Текст книги "Берегись вурдалака"

Автор книги: Елизавета Абаринова-Кожухова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
СЛЕДСТВИЕ СО ВЗЛОМОМ

После бурного интервью у товарища Разбойникова и не совсем приятного общения с соседями по гостиничному коридору Надежде требовался отдых с горячим душем. Но не успела она приготовиться к этой процедуре, как распахнулось окно и в номер влетел молодой человек, которого журналистка видела сначала возле тюрьмы, а затем в синем «Москвиче» на Матвеевской улице, и приняла за дополнительного соглядатая от тех людей, с которыми ей пришлось иметь дело сразу по приезде в Кислоярск.

Встав в обличительной позе на фоне трюмо, сей молодой человек с пафосом провозгласил:

– Снимайте личину – я разгадал все ваши коварные замыслы! Ваша карта бита, товарищ соучастница!

– Чего вам от меня еще надо? – устало произнесла Чаликова. – Я все сделала и все передала…

– Ага! Значит, вы передали! – радостно вскричал непрошеный гость. Но тут у него из кармана пиджака раздались некие непонятные звуки. Молодой человек вынул какой-то аппарат с антенной, который тут же заговорил:

– К сожалению, результаты неутешительные. Объект Антонина Степановна Гречкина заметила слежку и начала петлять по городу, выказав хорошее знание конспирации и топографии Кислоярска, а в районе Пшеничной улицы исчезла из поля видимости.

– Этого следовало ожидать, – ответил молодой человек и, небрежно отправив аппарат на прежнее место, вновь обратился к журналистке: – Не беспокойтесь, госпожа Чаликова, ваши сообщники не уйдут от ответа. A теперь сознавайтесь, что вы делали у Разбойникова!

– Да кто вы, собственно, такой?! – только теперь пришла в себя от столь бурного налета Надежда Чаликова.

– Вы хотите знать, кто я? – гордо приосанился гость. – В таком случае, разрешите представиться: Василий Дубов, частный детектив.

(Елизавета Абаринова-Кожухова, «Искусство наступать на швабру»)

По темному коридору городского Дома культуры медленно крался человек в длинном плаще с накинутым на голову капюшоном. Отсчитав пятую дверь справа, он остановился, вытащил из кармана электрический фонарик и, прикрывая его рукой, посветил. На листке из ученической тетрадки в клеточку, прикрепленной к двери четырьмя кнопками, значилось: «Литературно-ролевой клуб имени Елизаветы Абариновой-Кожуховой».

Человек удовлетворенно кивнул и, задрав полы плаща, извлек связку ключей, более похожих на отмычки. Одну из них он приладил к замочной скважине и осторожно попытался повернуть. Дверь поддавалась медленно, но верно.

Как, вероятно, читатель уже догадался, этим человеком в плаще был ни кто иной, как Вася Щепочкин. Так как чуть ли не всё, с чем он в последнее время сталкивался, имело некоторую причастность к книгам известной фантастки (или, вернее, фэнтэзерки), то он просто не мог не войти именно в эту дверь, и именно ночью, когда лишь случайность могла помешать ему узнать то, что нужно было узнать.

Вламываясь в запретную дверь, Василий ощущал себя не только Щепочкиным, ведущим очередное частное расследование, но еще и немного Дубовым, пытающимся проникнуть в страшные тайны князя Григория. (Тем более, что и преступники, возомнившие себя литературными антигероями, принимали его, Василия Юрьевича Щепочкина, за Василия Николаевича Дубова).

Такое сравнение льстило Щепочкину, хотя он видел и определенные различия между Василием Дубовым и собою. В отличие от Дубова, имеющего собственное сыскное агентство (состоящее, впрочем, всего из одного человека, то есть самого Дубова), Щепочкин принадлежал к классу наемных работников – он служил в страховой компании «Харитонов и сыновья». Правда, его деятельность иногда выходила за обычные рамки рядового агента: в тех случаях, когда Харитоновы подозревали клиентов в том, они мухлюют, Василий проводил негласное расследование и без особого труда выводил нечистых на руку господ страхуемых на чистую воду. Другим различием, пожалуй, более существенным, были несколько разные методы, которыми Щепочкин и «книжный» Дубов достигали своих благородных целей: если Василий Николаевич, за редчайшими исключениями, действовал строго в рамках закона и человеческой порядочности, стараясь не уподабливаться тем, кого он ловил, то Василий Юрьевич прекрасно понимал, что реальность сильно отличается от книжек и что зло не всегда можно победить, оставаясь в белых перчатках.

