Текст книги "Счастливое событие"

Автор книги: Элиетт Абекассис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)

29

Наконец мама уехала. Я не стала рассказывать о нашей ссоре с Николя – это доставило бы ей слишком большое удовольствие и возможность вмешиваться в мою жизнь так же, как в жизнь Кати.

Я уложила Леа в комнате маленького Жозефа и сама вытянулась на кровати, чувствуя себя полностью разбитой.

Моя сестра тихо вошла в комнату и села в кресло. После двух родов она располнела, а прежде была такой худенькой. У Кати двойной подбородок и крупные формы, которые она скрывала под просторными блузками. Шиньон и очки придавали ей вид стервозной учительницы.

Я вспомнила о ссорах с сестрой раньше, когда мы еще жили в одной комнате. Из-за разницы в возрасте наша жизнь в те времена тоже была совершенно непохожей. Я поступила на философский факультет, выбрав учебу в университете, которая казалась мне нескончаемой и не доставляла большого удовольствия. Катя в те времена уже начала карьеру скрипачки, но забросила ее после рождения первого ребенка.

Вначале она завидовала младшей сестре, потому что мне доставалось все родительское внимание. Потом все стало наоборот. Я со временем превратилась в толстого неуклюжего подростка, а она, стройная и гибкая, день ото дня становилась все красивее: черные как смоль волосы, ниспадавшие до пояса, зеленые глаза, тонкий изгиб бровей и ослепительная улыбка. Я носила брекеты на зубах, чтобы их выпрямить, и нелепые круглые очки, выбранные, разумеется, моей матерью. В те времена внимание уже всецело было направлено на старшую дочь, а мне мать постоянно говорила: «Запомни хорошенько: если женщине с внешностью не повезло, она должна брать интеллектом!»

– Послушай, Барбара, – сказала Катя своим серьезным тоном, абсолютно лишенным эмоций, – что ты здесь делаешь?

– Я ушла от Николя. В последнее время мы постоянно ссорились. Меня это достало…

– О господи, и ты тоже!.. Я вот довольна, что Даниэль с детьми уехали. Теперь у меня будет хоть немного времени подумать о своей жизни… Скоро все изменится. Ты знаешь, мы собрались переезжать…

– Вот как? И куда?

– В Блуа.

– В провинцию!

– А почему бы нет? Париж – не единственный город на свете, знаешь ли. Здесь я чувствую себя одинокой, не знаю, чем себя занять. Теперь, когда дети уже подросли и ходят в школу, мне скучно. Я бы дорого заплатила за то, чтобы найти себе дело.

– Понятно… Но Блуа все-таки…

– Это лучше, чем целыми днями крутиться здесь, где нечем дышать… Жить тут с ребенком, – добавила она, – настоящий стресс. Чуть позже ты меня поймешь.

Итак, все продолжалось по-прежнему. У нас никогда не было ни общих мнений, ни общих вкусов, и я с сестрой никогда ни в чем не сходилась. Но при этом мы странным образом всегда находили друг в друге резонанс, словно бы то, что говорила я, заставляло ее пересмотреть свои взгляды – и наоборот.

– Ты же знаешь это выражение: «метро – работа – и бай-бай», – продолжала она. – Ну так вот, ты скоро узнаешь полный вариант: «уа-уа – метро – работа – уа-уа – бай-бай».

– У вас с матерью своеобразная манера поддерживать во мне оптимизм…

– Да ладно, не принимай так близко к сердцу… Я не собиралась тебя грузить, честное слово!..

– Ты со мной никогда особо не церемонилась… Вы с матерью ни разу даже подарка мне не сделали! Всегда считали меня гадким утенком. Постоянно унижали… Не знаю, почему я все это терпела. Впрочем, почему я здесь? Хорошо, я уйду.

– Куда?

– Не знаю.

– Не уходи. Останься здесь. Пожалуйста! – Она пристально смотрела на меня, и вид у нее был серьезный. – Да, Барбара, это правда. Я всегда заставляла тебя расплачиваться за свои собственные проблемы, никогда тебе не помогала и не защищала, как нужно было… Например, стоило тебя предупредить.

– О чем?

– О том, что такое иметь ребенка. Думаешь, моя семейная жизнь всегда была безоблачной? Это для всех нелегко.

– По-моему, ты слишком много взваливаешь на себя. Ты увязла во всех этих своих обязательствах…

– Да, материнство – это обязательства, – сказала она. – У меня муж, двое детей, хорошая квартира, но иногда хочется все бросить и уйти. Возможно ли говорить об этом вслух?

