отдалялся от меня, а когда началась сессия, я и вовсе перестала его видеть. Сначала я бегала к нему в больницу, ждала возле его аудитории, но однажды, буквально перед сессией, он сам нашел меня, отвел в сторону, посмотрел на меня полными тоски глазами, обнял и сказал: "Прости, Марго. Я очень люблю тебя, но сейчас не могу встречаться с тобой. Мне нужно время. Сколько? Я не знаю. Но потерпи. Я сам к тебе приду". И я дала ему время... очень много..., двадцать пять лет прошло с тех пор, но он так и не пришел. И все же я ни в чем его не винила и не виню...

Позднее я видела его только однажды – на похоронах. Он стоял возле гроба матери, уставившись в какую-то точку в пространстве невидящим пустым взглядом. Его всегда лучистые голубые глаза были совершенно безлики и серы, а воспаленные красные веки мгновенно сжигали любую слезинку, стоило ей заблестеть в уголках глаз. У него так и не скатилось ни одной слезы, и он не произнес ни слова за все время похорон. Я не решилась подойти к нему, наблюдая за ним со стороны. Хоть и рвалось сердце, но слезы у меня катились ручьем, и мне было легче. Наверно, нужно было подойти к нему, хотя бы после похорон, обнять, пожалеть, может, он бы оттаял, расплакался, и ему тоже стало бы легче. А может, и нет...

Позже Дуся, их домработница, рассказала мне, что после похорон Альгис очень сильно поругался с отчимом, обвиняя его в смерти матери. Она рассказала, как отчим бил мать, методически, садистски, порой без какой-либо причины, а когда Альгис вступался за нее, то тоже получал сполна. Это продолжалось до тех пор, пока Альгис не подрос, и однажды, будучи еще четырнадцатилетним подростком, дал отпор садисту, схватив того за руку и вывернув ее за спину. Отчим понял, что "крысенеш", как он называл пасынка, подрос и теперь может представлять для него угрозу. Как всякий деспот и самодур, он был трусоват и с тех пор перестал дома дебоширить. Но многочисленные гематомы на голове матери не прошли бесследно. На следующий день после этого скандала Альгис исчез. Дуся тоже вскоре ушла из их дома...

Нет. Все-таки обидно, что он не зашел ко мне попрощаться, хотя бы слово сказал. А я ждала его, ждала его писем. Через два года, когда я получала диплом, у меня даже была навязчивая мысль, что он появится. Но он не появился ни через день, ни через неделю, ни через месяц, ни через два. И я уехала...

Да. Это он. Альгис, Альгис, где ты, мой верный рыцарь Ла Моль?! Почему ты оставил свою королеву? Что случилось с тобой?.. Да, определенно, это он...

Но постой, я решила вспомнить всех... А кого вспоминать?

Мужа? Уж у кого, у кого, а у него было достаточно и времени, и возможностей, чтоб сделать меня счастливой, но это не входило в его планы. Я вообще сомневаюсь, были ли в его планах я и дочь, потому что, добившись меня, женившись, он занимался только собой. Нет. И вспоминать его не хочу. Не то, что упустила, а рада, что избавилась.

Женьку? А зачем? Я же пусть позднее, но поняла, что старалась увидеть в нем Альгиса, но он не Альгис, он другой. Да, мне казалось, что я его люблю. Но его ли я любила? Он ведь потому и ушел, что понял: я пыталась переделать его под кого-то другого. Меня подкупило в нем то, что он тоже увидел во мне королеву Марго, и я тоже стала звать его Ла Молем. Но он не рыцарь, потому что рыцарь – это свойство души, образ жизни, а не временная роль, маска. Да, он умело играл свою роль, но невозможно прожить всю жизнь под чужой маской, даже если она в какой-то степени на тебя похожа. Он правильно сделал, что ушел. Теперь он такой, какой есть на самом деле. Возможно, что иногда он и играет перед своей женой роль рыцаря, но только иногда. И когда я его встретила таким, во мне ничего не шевельнулось...

