Текст книги "Без ума от истребителя (ЛП)"
Автор книги: Эли Хейзелвуд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)
Глава 6
Наверное, полотенце всё же обёрнуто вокруг его бёдер.
Но духовно, культурно и метафизически он голый. И да, он покрыт татуировками с ног до головы, но, кажется, они не столько повествуют о зверствах Влада Цепеша, сколько служат увековечиванию… его детства? Семьи? В основном, это та же старая венгерская вязь, что на шее и руках, но я также разглядела цветы, растущие только в Восточной Европе, замок и фамильный герб. А на груди, прямо над сердцем, набита узорчатая венецианская маска. До боли знакомая, но я не могу понять, откуда.
– Почему ты не дышишь? – спрашивает он, потому что я была слишком неподвижна. Вампирам требуется воздух, но из-за замедленного метаболизма намного меньше, чем людям. Я могла бы вдохнуть сегодня, выдохнуть завтра и оставаться в отличной форме.
И тем не менее, я вдруг запыхалась.
– Извини, я просто…залюбовалась.
Он удивлённо вскидывает бровь.
– Татуировками, – торопливо поясняю я.
– Ну да. Точно. Будто ты их впервые видишь.
– Разумеется, что впервые. – Почему он ухмыляется так, будто у нас общая тайна? – Когда бы я ещё могла их увидеть?
Он смотрит на меня, бросая немой вызов, затем складывает руки, демонстрируя мышцы и тату.
– Это место мне кажется знакомым. Но, конечно, ты сейчас скажешь, что я никогда не был в твоей квартире.
Если бы был, я бы уже была мертва.
– Может быть, ты проводил дезинсекцию для прежнего жильца?
– Тогда я сделал работу на отвали, если уж на то пошло.
– На что пошло?
Он показывает наверх, над моей головой. Я оборачиваюсь, и там гигантский…
– Паук! – визжу я, прячась за Лазло. Он огромный, весь в жёлтых полосках и мерзкий, и, Господи, я всегда терпеть не могла членистоногих.
– Любопытно, – замечает Лазло.
– Что? – скулю я.
– Энтомолог, который боится пауков, – он поворачивается лицом ко мне. – Довольно необычно.
Вот же блин. Проклятье. Я беру себя в руки и выпрямляюсь.
– Очень грубо предполагать, – говорю я свысока, – что раз я изучаю насекомых, мне должны нравиться все виды…
– У меня много шрамов, – перебивает он, сменив тему. – По всему телу.
– … Ладно.
– Некоторые из них довольно крупные, – он показывает на толстый, бугристый рубец, пересекающий живот. – Интересно, как я его заработал. Рана, должно быть, была очень глубокой.
Если память мне не изменяет, этот оставила ему я, в Бате, в 1800-е годы. Я отлично проводила время, выбирая себе ленты для шляпки, когда он на коне ворвался в город и вынудил меня переехать во Францию, где Наполеон всё ещё строил свои военные планы.
Я прочищаю горло.
– Дезинсекция – рискованное дело.
– Видимо, – говорит он, подразумевая «Ага, как же».
– Болит?
– Нет. Но раз уж ты спросила, у меня что-то ноет под левым ребром. Можешь проверить?
«Безусловно, мать его, нет», – собираюсь ответить я. Но как и все «нет», которые нужно было произнести сегодня, оно застревает в горле, и я сама не замечаю, как провожу пальцами вверх по его боку.
На мгновение мы оба замираем, и не только я перестаю дышать. В комнате воцаряется неестественная, густая тишина. Лазло смотрит на меня сверху вниз с тем пытливым, слегка осуждающим взглядом, который будто скребёт мне под ложечкой, и я пытаюсь выдержать его взгляд, чтобы не выглядеть чересчур испуганно и виновато, но тут что-то витает. Что-то, что передаётся от меня к нему, что исходит от него ко мне. Напряжение, жар, миг замешательства и нахлынувших эмоций, который притупляет мои ощущения, и…
«Ты просто отвыкла от прикосновений», – твержу я себе.
Да. Всё дело в этом. С последнего раза, должно быть, прошло уже несколько лет. Я выбираю себе в пищу исключительно плохих людей, поэтому ограничиваю любой физический контакт, но Лазло… не пища. Он – человек. Бессмертный, как и я. На удивление постоянный в этом стремительном и мимолётном мире.