Именно поэтому сегодня, после очередной репетиции «Ревизора», он спрятался в укромном уголке за сценой, и теперь, вооружившись инструментами отнюдь не из джентельменского набора, штурмовал дверь историко-ролевого клуба.

После нескольких неудачных попыток замок поддался, и Щепочкин оказался в небольшой комнате, заваленной всяким хламом: картонными мечами, кольчугами из канцелярских скрепок, знаменами, на которых был изображен усатый человек, а также кубками, подсвечниками и чем-то еще, чего в полумраке Василий разглядеть не мог.

Щепочкин прикрыл дверь и стал изучать содержание комнаты, хотя делать это было нелегко: даже ступать следовало очень осторожно, чтобы ненароком что-нибудь не опрокинуть. Разумеется, его интересовали не мечи и не кольчуги, а более серьезные предметы, которые могли бы послужить уликами, а еще лучше – любого рода документальные свидетельства. Хотя, конечно, сыщик-любитель не надеялся обнаружить, например, ломик со следами крови Миши Сидорова, или чек об авансовой уплате Анне Сергеевне Глухаревой за убийство Василия Дубова. Но в том, что какие-то зацепки найдутся именно здесь, Василий Юрьевич был свято убежден. Иначе не пошел бы на это предприятие, не только рискованное, но и сомнительное с точки зрения законности.

Больше всего детектива привлекал сейф, занимавший добрую четверть помещения, но Щепочкин понимал, что «взять» его не удастся: для этого нужны были совсем другие отмычки и, главное, более высокая квалификация взломщика. Оставалось лишь ходить вокруг сейфа да облизываться.

И тут Щепочкину показалось, что еще кто-то пытается открыть дверь. Он уже хотел было крикнуть: «Входите, не заперто!», но вместо этого выключил фонарик и затаился за сейфом.

Дверь открылась, и тьму прорезал луч фонарика. Пошарив по комнате, он в конце концов остановился на Щепочкине.

Поняв, что далее скрываться бесполезно, Вася включил свой фонарик. Два луча встретились, и Щепочкин увидал молодую женщину, которую лицезрел каких-то пару часов назад – перед репетицией она оживленно беседовала со Святославом Иванычем, а потом сидела в зале и что-то записывала в блокнот. Когда Щепочкин спросил у всезнающего судьи Аммоса Федоровича Ляпкина-Тяпкина, в свободное от репетиций время служащего дворником в горсуде, что это за милая барышня, тот ответил, что вообще-то он не совсем в курсе, но, может быть, она – из областного Управления по делам культуры и инспектирует работу драмкружка.

И вот теперь барышня стояла в дверях историко-ролевого клуба и взирала на Щепочкина с не меньшим изумлением, чем Щепочкин – на нее.

Молчать в обществе дамы Василий не считал приличным, а о чем говорить, он не знал. Поэтому сазал первое, что пришло в голову:

– Гражданочка, кто вы и что здесь делаете?

– А вы? – пролепетала гражданочка.

– Я первый спросил.

– Журналистка, – нехотя выдавила из себя девушка. – Из Москвы. Собираю информацию.

– И как вас прикажете величать?

– Надежда. Можно просто Надя.

– Чаликова? – вырвалось у Василия.

Надежда с легким испугом поглядела на Щепочкина – он понял, что фамилия абариново-кожуховской героини ей хорошо известна.

– Нет-нет, Заметельская, – поспешно ответила журналистка. – А теперь, может быть, вы тоже назовете себя?

– Детектив-любитель, – приосанился Щепочкин, насколько это было возможно в его положении между сейфом и подвесной полкой, уставленной бутылями с какой-то темно-красной жидкостью, не то вином, не то кровью. – Василий. Можно просто Вася.

– Дубов?! – невольно вырвалось у Надежды.

