Текст книги "Хранилище ужасных слов"

Автор книги: Элия Барсело

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

Там: Семь

Талья открыла глаза в надежде увидеть и услышать сменяющие друг друга цвета и звуки и поэтому в первый момент не поняла, где она, – над ней на ярко-синем небе вырисовывались темные силуэты нежных листьев плакучей ивы. Она села и поняла, что лежит на усеянной маргаритками траве около пруда с утками в парке неподалеку от школы.

Она потерла глаза, полагая, что парк исчезнет, но он оставался на месте, совершенно реальный, будто и не побывала она в другом мире, где начала учиться вкладывать в слова именно тот смысл, который хотела и должна была вложить.

Ну не приснилось же ей все это! Она же была там, беседовала со светящимися провожатыми, видела свои слова, хорошие и ужасные, плавающие драгоценными песчинками во флаконах в ожидании собственного исчезновения. Она уже поняла, что словом можно пользоваться, как ножом, а можно превратить его в цветок.

Талья встала, испытав острое наслаждение оттого, что тело перестало быть невесомым, и по-кошачьи потянулась. Ей показалось, она выросла, как бывает после нескольких дней, проведенных в постели с гриппом. Земля вроде бы стала немного дальше, брюки доходили только до лодыжек. «Вот здорово! – подумала она. – Я выросла, пока спала».

Она огляделась и вдруг ощутила забытое чувство – страх, абсолютный, неумолимый, парализующий.

Вокруг не было ни души: ни стариков на скамейках, ни детей на качелях, ни мам с колясками. Пропали голуби, певчие птицы, утки и даже оба лебедя. Окрестности затопило гнетущее молчание, будто исчез весь мир, кроме окружавших ее цветов и деревьев.

Талья с тревогой взглянула туда, где находился ближайший вход в парк – большие железные ворота, которые запирали только по ночам, – но увидела лишь густые заросли, украшенные розовой и белой россыпью шиповника. «Где я? – Паника неуклонно нарастала. – Где мои светящиеся проводники? Зачем меня сюда прислали?»

Она обогнула пруд в поисках другого входа, со стороны реки. «Если он открыт… если он вообще там есть, – мысленно поправила она себя, – то совсем рядом моя школа, можно посмотреть, есть ли на улице люди. Но если бы они там были, сюда доносились бы какие-нибудь звуки, шум машин и все такое…» И хотя в этом не было никакой необходимости, она бросилась бежать – только чтобы услышать собственное шумное дыхание и скрип шагов по гравию.

И вдруг, споткнувшись о чьи-то ноги, чуть не растянулась, но успела схватиться за дерево и удержалась, а когда обернулась, увидела Пабло. У него были сонные глаза и по обыкновению недовольная мина.

– Что ты здесь делаешь? – спросила Талья, немного переведя дыхание.

– Не знаю. Наверное, спал. Где мы?

– Вроде бы в парке Конституции, только почему-то тут больше никого нет.

– Вот видишь! – Пабло с трудом сдерживал ярость, он вообще легко впадал в это состояние. Видишь, что все это ложь? Что нас обманывают, только чтобы мы не вышли отсюда?

– Откуда?

Талья не совсем понимала, о чем речь.

Пабло поманил ее и приложил палец к губам – Талья присела рядом с ним на корточки.

– Я долго размышлял и наконец сообразил, – прошептал он. – Это ад.

От смеха Талья повалилась на траву.

– Смейся, смейся, соплячка глупая. Много ты понимаешь! А мне теперь все ясно. Мы совершили нечто нехорошее – или считали, что совершили, – и нас наказывают.

– Но как же это может быть ад, – Талья перестала хохотать, однако, несмотря на рассерженное лицо Пабло, продолжала улыбаться, – если здесь так красиво и ничего плохого нам не делают?

– Меня, например, долго держали взаперти, показывали всякое из моей прошлой жизни, на что мне не хотелось смотреть, заставляли слушать то, что не хотелось слышать, вспоминать всякие ужасные вещи, о которых я давно забыл. Теперь вот не дают уйти…

– Ты хочешь уйти? – Талья была действительно удивлена. – Почему?