Это просто озадачивает, вот и всё.
– Почему у тебя такие ледяные руки? – спрашивает он отрывисто и хрипло.
– Плохое кровообращение, – мямлю я, быстро наклоняясь, чтобы найти рану, о которой он говорил. – Нехватка витаминов. Вечерами на улице становиться прохладно.
– Ты перечислила мне три разных оправдания.
– Я дала три причины, и все обоснованы, так что отстань… Чёрт. У тебя там осколок стекла застрял между двумя нижними рёбрами. Кажется кожа заросла вокруг него.
– Сможешь его вытащить?
– Придётся сделать небольшой надрез. Снова пойдёт кровь.
– Ничего страшного.
Это совсем не «ничего». Но я выполняю его просьбу, достаю один из тридцати выкидных ножей, спрятанных в квартире, и делаю небольшой разрез на зажившем месте.
Я уже не вчерашняя новообращённая. Моя жажда крови была утолена много веков назад, и я могу себя контролировать, даже когда ранена или сильно голодна. Аромат Лазло не сводит меня с ума – я выше этого.
Но, Боже, он так сладок.
Так было всегда. Каждая наша стычка, каждый клинок, вонзённый в его плоть, каждая головокружительная погоня – влечение к его крови не исчезало, оно звало меня. Я ранила и убила кучу истребителей до него, и все они вызывали во мне неприязнь, но Лазло… Не понимаю, почему именно его кровь настолько непреодолимо, так маняще вкусна, но теперь, когда осколок вытащен, мне, возможно, следует отойти подальше.
Да.
Я так и сделаю.
Вот прямо сейчас.
– Как новенький, – говорю я, не встречаясь с ним взглядом. Голос дрожит. Рана затягивается на глазах, а я мчусь к раковине, чтобы смыть кровь с ладоней, но, открыв воду, я невольно смотрю на струю, словно на своего врага, потому что было бы настоящим расточительством смыть эту бесценную…
Это по-настоящему ужасная идея, но мой большой и указательный пальцы уже во рту, облизанные дочиста, прежде чем я даже осознаю это. Вкус крови, пусть всего несколько жалких капель, пробуждает моё вялое, спящее тело так, как галлонам плазмы и не снилось. Тепло разливается и пронзает мои нервные окончания. Я ощущаю характерный зуд, как клыки удлиняясь, пробиваются сквозь дёсны, и мне приходится так крепко вцепиться в край раковины, что про гарантийный взнос можно забыть.
В этот момент Лазло подходит ко мне.
– Сразу полегчало, – говорит он. – Спасибо.
Прежде чем повернуться, я упрашиваю свои клыки втянуться. Обещаю им много крепких шеек, которые можно будет укусить, и очень скоро, если они будут послушны.
– Рада помочь. – Я делаю глубокий вдох и поворачиваюсь к нему. – Займусь-ка я готовкой. Макароны с сыром тебя устроят? Ещё я купила тебе сменную одежду, она в том бумажном пакете.
– Ты согрелась немного, – бормочет он, констатируя факт, а затем тыльной стороной ладони касается моей щеки. Словно пытается проверить костяшками пальцев непривычный румянец.
Я сглатываю.
– Ага.
– Это хорошо. – Он не спешит убирать руку. Когда он наконец её опускает, его губы изгибаются вниз, будто он разочарован тем, что больше не касается меня. – Твой организм усвоил немного витамина B12.
– Похоже на то. – Я пытаюсь изобразить самую торжествующую улыбку и принимаюсь хлопотать по кухне, облегчённо выдыхая, когда он уходит одеваться.
Квартира сдавалась с мебелью, только поэтому у меня есть хоть какая-то кухонная утварь. К сожалению, к тому моменту, как Лазло возвращается в новой и до неприличия идущей ему одежде, плита выглядит так, словно на ней только что прошла рейв-вечеринка.
– Этель, ты наверняка хороша в других вещах, – говорит он с теплотой в голосе. Он перехватывает управление кастрюлей так легко, что я всё ещё не понимаю, как это случилось, когда десять минут спустя мы уже сидим за столом, а перед нами дымятся тарелки.
