Текст книги "Опасное наследство"

Автор книги: Элисон Уэйр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 43 страниц) [доступный отрывок для чтения: 16 страниц]

Катерина
Конец июля 1553 года; монастырь Шин, Суррей

Миледи вернулась. Я слышу во дворе суету и бегу к окну своей комнаты. Мне кажется, что я чуть ли не сто лет здесь тосковала одна, хотя с тех пор, как моя мать отправилась испрашивать аудиенцию у королевы, прошло чуть больше недели. Однако время тащилось так медленно, ведь теперь я не могу позволить себе выйти и предстать перед окружающим миром. В прошлую пятницу я все-таки набралась смелости и появилась в Кингстоне. Но соседи и те, кого я когда-то называла друзьями, демонстративно не замечали меня или поспешно уходили, стоило мне приблизиться. Еще бы, никто не хочет замарать свою репутацию знакомством с дочерью и сестрой государственных изменников.

Молясь о том, чтобы мать привезла хорошие новости, я спешу вниз по лестнице в зал, где герцогиня стягивает с пальцев дорожные перчатки. Я поспешно изображаю реверанс.

– Успокойся, дитя мое. Нам нечего бояться, – говорит она, устало садясь в кресло у камина.

Конюший миледи, красавец Стоукс, следует за ней в комнату с бокалом вина и забирает у матери хлыст. Она тепло благодарит конюшего, и на мгновение их взгляды – его пронзительный и ее задумчивый – встречаются. В отсутствие моего отца, который словно исчез с лица земли, Стоукс проявил себя как надежный помощник герцогини, он убедил мою мать позволить ему сопровождать ее, успокоил слуг, встревоженных мыслями о своем будущем.

Когда Стоукс уходит, миледи, пригубив вина, приглашает меня сесть на табуретку подле ее ног.

– Мне удалось встретиться с королевой Марией в Нью-Холле на ее триумфальном пути в Лондон, – рассказывает она. – Должна сказать, что это и в самом деле кротчайшая и добрейшая из монарших особ – она удостоила меня аудиенции и не заставила ждать, хотя целые толпы людей просили о встрече с ней. – Мама вздыхает. – Я отдалась на ее милость. Я унижалась перед ней. Я на коленях молила ее сохранить жизнь твоему отцу и Джейн. Я сказала ей, что нам угрожал Нортумберленд и что мы боялись его. Да простит меня Господь, ведь я лгала, чтобы спасти нас. Я сказала, что мне из достоверного источника стало известно: Нортумберленд собирается отравить твоего отца, если мы не подчинимся его требованиям. Ее величество спросила, есть ли у меня доказательства, и тогда я напомнила ей, что этот человек в свое время травил короля…

– Нортумберленд травил короля? – Я потрясена до глубины души.

– Именно так, – горестно подтверждает моя мать. – Хотя, вообще-то, он делал это не затем, чтобы укоротить жизнь Эдуарда, но, напротив, с целью продлить ее, пока его планы не созреют. Он тайно призвал эту коварную женщину, которая хорошо разбирается в ядах, – только представь, каковы злодеи. Твой отец знал об этом, и если бы мог, непременно остановил бы Нортумберленда, потому что мышьяк причинял королю невыносимые страдания. Но герцог был непреклонен, утверждал, что это необходимо.

Я потрясена. По правде говоря, Нортумберленд заслуживает той судьбы, которую изберет для него королева, а изберет она для него, конечно, топор и плаху.

– Сомневаюсь, что королева мне поверила, – продолжает мать, – но я к тому времени так разволновалась, что она подняла и поцеловала меня, заверив, что ни Джейн, ни твоему отцу ничего не грозит. Ее величество сообщила мне, что Джейн перевели в помещения для благородных в Тауэре, где прекрасные условия. Твоей сестре разрешают продолжать свои занятия. Королева Мария сказала: ей известно, что Джейн вовсе не изменница, и, когда все уляжется, ее отпустят на свободу.

При этих словах я испытываю громадное облегчение. Не могу передать, как меня беспокоила судьба бедной сестренки. Мое сердце преисполняется благодарностью к Господу.

