Текст книги "Зима в Сокчхо"

Автор книги: Элиза Шуа Дюсапен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

– Когда вы ездили сюда в последний раз? – спросил Керран.

– Я здесь впервые.

– Я имею в виду, вы ездили сюда раньше просто за компанию?

– Вы хотите сказать, когда я в последний раз за компанию плакала заледеневшими слезами у бинокля?

– Я не об этом.

– Сюда только туристы ездят.

Керран ничего не ответил. В окошке грязной кассы перед входом в музей показалось лицо женщины – точнее, пещера ее рта, надвинутого на микрофон. Пять тысяч вон.

– За двоих? – уточнила я.

В окошке медленно выплыли вытаращенные глаза. Yes, for two people[5]5
  Да, за двоих (англ.).


[Закрыть]. Керран поблагодарил кассиршу. Я проглотила эту колкость – отказ отвечать мне на родном языке в присутствии иностранца. Рука в латексной перчатке указала начало осмотра.

В музее все было слишком. Слишком просторно, слишком холодно и пустынно. Шаги отдавались от мраморных плит. Пытаясь согреть руки в карманах, Керран рассеянно бродил по залам. В конце концов он остановился перед стендом с обтянутыми кожей касками и попросил меня перевести надпись на табличке.

Кратко рассказывалось о причинах, которые в 1950 году привели к войне в Корее – Советский Союз поддерживал Север, на стороне Юга выступили Соединенные Штаты и ООН. Дальше говорилось о ходе войны вплоть до момента подписания соглашения 27 июля 1953-го о проведении границы по 38-й параллели, самой жестко охраняемой границы в мире, проходившей по ничейной земле. Протяженность границы – двести тридцать восемь километров, ширина – четыре. За три года противостояния – от двух до четырех миллионов погибших среди военных и мирного населения. Перемирие так никогда и не было подписано.

Керран сосредоточенно слушал, опустив голову и обхватив лоб рукой. Мое внимание привлек только один стенд – с ботинками северокорейских школьников и «Чоко-паем» в синей обертке, а не красной, как теперь. Интересно, ботинки и «Чоко-пай» настоящие? И вправду ли сохранилось там печенье или это всего лишь муляж?

Достав телефон, я посмотрела, который час. Кончики пальцев побелели и ничего не чувствовали. Спустя десять минут они так и оставались онемевшими. Я сказала об этом Керрану. Горячей ладонью он обхватил мою руку, изумившись, что я так сильно мерзну. Я сказала, что всегда мерзну. Он покачал головой и положил мою руку в карман своего пальто.

В последнем зале музея была реконструкция поля военных действий. В глубине – восковые солдаты, спавшие на сухой траве. Радом с экспозицией сувенирная лавка. Спиртное из Пхеньяна, детские рисунки, значки с северными диктаторами. За прилавком – точь-в-точь манекен в серой униформе, взгляд неподвижен. Я подошла ближе. Еле уловимое движение век. Манекен как будто бы ожил. Продавщица. Я попыталась встретиться с ней глазами. Ее губы словно окаменели, и даже ресницы не дрогнули ни разу.

Всю дорогу обратно мы молчали. Перестукивал дождь, его иглы напоминали колючки морских ежей, и море казалось ощетинившимся. Керран вел левой рукой, опустив правую на коробку передач, которой я касалась коленом. Рядом лежал блокнот, сверху блокнота перчатки. Под ногтями у Керрана следы чернил. Я отодвинулась к двери, так спокойнее. Спинка сиденья была неудобной.

В тот вечер я снова заглянула к нему в комнату – украдкой наблюдала, стоя за порогом у приоткрытой двери. Керран казался гораздо старше, сидел, склонившись над письменным столом. Гибкими линиями сделал набросок женщины с обнаженной грудью, стопы почти скрыты росчерком бедер. Женщина лежала на матрасе. Керран добавил паркет, четче наметил матрас, словно для контраста с непрорисованной женщиной, но все равно ее тело и лицо без черт ждали дуновения жизни. Отложив карандаш в сторону, Керран взял чернильное перо и дал ей глаза. Женщина села. Выпрямилась. Откинула волосы за плечи. Она ждала рта. Дыхание Керрана стало чаще, следуя ритму руки, и вот на губах незнакомки засветилась улыбка, зазвучал ее смех. Тембр, пожалуй, низковат для женщины. И тут Керран плеснул на нее чернила из пузырька, женщина вздрогнула, попыталась вскрикнуть, но черная жидкость залила ей рот, и она исчезла.