– Щепочкин. – Василий, или просто Вася чуть вскинул голову и задел-таки полку. Одна из бутылей, стоявшая на самом краю, свалилась на пол и разбилась. Комнату заполнил приятный, чуть дурманящий запах.

– Киндзмараули? – неуверенно предположил Василий.

– Скорее, Каберне, – определила Надежда. Правда, в тонких винах она смыслила не больше, чем Щепочкин. То есть как бы и совсем ничего.

Видимо, винные испарения подействовали и на журналистку – сделав неверный шаг, она в полутьме наткнулась на стол и смахнула огромный фарфоровый кубок с портретом того же человека, что и на лопате, которой благословлял Гробослав идущих на битву княжеских дружинников.

– Ай, как нехорошо, – огорчилась Надя. – Что ж теперь делать?

– Теперь уже ничего не поделаешь, – раздумчиво проговорил Вася. – Как я понимаю, Наденька, вас привел сюда чисто журналистский интерес, не так ли?

– Пожалуй, что так, – уклончиво подтвердила Надя.

– Лично меня сюда привел свой интерес – сыщицкий. И раз уж так случилось, что мы здесь оказались одновременно и так насвинячили, пардон, наследили, то нам с вами уже ничего другого не останется, как действовать заодно. Вы не против?

– Что поделаешь, Вася, – как бы нехотя вздохнула Надежда. – От судьбы не уйдешь…

И невольные сообщники протянули друг другу руки, опрокинув при этом на столе вымпел, повторяющий в миниатюре стяг князя Григория: всадник на белом коне с притороченной к седлу волчьей головой.

– Да уж, Васенька, теперь нам скрыть свой визит никак не удастся, – заметила Надежда, оглядев произведенные ими беспорядки. – Поэтому вношу предложение: собрать как можно больше информации и уходить, а там будь, что будет.

– А что нам еще остается? – согласился Василий. – Хотя, похоже, главная информация – там, – он показал на заветный сейф, – а нам туда не добраться…

Надя сочувственно покивала, хотя она, в отличие от своего нового знакомца, явилась сюда во всеоружии, и даже с ключом от сейфа. (Как она его заполучила – это оставалось профессиональной тайной). Но открывать сейф в присутствии человека, которого видела впервые в жизни, если не считать репетиции «Ревизора», Надя все же не решалась.

Тем временем Василий собрал с пола остатки кубка, расколовшегося на три-четыре части, и в неверном свете двух фонариков разглядывал портрет князя Григория:

– Кого-то он мне очень напоминает. И видел вроде совсем недавно…

– Кто, князь Григорий? – переспросила Надя, которая в это время обследовала другой угол комнаты – правда, без особого успеха.

– Из последних записей в дневнике Миши Сидорова следовало, что он почти узнал, кто такой князь Григорий на самом деле, – задумчиво продолжал Щепочкин.

– Миша Сидоров – это тот мальчик, которого…

– Да-да, тот самый. И если они так поступили с ребенком, то сами понимаете, Надя, что ждет нас с вами. Если они, конечно, узнают, кто именно побывал в ихнем логове.

– Что же делать? – забеспокоилась Надежда.

– Ну, меня-то они и без того приговорили к высшей мере, – беспечно махнул рукой Вася, опрокинув старинную масляную лампу. – А вот вам, Наденька, надо бы сварганить какое-нибудь алиби. Хоть самое завалященькое.

– Каким образом?

– Свалим на кого-то из литературных персонажей. Кроме Дубова и Чаликовой. Ну и, разумеется, Анны Сергеевны Глухаревой.

– А почему бы и нет? – удивилась Надежда. – Ведь Глухарева вполне могла бы их грабануть. Хотя бы, чтобы поживиться на сокровищах князя Григория.

Подобно Наде, Василий не был готов открывать уже при первом знакомстве свои карты, тем более, когда речь шла о безопасности третьего лица. Поэтому пришлось на ходу искать другие доводы против Надеждиного предложения:

– Видите ли, Анна Сергеевна обладает весьма своеобразным характером. Поскольку здесь явно нет золота, драгоценностей и прочих сокровищ, то госпожа Глухарева должна была бы каким-то образом высказать свое «фе».

