Текст книги "Забытые письма"

Автор книги: Елизавета Абаринова-Кожухова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

– Может быть, – не стал спорить Дубов. – Но ведь Ковальчук не с луны свалился – если бы мы узнали, чем он занимался до войны, то это, вероятно, дало бы ответы на многие вопросы. Известно, что по Украине (как, впрочем, и по всему СССР) в тридцатые годы прошла огромная волна репрессий, и какой-нибудь подонок, участвовавший в преследовании кулаков, троцкистов, вредителей и прочих врагов советского народа, лишь продолжал во время войны свое любимое дело, уничтожая коммунистов, евреев, партизан – словом, врагов Рейха и Фюрера. Впрочем, это лишь мое предположение. И если так, то «органы», которые, извините за выражение, «мочат» всех, кто пытается разоблачить Ковальчука, делают это отнюдь не из-за того, что так уж дорожат своим старейшим сотрудником, а просто из страха, что если он заговорит, то сами органы будут выглядеть, мягко говоря, очень уж неприглядно. Равно как и государство – в прежние годы СССР, а теперь его «правопреемница».

– А не проще ли им просто «убрать» Ковальчука? – пожал плечами Серапионыч. – Так сказать, есть агент – есть проблема, а нет – так уж не обессудьте.

– Скорее всего, они бы так и поступили, – уверенно сказал Василий. Осудили бы как военного преступника и тут же расстреляли в двадцать четыре часа. Но ему, видимо, удалось бежать, и когда он оказался в Австралии, то «органам» уже ничего не оставалось, как назначить его своим агентом уже там, в среде эмиграции. Повторяю, все это лишь мои предположения. Думаю, раньше или позже мы узнаем, насколько они соответствуют действительности.

– Если нас самих не «замочат», – вздохнул доктор.

– Не исключено, – совершенно серьезно ответил Дубов. – Так что вам, Владлен Серапионыч, следовало бы выйти из игры…

– Как же! – возмутился доктор. – Я, можно сказать, заварил эту кашу, и в кусты? Нет уж, пускай меня и «мочат»! – Серапионыч погрустнел. – Знаете, Василий Николаич, я чувствую, что виновен в гибели краеведа, как его, Чернявского. И зачем я только заглядывал в этот злополучный ящик?

– Ну, причем тут вы, – возразил детектив. – Лучше скажите, не сохранились ли у вас в архиве какие-то сведения о вашем первом пациенте? Я говорю о Вите Орлове.

– Запись наверняка имеется, – ответил доктор, – но что-то более того едва ли. – Владлен Серапионыч выбрался из-за стола, извлек из кармана увесистую связку ключей и одним из них отпер шкаф. – Вот, пожалуйста, семидесятый год. – Доктор вытащил одну из папок и, перелистав страницы, отыскал соответствующую запись: – «Орлов Виктор Геннадиевич, 1953 г.р., поступил 21 июля, с признаками удушения и так далее. Как видите, ничего особого. Да, – тяжко вздохнул Серапионыч, – как давно это было… – Он перевернул несколько страниц назад. – А вот и последняя запись Владимира Филипповича: 27 июня, Коробкова Наталия Федоровна».

Василий заглянул в записи:

– Довольно необычное написание буквы «и»…

– Да, у Владимира Филипповича это иногда случалось, особенно когда он волновался: сначала писал «i» с точечкой наверху, но потом приписывал вторую закорючку, а точка так и оставалась. Знаете, ведь по-украински звук «и» обычно передается буквой «i», а нашей букве «и» соответствует звук «ы».

– И что, Владимир Филиппович часто волновался, когда регистрировал умерших? – несколько удивленно спросил Дубов.

– Почти всегда, – тяжело вздохнул Серапионыч. – Он ведь вообще-то меньше всего собирался стать морговским доктором, просто обстоятельства так сложились. Да и за эти несколько лет Владимир Филиппович не успел сделаться таким старым циником, как ваш покорный слуга – всякую смерть принимал очень близко к сердцу. А Наталия Коробкова, судя по записям, была совсем молодой девушкой, погибшей в автоаварии «по причине травм, несовместимых с жизнью». Вот такая у нас, патологоанатомов, милая формулировочка…

– Я обратил внимание, что на конверте, адресованном Людмиле Ильиничне из Киева, встречается такая же буква «и», – сообщил Дубов, терпеливо выслушав Серапионыча. – В слове «Кислоярск» и еще, кажется, в названии улицы. Стало быть, письмо прислал сам доктор Матвеев. И к тому же, видимо, он был в состоянии волнения… Полагаю, нам с вами следует как можно скорее встретиться с Людмилой Ильиничной.

