Текст книги "Ласковый голос смерти"

Автор книги: Элизабет Хейнс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Робин

От меня ушла жена – так начался конец моей жизни.

Помню, воскресным днем я был дома с детьми и мыл посуду, когда раздался звонок в дверь. Пришла Элен, лучшая подруга моей жены, со слезами на глазах. Я пригласил ее войти и неловко предложил чая; она сидела в гостиной и беззастенчиво рыдала во весь голос. К счастью, дети были наверху; они изрядно шумели и ничего не замечали.

– Где Беверли? – спросила Элен, когда к ней наконец вернулся дар речи.

Я предположил, что ей просто хотелось выплакаться на плече подруги, а не на моем.

– Точно не знаю, – ответил я. – Куда-то вышла.

Мы были не из тех супружеских пар, что не разлучаются ни на минуту. У каждого была своя жизнь, свое хобби, свои друзья – и потому те часы, что мы были вместе, становились более волнующими, более драгоценными. Или, по крайней мере, так мне казалось.

В дверь снова позвонили, и я помню, что мне вдруг стало страшно, будто мир вдруг перевернулся, а я этого так и не понял; будто что-то изменилось окончательно и бесповоротно, но я не знал об этом до последнего. На пороге стояла Беверли вместе с Майком, мужем Элен.

Они держались за руки.

Я отошел, пропуская их, и они направились прямо в гостиную, где сидела Элен, вероятно уже догадавшаяся о бомбе, готовой обрушиться на наши жизни. С удивительным спокойствием и полным отсутствием каких-либо эмоций они сообщили, что у них роман уже пять месяцев и они больше не могут всем лгать. Беверли сказала, что не любит меня, что любит Майка и хочет получить от нас согласие на развод, чтобы они могли пожениться.

Тогда я отнесся к случившемуся достаточно спокойно. Думаю, будь мы с Бев наедине, я мог бы на нее накричать, чем-нибудь швырнуть – уж голос повысил бы точно. Но мы были вчетвером, и у нас над головой играли дети, чьи забавы сопровождались непрерывным грохотом и топотом.

Естественно, Беверли и Майк получили что хотели. Помешать этому я никак не мог, к тому же после истерики Элен, похоже, свыклась с мыслью о случившемся и возражать не стала. Как я мог устроить скандал, если она повела себя столь благоразумно?

Однако в последующие дни и недели я вдруг обнаружил, что постепенно скатываюсь вниз по спирали. Я переехал в съемную квартиру, оставив Бев с детьми в доме до его продажи. Но время для того, чтобы продавать дом на четыре спальни, было не слишком подходящее, и он оставался на рынке месяц за месяцем, в течение которых мне приходилось выплачивать ипотеку, арендную плату за квартиру и деньги Бев на содержание детей.

Сидя в своей убогой квартирке и пытаясь понять, что же я сделал не так, почему оказался наказан, хотя вовсе не я завел роман на стороне и не я требовал развода, я начал пить по вечерам, а потом и по утрам.

В ноябре я потерял работу – в тот самый день, когда явился туда в похмелье и даже пьяным, поскольку пришлось выпить с утра бутылку крепкого сидра.

Бев мне немного помогла, она действительно хорошая и добрая женщина – отчего я в первую очередь на ней и женился. Думаю, она чувствовала себя виноватой в том, чем все в итоге закончилось. Она сказала, что я могу не платить алименты, пока не решу свои дела, и, как оказалось, ипотечный кредит закрыт, поскольку Майк и Элен продали свой дом и Майк переехал к Бев и детям, став новым домовладельцем.

Я получал небольшое социальное пособие, которое уходило на оплату квартиры. Оставшееся я пытался тратить на еду, счета и подарки детям на Рождество и дни рождения. Но чаще я просто шел в магазин на углу и покупал пару бутылок, просто чтобы согреться.

Этим все и закончилось – два года спустя с того воскресного дня, когда я, пребывая в блаженном неведении, мыл посуду, пока дети играли наверху, а моя жена была неизвестно где и занималась неизвестно чем.

Никогда не поймешь, что такое на самом деле одиночество, пока не ощутишь его на собственной шкуре, – как болезнь, оно подступает постепенно. И конечно, алкоголь нисколько не помогает – пьешь, чтобы забыть, какое дерьмо твоя жизнь, а когда перестаешь пить, все кажется стократ хуже. И ты снова пьешь, чтобы стереть всю эту дрянь из памяти.