– А что касается отца, – говорит мама, – то он здесь. Прячется в одной из монашеских келий в старом флигеле. Он все время был здесь. Теперь нужно сказать ему, что он должен добровольно сдаться, когда за ним придут люди королевы, а это непременно случится через несколько дней. Ему придется отправиться с ними в Тауэр. Но его обязательно простят и освободят, как только королева прибудет в Лондон. Ее величество дала мне честное слово. – Она устало откидывается на спинку кресла и заключает: – Я могу только благодарить Бога за то, что все мы теперь в безопасности.

Да, и я тоже должна вознести Господу тысячу благодарностей. Но будут ли родители и впредь пользоваться расположением королевы? И главное – как насчет моего брака с Гарри?

– И вы снова отправитесь ко двору? – с надеждой спрашиваю я.

Миледи хмурится:

– Нет, дитя мое. Пока нет. Королева приказала нам всем оставаться в Шине вплоть до ее особого распоряжения.

– И когда это случится? – Я не могу скрыть разочарования, слезы увлажняют мои глаза.

– Наверное, когда все немного успокоится, – не слишком уверенно отвечает мама. – Катерина, не надо огорчаться. Нам повезло – мы сохранили жизни и состояние, а это важнее всего на свете. Послушайся моего совета: забудь Гарри. Чтобы заслужить благосклонность королевы, нужно время, а Пембрук долго ждать не будет. Насколько я понимаю, он горит желанием немедленно расторгнуть этот брак и разорвать всякую связь с нами. Ты должна смириться с тем, что Гарри для тебя потерян.

Кейт
6 июля 1483 года, Вестминстерское аббатство

Наступил день коронации, и Кейт наконец-то смогла надеть свое прекрасное синее платье. Она должна была находиться при герцогине Анне, вернее при королеве Анне – теперь следовало привыкать к этому новому ее титулу, – и сопровождать мачеху в Вестминстерское аббатство в качестве одной из фрейлин. Накануне король Ричард и королева Анна в сопровождении громадных свит, состоящих из лордов, чиновников и слуг, проследовали процессией по Лондону, от Тауэра до Вестминстера. Король, облаченный в костюм из материи синего цвета с золотым шитьем, в свободно свисавшей с его плеч длинной мантии из пурпурного бархата, богато украшенной горностаевым мехом, ехал в седле. Анна, которая похудела от постоянных тревог за последние недели, следовала за ним в коляске, тогда как Кейт и другие дамы тряслись сзади в повозках. Вся знать двигалась в единой процессии, которую замыкали четыре тысячи сторонников Ричарда с Севера: они гордо щеголяли своими значками с изображением белого вепря.

Вдоль улиц стояли его солдаты с такими же значками, они приглядывали за безмолвными, угрюмыми горожанами. Король явно опасался, что недовольство народа может вылиться в беспорядки или еще что-нибудь похуже. Кейт, проезжая мимо толпы, нервничала. Она видела впереди на некотором расстоянии отца верхом на Снежинке: сняв головной убор, он кивал направо и налево, приветствуя своих подданных. И хотя некоторые встречали его одобрительными возгласами, однако большинство стояло молча, возмущенно глядя на нового правителя.

Теперь коронационная процессия собиралась на Уайтхолле перед Вестминстером. Анна, Кейт и все ожидающие лорды и леди низко поклонились, когда появился король Ричард, великолепный в своем алом одеянии.

Восторженный взгляд девочки задержался на стоявшем рядом с отцом красивом молодом лорде с державой в руке. Высокий и роскошно одетый в костюм графского достоинства, он являл собой впечатляющую фигуру. Его бросающиеся в глаза черные локоны ниспадали чуть ли не до плеч, обрамляя словно высеченное из лучшего мрамора лицо с прямым носом и чувственными губами. Их представили друг другу; оказалось, что это Джон де ла Поль, граф Линкольн, [38]38
  Джон де ла Поль, граф Линкольн(1464–1487) – старший сын Джона де ла Поля, герцога Саффолка, и Элизабет Йорк. Его мать была дочерью Ричарда Плантагенета, герцога Йорка, и Сесили Невилл.


[Закрыть]племянник короля и кузен Кейт. Ему, вероятно, было около двадцати.

