Текст книги "Сокровище Харальда"

Автор книги: Елизавета Дворецкая

– Оно вот здесь. – Харальд прижал ее руку к своей груди, чтобы она могла ощутить стук сердца. – Ты можешь мне не верить, но я действительно все эти годы помнил о тебе и ждал, когда мы снова встретимся.

– Рассказывай эти сказки кому-нибудь поглупее. Когда ты сватался, мне было всего десять лет. Ты был взрослым мужчиной. Не будешь же ты утверждать, что влюбился в девчонку, которая и понятия ни о чем таком не имела! Расскажи ты мне все это тогда, я, пожалуй, поверила бы. Но теперь – нет. За эти десять лет, пока ты там совершал подвиги, я немного поднабралась ума.

– А теперь, Эллисив, ты имеешь понятие о нем-то таком? – проникновенно прошептал Харальд и, не отпуская ее руки, наклонился к ней. Так близко, что она почувствовала тепло его тела, а усы и борода пощекотали кожу на ее шее. – Ты понимаешь, о чем я?

Елисаве стало жарко. Покраснев от мысли, что она действительно понимает, княжна попыталась отодвинуться, но двигаться, сидя в постели, было неудобно, и ей пришлось почти откинуться на спину. Харальд немедленно воспользовался этим и, наклонившись еще ниже, стал целовать ее шею, поднимаясь выше и явно пытаясь добраться до губ.

Елисава онемела от такой наглости, а еще больше от обуревавших ее чувств. Это было так приятно, что захватывало дух. Хотелось забыть обо всем, расслабиться и дать ему волю… В то же время ее охватил ужас: до чего она докатилась! Разве мало им объясняли с самого детства, кто они такие, дочери Ярослава, разве не учили высоко ценить себя, не внушали им, как важно сохранять чистоту, чтобы не вызвать гнев Бога и презрение людей?

Упершись обеими руками в плечи Харальда, Елисава попыталась оттолкнуть его, взбрыкнула, чтобы высвободиться из объятий, но он только крепче прижался к ней всем телом. И тогда, извернувшись, она укусила его за ухо – не шутя, со всей силы.

Харальд коротко вскрикнул и отпустил ее, а Елисава тут же отшатнулась к дальнему краю лежанки и прижалась к стене.

– С ума, что ли, сошла? – буркнул Харальд, держась за ухо.

– Это ты с ума сошел, – сердито прошипела Елисава. – Уходи сейчас же! Ты что задумал? Ты за кого меня принимаешь?

– Не спорь с судьбой, Эллисив. – Держась за ухо, он пристально смотрел на нее, и в глазах его была не только насмешка над своей болью, но и уверенность в конечной победе. – Твоя судьба навек связана с моей судьбой. Я завязал один узелок, и ты не сможешь развязать его. Я знаю не только защитные руны.

– О чем ты говоришь?

По спине Елисавы пробежала холодная дрожь. Голос Харальда звучал миролюбиво, но она кожей чувствовала угрозу в его словах. Узелок… На Руси такие узелки называются наузами. Опять ворожба!

– Вот об этом! – Харальд извлек из-за пазухи некий предмет и, положив его на ладонь, показал ей. Но когда Елисава из любопытства протянула к нему руку, он мгновенно отдернул свою, давая понять, что никогда не позволит ей к этому прикоснуться.

В его ладони лежала небольшая костяная палочка, на которой была вырезана сложная руна. Палочка была обмотана в несколько слоев ремешком, завязанным в причудливые узлы.

– Это Ман-руны. Твоя судьба завязана у меня в этом узле, и ты никуда не уйдешь от нее.

– Ты… Ты с ума сошел, Харальд! – Елисава чуть не задохнулась от возмущения. – Колдун! Ты приворожил меня! Ты составил приворотные руны! Я расскажу отцу, и тебя выгонят из Киева с позором! Тебя камнями забьют, как колдуна! Как ты посмел!