А остальные?.. Нет, нет и нет. Это только прохожие в моей жизни, не смотря на то, что на каждого я тратила свои душевные силы. В какой-то период я решила быть, как все, захотелось быть «бабой при мужике». Но от себя не уйдешь. А, обманываясь сама, я и их обманывала: давала надежду, что буду обычной «бабой»... Не получилось... Потому я даже не виню их за жестокость, лицемерие, предательство.

Из всех своих жизненных невзгод, неудачных влюбленностей, я сделала один очень ценный вывод: не надо бежать от себя, не надо подстраиваться под других, даже если это сулит временную выгоду и благополучие, натура вылезет, тем более что это не порочная натура, а просто мечтательная душа, стремящаяся к своему счастью без лжи и притворства. Да, я поняла это давно: я не из тех женщин, которые довольствуются синицей в руках, мне нужен один-единственный, который создан только для меня, а я для него. Почему-то в нашем обществе стыдно говорить об идеалах: практичность, практичность и только практичность... Но куда же деть душу? Материальность – это для тела, которому, конечно, хочется комфорта, но комфорт нужен и душе. А душа хочет любить и хочет быть любима! Я согласна с кем-то из великих, что жизнью движет только любовь, не будет любви – закончится жизнь. А так мало на свете тех, кто умеет любить, только благодаря им планета еще существует. И я верю, что души вечны, что они снова и снова возрождаются, эти великие труженики любви, иначе мы бы все вымерли. А еще мне кажется, что есть души – пожиратели любви, и их становится все больше и больше...

Вот и додумалась до вечных вопросов человечества: борьбе Добра со Злом, Любви с Ненавистью, Света с Тьмой. Неужели, и мою родную душу, душу Альгиса уже съела чья-то черная душенка? Встретимся ли мы когда-нибудь? Хотя бы в следующем воплощении...

ОН

Вот уже которую ночь не могу уснуть. Луна что ли на меня так действует? Вроде раньше не замечал. Днем все нормально, а как приходит ночь, будто волна на меня накатывает: сердце ноет, воздуха не хватает, в голову мысли какие-то путанные лезут, воспоминания. Вчера всю ночь Афган донимал, совесть мучила за тех мальчишек-салажат, что не уберег под Мукуром. Нельзя было их одних оставлять, обвел их Хафиз вокруг пальца... Много моих ребят там полегло, многие сгинули уже дома, когда началась эта «мясорубка» под названием «перестройка», а потом «переход к капитализму», но те мальчики до сих пор в глазах стоят, они даже испугаться не успели, а у Пашки так и осталось выражение удивления на лице...

Для чего я добровольно в Афган подался? Отчаяние меня тогда терзало, что мать не уберег, душила ненависть к тому зверю, хотелось драться, убивать. А где это возможно? Только на войне. Но вот, когда увидел, что это за война,... не пожалел о своем решении, нет, но поставил перед собой задачу: главное – жизни моих ребят из взвода сохранить, чтоб их матери не страдали. Очень старался. Они меня не иначе, как "батей" звали. Это в мои-то двадцать пять – двадцать восемь лет! Правда, они считали меня старше, за глаза Седым называли... Странный мне цвет волос достался от отца? Действительно – седой. Седой с самого детства, седой по жизни, чтоб никто не заметил, как горит моя душа, как мечется и рыдает, как настоящая седина укрывает голову...

Да, видно и сегодня вечер военных воспоминаний... Надо выпить – помянуть... Если так дело пойдет: вчера помянул, сегодня помянул, – так и спится не долго... Эх! Раз уж все равно не спать, приятное что-нибудь вспомнить надо. А что для мужика приятное? Как бабы его любили...