* * *

Поиск в корейском Интернете не дал никаких результатов при вводе «Ян Керран». Зато google.fr помог отыскать фрагменты рисунков. Подпись «Ян». Последняя, десятая часть самой известной серии комиксов Керрана должна была выйти в следующем году. Судя по отзывам и комментариям критиков, речь шла об археологе, который путешествовал по миру. В каждом комиксе – новое место действия. Странствие по черно-белому миру, только бумага и чернила. Текста мало, диалогов нет совсем. Герой – человек одинокий. Поразительным было его внешнее сходство с автором. В отличие от прочих персонажей, чьи контуры были порой едва намечены, археолог везде тщательно прорисован. Иногда он был огромным и представал великаном по сравнению с остальными или же, наоборот, казался крошечным, но неизменно на всех рисунках лишь черты главного героя были четко различимы. Другие фигуры словно бы растворялись, сливаясь с контурами стула, валуна, листа дерева. На выложенной в Интернете фотографии Керрану вручали какую-то премию. Он смущенно улыбался. Рядом стояла рыжеволосая женщина, почти такая же высокая, как он, лицо вытянутое, с высокими скулами, короткая стрижка. Пресс-атташе? Жена? Во всяком случае, они не были похожи на пару. Вдобавок женатый мужчина вряд ли отправился бы путешествовать в одиночку и без обратного билета. Женщина на фото – совсем не та незнакомка с мягкими чертами, которую Керран рисовал вечером, когда я украдкой наблюдала за ним.

* * *

В комнате плескался холодный свет. Я открыла окно. Стряхнув с себя сон, закрыла раму. Натянула шерстяное платье, потом передумала и надела акриловую блузку. Посмотрелась в зеркало. Сняла блузку. От акрила волосы наэлектризовались и топорщились. Я пригладила их, лизнув ладонь, и снова надела платье.

На кухне приятель забинтованной девушки, еще заспанный, сказал, что его подружка пока не встала и к завтраку не выйдет. Японец тоже не пришел. Керрана я и не ждала. Готовка отменялась, я выпила кофе с молоком. Молока побольше.

Звонок по сотовому. Джун Ох. Он уехал два дня назад, и само его существование казалось теперь зыбким и неосязаемым. Он задерживался и должен был остаться в Сеуле дольше, чем рассчитывал, – для пробных процедур. Джун Ох не спрашивал, как у меня дела, но сказал, что скучает.

Пришел Парк и попросил тток с красной фасолью. Кстати, не видел ли он, случайно, альпиниста? Парк пробубнил, что еще вчера японец уехал в Токио и я догадалась бы об этом, если б сделала уборку в его комнате.

– Но ведь вчера у меня был выходной, – начала оправдываться я.

В ответ Парк заявил, что я все равно должна была убраться, ведь могли явиться новые гости. Можно подумать, у нас отбоя нет от гостей.

Все утро Парк искоса наблюдал за мной. Он явно заметил, что я выделяю Керрана из остальных. Он приехал сюда почти две недели назад. Показывался редко, а когда отлучался из отеля, оставлял дверь комнаты незапертой. Я тщательно убиралась у него, стараясь не потревожить его вещей и оставить все на прежних местах. Пару раз заметила наброски с героем его комиксов. Впрочем, Керран, кажется, пока был недоволен рисунками, многие выбрасывал. Ту женщину я обнаружила в корзине для мусора разорванной на клочки.

В тот день я встречалась с мамой – близился корейский Новый год, и она хотела купить мне нарядную традиционную одежду. Мама считала, в праздник я должна выглядеть настоящей женщиной. Я рассмеялась. Вот уже много лет я не надевала к Содлалю[6]6
  Соллаль – корейский Новый год; празднуется, согласно восточной традиции, во второе новолуние после зимнего солнцестояния. Считается в Корее более важным праздником, чем Новый год по григорианскому календарю.


[Закрыть] традиционной одежды, однако в этот раз мама суетилась, ведь из Сеула приезжала моя тетя, ее старшая сестра. Мама хотела показать меня в лучшем свете.