– Ты никому об этом не скажешь, Эллисив! – Харальд крепко взял ее за руку, и она вдруг ослабела, все ее возмущение исчезло, осталась растерянность. – Ни ты, ни твой отец не захотите, чтобы о тебе говорили такие вещи. Но не надо этому противиться. То, что привязывает тебя ко мне, и есть твоя защита. Запомни это. Если же отец или мать будут говорить с тобой о нашем браке, проси их не чинить препятствий.

Елисава, наконец, вырвала руку, но ничего ответить не могла.

– Не печалься, Эллисив! – почти ласково шепнул Харальд, склонившись к ее уху. – Это узел нашего счастья. Положись на меня, и ты никогда не будешь знать ни бедности, ни бесчестья. Ведь ты теперь моя, а о своем добре я хорошо забочусь! Я много раз доказывал свою удачу. Вот послушай.

Снова придвинувшись к ней, Харальд зашептал, так что его дыхание почти касалось ее лица:

 
Трёндов было втрое
В бранном поле боле,
Но мы в буре битвы
Били их, рубили.
Смерть владыка смелый,
Молод принял Олав.
Мне от Нанны ниток
Несть из Руси вести.
Ведать будут, верно,
Вдовица и девица,
Что на град я ратным
Обрушился оружьем.
След от струй преострых
Стали там остался.
Мне от Нанны ниток
Нет из Руси вести. [18]18
  Стихи конунга Харальда в переводе С. Петрова.


[Закрыть]
 

Елисава, наконец, поняла, что это такое. Точнее, ей показалось, что поняла. Поначалу она подумала, что Харальд в своем бесконечном самомнении собирается поразить ее своими подвигами, а заодно и своим искусством скальда. Но постепенно она сообразила, что все не так просто. Не только и не столько ради подвигов все это было сложено. В стихах говорилось как о самом Харальде, так и о ней, Елисаве. Эта виса прославляла раннюю юность Харальда, когда он участвовал в битвах на родине, в Норвегии, где в неравном бою пал его родич Олав конунг. А Нанна ниток – это она, Елисава! Благодаря матери княжна хорошо знала строй поэзии северных скальдов, имена древних богов и богинь, а потому без труда разобрала бы смысл стиха, если бы не жестокое волнение, от которого путались мысли.

 
Есмь норманнских мужей
Млад потомок славный. Ныне струг стремится
В страны мой арапски.
Шнеку в тын отока
Там погнал я на даль.
Мне от Нанны ниток
Несть из Руси вести.
 

Этими стихами Харальд рассказал целую сагу: о своем Роде и своей юности, о подвигах, которые сделали его тем, кем он стал. А припев снова и снова повторял слова о любви и об отчаянии в разлуке – как яркая нить в узоре тканого ковра, эта любовь пронизывала всю его жизнь. По крайней мере, если верить стихам.

Но им нельзя не верить. Эти словесные узоры – не просто украшение пиров и развлечение для тех, кому нечего делать. Стихи – древнейшее чародейное средство. Хвалебные стихи привлекают на человека силу и удачу, поносящие его честь могут погубить, а стихи в честь женщины служат как приворот. Поэтому они запрещены законом, как любая вредоносная ворожба. Харальд нарушил этот закон для того, чтобы заворожить ее и привязать к себе.

– Как ты смеешь! – тяжело дыша, выговорила Елисава, когда он закончил.

– А почему бы и нет? – Харальд поднял бровь, но Елисава видела, что он взволнован и даже смущен. – Я сложил висы в честь моей невесты! Я имею на это право. Я просил твоей руки, и мне не было отказано. Я выполнил условия, которые мне ставил тогда твой отец: добился и славы, и чести, и немалого богатства. К тебе может свататься еще хоть десять королей, но, ни у кого из них не найдется таких свадебных даров, как у меня! Ты не вышла замуж, а значит, мои права никем не оспорены. Так почему же я не мог сложить стихи в честь той, которая будет принадлежать мне? Я сложил их на пути из Миклагарда и назвал «Висы радости». Радость наполняла мое сердце при мысли о том, что скоро я увижу тебя, но к ней примешивалась печаль. Печаль о том, что все эти годы ты ни разу не послала мне никакой вести о себе. Только от торговых гостей и прочих путешественников я узнавал, что ты вообще жива. Я был забыт тобой, но не нарушил своего слова!