Итак. Как же меня бабы любили? Вот, блин, а ведь и правда любили. За что? Не пойму. Ну, ростом бог не обидел, здоровьем тоже. А талантом? Не знаю, как на счет других талантов, но одним не обидел. Ни одна женщина не жаловалась на мой «талант». Да какой тут, к черту, талант?! Чувствовать женщину надо, угадывать ее желания, и вот тогда она сама тебе на шею бросится, ну, и в постель тоже. А еще женщину уважать надо, они же, как кошки: во-первых – чуют, кто их любит; во-вторых – кто их понимает; в-третьих – кто уважает их независимость; а в-четвертых – гладить их надо только по щерстке и никогда против. Вот тогда они и на колени к тебе сами запрыгнут, и мурлыкать будут, и играть с тобой будут в какие хочешь игры.

Помню, еще в десятом классе, была у нас в параллельном такая кошечка. Не кошка – пантера! Красивая, зараза, глаз не оторвать! Роскошные черные волосы, черные глазищи, ресницы, как опахала, губки – «алы-сахарны», фигурка отменная, грудки упругие, ножки точеные... Не девка – Кармен! Не один «кот» за ней ходил, облизывался – никого не подпускала. А я выяснил: чем она увлекается – бальными танцами, какие книги любит – Дюма, Жорж Санд, Мопассан, какие спектакли любит, какие фильмы. На школьном вечере пригласил ее на тур вальса, единственный бальный танец, который умел танцевать, попутно восхитился последним спектаклем «Современника», показанным по телевизору, высмеял очередную кинопремьеру какого-то слабенького фильма, поинтересовался, нет ли у нее «Асканио» Александра Дюма, – словом, «погладил по шерстке», а в довершение, провожая домой, выдал ей все свои познания в астрономии. В тот же вечер она упоенно целовалась со мной, а через месяц, отправив родителей вкалывать на дачу, пригласила меня к себе.

...Главное, взяв темп, не сбавлять его. А то некоторые мужики пока женщину добиваются, скачут, как жеребцы, а, добившись, превращаются в ленивых, упрямых ослов. И еще, с некоторых пор, я придерживаюсь правила: в спортивных интересах женщин не соблазнять, только, когда она действительно тебя интересует, иначе или приобретешь славу Дон Жуана, а когда захочешь серьезных отношений, тебя могут не воспринять всерьез, или можно самому попасть в такой капкан!..

Кармен, конечно, хороша была, что и говорить, но атаковал я ее вовсе не из любви, хотелось доказать и себе, и другим только– только сформировавшуюся тогда "кошачью" теорию, ну и перед пацанами выпендриться. Дурак был, молодой еще, так девку в себя влюбил, что чуть в хомут не угодил. Еле отвертелся от женитьбы, уговорил ее, что после школы мне в армию идти, а у нее, не дай бог, ребенок будет (хотя я старался, как мог, чтоб она не залетела), а я хочу своего ребенка сам воспитывать с пеленок. Блин, как она млела от этих слов. Конечно, до армии, она от меня не отступалась и до того мне осточертела, что я зарекся – девственниц больше не соблазнять. Но пока я был в армии, бог смилостивился надо мной и выдал ее замуж. А когда она написала мне об этом и просила прощения, что полюбила другого, я от радости скакал по части, как козел, за что заработал у прапора наряд вне очереди.

Мне бы после этого чуток остепениться, но я, «обретя свободу», тут же завел «шашни» с немочкой Мартой из деревеньки, расположенной рядом с нашей частью. Ведь знал, что нам ни в коем случае нельзя заводить знакомства с немцами. Так нет. Захотелось попробовать «блюдо местной кухни». Благо в школе по-немецкому у меня была пятерка, и я знал не только «гутен морген» и «хенде хох», но немного больше. И свой немецкий я совершенствовал у Марты на сеновале, пока через месяц нас не застал ее старший брат. Эх, как он гнался за мной через всю деревню до самой части с огромным дрыном в руках! Я, конечно, мог бы его вырубить одним приемом, но одно дело «шашни» с девчонкой, а другое – драка с местными. За драку я пошел бы под трибунал, а за девчонку, благо она была совершеннолетняя и претензий ко мне не предъявляла, я пятнадцать суток просидел на «губе» и чуть не был отправлен в Россию. Но полковник у нас был – классный мужик, оставил меня в части с условием: ни увольнительных, ни отпусков до самого дембеля. А оставалось мне не долго – месяцев пять.