Он был так хорош, что притягивал Кейт, словно магнит. Почувствовав интерес девушки, молодой человек надолго впился в нее глазами. От этого изучающего взгляда у Кейт перехватило дыхание.

Между тем на нее смотрел и еще один человек – лорд, который удостоился чести нести скипетр королевы. Он был на несколько лет старше Линкольна, среднего роста, крепкого сложения и далеко не так красив. Напротив, его лицо, окаймленное черными волосами, подстриженными до уровня подбородка, напомнило девушке хорька. Ей не хотелось, чтобы незнакомец рассматривал ее.

И вот настал торжественный момент. Ричард и Анна направились в Вестминстер-Холл, за ними последовали лорды и священнослужители. Ричард и Анна воссели на троны, а громадная процессия неторопливо двинулась в Вестминстерское аббатство. Через некоторое время король с королевой, рука об руку и босые – под ногами у них лежал полосатый ковер, – отправились в святая святых аббатства: к усыпальнице Эдуарда Исповедника, [39]39
  Эдуард Исповедник(1003/1005–1066) – один из последних англосаксонских королей до Нормандского завоевания, правил с 1042 по 1066 год. Традиционно считается очень набожным; был канонизирован католической церковью в 1161 году.


[Закрыть]английского короля, причисленного к лику святых. Кейт чинно шла следом за королевой вместе с другими дамами, перед ней была одна только Маргарита Бофорт, леди Стенли, удостоившаяся чести нести шлейф Анны.

Кейт не испытывала симпатии к леди Стенли, строгой раздражительной женщине с суровым выражением лица. По рождению и душевным склонностям она принадлежала к клану Ланкастеров, и в ее жилах текла древняя королевская кровь, потому что ее предками были сын Эдуарда III Джон Гонт, герцог Ланкастер, и его жена Екатерина Суинфорд. Генрих Тюдор, граф Ричмонд, сын леди Стенли от первого брака, находился в ссылке в Бретани, но некоторые оппозиционеры, сторонники Ланкастеров, все еще рассматривали его как возможного претендента на трон. Поэтому новый король решил, что стоит отнестись к леди Стенли уважительно, в полном соответствии с ее высоким положением, что к тому же позволяло постоянно держать эту даму в поле зрения.

На коронации отсутствовала только одна знатная персона – герцогиня Сесилия, которая ясно дала понять, что не простила сыну его скандальных заявлений и не верит в историю про тайный брак Эдуарда.

Неторопливая торжественная церемония показалась Кейт необычайно долгой: она то восхищалась небывалым великолепием, то молилась, а время от времени украдкой бросала взгляды на Джона де ла Поля. Но никогда не забудет она того мгновения, когда кардинал Буршье возложил корону на голову ее отца. Сердце девушки воспарило, когда голоса монахов зазвучали под сводчатым куполом в последовавшем за этим «Te Deum», [40]40
  «Тебя, Бога, хвалим» (лат.) – христианский гимн.


[Закрыть]и еще она радовалась тому, что торжественность этого мгновения наверняка должна была уничтожить все сомнения в справедливости претензий ее отца на королевский трон. Кейт восторженно смотрела, как один за другим, в соответствии со своим рангом, к нему подходят пэры и, преклонив колени, приносят клятву верности королю Ричарду. Потом настала очередь графа Линкольна, и ее глаза остановились на его стройной гибкой фигуре.

Проходивший в Вестминстер-Холле пир в честь коронации продолжался пять часов. Вначале, в соответствии с традицией, на коне появился защитник короля, [41]41
  Защитник короля – наследственная придворная должность; во время коронации он вызывает на поединок любого из присутствующих, кто сомневается в праве короля (королевы) на корону. Должность была учреждена Вильгельмом Завоевателем в 1066 году и сохраняется по сей день, хотя и носит чисто церемониальный характер.


[Закрыть]готовый вступить в схватку с тем, кто оспаривает правомерность коронования Ричарда. Таковых не нашлось, и торжество пошло далее своим чередом: вино текло рекой, одни блюда сменяли другие – подавали самые изысканные деликатесы, разнообразную дичь, вкуснейшие сласти. Кейт сидела за столом на некотором расстоянии от Линкольна, но несколько раз он подавался вперед, чтобы бросить на нее взгляд, и к концу четвертого блюда между ними уже шел безмолвный разговор. Когда унесли солонки и сменили скатерть, Кейт знала, что этот великолепный лорд полностью очарован ею.