– Вы правы, – кивнул Серапионыч. – Сегодня же позвоню.

– Отдадим письмо, – продолжал Василий, – а заодно расспросим, что ей известно о делах супруга. Как вы думаете, Владлен Серапионыч, она согласится нам помочь?

– Непременно согласится, – уверенно заявил Серапионыч. – Если бы вы, Василий Николаич, были хоть немного знакомы с Людмилой Ильиничной, то даже не стали бы задавать такого вопроса!

– Ну что ж, вот и познакомлюсь, – улыбнулся детектив.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Как обычно по утрам, Василий Дубов припарковал «Москвич» возле Бизнес-Центра и, едва переступив порог, привычно спросил Родионыча:

– Ну как, есть что-нибудь для меня?

– От Маши – ничего, – столь же привычно ответил вахтер. Такой ответ Василий получал от него ежедневно в течение всей последней недели. – А почту еще не приносили.

– Уже принесли, – раздался прямо над ухом Дубова голос почтальонши тети Веры. Она была для Василия такой же постоянной величиной, как Родионыч и как уборщица Фрося – тетя Вера приносила сюда почту еще в незабвенные «комсомольские» времена.

– Ну, принимайте, – с этими словами тетя Вера вывалила на стол к Родионычу целую кипу газет и писем, отчего ее внушительная сумка «похудела» чуть не на половину.

– А мне? – спросил Дубов.

– И тебе есть, – тетя Вера извлекла из бокового отдела сумки какой-то самодельный пакет и тетрадку в жесткой обложке. – Тебе, Васенька, заказная бандероль аж из Питера. Распишись вот здесь.

– Странно, кто бы это мог быть? – удивленно проговорил детектив, принимая пакет. – Вроде у меня там нет ни родни, ни друзей, ни деловых партнеров.

– А обратный адрес есть? – Родионыч заглянул через плечо Василию.

Детектив повернул бандероль:

– Невский проспект, дом такой-то… В. И. Петров. Нет, не знаю. Ну ладно, разберемся.

И Василий привычно поспешил вверх по лестнице. То, что не было очередного электронного «мессиджа», Дубова не очень удивляло – Иваненко достаточно ясно дал понять, что в конфиденциальности данного вида связи не очень-то уверен.

Сняв с пакета внешний слой жесткой бумаги, детектив к некоторому удивлению обнаружил под ним другой пакет, а поверх него – записку:

«Уважаемый Василий Николаевич! Это послание придет к Вам не совсем прямым путем – через Санкт-Петербург, куда его отвезет на поезде надежный человек. Такова была просьба моего брата Григория Александровича Иваненко, трагически погибшего через два дня после возвращения из поездки в Р***. Оксана Иваненко.

Если Вам необходимы подробности, то Вы можете связаться со мной по известному Вам электронному адресу или по телефону…» Далее следовал номер.

Дрожащими пальцами Василий вскрыл внутренний пакет. В нем оказался целый ворох бумаг и фотографий. А сверху – вырванный из тетрадки в клеточку двойной листок с рукописным текстом.

Дубов тяжко вздохнул и стал внимательно читать последнее послание Иваненко:

«Уважаемый Василий Николаевич! Когда, сообщая Вам о трагическом событии в Р***, я писал, что покойный Б. Н. Чернявский хотел, да не успел передать мне кое-какие документы, я был не совсем точен – кое-что я получил от него при нашей первой и последней встрече. Правда, сообщать об этом по понятным Вам причинам я не стал.