– По кочану! Как можно быть такой идиоткой? Естественно, я хочу уйти, вернуться домой, к своим друзьям, к нормальной жизни.

– И к Хайме?

– Нет, даже фотографию его не желаю видеть. Я тут по его вине.

– Значит, ничему ты не научился.

Пабло пренебрежительно фыркнул, вскочил и начал Сердито отряхивать джинсы, хотя к ним не прилипло ни единой травинки.

– И все-таки это ад, – пробурчал он себе под нос. – Вот сейчас ты, уж на что несмышленая, а сказала то же самое, что говорила мама в детстве, да и отец твердит до сих пор, стоит нам повстречаться… Даже этот дурак Хайме говорил нечто подобное. «Ты так ничему и не научился», старая песня, всю жизнь ее слышу.

– Знаешь, Пабло, – Талья старалась быть спокойной и убедительной, – мы не можем находиться в аду по многим причинам, но прежде всего потому, что мы не умерли, – это же так просто.

У Пабло в глазах заплясали безумные огоньки, а на губах появилась победоносная улыбка.

– Наконец-то ты поняла, бедняжка. Именно что умерли.

Здесь: Одиннадцать

Доктор Герреро двумя пальцами держал правый глаз Тальи приоткрытым и рассматривал его с помощью какого-то блестящего серебристого инструмента. Ана и Мигель, с серыми от усталости и переживаний лицами, наблюдали за ним от двери, пытаясь по жестам предугадать результат обследования.

Врач погладил девочку по щеке, затем внимательно прочитал выписку и молча перевел взгляд на стену.

– Как она? – наконец осмелился спросить Мигель.

Доктор посмотрел на родителей. За толстыми стеклами очков его орехового цвета глаза казались очень большими.

– Состояние стабильное.

– Но что это значит? – настаивал Мигель, не замечая укоризненного взгляда жены.

– Стабильное значит хорошее, – ответила вместо врача Ана.

Мигель резко повернулся к ней и непроизвольно дернул рукой, словно собирался дать пощечину.

– Я прекрасно знаю, что значит «стабильное», не такой я невежа, как ты представляешь. Но это не значит «хорошее», достаточно на нее взглянуть, чтобы понять, что это не так. Это значит, ей не хуже, чем вчера. А еще это значит, что пока ничего не понятно или просто нам не хотят ничего говорить.

Заметив, что Ана уже готова вступить с мужем в спор, доктор Герреро с трудом сдержал улыбку:

– Вы правы, сеньор Кастро. Это классический ответ для тех, кому не нравится формулировка «всё в руках Господа». В таком состоянии мы можем поддерживать ее сколь угодно долго, надеясь, что она очнется. Чего мы не можем, так это поспособствовать тому, чтобы она очнулась. Если это вас хоть сколько-нибудь утешит, то за исключением комы и нашего бессилия помочь ей из нее выйти, все остальное у вашей дочери хорошо. Раны поверхностные, и, будь она в сознании, сейчас ушла бы с вами домой.

Он пригладил седые, но мягкие, как у младенца, волосы, которые постоянно разлетались, и поднял обе руки в смиренном жесте.

– Доктор, вы думаете, есть надежда? – спросила Ана.

– Несомненно, и вполне реальная. Требуются лишь любовь и терпение. Вы ведь ее любите, верно?

Похоже, вопрос их задел, и врач поспешил добавить:

– Насколько я понимаю, речь не идет о нежеланном, брошенном ребенке, с которым плохо обращаются, так?

– Как вы только осмелились подумать… – Мигель сжал кулаки и покраснел от злости.

– Не обижайтесь, сеньор Кастро. Мне это нужно знать из медицинских соображений. В данном случае психическое состояние ребенка имеет очень большое значение.

– Дети – это лучшее, что у нас есть, – сказала Ана, и глаза ее заблестели от слез. – Самое важное в жизни.