Елисава была так потрясена, что не находила возражений. Подумать только! Это он, оказывается, десять лет хранил верность, а она, выходит, перед ним виновата!

– Харальд сын Сигурда, ты наглец и… и такой наглости еще свет не видывал. – Она даже не сразу нашла подходящие для него слова. – Ты сам все эти годы присылал сюда золото и ткани и ни разу – ни разу! – не передал через людей хотя бы одно словечко для меня. Мне казалось, что, будучи маленькой глупой девочкой, я сама придумала твое сватовство, а ты за десять лет ни разу не потрудился убедить меня в обратном. А теперь…

– А ты хотела получить от меня какую-то весточку? – перебил ее Харальд. – Ты все-таки думала обо мне, однако теперь не хочешь признаваться. Ты запомнила, каким я был тогда, и ждала, когда вырастешь и я приеду за тобой, посажу тебя на коня, как Фрейр свою Герд, и увезу прямо на небо…

– Какие глупости! – Елисава снова покраснела от досады, что и впрямь предавалась подобным мечтам. Правда, ей тогда было лет одиннадцать или тринадцать, что служило некоторым оправданием.

– Это не глупости. Все, наконец, свершилось. Я приехал за тобой. И я увезу тебя на небо. Прямо сейчас…

Харальд вдруг подался к ней, снова обнял и прижался губами к ее губам. Одновременно его руки заскользили по ее спине, бедрам, ладонь легла на грудь… Княжну охватил жар, трепет и ужас перед истомой, которая накатывала на нее и делала беспомощной. И, торопясь, пока разум ее не совсем покинул, Елисава воспользовалась тем, что он поневоле держал ее только одной рукой, с силой оттолкнулась от него, как от стены, отпрянула и закричала во весь голос.

Харальд, вздрогнув, отшатнулся; Будениха подскочила и села, убирая с глаз растрепанные пряди. Увидев в полусне чужого человека, она тоже принялась вопить. Харальд метнулся к двери, толкнул ее, бросился в темный проем. Внизу, в сенях, тоже раздавались крики и топот ног. Харальд почти мгновенно вернулся; на лестнице уже слышались шаги. Елисава успела слезть с постели и тут же пожалела об этом: Харальд подскочил к ней, обнял и развернул, прикрывшись ею от тех, кто в это время ворвался в горницу.

Это были кмети из русской дружины Ярослава: Смола, Осинец, Поздняк и десятник Буян. Все держали наготове мечи.

– Спокойно! – железным голосом предостерег их Харальд. Елисава и не заметила, откуда в его руке взялся скрам – длинный боевой нож с односторонней заточкой, предназначенный для левой руки. И этот скрам он сейчас держал перед собой, так что острое железо встало между Елисавой и теми, кто пришел ей на помощь.

Буян, устремившийся было к ним, при виде ножа словно споткнулся и замер. Он не боялся острой стали, но испугался, что варяг причинит вред княжьей дочери. На лице десятника отразилось смешанное чувство тревоги и негодования, и, подняв руку, он попытался удержать на месте своих людей, замерших у него за спиной.

После дневных событий князь Ярослав распорядился выставить на ночь усиленные дозоры и удвоить внимание. Сотник Орогость выполнил распоряжение, и дозорные десятки этой ночью не дремали. Но кто же знал, что злоумышленник обнаружится прямо в сердце княжьего двора, в верхних жилых помещениях, в опочивальне девушек! И окажется норвежским князем Харальдом. Правда, русская дружина и раньше не доверяла ему.