Слуги начали разносить пряное вино с вафлями, и в этот момент Линкольн протиснулся сквозь толпу придворных и прелатов и неожиданно оказался рядом с ней. Кейт уже чувствовала свою власть над ним, знала, как она красива в этом великолепном синем платье с золотой подвеской, понимала, насколько привлекательны ее огромные голубые глаза и густые темные волосы.

Линкольн взял ее за руку и поднес ладонь к губам.

– Позвольте мне выразить вам свое восхищение, миледи, – сказал он. Говорил он низким, уверенным голосом. – Вы просто богиня, очаровавшая меня. Увидев вас сегодня, я больше ни на кого другого и смотреть не мог. Но боюсь, вы и не подозревали о моем существовании до этого дня.

– Как я могла подозревать? – Кейт беспечно рассмеялась, но выражение глаз изобличало ее – непринужденность давалась девушке нелегко. – Я ведь никогда не видела вас прежде, милорд!

Линкольн усмехнулся, взял кубок у проходившего мимо слуги и протянул ей, после чего взял другой кубок себе.

– Прошу вас, называйте меня Джоном, добрая богиня. Ваше божественное лицо напоминает мне «цветы белые и красные цветы» Чосера.

– Вы – поэт?

– Я люблю его стихи, – ответил молодой человек. – И вообще-то, он мой предок, но я хочу сейчас говорить не о Чосере. Я хочу говорить о том, как вы прекрасны, но вы не желаете меня слушать.

– Я уже слушаю! – Кейт открывала для себя искусство флирта. Флирт казался ей совершенно естественным, а красота кавалера лишь облегчала девушке задачу.

– Тогда я прочту вам стихотворение, – сказал Линкольн. – Оно мне попалось несколько дней тому назад, после того как я впервые увидел вас при дворе. Я наблюдал за вами издалека. – И он прочел Кейт строки, которые взывали, казалось, к самому ее сердцу.

 
Я о безумии любви вам пропою,
О том, как закипает страстью ум,
Летит, как бабочка, к желанному огню
И гонит прочь иных докуку дум.
О сладком сне, блаженной слепоте,
О боли и о чуде заблужденья,
О, тяжек этот труд без всяческих затей
И отдыха. И не дает забвенья.
 

Джон замолчал, их глаза встретились. Кейт спрашивала себя, уж не во сне ли это все происходит. Он говорил ей о любви, этот молодой прекрасный рыцарь. Но ведь они были едва знакомы. И все же ей казалось, что они знают друг друга целую вечность.

– Прекрасные стихи, – сказала она наконец. – Но не могу поверить, что я послужила причиной вашего безумия, как вы об этом говорите.

– Ах, как вы жестоки, моя прекрасная леди! – Однако гримаса отчаяния на лице юноши явно была притворной. Он подтрунивал над ней.

– И я, по-вашему, всего лишь блаженная слепота? – кокетливо поинтересовалась Кейт.

– Пожалуйста, не забывайте, что я еще говорил и о сладком сне. О том, что я не нахожу забвенья! – Линкольн наклонил голову и многозначительно посмотрел на нее. Девушка почувствовала, как запылали ее щеки. – Беседовать с вами – необыкновенное удовольствие. Но, кажется, придется отложить это до другого случая, – пробормотал Джон.

Кейт оглянулась и увидела, что король собирается покинуть пир. Королева Анна, казалось, была готова вот-вот свалиться с ног от усталости, но тем не менее она отважно стояла рядом со своим господином, благосклонно принимая поздравления знатных гостей. Наконец громко зазвучали фанфары – теперь королевская чета могла удалиться в свои покои. Кейт неохотно простилась с красавцем-графом, который изысканно поклонился и так страстно пожелал ей спокойной ночи, что девушка снова вспыхнула.

Когда этот необыкновенно веселый и восхитительный день закончился и Кейт, мыслями остававшаяся с Джоном, прижала кружащуюся голову к подушке, ей вдруг показалось, что кого-то на сегодняшней церемонии не хватало. В предпраздничной суете она почти совсем забыла о мальчике – ведь это его должны были короновать. Как он чувствовал себя, бедняга, запертый в Тауэре вместе с братом, зная, что коронация прошла без него? Что должен чувствовать человек, лишенный короны, которая, как он думал, принадлежала ему по праву рождения, и внезапно низведенный до положения бастарда?

