Текст книги "Богатырь сентября"

Автор книги: Елизавета Дворецкая

Гвидон упрятал орех назад в мешочек и крепко затянул шнурок. Орех задергался, как живое существо, недовольное неволей, и Гвидон прикрыл его ладонью:

– А ну цыц! Сиди тихо! Сказано – отнести тебя в Волотовы горы и на мою Кику выменять, так мы и поступим. И не пищи!

– Оно и пищит? – изумился Салтан.

– Пока нет. Но пусть и не думает!

Улегшись снова на траву, Гвидон закрыл глаза и задремал – ночью из-за суеты вокруг котла выспался плохо. Салтан не спал, смотрел то на сына, то вокруг, то поглядывал на избушку. Вспоминал хоромы Медоусы: вроде они с ней ночью говорили о сестрах Елены. Что-то она его спрашивала? Жалеет ли он о том, как поступил с сестрами жены? Он сказал, что жалеет, да, мол, где их теперь искать… Ох же и хитрая баба эта Стражница! Салтан покрутил головой. Да ведь она нарочно послала их сюда, к Ироиде. Окажись счастье на стороне одноглазой девки, попали бы они в щи да пошли на солонину. Что это еще за гости ожидались на пир – лучше таких гостей не видеть ни во сне, ни наяву. Так Медоуса отправила их на гибель? Говорила же, что зла им не желает и хочет помочь – обманула?

Или… Медоуса знала, что только одни двое, обидевшие сестер Елены, и могут вернуть им человеческий облик?

Гвидон забеспокоился: стал ворочаться, что-то бормотать, даже слабо отмахиваться. Боясь, что того во сне поедают заживо, Салтан легонько потряс его за плечо.

– Что – от людоедки отбивался?

– Ох, батя! – Гвидон сел на траве, хлопая глазами. – Снилось мне… будто что-то такое яркое мне в глаза бьет, а голос такой: расколи орех, мол, не пожалеешь! Я ему: уйди, мол! А оно опять: расколи орех, говорят! Врешь! – обратился он к мешочку у себя на груди. – Не выйдет по-твоему! Мне тебя не надо, будь ты хоть с гусиное яйцо, хоть с голову овечью! Мне моя Кика нужна, и я тебя в Волотовы горы отнесу и тому Тарху Тархановичу на руки сдам!

Мешочек затрясся; Салтану показалось, он слышит беззвучную, но яростную ругань.

– Экий прыткий изумруд! – засмеялся он.

Из двери избушки показалась Ироида и призывно замахала рукой.

Царь и князь вернулись в избу. На столе уже стояли щи; «Надеюсь, не из лягушек?» – проворчал себе под нос Гвидон, – а зашитая рубаха ждала на лавке. Шов посреди груди, сверху донизу, конечно, был заметен, но все же ее стало можно надеть.

Поев, отец и сын стали собираться в дальнейший путь.

– Пойдете, стало быть, в Волотовы горы? – спросила Ироида. – За царевной вашей лебедью?

– Пойдем, – подтвердил Салтан. – А ты-то знаешь, как тебе отсюда домой выбраться?

– Да уж выберусь как-нибудь, – вздохнула Ироида. – Даст бог, в Деметрии-граде встретимся.

Надев заплечный мешок, Салтан посмотрел на Ироиду с сомнением, но вспомнил, что это сестра его жены, и все же поцеловал ее на прощание. Вода в котле смыла с нее наведенный уродливый облик, исцелила красную опухоль на месте глаза, и когда ее черты перестали кривить досадливая обида и завистливая злоба, они стали почти приятными. Может, тот боярин еще и рад будет…

– Вы, вот что… – Ироида, польщенная, смущенная и взволнованная, поспешила за ними к порогу. – Вы того… Тилгана берегитесь.

– Это еще кто? – Гвидон, уже было взявшись за дверное кольцо, в удивлении обернулся.

– А ты и не знаешь? Это ведь тесть твой.

– Тесть? – Гвидон так удивился, как будто ему сказали, что у него есть собственный дворец на дне моря. – Какой еще тесть?

– Ну, отец твоей Кикниды-царевны. Тилган-чародей. Ты ж его видел… и подстрелил даже.