– Значит, будем надеяться. Я попозже еще загляну. Да, вы не возражаете, если мы поместим сюда парня, тоже пострадавшего в той аварии и тоже находящегося в коме? У нас довольно тесно, к тому же его родственники пока не объявились, и ему будет полезно находиться в помещении, где звучат людские голоса. Талье его присутствие ничуть не помешает. Правда, некоторым не нравится, когда мужчина и женщина находятся в одной палате, но они еще так молоды, и оба в коме… Если вы не против…

Ана и Мигель согласились, и доктор попрощался до вечера.

– Совсем мальчишка, и некому о нем позаботиться, – с сочувствием произнесла Ана.

– Это правда? – Мигель заглянул жене в глаза. – Что дети – самое важное в нашей жизни?

– Конечно.

– А наши ссоры по поводу твоих амбиций, моей работы, твоей свободы и всего прочего…

– Это тоже важно, – сказала она, поджав губы.

– Знаешь, а мне сейчас на все это наплевать. Если бы кто-то вернул мне Талью такой, какой она была два дня назад, я бы предложил ему и свое место в банке, и карьеру, и зарплату, чего бы он ни пожелал. А ты разве нет? Не отказалась бы от диссертации, от своих друзей-поэтов, от конкурса в университете?

Ана кусала губы, и горло у нее дергалось, словно там что-то застряло.

– Хватит, Мигель. Я бы все отдала, если бы Талья снова сказала, что любит меня, – только и смогла она произнести и разрыдалась.

Очнулись они плачущими в объятиях друг друга.

Там: Восемь

В парке ничего не изменилось. Солнце будто застыло в зените, а вместе с ним и тени деревьев. Ребята обошли все известные Талье выходы, но вместо ворот и калиток обнаружили лишь живые изгороди, розовые кусты и огромные каштаны, терявшиеся вдали, словно парк был бесконечен.

Спустя какое-то время – неизвестно какое, поскольку часы у обоих остановились, – они решили вернуться к пруду и там на травке подождать, не случится ли чего.

– Похоже на ожидание устного экзамена по предмету, о котором не имеешь ни малейшего представления, – сказал Пабло. – Знаешь, что провалишься, и в то же время ждешь не дождешься, когда вызовут, – только бы побыстрее отстреляться.

Талья оторвала взгляд от венка из маргариток, который взялась плести от нечего делать.

– Я тоже ничего не понимаю. Там я училась и была счастлива и вдруг оказалась здесь и маюсь от скуки.

– Ты училась?

Она рассеянно кивнула и снова принялась за венок.

– Чему?

– Это трудно объяснить. Мой проводник сказал, что слова несовершенны, и был прав. Мы многое не умеем выразить, не находим нужных слов и вместо них произносим другие. А еще очень важны тон и интонация, с которой ты говоришь, то, как ты смотришь, как двигаешь руками… Слова, причинившие боль, запоминаются лучше всего.

– Это все религиозный вздор, – презрительно обронил Пабло.

– Просто ты меня не понимаешь и потому злишься. Ты ведь старше и должен был бы понимать, а не выходит.

Тут Талья с удивлением обнаружила, что ей стали ясны ранее непонятные вещи и ее отношение к ним изменилось в лучшую сторону.

– Тоже мне, знаток! Считаешь себя умной не по годам, вот и выпендриваешься.

Талья улыбнулась.

– Чего улыбаешься? Издеваешься, да? – с обидой спросил Пабло.

– Ты пользуешься словами как ножом. Разве плохо, что ты здесь со мной, а не один?

– Лучше бы я был один, чем с такой самоуверенной малявкой, а еще лучше с каким-нибудь взрослым разумным человеком.

Талья не ответила и сосредоточилась на венке. Она чувствовала себя спокойной и умиротворенной, как бывало, когда родители, уходя по делам, оставляли ее в приятном для нее месте, и она не сомневалась, что, освободившись, мама и папа непременно за ней придут.