– Отпусти меня, – почти спокойно произнесла Елисава. Все, что сейчас происходило, опять было похоже на страшный сон. – Не сходи с ума окончательно, Харальд. Ты великий герой, но со всей дружиной моего отца даже тебе не справиться. Тем более таким дохленьким скрамом. Где ты взял эту дрянь? У Бьёрна гораздо лучше и длиннее.

– Неправда! – хмыкнув, возразил Харальд, как будто они беседовали в самой непринужденной обстановке. – Всякий знает, что у меня самый длинный скрам в этом фьорде!

За этой бредовой беседой их и застали князь Ярослав и княгиня Ингигерда. Оба поднялись с постели и едва успели накинуть на нижние рубахи плащ и далматику. У матери из-под наспех наброшенного домашнего платка виднелись пряди светлых волос и косы, которые она не успела уложить как следует. Но сейчас всем было не до приличий. Взгляды присутствующих были прикованы к сверкающему в свете факелов клинку, который Харальд держал перед лицом перепуганной Елисавы.

Князь Ярослав, едва разглядев все это, подался вперед так решительно, что Харальд невольно попятился вместе с девушкой. Но Ярослав остановился и тоже, как десятник, предостерегающе вскинул руку, призывая всех к спокойствию.

– Что ты задумал, Харальд? – на удивление ровным голосом спросил князь, хотя было видно, что он весь полон напряжения. Княгиня Ингигерда переменилась в лице, но молчала, предоставив действовать мужу. – Что ты делаешь с моей дочерью и с этим клинком? Ты собираешься захватить Киев или в тебя просто бес вселился?

– Этот клинок мне нужен только для того, чтобы никто из вас не натворил глупостей, – почти так же спокойно ответил Харальд, но Елисава чувствовала, что он волнуется, сообразив, что наделал. – Я не собираюсь причинять вред Эллисив. Я просто не хочу, чтобы кто-то навредил мне…

– Отпусти ее.

– Отпущу, если ты прикажешь своим людям выйти и согласишься выслушать меня в спокойной обстановке.

Князь Ярослав всмотрелся в его лицо, потом, сделав знак кметям, произнес:

– Буян, выйдите. Но ждите за дверью.

Кмети вышли, и Харальд отпустил Елисаву. Она отошла и села на разбросанную лежанку. У нее подкашивались ноги, а зубы почему-то стучали, как в сильный мороз. Княгиня Ингигерда села рядом с дочерью и крепко обняла ее.

В верхних сенях слышались женские голоса: наверное, две младшие сообразили, что что-то происходит.

– Ну и как ты это объяснишь? – Князь Ярослав устало присел на скамью и устремил на Харальда, стоявшего в углу под иконами, вопрошающий взгляд. – Убери нож. Если, конечно, не собираешься зарезать женщин и меня в моем собственном доме.

Харальд убрал скрамасакс в ножны и пожал плечами. Вид у него был непривычно растерянный.

– Прости, конунг. И ты тоже, королева. И ты, Эллисив.

Я не хотел, я… Это привычка.

– Понятно, что ты привык первым делом хвататься за нож, – заметила княгиня Ингигерда. – Но мы так и не услышали, что ты делаешь ночью в спальне моей дочери.

– Я… просто хотел поговорить с ней.

– А днем тебе мало времени для разговоров?

– Днем все время кто-то мешает. И она… не хочет меня выслушать.

– И ты пытался силой заставить ее… слушать тебя? – Взгляд Ингигерды стал жестким.

– Я хотел…

– Нет, пусть она скажет, чего ты хотел! – Ярослав перевел взгляд на Елисаву.

– Он прочитал мне стихи… обо мне, которые сам сложил, – не сразу ответила княжна. В голове у нее все путалось от потрясения, она уже плохо помнила события этой ночи и уж совсем не знала, как истолковать поступок Харальда.

– Стихи? – Княгиня Ингигерда высоко подняла брови. – Это правда?