– Каким?

– Ну, например, извините, накакать на пол.

– А если Петрович? – педложила Надя, имея в виду еще одного абариновского персонажа, Соловья-Разбойника. – Все же, как-никак, лиходей и душегуб!

– Вот именно, лиходей и душегуб, – подхватил Щепочкин. – Если бы он подкараулил где-нибудь барона Альберта с кухонным ножом, то это было бы достоверно. А так – не очень.

– А если кто-то из доблестных рыцарей короля Александра?

– Да ну что вы, Наденька! Рыцарь – и ночью с отмычкой? Не верю, как сказал бы наш милейший Святослав Иваныч.

Так они перебрали еще с дюжину персонажей, выказав друг другу хорошее знакомство с творчеством прославленной писательницы, но не нашли ни одного приемлемого. При этом, как ни странно, ни Василий, ни Надежда не вспомнили имени Каширского – еще одного злодея, именующего себя то человеком науки, то магом и чародеем, а на самом деле жуликоватого гипнотизера, воздействующего на людей так называемыми «установками».

И вдруг Надю осенило:

– Иван Покровский.

Вася задумался. Представить себе поэта Ивана Покровского, человека слегка не от мира сего, вламывающимся ночью в чужое помещение, было довольно сложно. Но не перебирать же персонажей до утра – и Щепочкин согласно кивнул, дескать, ладно уж, Покровский так Покровский, все равно ничего лучше не придумаем.

– Постойте, Вася, – вдруг спохватилась Надежда, – а не «подставим» ли мы невиновного человека? Вдруг они уже присмотрели кого-то на эту роль, а тут – такое!

– Да нет, не думаю. – Щепочкин не махнул рукой только потому, чтобы еще чего-нибудь не разбить.

Объяснять журналистке, почему он так думает (или, вернее, не думает), Василий не стал, но ход его мыслей был таким: Согласно литературному первоисточнику, вурдалаки поручили Анне Сергеевне убить и Дубова, и Покровского, каждого по разным причинам. Но так как «в реале» барон Альберт «заказал» Анне Сергеевне только Дубова (то есть Щепочкина), то из этого следовало, что кандидата в Иваны Покровские они себе еще не приглядели.

– Скажите, Надя, как у вас с поэзией? – поинтересовался Щепочкин.

– Поэзию я люблю, – призналась Надя. – «Евгения Онегина» наизусть помню. Пожалуйста – «Мой дядя самых честных правил…»

– Нет-нет, я имел в виду, сочиняете ли вы сами, – поспешно перебил Вася, не дожидаясь, пока его новая сообщница продекламирует весь роман до конца. – Ведь если мы оставим господам вурдалакам послание в прозе, то они не поверят, что его и впрямь написал поэт Иван Покровский.

– Ну, раз надо… – вздохнула Надя. И, будто по наитию, выпалила:

 
– Гнусный сей притон воровский
Посетил Иван Покровский
И взломал замок дверей
Вурдалаков-упырей!
 

– Гениально! – восхитился Василий и даже захлопал в ладоши, забыв, что время и место к тому не очень-то располагали. Увидав на столе незаполненный бланк историко-ролевого клуба, детектив прямо на нем записал печатными буквами Надеждин экспромт и оставил посреди стола, прикрыв верхний уголок тяжелым подсвешником.

Оставалось ждать, что теперь предпримут «вурдалаки-упыри». А в том, что они такой наглый «наезд» не оставят без достойного ответа, Щепочкин не сомневался.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
ШТРАФНАЯ ЧАРКА

– Кто вы такой и что вам от меня нужно? – резко подалась вперед Чаликова.

– O, вот это уже деловой разговор, – радостно осклабился Иоганн Вольфгангович. – Разрешите представиться: барон фон Херклафф, большой друг князя Григория и почетный бюргер славного города Рига.

– Какой Риги? – переспросила Надя. – Столицы Ливонии или Латвийской Республики?

– A вы, мадам, умнее, чем я ожидаль, – уважительно хмыкнул барон. – Разумеется, столицы Ливонии. Но и в «вашей» Риге я тоже, как это сказать, не последний херр. В смысле, господин. Или кунгс, как там теперь говорят.