Я постоянно думал, с кем бы поговорить, кто бы мог по-настоящему меня выслушать… Не с врачом, который всегда спешил побыстрее отделаться, ведь от меня несло перегаром и кое-чем похуже, и не с людьми в центре социальной помощи, которые слышали подобные истории каждый день, к тому же порой куда страшнее моей.

Никого, конечно, не нашлось. А если бы и нашелся, если бы случайный прохожий подошел ко мне и спросил: «Как дела?» – что бы я ему ответил? С чего бы начал?

Иногда я играл на улице в небольшую игру, пытаясь понять, смогу ли привлечь чей-то взгляд, заставить человека на меня смотреть, пусть всего секунду. И знаете что? Никто не смотрит в глаза. И я понял, что прошли годы с тех пор, как кто-то смотрел мне в глаза, и последней, вероятно, была Бев. Что же это значило? И значило ли что-либо вообще? Если люди больше на тебя не смотрят – значит ли это, что тебя больше не существует? Значит ли это, что ты больше не человек? Значит ли это, что ты уже мертв?

Аннабель

Я понимала, что в ангелов верить странно.

На работе я об этом не говорила, поскольку мои слова, естественно, восприняли бы как шутку. Коллеги ежедневно сталкивались с ужасными преступлениями, и смех по любому поводу помогал им сохранить здравый рассудок. Они потешались друг над другом и соответствующим образом к этому относились, часто выводя из себя нас, аналитиков. Кейт, со своей непробиваемой натурой, на усмешки не обращала внимания: даже если сказать ей, что она уродливое ничтожество, она лишь улыбнется и ответит что-нибудь вроде: «Кто бы сомневался, красавица».

Я знала, что чересчур ранима, и старалась всеми силами этому противостоять, невозмутимо реагируя на шутки о моем весе или замкнутости. Похоже, окружающие чувствовали черту, которую не следует переступать.

Потому я ничего им не говорила про ангелов – что они, настоящие, непорочные, прекрасные, постоянно находятся среди нас. Я чувствовала их, когда мне было грустно, – радужное сияние, прикосновение пера, дыхание легкого ветерка на коже. Я разговаривала с ними и прислушивалась к их ответам, пыталась вести себя так, чтобы порадовать их.

Но в тот момент мне было вовсе не радостно. Я все время думала о Шелли Бертон и других несчастных, что умерли в одиночестве в своих домах, ожидая встречи с ангелами и вместе с тем оставаясь на земле, где им предстояло лежать и гнить без всякой любви, заботы и уважения. При мысли о них мне становилось больно и стыдно. Действительно ли они знали, что их ждет, или жизнь поступила с ними слишком плохо и желание умереть пересилило кошмарную посмертную неизвестность?

Сегодня на совещании с отделом информации присутствовали трое из оперативной группы, и они недурно посмеялись над моим внезапным увлечением разлагающимися трупами. Ха-ха-ха, как весело, у старой толстухи Аннабель фетиш на гнилое мясо, кто бы мог подумать… Кейт тоже смеялась. Что ж, если честно, смеялась и я, впрочем что мне еще было делать – расплакаться? Они вовсе не хотели меня обидеть – хотя любого постороннего кое-какие их разговоры привели бы в ужас, – просто так они относились к явлениям, с которыми приходилось иметь дело каждый день. Я тем временем держала руку в кармане, нащупывая хрустального ангела. Я постоянно носила его с собой, веря и надеясь, что он дарует мне утешение, что я смогу надлежащим образом сделать свою работу и убедить кого-нибудь взглянуть на результаты – тревожное число никем не любимых и никому не нужных людей.

Надеясь, что смогу положить этому конец.

Но, похоже, это никого не интересовало. В конце концов я ответила на письмо Фрости и переслала копию главному детективу-инспектору из отдела тяжких преступлений, Биллу и даже в отдел по работе с прессой (в конце концов, почему бы и нет?). Я отметила, что наблюдается весьма тревожная тенденция и, даже если она не связана с преступностью, это симптом неблагополучия общества, которое нам полагается исправлять. Главный детектив-инспектор удалил письмо, не открывая. В отделе по работе с прессой его открыли, а затем удалили. Билл даже не стал открывать.