Как выяснилось, покойный Чернявский располагал рядом материалов, касавшихся Кондрата Ковальчука. Когда я спросил, отчего он не открыл их, когда поднялась кампания по осуждению этого преступника, Борис Никифорович ответил, что несколько лет назад послал в республиканскую прокуратуру письмо, что он располагает материалами по „делу Ковальчука“. Вскоре из Киева пришел вежливый ответ, где Чернявского благодарили за помощь и обещали в случае надобности с ним связаться, но, видимо, надобность так до сих пор и не возникла. И это лишний раз подтверждает подозрения, что у наших властей нет никакого желания „раскручивать“ данное дело.

Среди того, что мне передал покойный Б. Н. Чернявский и что я пересылаю Вам – ряд свидетельств, записанных со слов очевидцев, а также фотография, где палачи снялись на фоне только что расстрелянных жертв. Третий справа Ковальчук. И еще один документ, хотя и не имеющий прямого отношения к военным преступлениям, но во многом характеризующий личность Ковальчука: его донос (1936 г.) на нескольких киевских инженеров, которых он изобличает как врагов советской власти, шпионов и вредителей. Хотя это не оригинал, а ксерокопия, но почерк идентифицировать можно.

Чернявский также оставил мне около десятка адресов в Киеве и окрестностях, где живут родственники жертв и свидетели злодеяний Ковальчука, и я решил по мере возможности обойти их и убедить, чтобы они оставили документированные показания. Однако от этого замысла пришлось временно отказаться и даже уничтожить адреса, предварительно заучив их наизусть ради безопасности самих этих людей. Сразу по возвращении в Киев я ощутил за собой столь плотную, хотя внешне и ненавязчивую слежку, что сразу понял работают профессионалы, которые шутить не будут. Да и вообще, после пожара в Р*** может произойти все что угодно.

До свидания или прощайте – как судьба решит».

– И вот оно свершилось! – в сердцах проговорил Василий. – За несколько дней погибли два порядочных человека. И ради чего? Чтобы старый «батька Кондрат» предстал перед земным судом раньше, чем перед высшим? А те, кто его прикрывают, будут и дальше творить свои черные дела…

Дубов еще раз пробежал записку сестры Иваненко и, немного поплутав в международных кодах, набрал номер:

– Оксана Александровна? Это говорит Дубов, из Кислоярска. Не могу и выразить, как я скорблю…

– Не надо соболезнований, – прервала Оксана. – Международка нынче дорогая. Я знаю, что вас с Гришей связывали общие дела. Если чем-то могу помочь, то я к вашим услугам.

– Скажете, не осталось ли после Григория Александровича чего-то по тому делу, из-за которого он ездил в Р***? Простите, что говорю с вами о делах в такие тяжелые дни, но это действительно очень важно.

– Вряд ли, – с сомнением отвечала Оксана Александровна. – Все, что было, я отослала вам. Но если что-то обнаружится, то я вам тут же дам знать.

– Буду очень признателен. И еще… Извините, что заставляю вспоминать, но как это случилось?

– Разумеется, никакой уголовщины, – в приятном низком голосе собеседницы послышалась горькая усмешка. – Обычный несчастный случай.

– Надеюсь, не пожар?

– Ну что вы, Василий Николаич, это было бы слишком уж однообразно. На сей раз все проще – наехал водитель-лихач.

– Но его хоть задержали?

– С места происшествия скрылся. Свидетели запомнили номер, но оказалось, что машина угнана у владельца и давно находится в розыске. Вот милиция и ищет. Может быть, найдет.

– М-да, – протянул Василий, так как больше сказать ему было нечего. Извините за беспокойство, Оксана Александровна.

– Да чего уж там, – вздохнула Оксана. – Всего доброго, Василий Николаич. И будьте осторожны.

Василий положил трубку и принялся изучать то, что ему прислал Иваненко.

* * *

Перед обедом Василий лишь вкратце проинформировал доктора о последнем, «посмертном» послании коллеги Иваненко и о содержании полученного пакета.

– Подтвердились подозрения в связях Ковальчука с «органами», – отметил Дубов, – но собственно «по делу» не так уж много. Архив краеведа Чернявского сгорел, а список возможных свидетелей исчез со смертью Иваненко.

– Но, может быть, присланное все-таки пригодится хотя бы для осуждения «батьки Кондрата»? – осторожно предположил Серапионыч. – Наверняка где-то, в Австралии ли, в Украине ли, имеются другие доказательства, сами по себе тоже не совсем достаточные для судебного преследования, и вдруг именно наши окажутся как раз тем камешком, который сдвинет чашки на весах Фемиды?..