Но надо же было куда-то свободное время девать? Библиотеку нашу я еще за первый год перечитал. И я занялся эпистолярным жанром. Сначала писал письма для друзей их девушкам, то есть я сочинял, а они переписывали. А потом появился у нас один хмырь, раздававший адреса знакомых ему девчонок одиноким солдатикам, которым никто не писал. Ради забавы и я написал по одному адресочку, но написал совершенно незнакомой девчонке так, будто мы не просто были знакомы, а было между нами гораздо больше. «Произведение» свое прочитал друзьям, мы похохотали, и я его отправил. Ответа, конечно, не ждал. Но вдруг приходит письмо от этой девчушки, и что же? Она написала мне ответ в том же духе, поддержала мою игру. Мы письмо прочитали опять все вместе, опять похохотали, и я решил продолжить игру.

Откровенно говоря, она меня задела: я ожидал, что, прочитав мое письмо, девчонка покраснеет (а там было от чего краснеть) и выбросит его, в лучшем случае напишет мне гневный ответ, но то, что написала она, я никак не ожидал. Ее письмо было написано хорошим литературным языком, но полное любви, откровенных красивых "воспоминаний" "нашей близости" и немного похоти. Прямо Мопассан в юбке! Я снова написал ей, и снова получил подобный ответ. Мне захотелось поближе познакомиться с этой "писательницей".

Ответ на третье мое письмо слегка задержался, и я ждал его с нетерпением, мне уже не хотелось читать его друзьям, и я решил, что по дороге домой, заеду к этой девушке, мне было очень любопытно посмотреть на нее, увидеть ее реакцию на мой приезд. Но этот ответ меня разочаровал. Письмо было написано тем же почерком, но совсем не тем человеком. В нем говорилось, что пишет мне младшая сестра адресатки, что сестра выбросила мое первое письмо, а они с подругой нашли и решили ответить ради шутки. А так как теперь сестра уехала в другой город, и на ее имя писать не стоит, родители могут переслать мое письмо ей, а подруга тоже уехала домой, она решила написать всю правду и предложила переписываться с ней серьезно. Письмо было такое детское и такое скучное, что я сразу понял: сочиняла подруга, а не она, но та уехала. Первой мыслью было, написать и спросить адрес подруги, но не стал, зная ревнивую женскую натуру, понял, что адреса она не даст. Да и дембель приближался.

Так я и не познакомился с этой юной "романисткой", интересно, может, она писательницей стала?

После армии в институте «институточки» меня как-то не прельщали, да и опасаться я стал серьезных романов, а интрижки заводить тоже не хотелось. И увлекся я «физиономистикой». Встречая незнакомую девушку, сначала составлял о ней мнение, потом знакомился и проверял свои выводы, никого не обольщая, никого не обижая.

Так я познакомился с Ольгой. Мы встречались с ней два года. Любила ли она меня? Не знаю. Ее не очень интересовал мой внутренний мир, она осуществляла со мной свои эротические фантазии. А фантазерка она была еще та! Она легко возбуждалась, легко достигала оргазма, но трудиться мне с ней приходилось "в поте лица". Каких только ситуаций она не придумывала, каких только поз, нюансов! У нее была своя однокомнатная квартира, оставшаяся ей после смерти бабушки, так что мы могли заниматься ее "любимым" делом в любое время. Ох, и "напрактиковался" же я с ней, а уж "профессиональный уровень" вырос!.. Как мне ее "школа" пригодилась в жизни! Желаю каждому мужику в начале жизни такую Оленьку. Но скоро этот "голый секс" мне надоел, а она нашла себе нового "практиканта".