– Подстрелил? – Изумленный Гвидон сделал пару шагов назад к ней. – Не стрелял я никакого тестя! Я его и не видел-то никогда. Батя, что это за…

– Коли у Кикниды обнаружилась мать, – напомнил ему Салтан, – так должен быть где-то и отец.

Гвидон задумался. До недавнего времени Кикнида была в его глазах таким особенным существом, какое не меряют человеческими мерками; в родителях и прочей родне она так же не нуждалась и не могла ее иметь, как любая из звезд небесных. Он еще не свыкся с мыслью, что Медоуса – мать его возлюбленной супруги, а значит, его теща, как тут еще какой-то тесть обнаружился!

– Муж Медоусы? – спросил Салтан, про себя отметив: на днях мужа дома не случилось, а жена времени даром не потеряла.

– Ты видел его, – напомнила Гвидону Ироида. – Когда на остров свой впервые вышел и Кикниду повстречал.

– Я… – Гвидон наморщил ясный лоб, вспоминая, потом в изумлении распахнул глаза: – Коршун тот, что ли?

– Может он и коршуном явиться. Ему и не то еще по силам.

– Но он же умер… Я его подстрелил, Кика в море утопила…

– Это он только вид показал, что умер. Его так просто не убьешь.

– Но постой! Он же с Кикой дрался! Сам ее погубить хотел! Она мне так и сказала: ты мне жизнь спас! Да, про чародея тоже сказала, это верно. Это что же – он ее отец, и он ее сгубить пытался?

– Может, не хотел, чтобы она тебе помогала? – сказал Салтан.

И поймал взгляд Ироиды: она смотрела, как на дурачка, как на наивное дитя недогадливое.

– Что?

– Может, и так, – вздохнула Ироида. – Где мне их судить? Мое дело – горшки да скалки. Но вы остерегайтесь… Медоуса вам свою волю сказала, а у Тилгана-то своя воля имеется…

– И он не захочет, чтобы Кикнида вернулась? – спросил Салтан.

– Не ведаю я его желаний. Вы только поосторожнее…

На том отец с сыном и попрощались с Ироидой. Черно-серое перо все это время сидело над дверным косяком, а теперь, когда он и вышли со всей своей поклажей, сорвалось оттуда и полетело над тропкой, вниз по пригорку, назад к дороге. Гвидон живо устремился за ним, а Салтан, отойдя на несколько шагов, обернулся и еще раз помахал Ироиде.

Глава 9

– Ух тыыы… – Гвидон замер, ухватился в изумлении за шапку на голове и так застыл, во все глаза глядя вперед.

Расставшись с Ироидой, отец и сын весь остаток дня шли по дороге через луга и перелески. Однажды остановились и раскрыли заплечные мешки; к удивлению и удовольствию, припасов там снова было достаточно, будто их собрали только сейчас, и даже хлеб не зачерствел. Поев, пустились дальше и шли до самого вечера. Скоро луга сменились еловым бором, и конец дня путники шли сквозь зеленый сумрак с запахом хвои, смолы и влажноватого мха. Гвидон пел вполголоса, как бы для себя, а Салтан, вспоминая Ироиду, с беспокойством думал, не встретится ли им в конце этого дня еще одна избушка, где коротает одинокие дни еще одна обиженная одноглазка – Варвара Диевна, неутомимая ткачиха.

Издали било в глаза красное закатное небо. Бор кончился, и оба остановились, потрясенно разглядывая открывшийся вид. Далеко-далеко, на самом горизонте, громоздились горы. Железно-серые, с острыми гранями, они напоминали сидящих великанов, а иные, самые высокие – окаменевших исполинских воинов в островерхом шлеме. Гладкие каменные лица ничего не выражали, но так легко было представить, как отроются глаза на сером склоне, как дрогнет гора, как посыплются камни и земля, как спящий исполин медленно распрямится, встанет во весь рост, поднимет вооруженную каменной дубиной руку… Между вершинами белели озера тумана, а над ними разливался багрянец заката. Еще выше, полосами перемежаясь с красным, проступала густая темная синева, постепенно переходя в глухую тьму, как будто и на небе тоже продолжалась та темная великанья страна.

– Это ж Волотовы горы, да? – Гвидон обернулся к отцу.

– Похоже на то. Коли сюда перо нас привело, сюда нам и надо.

Они еще постояли, разглядывая горы и прикидывая свой предстоящий путь. Отсюда казалось, что идти до Волотовых гор придется много дней.