– Нет… то есть да, возможно. Нужно признаться хотя бы себе самой. Я думаю, надо хоть раз набраться мужества и сделать это.

– Значит, ты так и сделала?

– Да, но я не знаю, считать ли это своей победой.

– Почему ты ушла, Барбара?

– Трудно заниматься любовью, нося послеродовой бандаж… Я больше не хочу такой жизни – и не знаю, как от нее избавиться. Я думаю, что я не создана для ведения хозяйства.

– Кому ты это говоришь!.. Я выстроила всю свою жизнь вокруг крошечной семьи, и сейчас мне уже слишком поздно что-то менять.

– Но ты любишь своих детей… Ты счастлива с ними…

– Да, но… ради них я оставила за бортом все – молодость, музыку, женственность…

Я внимательно взглянула на сестру. Со своими волосами, стянутыми в хвост, очками и нездоровой бледностью она вызвала у меня жалость. А еще страх – Катя была скверной карикатурой на меня саму.

– Еще не все потеряно… Посмотрим. Тебе нужно сделать что-то, встряхнуться. Похудеть, заняться спортом…

– Легко сказать.

– Ты ведь записывалась на лекции по истории искусства.

– О да… Занятия в Лувре, в компании нескольких старушек… Немного смешно, ты не находишь?

– Пожалуй.

В этот момент Леа начала плакать. Я стала ее укачивать, но дочь никак не умолкала. Она меня вымотала. Не было ни минуты отдыха, даже по ночам. Такое ощущение, что я оказалась в фильме «Z» Коста-Гавра, где героя пытают бессонницей.

30

В десять месяцев Леа по-прежнему плакала по ночам. Она отказывалась засыпать одна. Чтобы дочь заснула после бурного плача, ее приходилось укачивать, давать бутылочку с молоком, брать на руки – все это поочередно или одновременно. Потом осторожно укладывать обратно в постель, чтобы не разбудить, в противном случае все повторялось снова: укачивать, давать бутылочку, брать на руки… По ночам она просыпалась по три – пять раз, и мне приходилось ее укачивать. Я была измучена, нервы на пределе, от усталости охватывало ощущение нереальности. С наступлением дня я с трудом выползала наружу, и мир казался мне декорацией театра, где все были актерами, а я – зрителем.

По совету сестры я наконец пошла к доктору Науму, специалисту по борьбе с бессонницей, у которого был свой кабинет в Марэ. Я прошла мимо своего дома – был ли он еще моим? – ощутив укол в сердце. Что нужно сделать, чтобы сюда вернуться? Чтобы Николя не звонил, я отключила мобильник, понимая, что это жестоко с моей стороны. Должно быть, он пытался мне звонить, и я не имела права так поступать, ведь Леа была и его дочерью, и я использовала ее для того, чтобы заставить Николя страдать. Ничего не могла с собой поделать. Почему я так поступала? От отчаяния, от боли или оттого, что больше не любила?

Я вошла в дом, у которого был внутренний дворик – это было на углу улицы Франс-Буржуа, недалеко от галереи Николя, – и оказалась в просторной приемной. На журнальном столике лежала стопка номеров Elle. Пришлось вытерпеть два часа в очереди, состоявшей в основном из таких же, как я, новоиспеченных мамаш.

В журнале было написано, что Джонни и Летиция усыновили маленькую Джаде и вскоре собираются подарить ей братика. Я взглянула на фотографию певца с резким волевым лицом и его юной жены: оба склонились над детской кроваткой в комнате, заваленной игрушками всех сортов, игральными ковриками, пуфиками, детскими стульчиками… Это была картина полного счастья, хотя и слегка запоздалого. Может быть, нужно прожить долгие годы, чтобы научиться его ценить?

Рядом, исподтишка наблюдая за мной, сидел юный отец с голубыми глазами и небрежно растрепанными волосами. Он пришел со своим уже довольно взрослым сыном, лет десяти. Мужчина спросил, что я думаю о Джонни. У него была очаровательная улыбка. Звали его Флоран, и он был в разводе с женой. А я? Меня зовут Барбара, и я рассталась с отцом своей дочери. Как печально!

Оказалось, что все не так страшно. Флоран был психологом и знал, что семейные пары часто разводятся в первый год после рождения ребенка. Он долго занимался этой темой. Не обменяться ли нам номерами телефонов и нашими историями?