Какое-то время я наслаждался свободой и отдыхом, пока не увидел ее... Стоп... Табу... Сейчас мы прокрутим в голове пленочку вперед. Так... Так... Кто у нас следующий?

Галочка... Сестричка из госпиталя, где я полгода со своей седой головкой после контузии провалялся. Если бы не она, может, и не быть бы мне с тех пор мужиком. Как она умело все проделывала! А то, что не одного меня она, как мужика, к жизни вернула, так это ничего, ни один не был в претензии, а даже, наоборот, вернувшись домой к своим женам и невестам, такие благодарственные письма ей писали!

А однажды даже жена одного капитана приезжала и золотые серьги ей подарила. Помню этот переполох в госпитале, когда она приехала. А баба она была не простая, дочка большого военного чина из Генерального штаба. Сам капитан рассказывал, что женился он на ней молоденьким лейтенантом без разрешения тестя, а тот, мстительный старик оказался: с первых дней войны в Афгане определил туда зятя, все надеялся избавиться. Так вот, приехала она и сразу к главврачу. Где тут у вас такая – Галочка Мельникова? А пригласите-ко ее сюда в Ваш кабинет. Главврач Иосиф Моисеевич побелел и затрясся: все, в том числе и он, знали "физиотерапевтические процедуры" Галочки по подъему определенных конечностей пациентов, но смотрели на них "сквозь пальцы", не находя ничего страшного в ее лечении потенции некоторых больных. А эта гостья, не дожидаясь, когда он опомнится, уже решительно ухватила его под руку и потащила по коридору. Бедному старому еврею ничего не оставалось, как привести ее к Галочке в сестринскую, где, кроме нее, находились еще две медсестры. Капитанская жена оглядела сестер и изрекла: "Ну, кто из вас Галочка?" А надо сказать, что Галочка была вовсе не супермоделью: среднего роста, полненькая, с жидкими стриженными пепельными волосами, маленьким курносым носиком и глазками-пуговками, как у мышонка, но характером боевая, задорная. "Ну, я", – встала она из-за стола, подбоченясь. Как рассказывали очевидцы, капитанская жена, никого не стесняясь, вдруг кинулась Галочке на шею, начала ее обнимать, целовать, благодарить, что спасла ее мужа, а потом сняла с ушей массивные золотые серьги и стала ей совать. Галочка сначала отказывалась, все-таки главврач рядом, но тот улыбнулся и кивнул, и она взяла. В тот же день девчонки из процедурного проткнули ей уши и надели серьги, и первое время все в госпитале шутили, что это ее "боевая награда" за "Заслуги перед Отечеством".

Да... Любила меня Галочка, как и всех остальных нуждающихся, и не было в том моей заслуги. Так что, неудачный какой-то пример получился.

...Елы-палы... Если я сейчас каждую вспоминать начну, я же от бессонницы умру, так как вспоминать придется ночей десять. Потому, как был у меня такой период в жизни, когда женщин я менял, как перчатки, не любя никого и не задумываясь над тем, любят ли они меня. Как еще не подхватил ничего?! Это продолжалось, пока я не встретил Валентину...

Валентина... Любила же меня, любила, я знаю, а вот родить от меня не захотела. Я, конечно, понимаю, что время было тяжелое: она без работы осталась, на руках два пятилетних сына-близнеца от первого мужа. Но голодные же не сидели, голые не ходили, я старался, на двух работах вкалывал, ни в чем им не отказывал! Или боялась, что, заимев родного ребенка, отвернусь от ее мальчишек? Неужели, она своим любящим женским сердцем не разглядела меня? Да я мальчишек ее любил больше, чем порой родной отец любит. И они меня любили, недаром, с первых дней меня папой называли, никто их не учил, никто не просил. Видно детское сердечко видит лучше женского. Я и сейчас люблю их, помогаю, не в пример родному папаше. А как же? Они не виноваты, что мать с отцом «охладели» друг к другу и разошлись.