В переулке, где была лавка тетушки Ким, я встретила Керрана с одеялом под мышкой. Я не успела предупредить, что впереди скользко, и Керран упал. Я подбежала к нему.

– Ну и темнотища, – сказал он, поморщившись и поднимаясь на ноги.

– Зима ведь…

– Да, верно.

– Мы привыкли.

– Правда?

Он стряхнул с пальто лед; лицо раскраснелось от холода.

– Да, – солгала я.

Потом огляделась.

– Ну да, фонари, неоновые вывески и все такое… Мы привыкли.

Керран смахнул лед с перчаток. Указав на упавшее на землю одеяло, я спросила:

– Идете сдавать белье?

Не уловив иронии, Керран поднял одеяло. Он пролил на него чернила и извинялся. Похоже, Керран и вправду был расстроен. Пустяки, сказала я.

– Значит, можно отстирать? – спросил он с явным облегчением.

Я протянула руку за одеялом. Однако Керран покачал головой:

– Если не ручаетесь, что пятно можно вывести, лучше не забирайте.

– Конечно, можно, – ответила я.

– Так я положу его в машинку и запущу стирку?

– Погодите, для чернил нужно особое средство.

Он поник.

– Оставьте одеяло у себя в комнате, я потом сама заберу.

– Так не годится. Давайте я все-таки отнесу его, куда нужно.

Я уже опаздывала к маме, но вообще-то была рада этой неожиданной встрече.

В прачечной я рассказала Керрану, что нашла в Интернете некоторые его рисунки. Он спросил, читала ли я сам текст комиксов. Толком нет. Но мне любопытно.

– Скоро ведь выйдет ваша новая книга, верно?

– По крайней мере, так думает издатель.

– В чем же заминка? Нет вдохновения?

Керран усмехнулся.

– Вдохновение – лишь крупинка в процессе работы.

– А у вас хорошие рисунки.

Мне пришло в голову, что я толком не знаю объективных критериев, чтобы судить, хорошие рисунки или нет.

– То есть они мне понравились.

Вот бы Керран не стал расспрашивать, что именно мне понравилось в его почерке, тем более что разговор шел на английском. А по-французски я не произносила ни слова вот уже два года. Я капнула на одеяло пятновыводитель, и было как-то неуютно чувствовать Керрана у себя за спиной. В прачечной влажно и жарко, а я не смазала подмышки дезодорантом. Чуть погодя Керран вышел. Я развернула одеяло. Из него выпала рубашка, в которой он был в тот вечер, когда рисовал женщину. Кончиками пальцев я пощупала ткань, вдыхая уютный льняной запах.

* * *

Под маминым наблюдением я мерила в магазине традиционные наряды – в конце концов выбрали красный с желтым, это цвета молодости. Жакет с пышными рукавами, шелковая юбка – до пят, с высокой посадкой, – которая скрадывала мою худобу. Я и правда смотрелась толстушкой.

Уже выйдя из магазина, мама обернулась к витрине и спросила, как мне вон та розовая блузка с золотистой вышивкой.

– Нравится? интересовалась она.

Я рассмеялась. Мама закусила губу, поникла; напрасно же я огорчила ее. Я поспешила сказать, что засмеялась просто так и блузку нужно сперва мерить. Честно говоря, мама давным-давно уже не покупала себе одежды. Поправив на плече ремешок сумки, она ответила, что вообще-то блузка совсем не в ее вкусе. Чаще всего я видела маму упакованной в рабочую одежду рыбного рынка. Сейчас на ней – вельветовые брюки и туфли на низком каблуке, волосы повязаны косынкой в тон губной помаде. Мама шла, прижав руку к животу, дышала прерывисто и мелко. Мне стало тревожно, мама же уверила, это ерунда, просто слегка кольнуло в груди. Наверняка дело во влажности. Нужно бы сходить к врачу, сказала я.

– Да не волнуйся же. Пойдем поедим где-нибудь. Видимся-то мы с тобой совсем редко.

Я нехотя плелась за ней.

В забегаловке возле порта мама заказала лепешки с овощами, морепродукты и рисовое вино, макколли[7]7
  Макколли – традиционный корейский алкогольный напиток, известный еще с I века до н. э. Изготавливается из риса путем ферментации смеси вареного риса и воды, имеет молочный цвет и сладкий вкус.