– Смотри – дорога опускается, – заметил Салтан. – Как подойдем, они еще больше окажутся.

От той опушки, где они стояли, уже было видно, что дорога идет по склону вниз. Горы стояли ниже того края, который они уже прошли, а значит, им предстояло спускаться, удаляясь от неба и светлого мира людей. С более близкого расстояния эти горы, надо думать, и вовсе заслонят небеса.

Сегодня идти дальше не стоило. Собрав сухих сучьев, отец и сын развели костер и устроились под елью, сделали лежанки из еловых лап. Салтан колебался, стоит ли им спать обоим одновременно или лучше по очереди нести дозор. Ничего опасного они за весь день не приметили, но это не значит, что опасностей нет.

– У нас вот какой сторож имеется! – Гвидон показал мешочек. – В теткиной избе яйцо наше… то есть орех золотой меня же разбудил. Пусть и теперь посторожит. Слышишь, Орех Орехович! – обратился он к мешочку. – Сделай милость, постой на карауле, пока мы будем спать. Тебе целый день спать можно, пока мы идем, тебя несем. Теперь твой черед, так по-честному!

Салтан не сдержал ухмылки, глядя, как его сын разговаривает с золотым орехом, будто с живым, да еще и разумным существом. Однако тот и правда был куда более живым и разумным, чем положено орехам, хоть простым, хоть золотым. Помедлив, орех дрогнул, что следовало понять как неохотное, но все же согласие.

Поев, притушили костер и легли спать. Гвидон заснул мгновенно, как уставшее дитя. Салтан еще какое-то время ворочался, прислушиваясь к звукам леса. Саблю он на всякий случай держал под рукой. Но ничего опаснее, чем крики вышедших на охоту сов, он не услышал и постепенно задремал. Однако полностью расслабиться не мог и несколько раз просыпался, прислушивался к звукам ночного леса. Усталость тянула в сон, настороженность не пускала, и Салтан впал в некое смутное состояние, на грани сна и яви. Ему казалось, что он вовсе не спит, мысли были ясными, однако тяжелые веки не поднимались, пошевелиться было нельзя. И, прямо сквозь веки, он как будто видел, что у погасшего костра сидит кто-то… Не Гвидон, кто-то незнакомый. Просто сидит, иногда оглядывается по сторонам. Присутствие чужака на расстоянии вытянутой руки должно было бы напугать, встревожить, однако от этой темной малоподвижной фигуры веяло покоем. Это не враг, это сторож, стерегущий наш сон – Салтан сам не знал, откуда у него эта убежденность. Однако под этой охраной он успокоился и наконец заснул крепким сном, несущим отдых телу и уму.

Утром они поднялись среди прохладного тумана, пока солнце еще не встало. От ночного сторожа, само собой, у костра не осталось ни малейших следов. Умылись в лесном ручье, несущем прозрачные желтоватые воды по торфяному ложу среди мха, вновь поели печеных яиц и хлеба с салом из мешка.

– Ничего тебе не снилось? – между делом спросил у сына Салтан.

– Вроде не… – Гвидон замер с куском хлеба в зубах, вспоминая. – А знаешь, снилось. Как будто вот тут рядом сидит кто-то и нас стережет. Я было хочу проснуться, открыть глаза, поглядеть на него – а не могу. А оно потом руку ко мне протягивает, по волосам гладит… Ласково так… Спи, дескать, не тревожься…

Салтан покрутил головой. Кто это был? Добрый лесной дух? Какой-то посланец Медоусы? Лукавая чародейка, конечно, не была с ними вполне откровенна, но ведь поклялась Алатырь-камнем, что зла им не желает и будет оберегать…

Покончив с едой, отец и сын пустились по тропе дальше – вниз, в широкую долину, ведущую к Волотовым горам. Быстро светлело, туман вокруг рассеялся, проглянуло солнце, но горы вдали оставались такими же сумрачными, словно их серых склонов солнце не решалось коснуться. Само небо над ними было иным – серым, мрачным, давящим. Вид их внушал тревогу, и даже Гвидон, посматривая туда, то и дело невольно касался мешочка на груди – сокровища, которое должно было обеспечить им успех этого похода.