Слово-то какое она придумала – охладели. Разлюбили – это да, а охладевают те, кто горят. Наша же любовь никогда не была кипучей. Даже в постели, когда я доводил ее до экстаза, она только стонала, хоть бы раз вскрикнула, ведь условия позволяли: комната детей была далеко, двери плотно закрыты. Может, я плохо старался?.. Вот кто горел и бушевал, так это королева Марго...

Стоп! Табу! Никаких о ней воспоминаний! Зачем зря рвать душу, я же дал себе слово – никогда ее не вспоминать. Я выбросил ее из своего сердца, из своей головы, из своей памяти. Она низкая и подлая тварь! Развратная сука! Предательница!..

...Вот, опять причина выпить. Точно сопьюсь...

...Эх, Марго, Марго! Что же ты наделала? Как ты могла? Я понял бы и простил, если бы ты сошлась с кем-либо другим. Но с моим заклятым врагом?! Да, я виноват, уехал, не простившись, но я же написал тебе письмо, попросил Светку отнести тебе сразу после моего отъезда. И она отнесла, в руки тебе отдала, она сама говорила, когда я позвонил на следующий день. А сколько я писем тебе написал из Афгана, почти каждый день отсылал, но ни одного не получил от тебя. Да я был жив только потому, что любил тебя, что твердил себе: это какое-то недоразумение, мои письма перехватывают, если бы ты получила хоть одно из них, ты бы ответила, просто потому, что ты такой человек, ты не оставила бы без ответа даже письмо постороннего человека, даже письмо врага. Я думал, что ты такая. Но, когда последние мои письма стали приходить с пометкой «адресат выбыл», я понял, что письма доходили, но ты просто не отвечала.

Спасибо Светке, открыла мне глаза. Хоть и недолюбливал я раньше сестренку, какая-то она хитренькая была, подленькая, в детстве отцу на меня ябедничала. Но когда подросла, жалко мне ее стало: ни подруг, ни приятелей, все дома и дома, все за учебниками да за фортепьяно, – этот изверг и ее не жалел. Нет, бить он ее не бил, а застращал своими запретами и указаниями. Последнее время все приходила ко мне в комнату, когда отца дома не было, плакалась, что из-за отца в классе ее не любят, что подружек нет, что парни от нее шарахаются. Бедная девчонка. Хотел после Афгана ее к себе забрать, да она не согласилась, так отца боялась.

Вот она-то мне и рассказала все о тебе, Марго. Как после моего прощального письма к тебе, ты прибежала к отчиму, что-то ему кричала, плакала (это на тебя похоже), а потом все стихло. Это происходило на его половине, где кабинет совмещался со спальней. И вышла ты оттуда только через час, вся помятая и растрепанная, и смущенная. И пошла ты не на выход, а в ванную, будто не раз в доме бывала, а ведь Светка не знала, что ты действительно была. И стала ты, моя Марго, навещать моего лютого врага с завидной регулярностью. И появились у тебя, моя Марго, золотые кольца, серьги, цепочки, различные шмотки. И продолжалось это, моя Марго, полтора года, все то время, когда я писал тебе и не получал ответа. А когда ты вовсе переехала к нему, стали приходить письма с пометкой "адресат выбыл".

Я знал, что он любитель молоденьких девочек, что проделывал подобные штучки и на заводе в рабочем кабинете и дома, не стыдясь матери, но что ТЫ можешь так низко пасть?!.

Я все так подробно запомнил потому, что несколько раз перечитывал Светкино письмо. Сначала я не понял, потом не поверил. Но зачем Светке врать? Она сама несчастное существо, пострадавшее от деспотизма собственного отца. А потом я читал это письмо для того, чтоб возненавидеть тебя, чтоб изгнать из своего сердца, чтоб никогда не зашевелилось где-нибудь в самом дальнем уголке души сомнение. И я добился этого результата, я поклялся никогда не возвращаться в наш город, никогда не вспоминать тебя.