– И вы тоже путешествуете туда-сюда через столбы на Гороховом городище? – спросила Надя.

– Ну нет, я путешествую не настолько примитивным образом, – поправил жабо господин Херклафф. – У меня есть другие способы передвижения из одного мира в другой.

– И вы столь откровенно говорите мне об этом? – слегка удивилась Чаликова.

– O я, я! – радостно закивал барон. – C вами, фройляйн, я могу быть – как вы сказали? – откровенным. Ведь это ваш последний разговор!

– В каком смысле? – нахмурилась Надя.

– В том самом, – заявил Херклафф. – Я буду вас кушать.

– Что? – вскрикнула Чаликова.

– Ням-ням, – уточнил барон. – Но поверьте, фройляйн, вы самая интересная собеседница, каковую я встречал в последние… Ну так сто пятьдесят лет, и я буду очень радостен с вами побалакать. В смысле, перед ням-ням. Приятная беседа есть полезно для аппетит.

(Елизавета Абаринова-Кожухова, «Дверь в преисподнюю»)

Кончина основателя и главы банка «Шушекс» Ивана Владимировича Шушакова отнюдь не означала кончину самого банка. И, как бы закрепляя преемственность, собрание акционеров единодушно избрало новым главой банка дочку покойного Ольгу Ивановну, а управляющим – Григория Алексеевича Семенова, который был правой рукой Ивана Владимировича с самого основания «Шушекса». Таким образом, не оправдались пессимистические прогнозы Григория Алексеевича о неких мафиозных силах, желающих прибрать банк к рукам и оттеснить всех соратников Шушакова.

По такому случаю Ольга Ивановна устроила у себя в особняке небольшую корпоративную вечеринку – задавать настоящие приемы было бы не совсем удобно после недавней подозрительной смерти отца и столь же подозрительного исчезновения матери.

Званы были только ближайшие друзья и самые верные сотрудники банка. Получила приглашение и Надежда Заметельская, но она с благодарностью отказалась, так как именно в этот вечер собиралась присутствовать на репетиции самодеятельного театра и интервьюировать его руководителя Святослава Иваныча. Впрочем, это больше выглядело отговоркой, так как Герхард Бернгардович Мюллер, занятый в «Ревизоре» в роли доктора Гибнера, после репетиции на вечеринку успел, хотя и не к самому началу.

Когда Герхард Бернгардович явился, ему тут же, по старинному русскому обычаю, налили штрафную чарочку. Потом еще одну – чтобы не хромал. Затем третью, потому что Бог Троицу любит. Потом четвертую, ибо даже лошадь на трех ногах не ходит. Словом, через каких-то пол часа господин Мюллер «созрел» для разговора с господином Семеновым, на который никак не мог решиться в официальной обстановке банка.

– Но не о делах, любезнейший Герхард Бернгардович, – весело предостерег его Григорий Алексеевич. – А если о личном, то завсегда пожалуйста.

– О лишном, только о лишном, – говорил Герхард Бернгардович, отводя управляющего в сторонку, к резному мраморному столику.

– Ну, что на душе, дорогой Герхард Бернгардович? – поинтересовался Григорий Алексеевич. – Подозреваю, влюбились-таки в какую-нибудь нашу дивчину и меня в свахи зовете? Говорил же я – мы вас женим, непременно женим!

– О найн, Григори Алексеевитш, дело есть совсем другое, – досадливо поморщился Мюллер. – Я отшень хорошо понимать чувство юмор и высоко оцениль ваш гроссе сатирически писатель Гоголь, но у все есть свой дер лимит!

– Простите, о чем вы? – встряхнул кудрями Семенов, словно бы пытаясь освободиться от легкого шампанского куража.

Герхард Бернгардович открыл дипломат, с которым никогда не расставался, и выложил на стол несколько конвертов:

– Снова какой-то дер шутник делает мне провокацион на едолюдство.