Наконец я вошла в кабинет, где меня встретил доктор Наум – человек лет шестидесяти, темноволосый, с седеющими висками, выглядевший довольно солидно. Сидя за столом из красного дерева, он смотрел на меня, улыбаясь. Доктор взял чистый лист бумаги, записал что-то в своем журнале и спросил меня о цели визита.

Я объяснила свою проблему: моя годовалая дочь часто плачет, я еле-еле могу ее успокоить; она просыпается от трех до пяти раз за ночь, и я уже на пределе, иногда еле сдерживаюсь, чтобы не ударить ее.

– Вам срочно нужно купить закрытую коляску, – сказал доктор, бросив на меня пронизывающий взгляд голубых глаз. Он чем-то напоминал моего отца.

– Закрытую коляску? Но зачем?

– Чтобы уменьшить слишком тесный контакт с дочкой. Поймите меня правильно: определенные барьеры между матерью и ребенком попросту необходимы. Вы часто даете ей грудь?

– Почти каждый час, понемножку. «Лига кормящих» мною гордится.

– Вы в ссоре с ее отцом? Я не хочу выглядеть нескромным, но, знаете, очень важно рядом с ребенком оставить место для отца. В самой основе нашего общества работают механизмы, которые приводят к ослаблению роли отца, делая ее чисто символической.

– Да, в настоящее время я не общаюсь с ее отцом.

– Извините мою неделикатность, но вы… поссорились?

– Мы не прекращали ссориться с самого рождения ребенка. Нам так и не удалось наладить отношения.

– Видите ли, – сказал доктор Наум, – после рождения ребенка отношения в семье меняются. Когда женщина становится матерью, мужчине нужно занять свое законное место отца. Ребенок смещает устоявшееся равновесие, поэтому роли всех членов семьи становятся несколько иными. Из-за этого отношения родителей заходят в тупик, одни и те же критические ситуации постоянно повторяются… Появление новорожденного должно стать открытой дверью в новую жизнь, а не захлопнутой, если вы меня понимаете. Это ведь вы закрыли дверь, не так ли?

– Да, можно так сказать. Но это он устроил мне адскую жизнь!

– Почему адскую?

– Потому что он – мачо.

– Ну так и на здоровье! На самом деле это замечательно! Мачо нашему обществу очень нужны. Я считаю, что каждый из родителей должен играть свою роль и эти роли не должны смешиваться, иначе нарушится равновесие. Матери сегодня забрали себе слишком много власти, надо их остановить. Мачо может спасти ребенка от полного слияния с матерью.

– Вы так полагаете, доктор?

– Ну конечно! Прошу вас, не забывайте о том, что мужчины и женщины разные – так уж сложилось. Лично я противопоставляю женскую логику беременности мужской логике совокупления.

– Но, доктор!.. Как же феминистская революция и все прочее?..

– О нет, здесь я вынужден вас остановить! Не рассказывайте мне о феминизме – я в курсе. Никому не понравится, что его личность так грубо сводят к одному лишь его полу и традиционному набору обязанностей. За многие века своей истории человечество пришло к тому состоянию, в котором находится сейчас, заключенное в вечный треугольник семьи: отец, мать и ребенок. Мы не знаем, как здесь уравновесить силы. Что до меня, то я считаю, что отцов и матерей погубило уравнивание и смешение ролей. Думаю, каждый должен вернуться на свое место.

– Один – сесть на мотоцикл, а другая – договариваться о доставке и сборке мебели с представителями «Дарти» и одновременно кормить ребенка грудью?

– Мадам, если мужчина моет посуду – это замечательно. Но главное, чтобы он играл свою истинную роль отца. Настоящую, а не ту, что мы видим в шаблонных представлениях и комедийных сериалах.

– И в чем, по-вашему, заключается его истинная роль?

– Именно он должен стать необходимым барьером между матерью и ребенком.

По сути, я осталась одна с ребенком на руках. Это означало проводить с ним все время, но мне хотелось, чтобы Николя тоже занялся малышкой, как он умел это делать. А еще, чтобы он занялся мной. Сейчас я чувствовала себя в большей степени ребенком, чем тогда, когда действительно им была. Поскольку я одна заботилась о своем чаде, кто-то должен был позаботился обо мне – кормить меня, одевать, укачивать. Я очень нуждалась в этом, но пока вынуждена была повсюду таскать с собой Леа, которая постоянно вопила, как будто ей чего-то недоставало. Чего-то или кого-то?