И вот, когда я лишился второго самого близкого мне человека после матери, я захотел умереть. Я кидался в самое пекло, "лез на рожон", никогда не гнулся перед пулями, но ни что меня не брало. Будто кто-то там, на верху, решил продлить мою муку. Вот тогда и потерял я своих "салажат", а после того, как увидел глаза их матерей, понял, что мое желание умереть привело к гибели этих ребят. Я тогда в порыве ярости и отчаяния истребил почти всю банду Хафиза, перебил всех его братьев, убил двух его сыновей, вот он мне и отомстил: подобрался с остатками банды в мое отсутствие к моим мальчикам, знал, как был дорог мне каждый из них. А по возвращении назад, после скорбной миссии, которую я сам на себя возложил, почти у самой границы наш БТР напоролся на мину, я получил контузию, а через полгода лечения меня комиссовали.

Я выжил, Марго. Я жив, Марго. Но теперь я не ненавижу тебя и даже не презираю, мне жаль тебя, наверняка, ты уже поплатилась за свое предательство. Ведь двадцать пять лет прошло. Если не сам этот ублюдок наказал тебя, то жизнь это сделала...

...Хватит пить. Завтра на работу. Надо идти спать... Спать, спать, спать. Ни о чем не думать. Больше ни о чем не вспоминать...

Черт, подери! Да что же это?! Так и стоит она перед глазами: нагая, рыжая, растрепанная, с помутневшим от возбуждения взглядом зеленых, как у кошки глаз, с приоткрытым ртом, из которого высовывается кончик языка и облизывает пересохшие губы, сама бледная, а на скулах алеет румянец желания. Булгаковская Маргарита! Я рассказал ей тогда, когда мы жили у меня неделю, булгаковский роман «Мастер и Маргарита» и сравнил ее с его героиней. «Прежде всего, я должна сама прочитать, составить свое мнение о ней, и только тогда решу, правомочно ли сравнение Моего Величества с какой-то там ведьмой», – сказала она, дурачась. Как же она была хороша! Как же мне было с ней легко! Будто она всю жизнь была рядом, будто мы думали с ней одними мозгами: я начинал фразу, а она заканчивала, я задавал вопрос, а она отвечала на него так, как ответил бы я. А как она смеялась! А как она плакала! Она была такая, какая она есть, ни капли лицемерия, ни капли притворства, ни капли лжи.

Что же с ней случилось? Почему она так изменилась? Почему она так поступила? Почему?! Что он с ней сделал? Чем околдовал? Не могла она польститься на его деньги, на его власть, ведь я рассказал ей о нем, и она не просто им возмутилась, ее передернуло от отвращения к нему. Вот именно, он был ей отвратителен. Она никогда не смогла бы переступить через свое отвращение. Только не она. И чтоб так сразу, за час, от ненависти и отвращения – к любви? Она ведь говорила, что без любви для нее секса нет, что никто и ничто не заставит ее лечь в постель к человеку, которого она не любит, разве что без сознания. Этот ублюдок, конечно, мог ее ударить и овладеть ею в бессознательном состоянии, но дальнейшее ее поведение с этим не вяжется.

...Что-то тут не так...

А может это письмо ложь от начала и до конца? Я вполне допускаю, что этот мерзавец вскрыл мое письмо Светке, прочитал, сочинил всю эту околесицу и заставил Светку переписать.

Ну, а мои письма? Почему они сначала пропадали, как в омуте, а потом стали возвращаться? А почему бы ему не проделать и эту штуку? Наш район был, как заводской поселок, все, до последней собаки, знали, кто он, да он просто мог купить почтальоншу, чтоб сначала письма не доставляла, а потом отправляла назад.

Нет. Не мог он знать, кому я пишу. И откуда. Во всем городе никто не знал, где я, кроме Марго. Опять все сходится на ней. Он не мог прочитать мои письма, потому что он не мог знать, кому я буду писать, и я никогда не подписывался своим именем, я подписывался – Ла Моль, даже на конвертах.