[Закрыть]. Хорошо бы съесть все побыстрее и уйти.

– Удачные цвета мы с тобой подобрали, – заметила мама. – На свадьбу тоже можно надеть. Смотри только не похудей, чтобы все сидело так же ладно.

Хотелось поскорее закончить с этим ужином. Размешав палочкой макколли, я пила большими глотками. Если размешать, вино меньше раздражает желудок. Мама рассказывала про свой рынок, обсуждала мое сегодняшнее опоздание. Соллаль уже через неделю, и к праздничному столу непременно нужна фугу[8]8
  Фугу – ядовитая рыба семейства иглобрюхих. Блюда из нее считаются деликатесом.


[Закрыть], а на рынке остались одни только осьминоги. Слова ее пролетали мимо меня, я сосредоточилась на еде и отхлебывала макколли.

Во внутренностях фугу – смертельный яд. Зато нежная, полупрозрачная плоть этой рыбы позволяет творить настоящие кулинарные шедевры. Из всего города лишь у мамы был документ, разрешавший готовить фугу, и она делала это всякий раз, когда хотела блеснуть.

Я поперхнулась и закашлялась. Испачкала вином рукав пальто. Не умолкая, мама промокнула пятно жирной салфеткой, которой вытирала рот. От пальто теперь шел кислый запах. Мама подлила мне еще вина. Меня затошнило. Я продолжала пить и есть. В присутствии мамы я нарочно налегала на еду. Довольная таким аппетитом, она заказала еще одну порцию.

– Смотрю, доченька, как ты ешь, и не налюбуюсь.

В горле встал тяжелый ком. Я сглотнула слезы. Измученная обжорством, с трудом добрела до отеля.

* * *

По традиции, Соллаль отмечают в кругу семьи. Едят суп с тток и затем идут на кладбище положить на могилы родственников рисовые шарики. Маме хотелось соблюсти традицию. Поэтому я договорилась с Парком, что уйду пораньше, и заранее приготовила ттоккук[9]9
  Ттоккук – суп с тток, в Корее его обычно едят на Соллаль.


[Закрыть], который оставалось только разогреть, – супа хватит на Парка, забинтованную девушку и Керрана, если тот отважится попробовать.

С тех пор как приятель девушки уехал обратно в Сеул, она показывалась редко. Когда я заходила убраться, обнаруживала на кровати скомканную одежду и журналы по психологии, распахнутые на страничке с тестами – напротив ответов старательно расставлены галочки. Иногда я заглядывала в журнал и сама отвечала на вопросы тестов, сравнивая наши результаты. Кто вы – собака или кошка? Девушка с бинтами была чем-то средним между двумя, я оказалась кошкой. Порой она спускалась в гостиную смотреть телевизор – мелодраму, китайский фильм или что-нибудь из гонконгского кино. Бинтов постепенно становилось меньше. Однако черт лица все равно было не разглядеть.

В ожидании Соллаля город принарядился. Вдоль центральной улицы до триумфальной арки тянулись гирлянды, а на самой арке красовался надувной дельфин-весельчак, державший плавниками табличку «Улица Родео». В супермаркете я остановилась у полки с манхва и манга[10]10
  Манхва – корейские комиксы, манга – японские.


[Закрыть]. Западных комиксов там не оказалось. Взяв наугад манхва, я пролистала книжку и вдруг узнала один из тех считанных комиксов, которые мне довелось прочесть, – помню, тогда он мне понравился. История о матери и дочке, действие происходит в Корее много веков тому назад. Все прорисовано четко, цвета в изобилии – манера у художника совсем иная по сравнению с Керраном. Я купила комикс.

Керран сидел в гостиной и листал «Корея таймс». Увидев меня, отложил газету. Я протянула ему манхва.

– Книжка, правда, на корейском, но текста мало…

Керран водил пальцем по пузырям с иероглифами, напоминая ребенка, который только учится читать. Пролистав с десяток страниц, посмотрел на меня. Он проголодался. Может, я составлю ему компанию за ужином? Растерявшись, я молчала. Керран ждал моего ответа, я сказала, что приготовлю рагу из редиса. Но ужинать Керран хотел не в отеле. Внутри меня взметнулась обида – он снова пренебрегал моей кухней. На набережной есть один неплохой рыбный ресторан, сказала я.