Григорий Алексеевич извлек из первого попавшегося конверта послание и с чувством зачитал:

– «Дорогой Герхард Бернгардович! Всякий раз, когда я встречаю Вас, в моей душе поднимаются чувства, которые я не в состоянии унять, хотя и понимаю всю их порочность и несбыточность. Я представляю, как вы отрезаете у меня грудь и, подогрев в электропечке, съедаете…» Так-так-так, далее следуют разные анатомически-гастрономические подробности, – усмехнулся Григорий Алкесеевич, пробежав письмо. – Ага, «…простите мне мою откровенность и примите уверения в высоком уважении, ваша Н.З.»

– Ну и што вы, Григори Алексеитш, мошете на это сказать? – спросил Мюллер, искоса глядя на Семенова.

– М-да, если это шутка, то не очень удачная, – согласился Григорий Алексеевич, стараясь не обидеть собеседника недостаточной серьезностью, с которой он воспринял эти письма. – Как я понял, послания пришли по внутрибанковской почте, значит, писал кто-то из своих. Н.З., Н.З… Ольга Ивановна, – возвысил он голос, – как бы вы расшифровали сокращение «Н.З.»?

– Неприкосновенный запас, – откликнулась хозяйка, которая в это время в другом конце гостиной занимала гостей, не без гордости показывая им висящее на стене полотно художника Валентина Серова «Девушка с ананасами», которое Иван Владимирович, по его словам, приобрел за штуку баксов у самого Серова.

– Нет-нет, это может быть некая особа, скорее всего женского рода, вхожая в наш банк.

– Что-то я таких не припомню, – чуть подумав, ответила Ольга. – Хотя погодите, вот вам Н.З. – Надежда Заметельская. Ну, московская журналистка, которая…

Григорий Алексеевич громогласно хлопнул себя по лбу:

– Ну конечно, Надежда Заметельская, как я забыл! Ведь сам же выписывал ей пропуск внутрь банка.

– А-а, дас ист та самая фройляйн, который везде ходить и всех спросить? – припомнил Герхард Бернгардович. – Их бин видеть она севодня на репетицион, хотель позфать идти вместе к Олга Ивановна, но она куда-то исчезайть.

– Скажите, Герхард Бернгардович, в ее поведении не было ничего такого, ну, странного, необычного? – пытливо спросил Григорий Алексеевич.

– О, найн, я ничего такое не был замечать, – твердо ответил господин Мюллер. – Мне кажется, это не есть она. То есть, не она хочет, чтобы я ее есть.

– Ну, в таком случае возможны два объяснения, – сказал Григорий Алексеевич. – Либо Надежда умеет скрывать свои противоестественные стремления и дает волю чувствам только в эпистолярном жанре, либо она и впрямь не при чем, а просто это чья-то глупая шутка. В таком случае я проведу служебное расследование, и виновный будет строго наказан. Вплоть до увольнения с работы.

– Нет-нет, Григори Алексеевитч, никто не надо увольнять, – поспешно возразил Герхард Бернгардович. – Лутше будет, если я буду возвратиться на майн фатерлянд.

– И не мечтайте, мы вас никуда не отпустим, – бурно возмутился Григорий Алексеевич. – У меня на вас особые виды… То есть, я хотел сказать, что очень дорожу вами, как ценным специалистом! И Ольга Ивановна тоже.

– Данке шон, либер Григори Алексеевич, – растроганно молвил Герхард Бернгардович и даже слегка прослезился от избытка то ли чувств, то ли выпитого.

Когда гости расходились, благодаря хозяйку за прекрасный вечер, Ольга Ивановна незаметно шепнула новоназначенному упавляющему:

– Григорий Алексеич, а вас я попрошу задержаться.

Так как, простившись с гостями, госпожа Шушакова пригласила Григория Алексеевича в рабочий кабинет покойного Ивана Владимировича, то Семенов решил, что она желает поговорить с ним о делах.

– Ольга Ивановна, вы просили меня разработать концепцию дальнейшего развития нашего банка, – прокашлявшись, не без важности начал Григорий Алексеевич. – Вообще-то я скорее практик, чем разработчик концепций, но кое-какие теоретические наработки готов вам представить. Мне кажется, что до сих пор наш банк работал как некая «вещь в себе», словно он находится где-то на необитаемом острове, а не в городе, не в средоточии социального общества.