Кейт сама была незаконнорожденной, но никогда не чувствовала себя ущемленной. Ее брат, Джон Глостер, тоже незаконнорожденный, не только присутствовал на коронации, но и был посвящен отцом в рыцари. И Кейт показалось не совсем справедливым, что ее лишенные наследства кузены, пребывающие сейчас в Тауэре, равно как и их несчастные сестры, скрывающиеся в убежище, оказались забытыми и не присутствовали на этом великом событии. И поэтому, прежде чем уснуть, она в душе вознесла Господу молитву за всех них.

Катерина
Август – октябрь 1553 года; монастырь Шин, Уайтхолл-Палас и Вестминстерское аббатство

Королеву Марию лондонцы встречали с невиданным воодушевлением. Слово свое она сдержала, и моего отца освободили после трехдневного заключения в Тауэре. Нортумберленд, который, чтобы спасти свою шкуру, переметнулся в католичество, кончил жизнь на плахе.

Вскоре после этого родители начали обсуждать возможное замужество новой королевы.

– Она должна выйти замуж, – говорит мать. – Женщина не может править страной в одиночестве.

– Ты бы смогла, дорогая, – иронически замечает отец. Он в последние дни ничем не интересуется, не знает, как себя занять, и тщетно ждет вызова в суд. Его мучит, что Мария простила за поддержку Джейн всех членов Тайного совета, кроме него.

– Она должна родить наследника, – не сдается мама, – хотя, думаю, в тридцать семь лет ей это будет весьма затруднительно.

Моя младшая сестренка Мэри играет на ковре с котятами. Один котенок забрался ко мне на колени и дерет вышивку на платье. Выбранив озорника, я опускаю его на пол, где котенка подхватывает Мэри.

– Осторожно! – говорю я ей. – Смотри, как бы он тебя не поцарапал.

Как жаль, что Мэри дурнушка. Симпатичное личико послужило бы ей хоть какой-то компенсацией за горб и маленький рост. Но зато ум у моей сестренки живой и любознательный.

– А что случится, если у королевы не будет наследника? – спрашивает она своим тонким детским голоском.

– Тогда после ее смерти нами будет править принцесса Елизавета, – отвечает миледи.

Ни Мэри, ни я никогда не видели принцессу Елизавету, но мы обе знаем, что, хотя король Генрих VIII и объявил дочь незаконнорожденной, казнив ее мать Анну Болейн по обвинению в супружеской неверности, она тем не менее следующая в очереди на трон. Это право ее закреплено в Акте о престолонаследии, который пытались изменить таким образом, чтобы Джейн могла стать законной королевой. Еще мы знаем, что Елизавета очень умная и образованная молодая леди и народ ее любит. Мы слышали, как восторженно встречали Елизавету, когда она въезжала в Лондон рядом с королевой Марией, которая вступала в права владения своей столицей.

– Не думаю, что подобная перспектива обрадует ее величество, – заявляет милорд. – Потому что Елизавета – протестантка, хотя, да позволено будет мне сказать, она теперь, когда восстановили мессу, вполне может поменять свою веру.

– Да, но королева объявила, что не будет преследовать никого за религиозные убеждения, – напоминает ему мать.

– Да-да, это все так, потому что, заметь, я никогда, ни при каком раскладе, не стану католиком. Никогда! Но как, по-твоему, останется ли Мария такой же терпимой, если выйдет замуж за принца Филиппа Испанского?

Миледи пожимает плечами:

– Сомневаюсь, что подобное возможно, – ведь этот брак будет стоить ей народной любви. Испанец в роли английского короля? К тому же фанатичный католик, ярый сторонник инквизиции? Нет уж, лучше Марии поискать супруга где-нибудь поближе к дому!

– И спровоцировать войну кланов при дворе?

– Так за кого же, интересно, ей тогда выходить замуж? – саркастически осведомляется мать.