* * *

Дул ветер, и террасы ресторанов были затянуты брезентом. За столиками сидели в основном старики. Их громкие голоса смешивались с паром над тарелками супа и с запахом кимчи, острой маринованной капусты. В ресторане, который я посоветовала Керрану, подавали осьминогов, сырую рыбу и крабов. Керрану место не приглянулось – слишком шумно, резкие запахи, теснота. Он хотел найти что-нибудь поспокойнее. За пристанью ресторанов уже не было, один только «Данкин Донате», так что выбирать придется среди этих. В конце концов Керран зашел в ресторан, где я никогда не была, – в стороне от остальных, с виду более тихий. За натянутым брезентом три столика. Красные пластмассовые стулья. Накрыв стол мешком для мусора вместо скатерти, официант поставил перед нами два стакана горячей воды. Сквозняк. Керран замерз. Может, пойти в другое место? Он ответил, нет, все в порядке. Официант принес краткое меню на английском. Спасибо, это вовсе не обязательно, я могу прочесть меню по-корейски вон там на стене. Словно не слыша меня, официант положил на стол английский вариант.

– Так кто из ваших родителей французского происхождения? – спросил Керран.

Я с изумлением посмотрела на него.

– Хозяин отеля поведал мне кое-что о вас. Я расспрашивал его просто из любопытства.

– Что же он сказал вам?

– Ничего, о чем я и сам не догадывался. Что в вас только половина корейской крови. И что вы прекрасно говорите по-французски.

– Да откуда же Парку знать, как я говорю, он ведь ни слова не понимает по-французски.

Я сказала Керрану, что мама здешняя. Единственное, что я знала об отце, – он занимался рыбным промыслом, когда познакомился с ней. Официант вернулся принять заказ. Жареная рыба, бутылка соджу. Керран внимательно наблюдал за мной. Я старалась не встречаться с ним взглядом и смотрела в сторону кухни. Плитка на стенах, земляной пол, стук ножей, клокотание супа на плите. Я повертела в руках палочки. Керран придвинулся ближе к столу.

– А ваша рана совсем зажила.

– Она была неглубокая.

Надо не слишком вытягивать ноги, чтобы случайно не задеть его ног. Официант поставил перед нами соджу, жареную рыбу, кимчи и картофельный салат. Керран попробовал салат.

– С майонезом. И сюда дошла американизация…

– Майонез изобрели во Франции, а не в Америке.

Керран с любопытством посмотрел на меня. Мы стали молча есть. Керран неловко поддевал еду палочками. Я показала, как правильно держать их. Но вскоре его пальцы вернулись в прежнее положение. Я решила больше не поправлять его. Керран молчал, и я спросила, как он проводит здесь свои дни.

Бродит по городу, ищет новые идеи. Побывал ли он во всех местах, куда отправлялся его персонаж? По большей части, да. В Корее он впервые.

– Выходит, место действия вашей новой истории – Корея, – заключила я.

– Вы ведь уже спрашивали об этом.

– То было две недели назад. И вы еще колебались с ответом.

– Сокчхо, на ваш взгляд, подходящее место действия? – спросил он.

Зависит от сюжета, ответила я. Керран подался вперед, словно хотел доверить мне тайну.

– Если история и вправду будет разворачиваться тут, вы поможете мне?

– Как?

– Поможете лучше разглядеть город.

– Да в Сокчхо нечего разглядывать.

– А по-моему, есть.

Я отпила соджу. Щеки разгорелись. Чтобы собраться с мыслями и потянуть с ответом, я спросила Керрана, как сложилось, что он решил стать художником. Он толком не знал как. Всегда любил комиксы. В детстве часами сидел, срисовывая свои любимые иллюстрации, – наверное, тогда все и началось.

– Выходит, мечта исполнилась?

– Уверен только в одном – никогда и вообразить не мог, что окажусь здесь.

Он отвернулся, чтобы вытащить застрявшую в зубах рыбную косточку. А потом снова спросил, готова ли я помочь ему.

– Иначе вы уедете?

– Хотите, чтобы я уехал?

– Нет.

Он улыбнулся. А можно хоть разок посмотреть, как он рисует? Прежде чем ответить, Керран сделал глоток соджу.

– Отчего бы и нет.