«Эк меня занесло», – с удивлением подумал Семенов, но продолжал:

– Такое могут себе позволить банки в спесивых столицах, но нам ни в коем случае не следует забывать, что «Шушекс» – неотъемлемая составная часть нашего города, нашей области, нашей страны. Даже при том, что он не государственный, а частный. Я считаю, что мы должны идти к людям, объяснять им, что наша главная цель – их благо; нужно предлагать услуги, доступные и выгодные не только денежным мешкам, но и простым клиентам; необходимо наладить оплату коммунальных услуг через наши филиалы, хоть это и принесет дополнительные хлопоты и заморочки. И тогда люди станут доверять нам, а не всяким демагогам наподобие ди-джея Гроба. Кстати, о филиалах. В районе Водокачки до сих пор нет нашего отделения, а в здании бывшего заводоуправления освобождаются подходящие помещения…

– Григорий Алексеич, все это очень важно и очень правильно, – перебила его Ольга Ивановна, слушавшая концептуальные рассуждения управляющего как-то не очень внимательно. – Если вам не трудно, изложите ваши идеи письменно, и в самое ближайшее время мы их рассмотрим на расширенном правлении.

– Слушаюсь, – кивнул Семенов, пряча свои прожекты в черную папку.

– Я хотела с вами поговорить совсем о другом. Все время дела, все время люди… Вы и представить не можете, как мы с мамой вам благодарны.

– Ах, Ольга Ивановна, да ну что вы, какие пустяки, – скромно махнул рукой Григорий Алексеевич, хотя эти слова были ему весьма приятны.

– И вовсе не пустяки! Ведь вы продумали всю эту комбинацию с похоронами, да и документы для заграницы тоже достали. Конечно, Григорий Алексеич, я прекрасно понимаю, что все это вы сделали не ради корысти, а из преданности нашей семье – и все-таки. Что я могла бы сделать для вас?

– Ну, Ольга Ивановна, по-моему, вы уже тем сделали для меня очень много, что рекомендовали на пост управляющего. Право, и не знаю, смогу ли я оправдать ваше доверие?

– Батюшка всегда был очень вами доволен, – возразила Ольга. – Я всего лишь официально утвердила то положение, которое вы при нем занимали. Скажите, что я могла бы сделать для вас лично?

– Ну, разве что выйти за меня замуж, – пошутил Григорий Алексеевич и сам же первый захохотал своей не очень умной шутке.

– Вы это серьезно? – Ольга поглядела на Семенова лучащимися от счастья глазами.

….

– У нас будет самая-самая чудесная свадьба, – говорила Ольга Ивановна пол часа спустя, все так же счастливо глядя на возлюбленного. – Давай сыграем ее уже на будущей неделе!

– Ольга Ивановна, не забудьте, что у вас траур, – сдержанно возразил Семенов. – Да и исчезновение вашей матушки еще у всех на памяти. Если вы не против, то повременим хотя бы с месяц.

– Как скажешь, любимый, – Ольга жарко поцеловала Григория Алексеевича прямо в губы. – Знаешь, я сегодня так счастлива, что готова любить весь мир, всех людей!

– И даже ди-джея Гроба? – усмехнулся Григорий Алексеевич.

– И даже его! Не один же он виноват в том, что он такой.

– Это верно – не один, – подтвердил Семенов. И глянул на старинные часы с позолоченным маятником. – Как раз десять, только что началась его передача «Предполуночный эфир». Не хотите послушать?

Сказав это, Григорий Алексеевич вовсе не предполагал, что Ольга Ивановна согласится. Но Ольга Ивановна, почувствовав, что Григорий Алексеевич просто хочет ее немного поддразнить, будто несмышленую девочку, упрямо ответила:

– Да, хочу!