Билл – старший аналитик. Из-за последних сокращений ему приходится работать как у нас, так и в Восточном филиале, который он всегда возглавлял. Несмотря на уверения, будто он «всегда на телефоне, если потребуется», за те полгода, что он у нас работает, мы видели его всего пару раз. Якобы это знак нашей самодостаточности, того, что мы можем и дальше заниматься своими делами. В действительности ему просто нравилась такая легкая жизнь, и у него не было никакого желания кататься за двадцать миль в полицейское управление какого-то городка, где даже припарковаться негде.

До четверга мне не представилось возможности заняться теми трупами. Хватало другой работы – нужно было составить досье на очередного насильника, которого собирались выпустить после длительного заключения. Речь шла, как всегда, об управлении рисками. Я изучила историю его преступлений, места, где он жил, его коллег и родственников, его нынешнюю ситуацию, пытаясь найти некую закономерность и определить, какова вероятность того, что он будет опасен и в дальнейшем причинит невообразимую боль молодым и невинным.

Кейт отсутствовала, так что мне приходилось еще тяжелее – нужно было отслеживать как ее список текущих задач, так и мой собственный.

Я так глубоко погрузилась в работу, что даже не заметила, как кто-то подошел сзади, – рука легла мне на плечо, и я едва не подпрыгнула.

– Прошу прощения, – рассмеялся Энди Фрост, словно мальчишка. – Я вовсе не хотел вас напугать.

– Все в порядке, сэр.

– Оставьте это «сэр», Аннабель. Я вам уже говорил.

– Знаю. Просто привычка.

– Я получил ваше письмо, – сказал он, присаживаясь на край стола Кейт. – Не могли бы вы чуть внимательнее взглянуть на список тел? Так сказать, провести сравнительный анализ?

– Конечно. Хотя достаточно подробным он вряд ли получится. Не забывайте, они упоминаются лишь в протоколах о происшествиях, а не в криминальных сводках. О некоторых вообще только несколько слов.

– Гм, – задумчиво протянул он. – Я упомянул об этом в оперативном отделе. Отдел тяжких преступлений не особо заинтересовался, чем я не слишком удивлен. У них и без того дел полно. Но Алан Робсон проявил чуть больший энтузиазм, так что я пообещал ему дать подробности.

– Алан Робсон? Глава отдела по борьбе с преступностью?

– Да, – кивнул Энди. – Его перевели из оперативного отдела в прошлом месяце.

– Похоже, готовит портфолио на повышение.

– Даже если так, это лучше, чем ничего. Какая-то информация у вас наверняка есть, к тому же, как вы сами говорили, это касается проблем общества, что, видимо, и привлекло его внимание. А если нам потребуется содействие социальной службы или ассоциации помощи престарелым – уверяю вас, он будет просто неоценим.

– В таком случае постараюсь сделать что смогу, – улыбнулась я.

По дороге домой я заехала в супермаркет, а потом завезла маме продукты, которые она просила купить накануне. Сегодня днем она опять звонила, чтобы добавить в список еще кое-что. Мама не пожелала ждать до выходных, хотя я обычно делала покупки в субботу утром.

В ее доме, как всегда, на всю громкость работал телевизор, и, если бы не невнятное бормотание в ответ на мое приветствие, я бы решила, что она вообще меня не заметила. Положив продукты в холодильник, я поставила размораживаться в микроволновку картофельную запеканку с мясом и включила духовку на прогрев. Под гудение микроволновки я вымыла и вытерла оставшуюся со вчерашнего ужина тарелку и утреннюю чашку из-под хлопьев, после чего поставила их в буфет.

От запаха мяса и подливки у меня заурчало в животе. Когда звякнула микроволновка, я поставила пластиковую тарелку на противень и сунула его в духовку, включив таймер.

– Будет готово минут через двадцать, – сказала я. – Хочешь, сделаю овощей?

– Гороха, – ответила мама, не поднимая взгляда. – И картошки.

– Картошка там уже есть, – возразила я. – Это же картофельная запеканка.

Она не ответила. Вздохнув, я поставила кипятиться воду, достала из контейнера в холодильнике большую картофелину и принялась ее чистить, думая, отчего мне хочется плакать.

Когда я сварила картошку и горох, запеканка уже покрылась хрустящей золотистой корочкой, сквозь которую пузырилась подливка. Выложив запеканку на тарелку, я поставила ее на поднос рядом с ножом, вилкой и бумажным полотенцем вместо салфетки – все мамины салфетки лежали где-то в коробке, обмотанной скотчем, который давно уже не клеился и свободно болтался.