– Очень возможно, – согласился Дубов. – Разумеется, я не буду держать бумаги под спудом, а в ближайшее время сообщу о них в соответствующие инстанции. А теперь нам необходимо как можно скорее встретиться со вдовой доктора Матвеева. Во-первых, наконец-то отдать ей письмо, а во-вторых узнать, не известно ли ей что-то о розыскных делах мужа.

– А я как раз вчера с нею созванивался, – закивал Серапионыч. – И ежели сегодня вечером у вас нету более важных дел, то Людмила Ильинична будет нас ждать.

– Ну вот и замечательно, – удовлетворенно кивнул Дубов. – А, добрый день, Егор Трофимович!

Последнее восклицание относилось к инспектору Столбовому, который как раз вошел в обеденный зал. Присев за столик с детективом и доктором и убедившись, что поблизости нет посторонних любопытных ушей, Егор Трофимович сообщил:

– Я навел справки, о которых вы просили. Хотя, увы – особо сенсационными результатами похвастаться не могу. Что касается самоубийства Вити Орлова, то тут все просто – провели необходимые замеры, опросили родных, подтвердили факт суицида и дело закрыли. Если хотите, Василий Николаич, то я свожу вас в архив, и вы сами ознакомитесь с заключением.

– Думаю, это вряд ли понадобится, – ответил Дубов, – но за предложение спасибо.

– А Матвеев? – не вытерпел Серапионыч.

– А вот здесь несколько сложнее, – пожал плечами инспектор. – Так как доктор Матвеев скончался ненасильственной смертью, то я и не думал, что в нашем ведомстве по нему что-то будет. Так оно, собственно, и оказалось. Однако я на всякий случай решил сделать запрос в Особое хранилище…

– Куда-куда, простите? – удивленно переспросил доктор.

Егору Трофимовичу пришлось разъяснить:

– Когда пала Советская власть, а Кислоярская Республика объявила о своем суверенитете, из труб здешнего отделения КГБ валом валил черный дым это чекисты сжигали те бумаги, которые не успели заблаговременно вывезти в Москву. Но все уничтожить они не успели, и когда здание переняли местные власти, то оставшиеся документы собственно и составили так называемое Особое хранилище.

– Я где-то слыхал, будто чекисты намеренно оставили некоторые бумаги, чтобы опорочить тех, кого им было нужно, – заметил Дубов.

– И это не голословное предположение, – кивнул Столбовой. – Например, среди «чекистских бумаг» осталась и специальная книга учета текущих дел. Думаю, никто не мешал им уничтожить ее полностью, однако оттуда были только вырваны некоторые листы, а в основном эта книга сохранилась. И вот на запрос мне ответили, что в 1969-70 годах «дело В. Ф. Матвеева» в книге зарегистрировано, хотя конкретными материалами Хранилище не располагает.

Вот, собственно, и все, что мне удалось выяснить. Едва ли это можно назвать даже информацией к размышлениям.

– Отсутствие информации – тоже информация, – не без некоторого удовлетворения сказал Дубов. – Во всяком случае, благодарю вас, Егор Трофимович, ваша помощь для меня всегда неоценима.

– Ну, будет вам подлизываться, Василий Николаич, – усмехнулся инспектор.

– Ваши факты еще раз подтвердили мои подозрения, – задумчиво произнес детектив. И, вздохнув, добавил: – Худшие подозрения.

– А мне кажется, Василий Николаич, что вы собираетесь ввязаться в опасное дело, – покачал головой инспектор.

– Уже ввязались, – подхватил Серапионыч.

– В разные годы погибли несколько человек, причастных к этому делу, подтвердил Дубов. – И двое – за последние дни.

– Ну и ради чего, позвольте полюбопытствовать? – усталым голосом спросил Столбовой.

– Я и сам спрашивал себя – ради чего? – вздохнул Дубов. – Но останавливаться я уже не имею права – и именно теперь.

– Хотя бы из уважения к памяти погибших, – добавил Серапионыч.