Я оставляю их пикироваться и ухожу в сад. От разговоров о замужестве я загрустила. Свежий ветерок, так ласково обдувающий мое лицо, невольно напоминает о том, что я потеряла. Я так и не получила ни одного словечка, ни одного знака от Гарри, и на сердце у меня камень.

Я окунаю пальцы в чистую воду фонтана и вглядываюсь в воду. Оттуда на меня смотрит слегка покрытое рябью отражение – стройная печальная девушка в желтом платье, светлые волосы лежат на плечах, а голубые глаза полны слез. Ах, мой Гарри, где ты? Чем занят сейчас? Вспоминаешь ли обо мне с такой же болью, с какой я вспоминаю о тебе? Вспоминаешь ли ты обо мне вообще?

Нет ничего тягостнее неизвестности. А если ты не в силах никак изменить ситуацию – это еще хуже. Если бы я могла получить от милого хоть какой-нибудь намек на то, что он любит меня, я бы забыла обо всем на свете и умерла счастливая. Чем я заслужила такую муку? Неужели только тем, что в жилах моих течет королевская кровь?

Я иду по парку, лелея свою печаль, и вдруг вижу, что навстречу мне скачет курьер в ливрее Тюдоров. Он приветствует меня и скачет дальше. Я внезапно чувствую волнение. Что может означать прибытие этого курьера?

Меня приглашают ко двору, где назначат на высокую должность королевской фрейлины внутренних покоев! Я не могу поверить в собственную удачу, потому что это следующий по важности после камер-фрейлины пост, который может получить женщина. Но и это еще не все: ее величество в своем щедром прощении не только проявила милосердие, но и оказалась совершенно незлопамятной – она сообщает, что примет ко двору также и моих родителей. Мы должны явиться как можно скорее, а кроме того, присутствовать на коронации, назначенной на октябрь.

Я готова прыгать от радости, вспомнив, что сказала мне мать по возвращении в Шин: если станет известно, что королева благосклонна ко мне, Пембрук может изменить свое решение о расторжении нашего с Гарри брака.

Мама, чье настроение заметно улучшилось, демонстрирует обычные свои предприимчивость и честолюбие, готовя меня к дебюту при дворе. По приказу и в соответствии с даром королевы на коронации я должна быть в платье алого бархата, а потому меня заворачивают в длинные ярды этой материи, прихватывают ее булавками, а потом портной начинает колдовать. И вот платье готово – я с изумлением разглядываю себя в зеркале, поражаясь плотно обхватывающему мое тело корсажу с прямым воротником, пышным складкам юбки с длинным шлейфом, расшитой золотом сорочке и рюшам на шее, великолепным нарукавникам из парчовой ткани и роскошному, в тон платью, кертлу. У меня появилось еще с десяток новых модных платьев – цвета свежей листвы, белое, бежевое, желтое, горчичное, черное с серебром, каштановое, розовое и кремовое. Все они сшиты из бархата и дамаста, украшены жемчугом и разнообразными вышивками и, главное, очень мне к лицу. Я молю Бога о том, чтобы Гарри увидел меня в одном из этих нарядов!

А уж сколько у меня теперь всевозможных кертлов, накидок, нижних юбок, арселе, вуалей, шарфов, украшенных драгоценными камнями поясов, а также подвесок, брошей и колец! Неудивительно, что отец постоянно ворчит: мол, моя экипировка стоит немыслимых денег. Однако мать настаивает: я должна появиться при дворе в одеянии, соответствующем моему положению.

Среди этой суеты я изредка чувствую уколы совести, вспоминая Джейн: ведь она должна была бы явиться ко двору вместе со мной, а вместо этого томится в Тауэре. Хотя, с грустью думаю я, наверняка моя старшая сестренка на эти шикарные одеяния и не взглянула бы. Но если бы можно было вернуть ее в семью, мое счастье стало бы полным. И я продолжаю каждый день молиться об этом.

В первый раз за несколько месяцев у меня на сердце становится легче. Я отплачу королеве за ее доброту, буду служить ей верой и правдой. Я сделаю все, чтобы заслужить благосклонность ее величества, и тогда – вдвойне уверенная в себе благодаря этой великолепной одежде, – клянусь, я верну и Гарри, и Джейн.