В его голосе было что-то, означавшее «вообще лучше бы нет» и одновременно «можно, если хотите». Я не понимала, согласен Керран или нет. И меня разозлила эта его интонация.

Ночью температура упала до минус двадцати семи. Такого не случалось уже несколько лет. Съежившись под одеялом, я пыталась отогреть дыханием руки и растирала ноги. Море билось в тисках стужи, сопротивлялось и катило к берегу волны, но постепенно затихало, глохло; вода покорилась и отяжелела, корочки льда, трескаясь, разламывались о берег. Я уснула, только когда закуталась в пальто.

* * *

К утру батарея в моей комнате и в той, где жил японец, уже не грела – в трубах замерзла вода. Пока ждали починки, Парк разрешил мне взять с рабочего места обогреватель – точнее, это было что-то вроде печки, которую Парк обещал растопить. Я напомнила ему, что она еще пятидесятых годов и не работает. Я пробовала. Вдобавок отходы в сточных канавах поднялись на поверхность, запах шел прямо в мою комнату, и там все равно невозможно было находиться. Я сказала, что могла бы на время переселиться в другое здание отеля, во вторую свободную комнату. Парк вздохнул. Все обветшало и вышло из строя, все дряхлое. Придется пустить меня в свободный номер в пристройке, других комнат нет.

Тетушка Ким пыталась зажечь плиту. Увидев меня с охапкой одежды и косметичкой, она лишь развела руками. Остается только ждать, когда стужа отступит. Обычно она держится недолго. Тетушка Ким переживает за мясо, оно переморозится в такую погоду, ведь морозилка у нее работает кое-как. А покупателей и без того мало.

Керран был у себя в номере. Наши комнаты разделяла только тонкая картонная стена. Он предложил мне помочь перенести вещи. В общем-то я уже справилась, спасибо, сказала я.

Ванная была общей. В раковине – его кисти. С них стекала струйка мыльной воды чернильного цвета. В стакане зубная щетка и паста, французская. Я попробовала ее. Вкус отвратительный, нечто среднее между жидкостью для мытья посуды и карамелью. Я помяла тюбик, придав ему прежнюю форму, чтобы Керран не заметил моего любопытства. На спинке стула сушились его носки. После того случая с чернильным пятном на одеяле он отдавал мне на стирку только вещи в безупречном состоянии. Я открыла кран, чтобы наполнить ванну, и разделась. Вода оказалась слишком горячей. Я села на стул подождать, пока остынет; очки запотели. Как же надоело носить их. Вдруг поняла, что всякий раз снимаю их в присутствии Керрана. В очках мои глаза кажутся меньше. И я становлюсь похожей на крысу.

В ванне я вытянулась струной, стараясь лежать так, чтобы ни один участок тела не выступал над поверхностью воды. Но то и дело вылезал живот, или грудь, или колено.

Я вышла из ванной, за дверью стоял Керран с полотенцем в руках. Он был в рубашке, без свитера. Льняная ткань совсем тонкая, почти прозрачная. Быстрый, едва уловимый взгляд на мою грудь под ночной сорочкой и ноги – один миг, и Керран поднял глаза. С досадой я подумала, что он наверняка заметил шрам. Пожелав мне спокойной ночи, исчез в ванной – движением чересчур поспешным, пожалуй.

Позже, лежа в кровати, я услышала скрежет пера по бумаге. Подошла к разделявшей наши комнаты стене, замерла. Перо скребло, царапало. Почти раздражало меня. Потом тишина. Я представляла, как рука Керрана кружит над листом, взгляд на мгновение взмывает, схватывая черты сидящей перед ним незнакомки, и тут же опускается к рисунку, потом взмывает снова – да, черты верны, он уловил образ.

* * *

Должно быть, ее тело прикрыто лишь куском ткани, от груди до бедер; вот она поднимает подбородок и, прислонившись к стене, окликает Керрана, плутоватая и заносчивая. Но, ошпаренный страхом, как и в прошлый раз, он выливает на лист чернила, чтобы она исчезла.

Шелест пера стал монотонным и неторопливым, в ритме колыбельной. Прежде чем уснуть, я постаралась сохранить в памяти картинки, возникшие в моем воображении, – я не хотела упускать их, зная, что завтра же утром они рассеются, стоит мне войти в комнату Керрана.