Кто поможет мне разобраться в том, что со мной происходит? Конечно же не моя мать, и не свекровь, и не сестра. И еще меньше – философы всех мастей. Философы, с которыми я общалась столь часто, эти великие мыслители, так хорошо рассуждающие об окружающем мире, – они не могли мне ничем помочь, потому что без конца занимались словопрениями по пустякам и критиковали друг друга, вместо того чтобы разобраться, что творится у людей в душе. Они не задумывались над вещами, происходящими в семье, о том, что лицо другого человека – это, в частности, лицо моего друга, мужа, ребенка. Именно их я вижу и по ним читаю вопросы о себе и своей жизни. Метафизика – моя повседневность, но она ничего не говорит мне о том, что делать в реальной жизни. И философы со всеми своими идеями неспособны ничего посоветовать, сказать, отчего у нас все не ладится; почему мы сначала любим друг друга, а потом нет; зачем делаем друг друга бесконечно счастливыми, а вскоре после этого расходимся; отчего ребенок, который делает любовь священной, потом становится ее могильщиком; как любить друг друга и всегда оставаться влюбленными. Нам говорят, что это невозможно, что это западный миф и в конце концов великая ложь исчезнет.

Все, что я узнала, не помогло мне, а, наоборот, изолировало от окружающего мира. Изучая различные философские концепции, я была неспособна спасти свою собственную семью от развала. Моя учеба, огромное количество прочитанных книг ничему не послужили – я в полной растерянности стояла перед маленьким человеком. Я знала все, помнила наиболее сложные страницы из Гегеля, Канта и Лейбница, но, столкнувшись лицом к лицу с реальностью, оказалась бессильной. Мне не удалось узнать самую элементарную и самую важную вещь – как сохранить нашу любовь? Невозможно было избавиться от ненависти, отчаяния, возмущения из-за одиночества и того, что наша история закончилась, как и все остальные…

Подойдя к Леа, я, согласно рекомендациям Франсуаз Дольто, начала разговаривать с ней:

– Почему ты плачешь? Хочешь увидеть папу? Ты поэтому плачешь? Знаешь, пала и мама немного поссорились. Мама от этого очень несчастна, и тебе тоже плохо. Но скоро, да-да, очень скоро все снова будет как прежде…

Чудо или простое совпадение? Малышка перестала плакать и улыбнулась мне. Но тогда расплакалась я.

31

Снова включен мобильник. Два дня звонки Николя оставались без ответа – их набралось тридцать шесть. Также пришло множество сообщений, в которых он сначала просил меня вернуться, а потом разъяренно требовал, чтобы ему отдали его дочь… Его дочь…Я не ответила.

Нет, это было глупо! Мы любили друг друга. Что же произошло? Мне хотелось позвонить ему, но не хватало мужества. Я оставила мобильник включенным. Вскоре он зазвонил, и на экране высветился незнакомый номер. Может быть, Николя решил, что его номер у меня заблокирован, и теперь пытается позвонить с чужого мобильного? При мысли об этом я почувствовала, как мое сердце лихорадочно забилось.

В трубке послышался мелодичный голос человека, с которым мы познакомились в приемной у врача. Флоран Тессье приглашал меня завтра поужинать вместе. Разочарованная тем, что звонит не Николя, я все же приняла приглашение. Так давно не было ничего подобного!

Однако в этом случае мне нужно было найти няню на завтрашний вечер, ведь моя сестра в первый раз за все время своего брака решила поехать отдыхать одна. Что мне делать? Устраивать второй кастинг нянь? Я позвонила Николя под предлогом, что мне нужен его совет.

Он ответил с холодностью, словно его это совсем не касалось. Я чувствовала, как он страдает от нашего отсутствия, вероятно, из-за дочери даже сильнее. На следующий вечер Николя прибыл в дом моей сестры вечером после работы. У него был усталый вид, но он выглядел очень красиво: в строгом деловом костюме с черным галстуком. Это был другой Николя – постройневший, мускулистый, более зрелый, чем до рождения ребенка. Он объявил мне сенсационную новость о том, что продает свою галерею и собирается принять предложение работать у «Фридриха и Фридманна», в юридической конторе своего дяди.

Встреча с ним потрясла меня. Что же я сделала? Почему все обернулось вот так? Я чувствую себя отвергнутой, живу у сестры, и мать постоянно заходит ко мне под различными предлогами.