– Ты похожа на пугало, – заговорил Пабло, когда ему надоело смотреть, как Талья вплетает в венок цветок за цветком. – У тебя лодыжки торчат и футболка мала.

– Просто я выросла.

– Да ты что! Никто не растет так вдруг. Если бы ты выросла, у меня борода доходила бы до груди.

Талья взглянула на него.

– И правда, ты совсем не изменился.

Неожиданно солнечный свет будто выключили, и парк исчез.

Здесь: Двенадцать

Хайме и Йоланда сидели в кафе в центре города, ожидая начала сеанса в кино, когда девушка увидела в большом зеркале на стене отражение телеэкрана, а на нем – лицо Пабло. Она быстро повернулась, но телевизор находился в углу, звук был приглушен, и она не расслышала, что говорили об их приятеле.

– Хайме, смотри, быстрее. Это Пабло.

Однако Хайме не успел его увидеть, так как на экране уже появилось изображение аварии: искореженные самосвал и трамвай или автобус, точно определить было сложно.

– Вы не знаете, что случилось? – спросил Хайме у бармена, который, расставляя по местам чистые стаканы, время от времени бросал взгляд на телевизор.

– Вчера в районе Эль Ремедио произошла авария, и теперь ищут кого-нибудь, кто знает этого парня.

– Почему? – спросила Йоланда, не признаваясь, что они знакомы. А вдруг речь идет о бомбе или каком-то другом теракте – хотя Пабло не был связан ни с политической, ни с незаконной деятельностью.

– Потому что он в коме, а документов при нем нет, и они не могут связаться с его семьей. Мне так кажется, судя по виду, он иностранный турист, вот никто его и не хватился.

– Вы слышали, где он? – спросил Хайме, поспешно вынимая карточку, чтобы расплатиться.

– В Провинциальной больнице. А что, вы его знаете?

– Мы вместе снимаем квартиру, и у него идиотская привычка ходить без документов.

– Сожалею, ребята, – сказал бармен, и когда они уже были в дверях, добавил: – Удачи!

Они побежали к ближайшей стоянке такси, но там не оказалось ни одной машины. Хайме вытащил записную книжку проверить, есть ли у него телефоны родителей Пабло, чтобы не пришлось сначала заезжать к Йоланде. Вчера он так быстро покидал квартиру, что побросал все не глядя в чемодан и сумки, и найти там нужную информацию было бы непросто, но, к счастью, в книжке оказались и имена, и адреса, и телефоны.

– Не представляю, что такой сноб, как Пабло, делал в этом районе, – сказал Хайме, когда они уже ехали на такси в больницу.

– Отправился к одной из своих многочисленных подружек.

– В Эль Ремедио? Ну уж нет, Пабло достоин лучшего.

– Ты и правда слишком наивный, Хайме. Он вчера выставил тебя из дома, а ты сегодня готов в лепешку расшибиться, чтобы его повидать, – сказала Йоланда, беря Хайме за руку.

– Но он по-прежнему мой друг.

– Вот этого я и не понимаю. Да он обращался с тобой, как с половой тряпкой.

– Это не его вина. В детстве он настрадался и привык думать в первую очередь о себе.

– Только о себе. Если твои родители разошлись, это еще не значит, что нужно на всю жизнь остаться свиньей. Мои родители тоже развелись вскоре после моего рождения, но я ведь не такая.

– Возможно, он пошел в отца.

– У тебя для него всегда найдется оправдание.

– Но ты ведь тоже его любила и не делай вид, будто он ничего для тебя не значил.

– Я его любила, пока не поняла, что сердце у него вот такусенькое, – Йоланда показала маленький кусочек ногтя, – и в нем нет места ни для кого.

– Но меня он любит.

– Нужен ты ему, как рыбе зонтик. Не обманывай себя.

Такси остановилось у входа, и они замолчали. Йоланда еще никогда не видела Хайме таким напряженным и взволнованным, а они были знакомы уже почти год. Медсестра у стойки информации сказала, куда пройти, и по телефону предупредила в отделении, что какая-то пара пришла навестить того молодого человека в коме.