– Ну хорошо, я могу вам еще чем-то помочь? – задал практический вопрос инспектор, принимаясь за обед, уже начавший понемногу остывать.

– Можете, – тут же откликнулся Василий. – Неплохо бы присмотреть кое за кем, ведь любой, оказавшийся в орбите наших разысканий, автоматически может стать мишенью убийц.

– Имя? – Егор Трофимович раскрыл блокнот.

– Людмила Ильинична Голубева! – опередив Дубова, выпалил Серапионыч. Егор Трофимович вопросительно посмотрел на Василия, тот молча кивнул.

* * *

Людмила Ильинична с первого взгляда очень понравилась Василию Дубову простая славная женщина, как и описывал ее Серапионыч.

Представив ее и детектива друг другу и вкратце рассказав о причинах визита, Серапионыч протянул Людмиле Ильиничне нераспечатанное письмо.

– Не может быть, – прошептала вдова. Ее глаза заметно повлажнели. Неужели это от него… В разговор вступил Василий:

– Очень извиняюсь, Людмила Ильинична, но не могли бы вы вскрыть письмо в нашем присутствии?

– А что, там взрывчатка? – слабо улыбнулась Людмила Ильинична.

– Очень возможно, – совершенно серьезно ответил Дубов.

Людмила Ильинична взяла конверт, осторожно оторвала полоску сбоку и извлекла небольшой листок с несколькими рукописными строчками.

Пробежав написанное, хозяйка протянула листок Дубову. Тот прочел вслух:

– «Люсенька, если ты случайно окажешься в городе и получишь эту записку, то забери все бумаги из известного тебе места и спрячь где-нибудь вне дома. Надеюсь на скорую встречу, тогда все объясню. Твой Вл. Матвеев». Детектив возвратил письмо вдове. – Очевидно, Владимир Филиппович уже в Киеве почувствовал что-то неладное, может быть, даже угрозу жизни, и решил перепрятать нечто, чем очень дорожил… – Василий перевел взор на Людмилу Ильиничну: – Из известного вам места?

– Муж устроил дома что-то вроде тайничка, где держал какие-то бумаги по правде говоря, я особо не интересовалась, что он там прячет. Но однажды Володя показал мне, где тайничок находится и как его открыть.

– И где же он? – нетерпеливо спросил доктор.

– В нашей квартире, – вздохнула Людмила Ильинична, – то есть теперь в вашей, Владлен Серапионыч.

– Людмила Ильинична, я понимаю, что вам это очень тяжко, проникновенно заговорил Василий, – но я очень прошу вас…

– Показать «известное мне место»? – перебила Людмила Ильинична. – Что ж, хоть прошло уже столько лет, но думаю, что сумею его найти. Хотя и не хочу зря вас обнадеживать – едва ли мы там что-либо обнаружим.

– Может быть, прямо сейчас? – предложил Дубов. – У меня машина, много времени это не займет.

– Ну что же, раз надо – значит надо, – тут же согласилась хозяйка. – Ну так поедемте сразу же – чего откладывать.

Уже в «Москвиче» Людмила Ильинична пояснила:

– Тогда, в июне семидесятого года, Володя в очередной раз поехал на Украину – то ли навестить родных, то ли по каким-то делам, я так и не поняла. Он как-то очень быстро собрался и уехал. А я вместе с детьми, как и было задумано, отправилась на лето в деревню к своим родителям. Ну, вы знаете – село Заболотье, это недалеко от города, по Северному тракту. Дубов и Серапионыч, не сговариваясь, кивнули. – Но вот и пару недель не прошло, как меня срочной телеграммой вызвали в Кислоярск – дескать, Владимир Филиппович, едва вернувшись, скоропостижно скончался.

– Кто вас вызвал? – обернулся из-за руля Дубов.

– Подписи не было, – вздохнула вдова, – скорее всего, кто-то из соседей. То ли Иван Кузьмич, то ли Наталья Николаевна. Поначалу я даже приняла это за чью-то глупую шутку, однако тут же собралась и поехала в город. Хорошо хоть ребята остались в деревне… – Людмила Ильинична замолкла, будто заново переживая то, что произошло тридцать лет назад.

– Людмила Ильинична, вы не заметили чего-либо, скажем так, странного, не совсем обычного, когда оказались в квартире? – задал детектив очередной вопрос.