Она молча начала есть, дуя на дымящуюся вилку, а затем бросила на меня взгляд, после которого я снова встала и пошла на кухню принести ей выпить. Когда я поставила на поднос стакан воды, она с отвращением на меня посмотрела:

– Что это?

Сегодня у меня не было сил с ней сражаться. В большинстве случаев мне удавалось остаться победительницей, но на этот раз я сразу же сдалась и вернулась в кухню. В холодильнике стояла неоткупоренная бутылка белого вина. Вытащив пробку, я принесла бутылку матери вместе с бокалом. Наливать всего один бокал не было никакого смысла – раз уж бутылка открыта, мама все равно ее допьет. А если она напьется и упадет, то будет виновата сама.

Наконец-то все. Попрощавшись, я надела пальто и вышла в ночь.

По крайней мере, кошка рада была меня видеть, она мяукала и прыгала у моих ног, словно пытаясь хоть чем-то мне помочь. Увидев внезапно появившуюся перед ней миску, Люси громко замурлыкала, а после еды разоралась у двери. Я открыла, и кошка убежала в темноту по своим кошачьим делам. В доме наступила тишина, я снова осталась одна.

Колин

Перед вечерним семинаром мне следовало почитать о критических субмодальностях, но я незаметно увлекся прошлогодними учебниками по биологии. Вспомнилось, как я узнал все о разложении – столь прекрасном и совершенном процессе, который создала природа, но лишил всей прелести человек; процессе, в котором так много переменных и предсказуемых величин; целой системе, управляемой природой и неподвластной людям.

Я зашел в Сеть поискать информацию об активном гниении – моей любимой стадии разложения. Формально активное гниение начинается после вздутия, когда природа окончательно заявляет о своих правах, – в этот период мягкие ткани быстро распадаются, особенно если во время фазы вздутия лопается слишком сильно растянувшаяся кожа. Наряду с деятельностью падальщиков разложение ускоряют внутренние естественные процессы, в том числе крайне восхищавший меня автолиз – разрушение клеток тела их собственными ферментами. Одной из первых разлагается поджелудочная железа, содержащая большое количество пищеварительных ферментов. В конце фазы активного гниения почти ничего не остается, даже кожи. Молекулы, из которых когда-то состояло живое, дышащее, чувствующее существо, превращаются в атомы, питающие почву и поддерживающие новую жизнь. Потрясающий круговорот.

В конце концов мне пришлось оставить компьютер. По пути в колледж я ненадолго заглянул в один дом в Кэтсвуде, но это мало что мне дало.

Здание колледжа Уилсона было серым в потоках дождя – каменное строение, которое другим казалось омерзительным, а у меня вызывало интерес. Оно выглядело сплошным и монолитным, но чем ближе к нему подходишь, тем больше вблизи замечаешь поросших лишайником трещин и отметин стихии.

На семинар пришли пятеро – Даррен, Лиза, Элисон, Роджер и я. Найджел, преподаватель, как всегда, опаздывал, и мы болтались возле запертой аудитории с кофе из автомата в мрачной тишине. Интересно, подумал я, они тоже пытаются придумать, что бы сказать поумнее? Такая уж проблема с этим курсом – не знаешь даже, о чем с ними и заговорить, чтобы не попасть впросак.

Ко мне подошел Роджер и, откашлявшись, поинтересовался, применял ли я уже на практике какую-либо из методик.

– Нет, ни разу.

Я улыбнулся и несмело ему подмигнул: в силу изучаемого предмета он вполне может понять, что я лгу. Хотя, весьма вероятно, он не заметил лжи и неверно истолковал мое подмигивание – все же наши способы общения не слишком надежны.

После семинара я задержался в аудитории, пытаясь выведать, какие еще курсы схожей тематики имеет смысл пройти и что за преимущества дадут мне эти лекции при получении степени, на этот раз по психологии – почему бы, собственно, и нет? Но на самом деле я просто тянул время, чтобы не пришлось возвращаться на парковку вместе с компанией неудачников.

Сквозь стеклянную дверь вестибюля я заметил Лизу и Роджера, которые застыли у главного входа, о чем-то беседуя. Она стояла вполоборота к нему, отставив носок туфли. Он наклонился к ней, смеясь и – да, в том не было никакого сомнения – облизывая губы. Она тоже рассмеялась и откинула голову, открыв ему шею.