И все же странно, думал Салтан: неужели тот Тарх Тарханович, то есть Мракотович, сын змееногой богини, сам не свой до изумрудов в золотой скорлупе и отдаст взамен и Кикниду, и весь город с ней в придачу? Не обманула ли их Медоуса и в этом? От этой мысли в груди холодело. Она ведь клялась, что сама желает возвращения своей дочери в белый свет.

Шли вдоль того же ручья; сбегая вниз по склону, поток ширился, тропка из песчаной стала каменистой. Через полдня ненадолго остановились поесть и тронулись дальше.

– Эй, эй, ты чего? – вдруг услышал Салтан.

Гвидон придерживал рукой мешочек – а тот дергался и прыгал так яростно, что это было видно даже через кафтан.

– Ишь, расплясался! – прикрикнул Гвидон на мешочек. – Ужо я тебе! Сиди смирно, тебе ночью опять сторожить! Спи давай!

И запел свою колыбельную:

 
Родила жар-птица в ночь,
Не то сына, не то дочь…
 

Салтан усмехался: не дождался Гвидон от Кикниды детей, пусть пока на орехе упражняется. Вздохнул: ему самому тоже не привелось укачивать сына, тот вырос без него – в бочке засмоленной. Ну да какие наши годы, утешал себя Салтан. Хоть он и чувствует себя, глядя на это взрослое дитя, каким-то старым и мудрым, ему же всего двадцать лет! А Елене и того меньше. Вернутся они в Деметрий-град, еще семерых детишек заведут…

 
Не цыпленка, не кукушку,
А прыгучую зверюшку… ой!
 

Отвлекшись, Салтан не заметил, как из-за вершин ближнего леса стрелой вылетела громадная темная тень – и пала прямо на Гвидона. Раздался крик – едва успев поднять глаза, Салтан не увидел сына, а увидел лишь, как громадная хищная птица падает к дороге, подняв крылья и вытянув вперед лапы с растопыренными когтями. Птица была огромна – в человеческий рост. А ее добыча – это он, Гвидон!

Вскрикнув от неожиданности, Салтан рванул саблю из ножен. Его и сына разделяло лишь несколько шагов – ему ударил в лицо порыв ветра от крыльев огромной птицы, – но собственные движения казались очень медленными, словно он вязнул в меду. Так бывает в дурном сне, когда надо бежать, спасая свою жизнь, а руки и ноги не то каменные, не то ватные, и не слушаются.

Напав на Гвидона спереди, огромный черный коршун ударил его ногами в грудь и опрокинул на землю. Салтан ясно видел его серовато-бурые перья, желтые лапы с загнутыми черными когтями и раздвоенный хвост – а размах крыльев превышал сажень, длину его собственных раскинутых рук. Желтые круглые глаза были выпучены и горели яростью, серые перышки на голове топорщились, длинные перья на концах крыльев напоминали растопыренные пальцы. Гвидон, лежа на спине, молотил руками и ногами в воздухе, кричал, пытаясь отбиться, но коршун впился когтями ему в грудь и рванул вверх.

Он хочет его унести! В ужасе Салтан наконец справился с непослушным телом, подскочил и ударил саблей по крылу. Коршун издал яростный крик, полетели по ветру перья, на дорогу брызнула кровь. Но враг не сдался – отмахнулся крылом от Салтана, мощным ударом отбросил его на несколько шагов, и снова сделал рывок. Салтан, с трудом устояв на ногах, опять метнулся к коршуну, занося саблю, а тот вдруг взмахнул крыльями, так что от мощного порыва ветра у Салтана волосы отлетели и полы кафтана затрепетали, – и взмыл над дорогой. В когтях его были зажаты клочья от голубого Гвидонова кафтана и белой сорочки.

– Мешок! – кричал Гвидон, лежа на дороге и пытаясь встать. – Орех! Он унес! Орех!

Вскинув голову, Салтан смотрел, как коршун разворачивается над ними, набирая высоту; сверху еще летели обрывки перьев, но ясно было видно, что в когтях пернатого разбойника зажат мешочек красного бархата на золотистом оборванном шнурке.

Так злодею не Гвидон был нужен, а мешочек! Золотой орех!

– Ах, чтоб тебя громом побило! – в бессильной ярости выдохнул Салтан.

Гвидон тем временем извернулся, встал на колени и схватился за лук. Тот вдруг оказался уже натянут, хотя носят его со снятой тетивой; еще миг – в руке Гвидона появилась стрела. Еще пока Салтан только высмотрел мешочек в когтях у коршуна, Гвидон наложил стрелу, прицелился и выстрелил.