– Вы лучше спросите, оказалась ли я вообще в квартире, – невесело усмехнулась Людмила Ильинична. – Я в нее даже не попала – едва Володю увезли, как дверь запечатали.

– Для чего? – изумился Серапионыч.

– Как мне объяснили, ведется следствие, и все должно оставаться на своих местах. – Людмила Ильинична поудобнее устроилась на заднем сидении. Хотя какое может быть следствие, если Володя скончался от банального сердечного приступа? Неделю я жила в гостинице, причем за государственный счет, а потом мне дали другую квартиру. Кстати сказать, не хуже прежней. Если не сказать – лучше.

– С чего это вдруг наше государство так расщедрилось? – удивленно спросил детектив.

– Государство объяснило, что поскольку квартира служебная, то ее нужно освободить для нового заведующего моргом, – пояснила вдова. – То есть для вас, Владлен Серапионыч.

– А что, Люсенька, что-то не так? – прищурился доктор, уловив в голосе Людмилы Ильиничны нотки сомнения.

– Квартира не могла быть служебной, – с расстановкой заговорила Людмила Ильинична, – по той простой причине, что нам она досталась в результате двойного обмена. Знаете, одним надо съезжаться, другим наоборот…

– Все ясно, – подытожил Дубов, – просто кое-кому нужно было под благовидным предлогом удалить вас из квартиры, а за то время, пока она стояла пустая до вселения Владлена Серапионыча, ее обыскали, что называется, до последней щелки. Так что, боюсь, тайник пуст… А впрочем, мы уже, кажется, приехали.

– Да нет, один раз я здесь все-таки побывала, как раз через неделю после того… После того, как это случилось, – продолжала Людмила Ильинична, пока они поднимались по лестнице. – Это когда я перевозила вещи на новую квартиру… Боже мой, а тут все так, как было при Володе! – воскликнула Людмила Ильинична, едва переступив порог.

– Ну да, – кивнул Серапионыч. – Все, что вы мне оставили. А что поделаешь – своего ничего не нажил. А много ли нужно старому холостяку стол, кровать, пару стульев…

– Людмила Ильинична, пожалуйста, вспомните – когда вы перевозили вещи, не показалось ли вам тут что-то… ну, странным, не совсем естественным? – продолжал допытываться Василий.

Вдова тяжело опустилась на стул:

– Не буду скрывать – многое мне показалось и странным, и не совсем естественным. Для переезда мне предоставили грузовик и двух грузчиков, которые не столько переносили вещи, сколько следили за каждым моим движением. Даже, извините, в туалет не хотели меня пускать – едва я туда направлялась, как тут же звали на кухню или в комнату и спрашивали, что брать, а что нет. Но когда я все же туда попала… – Людмила Ильинична надолго замолкла. Дубов и Серапионыч не торопили ее. – В общем, получилось так, что когда я мыла руки, то мыло выскользнуло и упало на пол, как раз сбоку унитаза. И когда я нагнулась, то заметила следы засохшей крови, а рядом – как будто что-то вытирали.

Доктор и сыщик переглянулись – им обоим пришли в память слова из письма с угрозой: «Будешь совать нос…» Но вдове они, конечно же, ничего говорить не стали.

– Вы кому-то об этом сообщали? – спросил Василий.

– Да ну что вы, – махнула рукой Людмила Ильинична. – Вам первым. Я сразу поняла, что тут что-то нечисто, но что я могла сделать? Володю уже не вернешь, а я должна была жить – не ради себя, а ради детей. – Вдова вздохнула. – Надеюсь, ему не пришлось бы за них краснеть…

– Постарайтесь вспомнить, Людмила Ильинична, не пропало ли что-то из квартиры за ту неделю, пока она стояла опечатанная, – попросил Дубов. – Или, может быть, какие-то вещи лежали не совсем на своем месте?

– Знаете, я тогда была очень взволнована и вряд ли заметила бы какие-то передвижки. – Людмила Ильинична встала со стула и подошла к книжному шкафу с длинными рядами книг по медицине. – А пропало ли что-то? Да, пропало. Я знала, что Владимир Филиппович хранил все письма, вел дневник – и ничего этого я не нашла. Ни одного письма, ни одной тетрадки.