Повернувшись к ним спиной, я стал разглядывать доску у входа – объявления о съеме квартир, разнообразные листовки общественных и спортивных организаций, предложения для студентов, включая психологическую помощь. Последние я изучил чуть подробнее. Под показавшимся мне совершенно неуместным объявлением группы поддержки молодых кормящих матерей приткнулась маленькая бумажка:

«Мы – группа студентов, потерявших близких. Наша цель – найти взаимную поддержку в тяжелой ситуации. Вторник, 18.30–21.00, аудитория 13. Приглашаем всех желающих».

Я несколько мгновений таращился на объявление, не желая оборачиваться, чтобы Лиза и Роджер меня не заметили и не стали интересоваться, что у меня на уме. Рядом висела другая листовка, на этот раз насчет пищевых расстройств. А чуть дальше, более официального вида, – от Общества анонимных алкоголиков.

Странно, как порой причудлива судьба. Я стоял у доски объявлений и читал про алкоголиков и потерявших близких, как вдруг рядом оказалась девушка, перебиравшая те же пустые слова. Я взглянул на нее и ощутил едва заметное волнение. На ней была джинсовая куртка, потрепанные манжеты которой она то и дело натягивала на руки, и шарф, несколько раз обмотанный вокруг шеи.

Снова на нее посмотрев, я попытался улыбнуться, но она тут же отвела взгляд. От нее веяло отчаянием. Я не знал, что тому причиной, но сомневаться не приходилось.

Я коснулся ее руки, и она слегка вздрогнула.

– Послушайте, – сказал я, – думаю, вам следует обратить внимание вот на что.

Я ткнул в случайное объявление, насчет психологической помощи студентам. Она тут же наклонилась ближе к доске – и ко мне, – внимательно читая текст на обрывке бумаги.

– Мне кажется…

– Вам кажется, что больше подойдет вот это? – Я показал на другое объявление.

– Да, – с улыбкой ответила она. – То самое. Думаю, да. Спасибо.

– Порой так легко сделать чью-то жизнь лучше, – сказал я.

Она судорожно всхлипнула, и по щеке ее скатилась слеза. Я снова коснулся ее руки.

– А вы не думаете, что стоило бы пойти со мной в паб? Это ведь проще простого? – спросил я.

– Да, конечно, – ответила она, к моему удивлению даже не поколебавшись.

Роджер и Лиза, к счастью, уже ушли. Я повел девушку на парковку, размышляя, стоит ли ее вот так сразу сажать к себе в машину. На углу светился какой-то паб, и вряд ли в нем было слишком многолюдно. Нас вполне могли заметить, но это меня устраивало. Я не мог рисковать, сажая ее в машину. На двух незнакомцев в местном пабе, вероятно, обратят внимание, но, с другой стороны, вряд ли там есть камеры наблюдения.

В общем баре я усадил ее возле нерабочего камина.

– Где бы вы хотели сесть? Неплохое место, вам не кажется? – спросил я; она без колебаний подчинилась. – Вам не кажется, что вам хотелось бы кока-колы?

– Да, – ответила она.

Я бросил взгляд на пожилого типа, перед которым стояли полпинты темного эля, единственного посетителя бара. С противоположной стороны слышался стук бильярдных шаров и смех молодежи. Более чем подходящее место.

За стойкой появилась барменша – молодая крашеная блондинка с длинной косой через плечо.

– Слушаю вас?

– Кока-колу и пинту «Джона Смита», пожалуйста, – сказал я, протягивая ей банкноту.

Пока она наливала пиво, я оглянулся на мою новую спутницу: сидела там, где я ее оставил, нервно теребя рукава куртки, словно в очереди к зубному врачу или перед собеседованием. Я много лет размышлял, как завоевать женщину, а в действительности все оказалось до смешного просто. Нужно лишь говорить ей, что делать.

Я принес напитки за столик и сел напротив нее.

– Как вас зовут? – спросила она.

– Джон, – ответил я, выбрав имя наугад – каждый раз новое в подтверждение того факта, что для каждой из них я становился другим человеком.

– Джон, – повторила она, словно наслаждаясь вкусом слова.

– А вас?

– Лея.

– Вас зовут Лея, – повторил я. – Хорошо.

Она взяла стакан и отпила колы, не задавая вопросов и даже не удивляясь странному строению моих фраз. Именно в этот момент я понял – она моя, моя целиком, и я могу делать с ней, что захочу. Нам с Леей много о чем предстояло поговорить. Мне хотелось услышать ее историю, хотелось, чтобы она рассказала о своих несчастьях, страхах и утраченных надеждах. И теперь я знаю, как ей помочь.