Делать нечего – Григорию Алексеевичу пришлось включить приемник. И из дорогих стереоколонок карельской березы, сделанных по индивидуальному заказу покойного Ивана Владимировича, полился противный голосок ди-джея Гроба:

– Итак, дорогие слушатели, мы только что осветили три вопроса, долгие годы волнующие умы всех нас, то есть всей многострадальной российской интеллигенции: кто виноват, что делать и беременна ли Пугачева. А если да, то от кого. А теперь перейдем к менее актуальным вопросам общественной жизни нашего города. Как всегда, мы ждем ваших звонков, на которые попытаемся ответить в прямом эфире. А так как звонков пока что нету, то я хотел бы сказать пару ласковых слов об обстановке в городе. Как вы уже наверняка догадались, речь пойдет о коррупции в высших слоях городского общества, по сравнению с которой даже предполагаемое убийство банкира Шушакова его супружницей кажется пустяком, недостойным нашего внимания. Тем более, что вдовушка, кажется, все-таки не при чем – банкир и впрямь откинул коньки естественным способом. Поэтому, если Ольга Ивановна-старшая в славном граде Лондоне, что на брегах туманного Альбиона, сейчас слушает «Голубую волну», в чем я ни на миг не сомневаюсь, то я хотел бы принести ей извинения и искренние соболезнования по случаю двух невосполнимых утрат – Ивана Владимирыча и Фредика.

– Ну вот видите, Григорий Алексеич, даже у этого фигляра иногда совесть пробуждается, – с победным видом произнесла Ольга. – Завтра же пошлю маме депешу в Лондон, чтобы возвращалась!

– Решать, конечно, вам, Ольга Ивановна, однако я бы на вашем месте не торопился, – осторожно возразил Григорий Алексеевич. – Может быть, все это лишь уловка, чтобы вернуть ее, так сказать, в добровольном порядке. А потом вдруг «обнаружатся» некие дополнительные обстоятельства, и вашу матушку запрут уже не под домашний, а под самый настоящий арест.

– Надо же, а я и не подумала, – сокрушенно развела руками Ольга. – Что бы я без вас делала!

– Совсем пропали бы, – Григорий Алексеевич шутливо погладил невесту по голове.

А ди-джей Гроб продолжал вещать:

– Речь, как я сказал, о другом – о коррупции, пронизавшей весь наш город сверху донизу. Под верхом я имею в виду нашего мэра и его, извините за выражение, камарилью. Они чувствуют, что их время вот-вот пройдет, и поэтому воруют уже по-черному, без оглядки на закон и уж тем боле на такой пустячок, как общественное мнение. Как мы знаем, через несколько месяцев состоятся муниципальные выборы, и у нынешних «отцов города» нет ни малейших шансов удержаться у власти. Вернее, не было, пока был жив Иван Владимирыч Шушаков. Конечно, и он был далеко не безупречен в смысле законности и правопорядка, но только покойный олигарх, с его миллионами и пиар-ресурсами, мог на выборах составить конкуренцию нынешнему вору. Простите, мэру.

– Что за чушь! – не выдержала Ольга. – Папа ни разу и не заикался, что хочет стать мэром!

– А не потому ли господин Шушаков так скоропостижно скончался незадолго до начала предвыборной кампании? – продолжал «поливать» неугомонный Гроб. – Не в этом ли направлении следует покопаться нашей славной милиции? Впрочем, к нам поступил телефонный звонок. Алло, мы вас слушаем, вы в прямом эфире. Пожалуйста, представьтесь.

– Меня зовут профэссор Каширский, – зажурчал в динамиках приятный бархатистый голос. – Я психотэрапэут и ученый широкого, можно сказать, энциклопедического склада…

– Как он сказал – Каширский? – удивленно переспросил Григорий Алексеевич.

– А что, вы с ним знакомы?

– Да нет, просто где-то слышал. Или даже читал в «Науке и жизни». Только там его, кажется, звали как-то чуть по-другому…

– Слушая ваши передачи, я пришел к выводу, что в них непропорционально высока концентрация темной энэргии, выплескивающейся в виде так называемой «чернухи», – наукообразно вещал профессор Каширский, – и в качестве своего рода противоядия хотел бы попотчевать уважаемых радиослушателей своими целебными устаноуками.

– Одну минуточку, господин Каширский, – с трудом перебил психотэрапэута-энциклопедиста ди-джей Гроб. – Большое вам спасибо, но, к сожалению, подобные сеансы не совсем вписываются в формат нашей передачи. Однако на радио «FM Голубая волна» есть немало программ, куда вас охотно пригласят. Не могли бы вы перезвонить мне после двенадцати?