– Вы не пытались узнать, куда все это девалось? – спросил Серапионыч.

– У кого? – пожала плечами вдова. – У грузчиков, или у тех, кто их послал? Если бы я хоть как-то обнаружила свои подозрения, то… Ну, сами понимаете.

– А знаете, у нас появился шанс, – вдруг заявил Василий. Серапионыч и Людмила Ильинична удивленно поглядели на сыщика. – Ну, судите сами: за неделю, что прошла между, гм, прискорбным случаем и тем днем, когда вы, Людмила Ильинична, забрали вещи, у них была возможность похозяйничать тут вовсю. Как я понимаю, письма и дневники Владимир Филиппович особо никуда не прятал, а в них наши «органы», несомненно, нашли много всяких «материалов к размышлениям». После перевозки вещей и до вселения Владлена Серапионыча они тут наверняка еще бывали и обыскивали помещения. Но, видимо, делали это больше формально, чем по существу – ведь сам факт наличия тайника вряд ли был им известен. Так что очень возможно, что тайник до сих пор стоит нетронутый.

– Так, может, проверим? – не выдержал доктор.

– Да, конечно, – Людмила Ильинична решительно встала со стула.

– Еще один вопрос, – остановил ее Дубов. – Людмила Ильинична, говорил ли с вами Владимир Филиппович о предмете своих поисков? Упоминал ли имена каких-либо нацистских преступников?

– Со мной – никогда, – уверенно ответила Людмила Ильинична. – Но он несколько раз при мне говорил обо всем этом по телефону, обычно междугороднему, так что я была более-менее в курсе. А мне он не рассказывал, думаю, чтобы зря не расстраивать ужасами оккупации. Я ведь как раз тогда ждала второго ребенка, а потом, когда дочка родилась, тоже были проблемы со здоровьем… Ну да ладно, все это частности. Скажите лучше, Владлен Серапионыч, нет ли у вас табуретки покрепче?

– На кухне есть, – с сомнением ответил доктор, – хотя насчет ее крепкости стопроцентной гарантии не дам…

– Ну, значит, вам придется меня подстраховывать, – сказала вдова. Надеюсь, антресоли еще целы?

Серапионыч принес с кухни весьма шаткого вида табуретку и установил ее в прихожей, где под потолком темнели дверцы антресолей.

С помощью доктора и детектива Людмила Ильинична взобралась на табуретку и открыла дверцу. И тут же чихнула – на антресолях стояла такая пыль, будто туда не заглядывали целую вечность.

– Будьте здоровы, – пожелал Людмиле Ильиничне доктор Серапионыч. – По правде сказать, я за тридцать лет ни разу на антресоли не залезал и даже не знаю, что там лежит. Видимо, какие-то ваши старые вещи?

– Видимо, так, – согласилась Людмила Ильинична. – Знаете, Володя нарочно заполнил антресоли всяким хламом, чтобы создалось впечатление, будто там забито до отказа. Но на самом деле можно было отодвинуть несколько предметов в сторону, и на расстоянии вытянутой руки… Так-так, это, кажется, здесь. Да-да, здесь!

Но тут табуретка опасно заскрипела, ножки стали разъезжаться, и если бы Василий не подхватил Людмилу Ильиничну, то она оказалась бы на полу.

– Спасибо, – прочувствованно произнесла Людмила Ильинична и протянула детективу продолговатую металлическую коробочку из-под леденцов.

Изучать содержимое коробочки отправились на кухню, поскольку там, по словам хозяина, было наиболее яркое освещение.

Сняв крышку, Василий обнаружил под нею толстую стопку рукописей, фотографий и официальных бумаг, скрепленных круглыми и иными печатями.

Дубов не удержался от замечания:

– Судя по тому, что коробка заполнена по самую крышку, она просто не могла вместить всего, чем располагал доктор Матвеев. Стало быть, здесь наиболее ценные и важные документы.

– А остальное, увы, так и пропало, – вздохнул Серапионыч.

Василий расправил на столе несколько рукописных листков.