Салтан видел в этом лишь жест отчаяния и вовсе не ожидал, что можно попасть – с такой скоростью, из такого неудобного положения, да еще и по птице, которая явно такая же простая птица, как Медоуса была простой повитухой с волдырем на носу. И тут же Салтан изумленно вскрикнул: наконечник стрелы вспыхнул огнем, она прочертила по воздуху ясно видимую линию. Коршун резко качнулся в воздухе, серо-бурые перья посыпались дождем, развеиваясь над дорогой и ближними зарослями, – стрела пробила ему крыло!

Коршун бешено забил крыльями, пытаясь удержать высоту – мешочек вырвался из его когтей и красной каплей крови полетел к земле. С яростным криком коршун извернулся, попытался снизиться и снова его схватить, но Гвидон, не мешкая, выстрелили снова и опять попал – стрела вонзилась коршуну в грудь. Салтан в ужасе ожидал, что сейчас этот демон в перьях рухнет прямо им на головы – но нет. Сила удара отбросила коршуна, но он удержался в воздухе и, не то летя, не падая, скрылся за вершинами леса.

А Гвидон уже несся по дороге, чтобы подобрать мешочек. Проследив за ним взглядом, Салтан снова охнул. Коршун порвал завязки мешочка, и еще в полете золотой орех оттуда выпал. Сияющей звездой он промчался по воздуху… и упал на крупный серый валун, торчавший близ тропы. Ударился о камень, со звоном отскочил…

Пытаясь спасти его, Гвидон нырнул вперед, словно рыбкой в воду. Поймал орех в воздухе, а затем, сомкнув ладони, рухнул вместе с добычей на укрытую мхом каменистую землю.

Салтан еще раз оглянулся на лес, но там все было тихо, коршун исчез. Царь кинулся к сыну.

– Ты цел? Сильно он тебя порвал? Ты расшибся?

Гвидон лежал лицом вниз, плотно сомкнув ладони. Салтан бросился рядом с ним на колени.

– Сынок! Ты жив?

Взял его за плечо, перевернул. Гвидон, весь в пыли, лежал с крепко зажмуренными глазами. Вдруг руки его задергались сами собой. Открыв ошалелые глаза, он сел. Даже Елена сейчас с трудом узнала бы своего прекрасного сына – чумазый, без шапки, со спутанными тусклыми от пыли волосами, с оцарапанным о землю лбом и подбородком. Но еще хуже пришлось его одежде – из кафтана и рубахи на груди были вырваны большие куски, на сорочке краснела кровь – когти коршуна оставили глубокие царапины.

– Лешачья матерь! – охнул Салтан.

Ему случалось на войне видеть раны и похуже, но Гвидон, его волшебное дитя, был не из тех, кто предназначен проливать кровь и переносить страдания.

– Ничего, бать! – ошарашенно бормотал Гвидон. – Я его поймал. Поймал… Все путем.

Сидя на земле, Гвидон осторожно раскрыл ладони. У Салтана похолодело в груди – он же видел, как орех со всего размаху ударился о камень. Достаточно ли он прочен, чтобы уцелеть?

Оба охнули: по боку ореха, лежащего в грязных ладонях, протянулась черная трещина. Из трещины ударил яркий изумрудный свет. Орех затрясся в руках Гвидона, трещина потянулась дальше, как будто неведомая сила распирала скорлупу изнутри. Опомнившись, Гвидон попытался сжать его, но орех выскочил из его ладоней на дорогу, чуть прокатился… исчез во вспышке зеленого света, такой яркой, что отец и сын разом зажмурились.

А когда спешно открыли глаза, то не сразу поняли, что видят. Орех исчез. Вместо него на каменистой земле перед ними лежало что-то небольшое, похожее на клочок меха цвета рыжей сосновой коры…

Протерев глаза и проморгавшись, Салтан наконец настолько прошел в себя, чтобы осознать – это…

– Белка… – пробормотал Гвидон. – Гляди, бать…

Как будто Салтан сейчас мог глядеть на что-то другое. Перед ними лежала белка – обычный с виду лесной зверек. Только лежала она, почти как человек, на животе, раскинув в стороны все четыре лапы и уткнувшись мордой в землю.