* * *

Отель окоченел от холода, жизнь замерла, и работы у меня было немного. Вымыв после завтрака посуду, я села вместе с Парком за стойку администратора. Парк смотрел телевизор. Я стала листать газеты, украдкой пробегая глазами объявления о вакансиях в Сокчхо. Морской инженер, моряк, ныряльщик, помощник в уходе за собакой. Потом почитала в Интернете краткое содержание комиксов Керрана, мысленно переносясь вместе с его персонажем в Египет, Перу, Тибет, Италию. Изучив цены на авиабилеты во Францию, прикинула, сколько еще времени придется работать у Парка, прежде чем я смогу туда отправиться, – пусть даже я знала, что ни в какую Францию не поеду. Японская кошка на мониторе поводила лапкой. Слащавая мордочка. А ведь раньше кошка казалась мне симпатичной.

По столу полз жук. Возле моих рабочих папок он замер. Значит, жуку удалось спастись от зимы – видимо, он оказался тут еще до морозов. Я осторожно взяла жука. Он перебирал лапками в воздухе, шевелил усами и наверняка просил о пощаде. Я рассмотрела брюшко. Забавное. Гладкое-гладкое. Выпуклое, как будто жук выпятил грудь. Парк сказал раздавить его, но мне не хотелось. Таких жуков я никогда не убивала. Выпускала их в окно, пусть ищут свою смерть сами.

Вечером я присоединилась к маме в чимчильбане. Она уже ждала меня в раздевалке – голая, с яичной маской на волосах, держа наготове две порции клубничного молока. В купальне я села на табурет и принялась тереть ей спину, а потом она терла спину мне.

– Ты снова отощала. Нужно больше есть.

У меня задрожали руки. Когда мама говорила про мою худобу, хотелось исчезнуть с лица земли.

Рядом болтали три женщины с розовыми массажными присосками на лопатках. Самая молодая из них была примерно моего возраста и уже с обвисшей грудью. Я осмотрела свои груди. В порядке. Как чашечки двух перевернутых половников. Успокоенная этим, я нырнула вслед за мамой в бассейн с термальной водой.

В шапочке из полиэтилена, укутанная паром, она напоминала гриб-поганку. Тяжелыми рывками расширялась и опадала ее грудная клетка. Я снова посоветовала маме сходить к врачу. Она только раздраженно махнула рукой.

– Лучше расскажи, как дела в отеле.

Я рассказала про девушку с перебинтованным лицом.

– Если вдруг тоже захочешь сделать себе пластическую операцию, – заявила мама, – у меня есть кое-какие сбережения.

– Значит, по-твоему, я уродина?

– Не говори глупостей, у меня же всегда душа за тебя болит. Операция наверняка помогла бы найти работу получше. По крайней мере, в Сеуле это так, насколько я знаю.

Шутки ради я возразила, что не собираюсь менять работу. В отеле часто останавливаются интересные люди. Вот, например, есть один художник, у него отличные рисунки. О том, что он француз, я умолчала.

С тех пор как я стала жить в отеле, подробности маминых будней ускользали от меня. Я попыталась вспомнить, чем мы с ней занимались, когда я была маленькой. Смотрели телевизор. Ходили на пляж. Почти ни с кем не виделись. В начальной школе она забирала меня после уроков и никогда не задерживалась поболтать с другими мамами. А одноклассники спрашивали, почему у меня нет папы. Повзрослев, я стала сама ездить домой на автобусе.

Мы вернулись в раздевалку, надели пижамы и отправились в общий для мужчин и женщин зал. Вытянувшись на полу, подложили под голову деревянные подушки-валики; выпили ячменный отвар и очистили себе по крутому яйцу. Пора было домой, я сказала, что в этот раз не смогу переночевать у мамы – нужно вернуться в отель, много хлопот. На самом деле мне просто не хотелось спать с ней в одной кровати. Мама погрустнела. На душе у меня заскребли кошки. Но я все равно возвратилась к себе в комнату.

Тетушка Ким, заметив меня в переулке, сказала, что я совсем бледная, и угостила котлетой. Вспомнились ее жалобы на неисправный холодильник. Свернув в соседний переулок, я бросила котлету собаке, шнырявшей среди мусорных баков.

На двери моей комнаты приколота записка по-французски. Керран спрашивал, не хочу ли я завтра составить ему компанию – он едет в национальный парк Сораксан. Завтра у меня выходной. Выходит, он помнил об этом.