– Похоже, что здесь воспоминания некоей Анны Литвиненко, в детстве бывшей очевидцем зверств, чинимых карателями, – сказал Дубов, бегло пробежав написанное. – И глядите – в конце стоит печать Р-ской средней школы и подписи: «Учителя Б. Н. Чернявский, А. И. Золотова, И. Б. Кравец, Н. М. Савчук» и еще другие. А, ну понятно, – тут же стал разъяснять Василий, – в то время краевед Чернявский не мог заверять подобные бумаги у нотариуса и пытался таким образом, задействовав своих коллег-учителей, придать свидетельствам хоть какую-то документальность.

– Если в годы войны Анна была ребенком, – задумчиво произнес доктор, то велика вероятность, что она сейчас жива. А если и не сама, то хотя бы кто-то из тех, кто засвидетельствовал ее показания…

Людмила Ильинична тем временем разглядывала старую фотографию, похожую на ту, которую Василий получил в «посмертном» пакете от Иваненко. К ней был прикреплен листок: «Палачи на фоне своих жертв, расстрелянных в Бабьем Яре под Киевом. Слева направо…» Далее следовали имена и фамилии.

– Проверьте, есть ли среди них Ковальчук, – попросил Дубов.

– Ковальчук? – Людмила Ильинична заглянула в листок. – Да, четвертый слева – Кондрат Ковальчук.

– Но его имя никак не выделено, – заметил Серапионыч.

– И не удивительно, – кивнул Василий, – ведь сегодня он оказался в центре общественного внимания только потому, что дожил до наших дней. Остальные, должно быть, давно уж сгинули.

– Ах, Владлен Серапионыч, уже поздно, – спохватилась Людмила Ильинична. – Должно быть, Паша уже вернулся домой и беспокоится, куда я пропала. Паша это мой сын, – пояснила она. – Можно, я от вас позвоню?

– Что за вопрос! – удивился доктор. – Ну конечно же, звоните.

– Ваш сын работает в вечернюю смену? – спросил Дубов.

– Случается, что и в ночную, – вздохнула Людмила Ильинична. – Он ведь работает на радио.

– А, ну конечно, – припомнил детектив, – я же часто слышу: «Звукооператор Павел Матвеев». Стало быть, это он и есть…

Людмила Ильинична вышла в прихожую, где находился телефон, а Василий извлек из коробочки следующую бумагу – некий бланк, заполненный готическими буквами. В него были впечатаны несколько машинописных слов.

– К сожалению, я не очень-то владею немецким, – заметил доктор, – но это, как я понял, благодарность, объявленная оккупационными властями группе лиц, участвовавших в очередной «операции».

Когда Людмила Ильинична вернулась на кухню, Дубов просматривал последний документ, лежавший на самом донышке коробки. Собственно, документом в полном смысле его нельзя было назвать – просто рукопись без печати и даже без подписи, умещавшаяся на одном листке.

Пробежав написанное, Василий медленно прочел вслух:

– «В сентябре 1941 года в местечке Черные Камни гитлеровцы при помощи местных карателей загнали в сарай семью цыган (или даже целый табор) и сожгли. По дороге на казнь молодая женщина успела выкинуть в придорожную траву новорожденного мальчика, которого подобрали и усыновили местный фельдшер Филипп Егорович Матвеев и его жена Галина Дмитриевна…»

* * *

Когда, развезя по домам Людмилу Ильиничну и Владлена Серапионыча, детектив Дубов наконец-то приехал к себе домой, стояла уже почти глубокая ночь. Заметив, что в почтовом ящике что-то белеет, Василий извлек из кармана связку ключей и отыскал нужный. Письмо оказалось без адреса, марки, штемпеля и даже не заклеенным. Чуя неладное, Дубов извлек из конверта листок бумаги и при неверном свете подъездной лампочки стал читать написанное, вернее напечатанное, так как послание представляло собой принтерную распечатку компьютерного текста: «БУДЕШЬ СОВАТЬ НОС КУДА НЕ СЛЕДУЕТ В СОРТИРЕ ЗАМОЧИМ». Под посланием красовалась нарисованная шариковой ручкой свастика, но не совсем обычная, а чуть стилизованная под славянский орнамент – как раз такую использовали на своих мероприятиях члены местного отделения Русского Национального Единства, а в просторечии – баркашовцы.