...Вот черт!.. Светка... Только она знала, кому я могу писать, только она могла, распечатав письмо, узнать, как я собирался подписывать свои письма. Но зачем ей это? Да и не смогла бы она письма перехватывать, хоть она и дочка главного инженера, но ведь не сам главный инженер...

...Она не передала мое письмо Марго, она отдала его отцу. Только он мог придумать такой изощренный удар для меня. А она, его истинная дочь, отдала ему в руки все карты...

Как же долго и терпеливо они играли со мной в эту пыточную игру! Дождались, пока я сам обратился к Светке за помощью... Они читали все мои письма к Марго!..

Я убью его! Я... не знаю, что я сделаю с этой крысой Светкой...

...Надо найти Марго... Но как? Прошло столько лет! У нее, наверняка, семья, дети. Нужен ли я ей сейчас со своими объяснениями?.. А если нужен? А если ей плохо, если ей нужна моя помощь? Да. Надо ее найти, а там... буду лишним – уйду!

ВСТРЕЧА

Утром Маргарита встала после бессонной ночи с сильной головной болью, превратившей ее голову в огромный чугунный колокол, в котором гулко отзывался каждый ее шаг, каждое движение. Она прошла шатающейся походкой в кухню. Первым делом, достала и выпила две таблетки анальгина, а затем поставила чайник на плиту. Есть не хотелось, но надо было выпить кофе, чтоб не уснуть на работе. Пока грелся чайник, она присела за стол к окну.

На работу идти не было сил, но отпуск начинался только в понедельник, а за два оставшихся дня необходимо было завершить кое-какие дела, привести в порядок документы, проинструктировать Ларису, замещавшую ее на время отпусков. Можно было хотя бы день провести дома, отоспаться, и Олег Николаевич не возражал бы, но ей было неудобно: все знали, что вчера она отмечала день рождения, подумают, что она перепила и страдает похмельем. Этого она допустить не могла, потому что сама требовала в офисе строгой дисциплины, не считая похмелье уважительной причиной для отсутствия на работе.

Чайник закипел, она развела себе в большой кружке растворимый кофе покрепче, сделала несколько глотков и почувствовала облегчение, боль стала отпускать, хотя голова еще звенела.

Маргарита открыла балконную дверь, впустила в кухню струю свежего утреннего воздуха с городским шумом начинающегося рабочего дня, вышла на балкон, закурила. Она курила уже давно и бросать не собиралась, не смотря на то, что на работе она не курила, и мало кто знал об этой ее привычке, в гостях она позволяла себе закурить только после выпитого бокала вина и то, только у близких друзей, а дома, хотя и жила уже не первый год одна, курила только на балконе и зимой, и летом. Она смотрела на просыпающийся в лучах еще щедрого августовского солнца город с высоты девятого этажа и думала о своих ночных воспоминаниях:

"Альгис, Альгис! Где ты? Жив ли? Такие сумасшедшие годы прошли. Тебе, наверно, досталось с твоим нерусским именем. Может, написать в телевизионную программу "Жди меня" (или "Найди меня", или "Ищу тебя", никак не запомню ее названия)? Может, найдут тебя? Они порой таких "безнадег" находят, просто удивительно... И что я скажу тебе? Что до сих пор люблю тебя? Кто же мне поверит? Ведь я замужем была, и не только муж у меня был за это время. Разве может быть оправданием предательства любви то, что все-таки хотелось семейного счастья, детей, да и просто женского счастья, что доказательством моей любви может быть мое сегодняшнее одиночество, потому что никого я так не любила, как тебя..."

Из раздумий ее вывел телефонный звонок, и Маргарита заспешила в комнату. Звонила дочь:

– Мама, мамочка, прости, что не поздравила тебя вчера, что-то со связью было: никак не могла к тебе дозвониться. Сколько раз я тебе говорила: купи сотовый...