* * *

Таял снег, настигнутый оттепелью, текла вода, и под ее потоками бамбук клонился к земле. Керран шагал вслед за мной – я дала ему снегоступы Парка. Он то и дело останавливался, снимал перчатки и трогал ствол дерева или скалу с корочкой льда, прислушивался, потом снова надевал перчатки и шел вверх по склону – все медленнее.

– Зимой скука, – сказала я, теряя терпение. – Вот весна – совсем другое дело, вишни в цвету, зеленеет бамбук.

– Весной меня тут не будет.

Он опять остановился и огляделся вокруг.

– По мне, лучше, когда вот так, без прикрас.

Мы подошли к гроту, в нишах – статуи Будды. Керран внимательно рассматривал их. Потом спросил, знаю ли я корейские легенды и сказки, связанные с горами. Это для его комиксов. Я рассказала историю, услышанную в детстве от мамы. О Хвануне, сыне бога небес, давшем начало корейскому народу от женщины-медведицы, с которой он соединился на самой высокой горе. С тех пор считается, что горы связывают небо с землей.

После двух часов подъема мы сели на камень отдохнуть. Керран покрепче зашнуровал ботинки и достал блокнот и перо. Он рисовал бамбук.

– Всегда носите с собой? – спросила я, указывая на блокнот.

– Почти всегда.

– Для черновых набросков?

Керран нахмурился, как будто раздосадованный. Ему не нравилось слово «черновой». Оно бессмысленно. Творческий процесс развертывается непрерывно, и важен каждый рисунок.

Я почувствовала, что начинаю мерзнуть. Заглянула в блокнот Керрана.

– Как будто бы стрекозы.

Он посмотрел на рисунок, держа блокнот на расстоянии вытянутой руки.

– Именно так. Никуда не годится.

– Не годится? По-моему, красиво.

Керран снова взглянул на рисунок. Улыбнулся. Потом подошел к краю обрыва и рассматривал долину, устланную туманом. Послышалось карканье ворона.

– Вы всегда жили в Сокчхо?

– Когда училась, жила в Сеуле.

– Наверное, Сеул совсем другой.

– Не то чтобы, – пошутила я, – там я жила у тети.

Керран посмотрел на меня, не уловив иронии. Летом в Сокчхо куда более шумно, чем в Сеуле, это ведь курорт, объяснила я. Особенно после того, как тут снимали фильм «Первая любовь», где играет знаменитый актер. И поклонники считают своим долгом побывать в Сокчхо. Вы видели этот фильм? Нет.

– Почему вы вернулись обратно из Сеула? – спросил Керран.

– Толком не знаю… Господин Парк искал администратора.

– Неужели не нашлось никого, кроме вас?

Почувствовав в его тоне насмешку, я сухо ответила, что не нашлось. На самом деле я возвратилась в Сокчхо, потому что именно здесь могла получить стипендию на учебу за границей. Керран поинтересовался, собираюсь ли я работать в отеле всю оставшуюся жизнь.

– Мне хотелось бы съездить во Францию.

– Вы туда съездите.

Я кивнула, не сказав, что не могу бросить маму. Керран словно бы хотел добавить что-то еще, но засомневался и передумал. Спросил, почему я решила учить французский.

– Чтобы знать язык, которого мама не понимает.

Он опустил глаза и промолчал. Достал из кармана мандарин и протянул мне четвертинку. Я проголодалась. Но мандарин не взяла.

– Франция, она какая?

Одним словом не опишешь. Большая, разная. Там вкусная еда. А в Нормандии красивое небо, серое, холщовое, плотное. Если я когда-нибудь приеду, он покажет мне свою мастерскую.

– У вас есть комикс, где действие происходит в Нормандии?

– Нет.

– В Сокчхо, наверное, не так интересно.

– Не согласен.

– Нормандия вдохновляла многих. Мопассана, Моне.

– Знаете Моне?

– Разве что немного. Когда мы изучали Мопассана, преподаватель коротко рассказывал о Нормандии.

Керран разглядывал облака и вдруг показался совсем чужим и далеким. Мы спустились, ноги ныли от усталости. Всю дорогу обратно Керран шел впереди. Чтобы не дать мне упасть, если я поскользнусь.