Харальд хотел ответить, но вместо этого промолчал и опустил глаза. Видно было, что он смущен: эти люди оставались его последними союзниками, дружба с ними принесла бы ему большую пользу, поэтому он не решался вести себя так, как привык, ибо опасался потерять их расположение к себе навсегда.

Но особых объяснений от него не требовалось: князь и княгиня и так прекрасно понимали, чего он хотел. Ведь Ярослав сам сказал Харальду, что вопрос о браке будет решать Елисава, а она, как родители прекрасно видели, делала все, чтобы разжечь пыл жениха: то спорила с ним, то дразнила, то принимала вид гордой неприступности, прямо-таки взывающей о том, чтобы ее настойчиво осаждали. Для родителей такое поведение княжны было удобным, потому что позволяло не давать согласия на брак, не навлекая на себя обвинений в вероломстве. Они понимали, что дочь затеяла игру с огнем, но верили в ее благоразумие и надежность своей охраны. И если не первое, то второе не оправдало надежд и едва не привело к беде.

– Мне все понятно, Харальд сын Сигурда, – сказал князь Ярослав и медленно поднялся. – Ты обманул мое доверие и попытался нанести такое оскорбление моему дому, которого мой сан и моя честь не потерпят, а… прежние связи наших родов не могут извинить. Один раз… я простил тебя и думал… что за прошедшие годы ты набрался ума. Но вижу… что надеялся напрасно. Больше я не стану… заключать с тобой никаких соглашений. Я требую, чтобы ты покинул Киев и мою державу настолько быстро, насколько это возможно. Тебе не будут чинить препятствий при отъезде, но я больше никогда не хочу видеть тебя здесь.

Елисава дивилась про себя: ее отец говорил как-то неуверенно, будто сдерживался, не желая сказать всего, что знал; по лицам матери и Харальда, по тому беглому взгляду, который бросил на нее Харальд, она понимала, что все остальные в этой горнице действительно знают больше, чем она. Какой это был «один раз», когда ее отец что-то простил Харальду? Что именно простил?

Хорошо, конунг, – ответил Харальд. Лицо его застыло, Рыжеватые брови сурово сдвинулись на переносице. – Я уеду. Но прежде чем я выйду отсюда, вели, чтобы Халльдор, Ульв и Андсвар пришли и ждали меня за дверью.

– Боишься удара в спину?

– Я должен заботиться о своей безопасности.

– Хорошо. Я распоряжусь.

Князь Ярослав подошел к дверям и передал распоряжения Буяну, ждавшему в верхних сенях.

– И я надеюсь, тебе не покажется необоснованным мое желание немедленно получить все те деньги и сокровища, которые я передавал тебе на сохранение, – несколько язвительно произнес Харальд. Он уже пришел в себя, и в голосе его явно слышался намек на то, что киевский князь очень любит принимать деньги, но чрезвычайно не любит с ними расставаться.

– Ты получишь их. За вычетом платы за оскорбление, нанесенное моему дому и моей старшей дочери. Если же ты откажешься возместить нам этот ущерб, – Ярослав жестко глянул в глаза Харальда, – то не обещаю, что тебе удастся благополучно покинуть Русь. У моей дочери есть братья. Это взрослые мужчины, и я не смогу запретить им отомстить за оскорбление сестры.

– Не ты ли сам установил закон, по которому мстить смертью можно только сыну за убийство отца и брату за брата? – Харальд ехидно прищурился.

– А ты хорошо изучил чужие законы! Если бы ты так же хорошо их исполнял! Я установил этот закон, я и изменю его, если будет нужда. А Бог простит.

– Бог должен многое тебе простить, Ярислейв конунг.

– Тебе тоже. И твоему брату, которого люди называют святым. Если уж Олав действительно свят, то милосердие Божье не охватить человеческим умом!

– Воистину у тебя есть причины держать обиду на моего брата Олава!