– Эй… белочка! Ты живая?

Гвидон осторожно потрогал пальцем ее спину. Белка пошевелилась и села. Салтан все еще не верил своим глазам: она сидела на земле, как человек, вытянув задние лапы, так что ему видны были ее розовые пятки. Передними лапами она обхватила голову, потерла морду. Потом подняла голову и взглянула на замерших людей. Белка была по виду обыкновенная – рыжая, с белой грудкой, с кисточками на ушах. Но глаза ее, не в пример обычным, были не черными, а словно два живых изумруда. Однако общий вид был не блестящий: слипшаяся тусклая шерсть, дрожащие лапы, помятые кисточки выдавали огромную усталость.

– Это же белочка моя… – прошептал Гвидон. – Милитриса… Кирбитьевна… Откуда ж ты взялась, родная?

Белка поднялась на лапы и широкими, хотя и тяжелыми прыжками устремилась прочь. Отец с сыном от потрясения могли лишь проводить ее глазами. Но ушла она недалеко – только до ручья, а там опустила морду в воду и стала жадно пить. Пила и пила, потом села и стала умываться, отчищая шерсть.

Салтан тронул за руку ошеломленно наблюдавшего за ней Гвидона и показал на прежнее место. Когда белка поднялась, стали видны две половинки золотой скорлупы – пустые.

Вот каким оказался «птенец жар-птицы» или даже изумруд величиной с перепелиное яйцо!

Оба встали на ноги и тоже, пошатываясь, направились к ручью. Белка, завидев их, отодвинулась на несколько шагов, но не убежала, а продолжала яростно чистить лапками за ушами. Сняв кафтаны, мужчины умылись и попили воды. Гвидон с тоской озирал лохмотья у себя на груди. Даже окажись здесь Ироида с иголкой, зашить не получилось бы – вся грудь в клочья. Салтан велел ему снять это безобразие и осмотрел раны: когти коршуна оставили с десяток глубоких кровоточащих царапин. Взяв один лоскут от сорочки, Салтан намочил его в ручье и промыл раны. Перевязать бы – да чем? Только если остатки сорочки, уже почти негодной, на повязки изорвать.

Пока они с этим возились, белка закончила с умыванием и ускакала в лес. Вскоре Салтан ощутил, что его дергают за рукав. Обернулся: белка, стоя на задних лапах, передними протягивала ему несколько широких зеленых листьев. Салтан в удивлении поднял брови, а белка взяла в пасть конец одного листа и показала, будто жует, а потом прикладывает к царапинам на груди Гвидона.

– Это она нам целебное зелье какое-то принесла, – сообразил Гвидон. – Только надо разжевать, а потом приложить.

Белка закивала.

– Так ты что… Милитриса Кирбитьевна, разумом владеешь? – спросил Салтан.

Белка выразительно посмотрела на него своими изумрудными глазами, сжала лапу в кулачок, выразительно постучала себе по голове и отошла.

– Это она сказала, что я дурак, да?

– Я тоже не знал. Раньше-то она только песенки пела. Эй, Милитриса Кирбитьевна! Может, споешь нам что-нибудь?

Белка окинула их обоих оценивающим взглядом, потом вскочила на камень у воды – пышный рыжий хвост мелькнул языком пламени, – встала на задние лапы, притопнула и запела:

 
Ловили пташечку, борзу птицу,
Не могли пташечку изловити.
Ловил, ловил, ловил батюшка,
Ловила, ловила матушка,
Ловили, ловили детушки —
Не могли пташечку изловити!
 
 
А вот когда пташечку изловили,
Не могли пташечку все убити.
Бил, бил, бил, бил, бил, бил батюшка,
Била, била, била матушка,
Билл, били, били детушки —
Не могли пташечку все убити.
 
 
А вот когда пташечку все yбили,
Не могли пташечку ощипати.
Щипал, щипал, щипал батюшка,
Щипала, щипала матушка…[3]3
  Из книги «Ласковое словечушко» Н. П. Павперовой (Свадьбы, хороводы, прибаски, побасенки, частушки, сказки, и песни Самарского Края), Самара, 1996.