На вид Николя был отнюдь не взволнован, но в нем как будто что-то сломалось. Он пришел повидаться с дочерью, а не со мной и не отрывал от нее глаз. Отец с улыбкой смотрел, как дочь возится, хватает разные предметы, плачет, потом утешается своими плюшевыми игрушками, ест и при этом постоянно строит гримаски удивления или отвращения, морща свой маленький носик…

Он пришел ради нее. Все его сердце было отдано малышке. Для нее он отказался от своей галереи и жизненных принципов. В этот момент я уже не знала, что думать, потому что тоже от многого отказалась, все поставила под вопрос. Я со всех ног бежала выполнять любое из ее желаний, давала ей все безоглядно. Видя, как он на нее смотрит, берет на руки, играет, я разрывалась между нежностью и возмущением, между любовной досадой и материнской гордостью.

А что, если перестать говорить о том, что ребенок – личность? Может, подобные слова вызывают у нас протест из-за слишком частого их повторения? Ребенок – «третий элемент», который, как в романе Симоны де Бовуар, разрушает пару влюбленных. Чтобы сохранять хорошие отношения, надо заниматься его воспитанием вместе. Сначала нас заверили, что ребенок имеет право на свое место в обществе, а теперь получается, что он готов занять абсолютно все.

Кому принадлежала изначальная идея? Кто вообще первый задумался о ребенке? Конечно, Руссо, потом Дольто, предоставившая ребенку слово, потом Винникотт, Брюнер… Все детские психологи, заставившие нас поверить в то, что ребенок – это личность. Доктор Фрейд в особенности обвинил нас в том, что мы отказывали ребенку в праве считаться полноценным человеком, когда доказал, что испытывать оргазм можно еще в возрасте до трех лет. Это он возложил корону на голову Его Величества Ребенка. Непрестанно чего-то требуя, дитя действительно стало королем, который правит всем материальным миром. И с ним появилась целая свита забот: после первых десяти лет родителям кажется, что с проблемами покончено, но они возвращаются в еще большем количестве. Первые десять лет только и узнаешь о новых желаниях своего чада и пребываешь под его тираническим гнетом. Можно парить в высоких интеллектуальных и духовных сферах, но все равно все мысли будут сосредоточены вокруг него.

Мне хотелось снова обрести прежнего Николя, поговорить с ним, просто обнять и прижаться к нему, но я не осмеливалась. Я страдала от его присутствия и отсутствия, от его мучений.

Снова в голове всплывали мысли о прошлом. В прежние времена была совсем другая жизнь. Раньше я являлась человеком, женщиной, ребенком – поочередно всеми. Теперь я только мать.

Сейчас я не говорила больше ни о чем, кроме материальных вещей. Нам предписывалось сохранять тело стройным, крепким, невинным и, в особенности, гладким, а оно становилось расплывшимся, дряблым, морщинистым. Советовали его прятать, а оно заполняло собой весь мир. Рекомендовали заниматься спортом и соблюдать режим, а откуда-то брались лишние десять килограммов.

Нам говорили: работайте с утра до ночи, зарабатывайте деньги – это ключ к вашей свободе, – и вдруг выяснялось, что я не могу работать, не могу вообще ничего делать, поэтому я чувствовала себя виноватой и изолированной от общества. Мне остались лишь собрания «Лиги кормящих».

Прежде я была красива, мои глаза горели, отныне я смотрела на все отрешенно. Раньше я жила свободно и беззаботно, сейчас на мне лежала ответственность. В прошлом идеалистка, а теперь реалистка, я сменила систему ценностей, представление о времени и пространстве, априорную способность восприятия, оставила все свои мечты.

Я была влюблена, но наши отношения развалились. Между нами оказался барьер, почти физически ощутимый, и это была Леа. Третий элемент. Именно она, плод нашей любви, была ее разрушительницей.

Уже стоя на пороге, Николя спросил:

– Когда вы вернетесь домой?

Голос его звучал спокойно, без всякого раздражения. Однако, оскорбленная его манерой держаться, я замкнулась в своей гордыне и ответила, что не хочу возвращаться, потому что проблемы между нами по-прежнему не решены. В сущности, мне хотелось, чтобы Николя настаивал, умолял, встал на колени и просил прощения. Но он ничего не сказал, просто кинул на меня жесткий взгляд.

После его ухода я взяла малышку на руки. Мои светлые волосы смешались с ее почти такими же. Она унаследовала их от меня. Я старела, а моя дочь только пробуждалась к жизни. Девочка была новой силой, я – старой. Моя жизнь кончена. Я подумала о Николя, который на меня почти не смотрел. Выполнив свою миссию, можно уходить. Рядом со мной открыто окно – достаточно всего лишь сделать шаг. Пустота искушала, притягивала. Один шаг – и все закончится…