В маленькой комнате ожидания они увидели еще одну пару, очевидно, мужа и жену, и двух ребят примерно их возраста, которые разговаривали с седым врачом.

– Как хорошо! – воскликнул врач, заметив их. – Наконец появился кто-то из его знакомых. Загляните к нему, а я вам потом все объясню.

Йоланда хотела сказать Хайме, чтобы тот шел один, но представила, как останется здесь с незнакомыми людьми, с которыми непонятно о чем говорить, и передумала. Они застыли в дверях, глядя на две кровати, пока врач знаками не велел им подойти.

– Эй, старик! – воскликнул Хайме, будто его друг был в полном порядке и мог ему ответить. – Ну ты и выдал!

Пол-лица Пабло скрывала повязка, в руку была воткнута игла, соединенная с капельницей, из носа торчала трубка, из-под простыни – еще одна, идущая к мешочку для сбора мочи, прикрепленному к пружинной сетке.

– Давай, Пабло, открывай глаза! Ты что, не хочешь поздороваться с друзьями?

Врач улыбнулся Хайме, показывая, что тот делает все правильно.

– Знаешь, я придумал, где поселиться, не беспокойся. Если ты и дальше собираешься валяться здесь и молчать как пень, я вернусь в квартиру и займу твою комнату – она побольше, да и вид получше.

Йоланда закрыла лицо руками и пошатываясь вышла из палаты. Хайме будто с трупом беседует, а на другой кровати лежит девочка, не старше ее племянницы Пили, и тоже как мертвая. Наверное, это дочь тех людей, которых они видели.

Когда Йоланда ушла, врач тронул Хайме за руку и жестом попросил выйти с ним в коридор.

– Видишь, старик, меня уводят, но когда разрешат, я снова приду, вдруг тебе что-нибудь понадобится.

В коридоре Хайме с закрытыми глазами привалился к стене, зажав рот руками.

– Что с ним? – прошептал он, когда смог говорить.

– Он в глубокой коме.

– Что можно сделать?

– Именно то, что сделали вы: по-дружески с ним разговаривать, ждать и надеяться. У вас есть какие-нибудь сведения о его семье?

– Я его семья.

– Вы братья? – Взгляд врача выражал недоверие, слишком уж непохожи: Хайме низенький и коренастый, Пабло высокий и скорее худой, Хайме брюнет, Пабло блондин.

– Нет, он мой лучший друг, еще со школы. Его мать живет в Аргентине, отец – в Нью-Йорке. У обоих новые семьи, и им давным-давно на него наплевать. Конечно, они присылают деньги, но не имеют ни времени, ни желания с ним видеться. У него есть только я.

– Все равно нужно им сообщить.

– Да, наверное, но зная их, я представляю, что будет: они приедут, переругаются, потом решат поместить его в какую-нибудь швейцарскую клинику, где лечение стоит целое состояние, успокоятся и будут аккуратно платить, а его там даже навестить будет некому.

– Пойдем, я познакомлю тебя с родителями девочки.

Там: Девять

Когда снова стало светло, Талья увидела, что Пабло рядом нет и пейзаж совсем незнакомый. Так бывает во сне: место действия и обстановка меняются непонятно почему, люди появляются и исчезают, но это не вызывает ни страха, ни удивления, будто ничего другого и не ждешь.

Возникший перед ней уже привычный провожатый повел ее по освещенной террасе, полной цветущих растений.

Слева взору открывались огромные пустые роскошные комнаты, справа – нагромождение облаков, как из иллюминатора самолета. Талья с проводником двигались молча, медленно, будто плыли среди золотистого света.

Наконец они попали в зал с высоченными белыми колоннами и разделенным на квадраты полом. В центре, на сияющей мозаичной звезде, стояла прозрачная емкость, в три или четыре раза выше Тальи.