Княгиня Ингигерда, которую все больше беспокоила эта беседа, уже хотела вмешаться, но, к счастью, в дверь заглянул Буян и передал, что пришли люди Харальда.

– Прощай, Ярислейв конунг. Прощай, королева Ингигерд. И ты, Эллисив. – Харальд задержал на ней взгляд и добавил: – Помни, что я тебе сказал.

– Прощай, – за всех ответила княгиня, и в ее голосе против воли послышалась печаль.

Она не думала, что они вот так расстанутся. Хотя нечто подобное можно было предположить, зная нрав Харальда. Но даже сейчас ей было трудно увидеть в нем того, кем он стал: викинга, знатного разбойника, привыкшего добывать славу и богатство за счет чужого унижения и разорения и к тому же полагающего свою честь именно в этом. Ингигерда все еще видела в нем того пятнадцатилетнего юношу, который когда-то приехал в Киев искать помощи: усталого, опытного не по годам, но не сломленного и готового копить силы для дальнейшей борьбы. Княгиня полюбила бы юного варяга только ради его брата Олава, но он и сам заслуживал любови и уважения, и за это она полюбила его вдвое сильнее. Однако Харальд, вынужденный отчаянно бороться за жизнь и честь, задавил в своей душе все то хорошее, что в ней было, ибо доброта и честность делают человека слабым. А он не мог себе позволить быть слабым. И он стал сильным: честолюбивым, самодовольным, упрямым и бессовестным, изобретательным, вероломным, коварным и не имеющим никаких правил, никаких заповедей, кроме собственной выгоды. Ради Достижения своих целей он пойдет на все: насилие, обман, предательство, – и ни Бог, ни человек его не остановят.

– Не думала я, что мы так нехорошо расстанемся, – подавляя вздох, сказала княгиня, когда шаги Харальда затихли у подножия лестницы в нижних сенях.

– Хорошо можно расстаться только с хорошим человеком, – с досадой ответил ей муж. – В прошлый раз я тебя послушал и не стал поднимать шум… А если бы его проучили как следует еще тогда, то, возможно, сейчас мы избежали бы этого позора! Когда-то мы позволили ему сохранить честь, а теперь он – благодаря нашей же доброте! – опять попытался извалять нас в грязи!

– А когда это – тогда? – вклинилась в разговор Елисава.

– Тогда нам самим было невыгодно поднимать шум, – напомнила Ингигерда мужу. – Но я тоже думала, что с тех пор он поумнел. Все-таки десять лет прошло…

– О чем вы говорите? – настойчиво повторила недоумевающая Елисава, но никто из родителей ей не ответил. Движением руки, призвав дочь к молчанию, Ярослав вышел в верхние сени и прислушался, что делается внизу.

Двор уже был заполнен народом: поднялась вся русская и вся варяжская дружина Ярослава, а также его сыновья со своими дружинами; даже часть бояр и воевод, живших на своих дворах, каким-то образом успели узнать о переполохе в княжьем тереме. Люди были босиком, в нижних рубахах и портах, зато в шлемах, со щитами, топорами и мечами. В другое время это, возможно, выглядело бы смешно, но сейчас только вносило в обстановку тревогу и нервозность. Ярко горели зажженные факелы, стоял недовольный гул встревоженных голосов.

За воротами толпились люди Харальда, выглядевшие примерно так же. Внутрь пустили только тех троих, которых Харальд назвал по именам – собираясь на свой сомнительный ночной подвиг, он взял их с собой и велел ждать возле тына. В сопровождении этих троих Харальд прошел от крыльца к воротам сквозь раздавшуюся толпу. Его встретили усилением недружелюбного гула. Все знали, как растревожил приезд «норвежского византийца» княжью семью, и все подспудно ожидали от него неприятностей. Ожидания сбылись, хоть и не в полном объеме, – судя по тому, что князь позволяет ему уйти.