Завтра я отправляюсь ко двору, а сегодня должна собрать вещи, которые хочу взять с собой. Мама говорит, что мне выделят небольшую комнату, примыкающую к спальне горничных, где живут служанки королевы, которыми командует старшая фрейлина. Впрочем, я, как фрейлина внутренних покоев, не подчиняюсь ей. Но моя спальня наверняка будет невелика, так что я должна взять с собой только самое необходимое. В окованный железом дорожный сундук отправляются украшенная лентами лютня, несколько книг, тетрадка со стихами, шкатулка для рукоделия, флакон с розовой водой, туалетный набор, кисточки и серебряное зеркало. Я уже хочу положить в сундук ларец, где держу драгоценности и письма, как вдруг вспоминаю, что там подвеска Герберта и связка бумаг, написанных, видимо, Катериной Плантагенет, чей портрет мне, конечно, не разрешили взять из Байнардс-Касла. Эта девушка в синем платье ни разу не снилась мне с тех пор, как я покинула дом Гарри.

Я вытаскиваю подвеску и перехваченную ленточкой связку бумаг, разглядываю их. Волна боли накатывает на меня. Я невольно думаю о том, что еще совсем недавно у меня была совершенно другая жизнь, и мне тяжело смотреть на эти предметы. Мой интерес к Катерине Плантагенет и тайне, которой овеяны эти неразборчиво написанные бумаги, отходит на второй план, оттесненный безжалостностью и жестокостью Пембрука. Эти вещи слишком мучительно напоминают мне о потерянном счастье, и я засовываю их на дно ларца, под все другие бумаги и драгоценности. Я знаю, мне теперь долго не доведется их увидеть.

– Ах, Гарри, Гарри, – шепчу я, – кажется, ты теперь не ближе ко мне, чем месяц на небе.

Я сижу в одиночестве и плачу, а щенки запрыгивают на кровать и тычутся в меня носами. Это недавний подарок отца. Несколько недель назад его собака ощенилась, и теперь у меня два пушистых голенастых озорника. Зовут их Артур и Гвиневра. [42]42
  Гвиневра – супруга легендарного короля Артура, изменившая ему с Ланцелотом, одним из рыцарей Круглого стола.


[Закрыть]Милорд, даря мне щенков, неловко пожелал, чтобы они отвлекли меня от моих печалей. Хорошо, что дамам разрешается брать ко двору своих песиков. По крайней мере, мне будет кого там любить.

Наконец-то тягостное время ожидания закончилось, и мы прибываем в Уайтхолл. Теперь мне остается только попрощаться с родителями, после чего я отправлюсь в покои королевы. Я становлюсь перед ними на колени, чтобы получить их благословение; глаза отца светятся гордостью за меня, а мать приветливо улыбается. Теперь все свои надежды они связывают со мной.

– Встаньте, леди Катерина. – К моему удивлению, у королевы низкий, почти мужской голос.

Осмелившись поднять глаза, я вижу перед собой преждевременно состарившуюся даму, миниатюрную, хрупкую, в тяжелом, фиолетового цвета бархатном платье; парчовый кертл расшит золотом, высокий стоячий воротник украшен изящной вышивкой. На талии у нее пояс, а на груди – большой крест, причем и тот, и другой усыпаны драгоценными камнями. На пальцах – множество колец, а арселе оторочен жемчужинами. Королева Мария производит ошеломляющее впечатление, но никакая роскошь не может скрыть правды: обладательница всего этого великолепия – далеко не юная девушка и отнюдь не красавица. Буквально за одно мгновение рассмотрев и оценив тяжелый лоб, настороженные глаза, приплюснутый нос, узкие губы и решительную челюсть, я тут же начинаю сочувствовать королеве, на лице которой так явно отразились все горести ее жизни. А еще мне немного не по себе в присутствии монаршей особы.

Но тут ее величество неожиданно улыбается, протягивает мне руку для поцелуя, и мои страхи мгновенно улетучиваются.

– Приветствую вас в Уайтхолле, моя маленькая кузина, – говорит Мария. – Пора вам занять здесь подобающее место. Не сомневайтесь, я ни в коей мере не считаю вас ответственной за события, которые лучше навсегда оставить в прошлом. Вы очень молоды, как и ваша сестра. Уверяю вас, я не желаю ей зла, и она ни в чем не нуждается в Тауэре. Вы вскоре увидите Джейн. Надеюсь, что ваша матушка пребывает в добром здравии?