[Закрыть]
 

Голос у белки был совершенно человечий: звонкий, девичий, выразительный; он вился ласковым ветерком и лился прозрачными струями, играл искристой росой. Полураздетые, с мокрыми лицами и волосами, Салтан и Гвидон зачарованно слушали: как пташечку не могли ощипать, не могли сварить, не могли съесть… Царь в это время задумчиво жевал листья для примочки сыну, и, вдруг опомнившись, подумал, что за этим занятием очень напоминает сосредоточенного барана. Однако становилось ясно, почему о белке шла слава по всему свету белому. Чудо уже то, что белка поет – но еще как поет!

 
А вот когда пташечку всю съели,
Не могли косточки все собрати.
Собирал, собирал, собирал батюшка,
Собирала, собирала матушка,
Собирали, собирали детушки —
Не могли косточки все собрати.
 

Закончив, белка молодецки притопнула и прямо уставилась на двоих слушателей: вы что-нибудь поняли?

– Это она хочет сказать, что пташечку борзую мы того… не убили? – догадался Гвидон. – Что этот черт пернатый еще воротится?

Белка кивнула и сделала крохотной ладошкой знак: молодец, мол, соображаешь!

– Спасибо, Милитриса Кирбитьевна, потешила! – опомнившись, поблагодарил Салтан.

Пока белка пела, они отдышались, пришли в себя и опомнились. Даже кровь из глубоких царапин Гвидона уже не текла, а только сочилась. Салтан потянул ему на ладони разжеванные в кашицу листья, и тот, слегка скривившись, послушно растер по царапинам. И еще раз сморщился: защипало.

– Экие мы с тобой богатеи! – хмыкнул Салтан, глянув на кучу окровавленного белого и голубого тряпья, еще недавно бывшего княжеским нарядом для пира. – Владели царствами-государствами, а теперь у нас на двоих один целый кафтан и одна чиненая рубаха! Теребень кабацкая, голь перекатная как есть!

Белка откровенно захихикала. Гвидон протянул к ней руку, она резко отпрыгнула.

– Но это что же, – упоминание о царствах навело Гвидона на мысль, – это ее мы должны были Тарху тому Тархановичу отнести?

Белка закивала, но при этом ощерилась.

– Это ты была бы выкупом? А коршун… он пытался тобой завладеть, чтобы мы без выкупа остались?

– Мы и так остались без выкупа, – сказал Салтан. – Золотого ореха у нас больше нет.

– Так она есть!

Белка зашипела, еще отпрыгнула и выставила маленькие кулачки, будто вызывала на бой. Выглядело это потешно, однако Салтан ее понял.

– Ты не хочешь, чтобы тебя несли к Тарху?

Белка изо всех сил замотала головой.

– Уж не силой ли тебя в тот орех закрыли?

Это белка подтвердила.

– Медоуса? Это она хотела тебя к Тарху отправить?

Получив кивок, отец и сын переглянулись. Отчасти стало понятно, в чем ценность выкупа, почему Медоуса сказала, что от сего сокровища все богатства земные родятся: белка, способная из обычных орехов делать золото с изумрудами, и впрямь стоит немало. Вернув ее себе, Гвидон получил назад не просто одну из лучших своих диковин, но и возможность со временем – когда нагрызет побольше, – заново построить город на том же месте. Всего-то дела: купить на торгу орехов пару возов…

– Нет. – Когда Салтан сказал ему об этом, Гвидон подумал и решительно потряс головой. – Мне моя Кика нужна, а город тот… пусть Тарх забирает.

– Ну и как же теперь быть?

Отец и сын переглянулись, в глазах у каждого читался вопрос. Попробовать поймать белку, посадить в мешок… В прежний она не влезет, но можно соорудить мешок из обрывков Гвидонова кафтана. И все-таки донести выкуп до места?

Белка ясно читала их мысли: опять выставила кулачки и в придачу оскалила зубы. От вида этого бойца тянуло в смех, но Салтан покачал головой. И белка тоже – живая тварь, нельзя ее силой к волотам тащить!

– Как же быть-то? – спросил Гвидон.

Салтан только вздохнул и покачал головой.

– Ладно, Милитриса Кирбитьевна! – обратился к белке Гвидон и протянул к ней руку. – Не потащим мы тебя к Тарху силой. Вот только как быть теперь, не знаю. Как мне жену мою выручать без выкупа? Не подскажешь?

Белка смерила его пристальным взглядом, потом все же скакнула ближе и осторожно положила свою крошечную лапку на его ладонь.