Остаток ночи дружина Харальда провела за сборами в дорогу, и на рассвете их ладьи отошли от причалов. Дружины Ярослава, тоже не спавшие и успевшие привести себя в порядок, все это время были наготове, опасаясь неприятностей, но все прошло спокойно. Харальд покинул Киев и должен был в Любече, на границах собственно Киевской земли, в течение трех дней ждать, пока ему пришлют его сокровища.

Все эти три дня Елисава и обе ее сестры, а также младшие из братьев просидели в горницах, не высовывая носа наружу. Киев словно находился в осаде: на всех городских воротах стояли усиленные дозоры, княжий двор был окружен сплошным кольцом, в сенях, внизу и наверху, постоянно сторожили кмети, и даже в самих горницах, сменяя друг друга, день и ночь сидели сотники, причем, только русские. Помня сагу о похищении гречанки Марии, племянницы императора, князь Ярослав ждал от Харальда попыток выкрасть кого-то из семьи, причем необязательно Елисаву. Но, как ни странно, все обошлось. Харальд и его люди, согласно уговору, ждали в Любече, куда князь Ярослав прислал сокровища, – за вычетом того, что было потрачено на Ульва и его людей.

– Не было счастья, да несчастье помогло, – говорила княгиня Ингигерда. – Теперь твоему отцу не надо мучиться, чтобы найти где-то недостающие деньги и не прослыть вором. Недостаток он оставит себе – как возмещение оскорбления.

– А дороговато выходит, – буркнул Святша. – За полное… того… – он покосился на сестер, – и то гривны золота довольно, а тут за одно намерение… Или было что?

– Не было ничего. А что дороговато, то она ведь даже не боярская дочь, а княжеская. Если посчитать всех королей, с которыми мы в родстве и которых Харальд оскорбил вместе с нами, – оно как раз и выходит.

– Да Харальд знает, – с неохотой проговорил сотник Грознояр, который в это время нес дозор в женских горницах и сидел на лавке у двери, держа между ног меч и прислонив к стене топор. – Мне Туряк рассказывал, Ульва ребята Харальдовым разболтали, как они больше денег требовали, а князь сперва не хотел, а потом дал. Харальдовы ребята, Туряк говорит, сами поняли, откуда те деньги.

– Ну и пусть, – недовольно произнесла Предслава, ходившая все эти дни с обиженным видом: она-то совсем ни в чем не виновата, а сидит взаперти. – Вел бы себя смирно, получил бы свои деньги.

– Давайте о чем-нибудь другом поговорим! – едва сдерживая раздражение, предложила Елисава. – Мне и так тошно, а вы еще про деньги какие-то!

Думать о Харальде было досадно и неприятно, и княжна гнала эти мысли прочь. У нее осталось ощущение, что ее пытались использовать, обмануть, как последнюю дуру. К тому же она вынуждена была признать, что, как бы ни был Харальд хорош собой, отважен, доблестен, умен, остер и привлекателен, он совсем не тот человек, которому можно доверять. Но коварство злополучного жениха только оттеняло его привлекательность, и все вместе сплавлялось в острый нож, пронзавший ее душу. Елисава ненавидела Харальда за то, что он так хорош и дерзок, и ей не хотелось ни видеть, ни знать его. А еще она старалась побыстрее забыть о нем, чтобы не мучиться сознанием, что они больше никогда не увидятся. Но пока получалось плохо. Несмотря на все старания отвлечься, разговоры, рукоделие и молитвы, не проходило и часа, чтобы она не думала о Харальде.

Украдкой косясь на мать, Елисава видела по ее лицу, что и она думает о том же. В свое время Ингигерда так же нехорошо рассталась с Олавом конунгом, и даже еще хуже, потому что сама была перед ним виновата. С Харальдом она потеряла его еще раз. Да лучше бы им никогда их не знать, этих королей-викингов, так много требующих от судьбы и от людей! И никогда еще Елисава, внучка и правнучка королей Севера, не была так близка к мысли, что от варягов одни неприятности.