– Да, ваше величество. Она здесь, при дворе. Матушка выражает вам свою любовь и сообщает о готовности служить вам. Она, как и мой отец, ждет ваших приказаний.

Королева грациозно наклоняет голову:

– Мне жаль, что ваш брак распался. Вероятно, пережить это вам было нелегко?

– Очень нелегко, ваше величество, – с жаром соглашаюсь я и, вдохновленная ее добротой, падаю на колени и в мольбе поднимаю соединенные ладони. – Прошу вас, мадам, если можно хоть как-то исправить положение. Гарри… лорд Герберт и я… мы любим друг друга, и невозможность быть вместе мучительна для нас обоих.

Королева хмурится, потом ласково поднимает меня на ноги.

– Успокойся, дитя! Я тебе искренне сочувствую. Но ты должна понять, что у милорда Пембрука есть свои основания для расторжения вашего брака, и это частное дело, в которое я не могу вмешиваться. Мне очень жаль. Правда.

Даже я, юная наивная девчонка, знаю, что королева, если бы она только захотела, могла бы повелеть Пембруку сделать то, о чем прошу я. Но у нее явно нет такого желания. Мария тоже считает меня неподходящей, нет, опасной, невестой для сына Пембрука, потому что я протестантка, в жилах которой течет королевская кровь, да еще вдобавок моя старшая сестра содержится в Тауэре. Мои надежды увядают и умирают.

– Ну, не смотри на мир такими печальными глазами, моя маленькая кузина, – утешает меня Мария. – Ты еще совсем молода и, даст Бог, в один прекрасный день найдешь себе более подходящего мужа. А пока что ступай в мои внутренние покои. Надеюсь, тебе понравится служить мне.

– Эта такая великая честь для меня, ваше величество, – смиренно говорю я; мне вовсе не хочется, чтобы королева сочла меня неблагодарной.

Как фрейлина внутренних покоев, удостоенная расположения королевы, я снова могу высоко держать голову и смело смотреть на мир. Это меньше, чем мне бы хотелось, но, по правде говоря, гораздо больше, чем я ожидала. Кроме того, новое положение дает мне основания надеяться, что, когда Пембрук увидит, какими милостями осыпала меня королева, удостоив меня высокой чести служить ей, он все-таки передумает и придет к выводу, что я вполне подходящая жена для его сына.

На второй день своего пребывания при дворе я узнаю от других дам, что принцесса Елизавета, единокровная младшая сестра королевы, проявляет строптивость в вопросах религии. Сюзан Кларенсьо, которая ближе ее величеству, чем все остальные фрейлины, говорит мне, что наша добрая госпожа была очень тронута, когда Елизавета приехала выразить ей свои верноподданнические чувства. («Хотя это и случилось только после того, как стало ясно, что королева Мария одерживает победу над соперниками», – язвительно замечает Кларенсьо.) Ее величество очень тепло приняла сестру.

– Они много лет не виделись, и королеву всегда печалило, что Елизавета приняла протестантскую веру. И она сказала сестре, что была бы очень рада, если бы та сопровождала ее к мессе. Но не тут-то было. Уж чего только Елизавета не придумывала, лишь бы этого не делать: то опоздает, то у нее мигрень разыграется, то желудок шалит. Один раз уже совсем было подошла к часовне, и тут ее вдруг всю прямо скрутило: Елизавета даже велела одной из своих фрейлин демонстративно гладить ей живот! – Кларенсьо смеется, вспоминая этот случай, но улыбка быстро сходит с ее лица. – Это печалит королеву, – говорит она, качая головой. Очевидно, что эта придворная дама всей душой любит свою госпожу, но не испытывает ни малейшей симпатии к принцессе Елизавете.

– Ну а когда изворачиваться дальше стало просто невозможно, этой лицемерке все-таки пришлось посетить мессу, – добавляет Анна Уоттон. – И ее величество возрадовалась. Но в следующий раз принцесса Елизавета снова не появилась, и королева была вынуждена вызвать сестру и потребовать объяснений.