Проводник остановился возле нее, и девочка замерла, внимательно ее рассматривая. Емкость состояла из двух частей, в которых находились какие-то сверкающие кусочки, похожие на разноцветные драгоценные камни. Одна из частей была почти пустой, другая – наполненной почти до краев.

– Это слова? – спросила Талья.

– Не только. Мы храним здесь также улыбки, ласки, вранье, несчастья, приятные мысли, страхи, печали… Как в архиве, понимаешь? Все, что есть в человеке, есть и тут.

– Зачем?

– Так надо.

– А это что?

Талья еще раньше сообразила, что проводники отвечают на вопросы и лишь изредка объясняют что-то еще, поэтому нужно не стесняться спрашивать, пусть даже их ответы не всегда бывают понятны.

– Итог твоей жизни до сегодняшнего дня.

– А почему тут так мало? – Талья указала на ту часть, где блестящие камешки едва прикрывали дно.

– Здесь хранится то, что тебе в самой себе не нравится, что ты хотела бы изменить, и связанные с этим твои мысли, слова и дела.

– То есть что-то плохое.

– То, что ты сама считаешь плохим. Мы никаких оценок не даем.

– А там что хранится?

– То, что принесло радость и счастье тебе и другим.

– Другим людям?

– Не только людям, но и животным, растениям, камням, душам… Всем.

Талья задумалась, осмысляя сказанное и формулируя следующий вопрос. Она не торопилась, так как была уверена: останься она тут на целые годы – если в этом месте время вообще измеряется годами, – ничто и никто не помешает ей его задать.

– Почему тут так мало, а там так много? Значит, я была хорошей?

– Я уже сказал, мы никого не оцениваем, просто показываем то, что у нас есть о тебе.

– А сейчас что во мне происходит?

– Здесь не бывает сейчас, здесь бывает только всегда.

– Я могу вернуться домой?

– Можешь, если хочешь.

– Я могу остаться?

– Можешь, если хочешь.

Талья закусила нижнюю губу, как всегда делала, когда нужно было принять решение. Обычно это давалось ей с трудом, поскольку приходилось выбирать между двумя одинаково привлекательными вещами, например между днем рождения подруги и прогулкой с родителями и другими семьями, где были дети ее возраста. У обоих развлечений имелись свои прелести и свои недостатки. Отца раздражала эта нерешительность, и он торопил ее, а вот проводник никогда не торопится. Наверное, причина в том, о чем он говорил: здесь времени не существует, здесь всегда бывает только всегда.

– Если я уйду, то смогу вернуться? – спросила она после долгого размышления.

Этот вопрос волновал ее больше всего.

– Пока жива – нет.

– А если останусь, смогу когда-нибудь вернуться домой?

– В тот дом, который ты знала до прихода сюда, – никогда. Если ты останешься и когда-нибудь вернешься, там все будет иным. Ведь там время существует, и твой мир переменится.

Талья чувствовала, что вот-вот заплачет. Хорошо бы повидаться с мамой, поговорить с ней и попросить о помощи. Но мама в другом мире, где время идет и люди торопятся, а решать нужно здесь, и решать самой.

– Я еще маленькая, – она подняла на проводника блестящие от слез глаза. – Помогите мне принять решение.

– Решение должно принадлежать тебе, Талья, и ты можешь это сделать.

Она снова взглянула на гигантское прозрачное сооружение со сверкающими камешками, чьи лучи разноцветными искрами вспыхивали на белоснежных стенах прекрасного зала. Ей показалось, она находится внутри радуги, купаясь в световых брызгах. Если она сейчас уйдет, то больше ничему не научится, не увидит других чудес этого таинственного места и будет утешаться лишь воспоминаниями.

– Могу я вернуться в тот зал, похожий на пузырь, и еще немного подумать?

– Здесь времени не существует.

Краски вокруг сгустились, на нее накатили волны легкого свежего аромата, а издалека донеслись звуки скрипки. Она снова парила среди сладостных воспоминаний, фантазий и чего-то, не имеющего названия, а потом закрыла глаза и уснула.