Да быть того не может, чтобы наши сородичи делали нечто подобное. Разделяли трапезу вместе, то есть. Вежливо беседовали. Или хотя бы просто не пытались убить друг друга. Эх, был бы у меня групповой чат, чтобы рассказать об этом невероятном событии. Да хотя бы один друг. Может, просто выкрикнуть это в окно – вдруг еноты услышат?
– Итак, – спрашивает он, уплетая макароны, – где мы познакомились?
– Мы с тобой?
Он кивает.
Я перебираю макароны на тарелке.
– Ну, мы… Я немного постарше тебя.
– Насколько?
– Точно не скажу.
Лазло появился, когда мне шёл третий век, и в первых стычках его было легко одолеть, что я списывала на то, что он ещё не полностью развил свою силу истребителя.
Эх, скучаю по тем денькам.
– Ты просто выполнял свою работу, – говорю я.
– Здесь, в Нью-Йорке?
«Нет, потому что тогда я ещё не знала о существование этого континента», – не самый удачный ответ. В те годы я жила в Кордове, потому что это был один из самых больших городов мира, и я очень стремилась остаться незамеченной. На тот момент я была, по сути, юным, незрелым вампиром, всё ещё пытающимся найти себя. Я всё ещё ценила человеческую жизнь, и годы отделяли меня от того, чтобы пересмотреть христианские идеи добра и зла, которые внушила мне аббатиса. После каждого убийства я несколько недель терзалась угрызениями совести и в молитвах вымаливала прощение. Я до такой степени ненавидела убивать, что вынуждена была прятаться в местах, где совершенно здоровые люди могли вот-вот упасть замертво, чтобы добыть себе пищу без мук совести. В основном это были рыцарские турниры.
Жалкое зрелище, я знаю.
– В пригороде, – вру я. – Ты был со своим… боссом. – Или наставником. Или кем-то подобным. Старым истребителем, чьего имени я так и не узнала. – Он уволился вскоре после этого. – Я его убила. Но он сам напросился.
– Мы что, с первой встречи стали заклятыми врагами? – Ясно, что он пытается подколоть, как и ясно, что он ждёт моей реакции. Поэтому я делаю вид, что не поняла.
– В общем-то, да.
По правде, я помню его взгляд, направленный на меня через площадь, немигающий, неотступный. Я тогда подумала – и как я могла так ошибиться, как глупо и как печально – что, возможно, приглянулась этому симпатичному молодому человеку. За какие-то две минуты я придумала не только нашу предысторию (он увидел меня на рынке и потерял голову, невзирая на моё заметное богатство и красоту), но и будущее: (я заверю его, что его неимущее положение меня не волнует; мы будем часами болтать и страстно полюбим друг друга; я раскрою свою вампирскую природу, и после кратковременного испуга он поймёт, что даже моё чудовищное «я» не станет помехой для нашей любви – и наша вечность будет положена).
Как я уже упоминала, я была очень юным вампиром. Но это была удивительно наивная мечта, даже для меня.
Но когда Лазло напал на меня, размахивая своим излюбленным оружием – двумя серповидными клинками, соединёнными металлической цепью, – я быстро поумнела.
– Это было односторонним, – заявляет он, дожевав. – И исходило от тебя.
– Что?
– Неприязнь.
– Я тебя заверяю, это не так.
– А я заверяю тебя, что когда смотрю на тебя, я чувствую что-то, прямо противоположное этому. – Пауза. – Почему ты не ешь?
– Ах. М-м, я так сильно хотела есть, что съела батончик, пока стояла в очереди, – выдаю я заготовленную отговорку, и он, конечно, не верит, но берёт мою тарелку, когда я пододвигаю её к нему.
А сладостный жар его крови до сих пор разливается по моему телу.
– Почему ты стала энтомологом?
Боже. Я уже и не вспомню, когда в последний раз меня засыпали таким количеством вопросов.
– Это не было запланировано.
– Как можно стать кем-то, не планируя этого?
Понимаешь, Лазло, иногда банда разбойников решает совершить налёт на твой женский монастырь – с кем не бывает? – и ты видишь, что творят с твоими сёстрами, и решаешь, что лучше выпрыгнешь из окна, чем позволишь мародёрам подойти к себе – имеешь право – а мимо проходящий вампир замечает тебя в твой смертный час и решает осушить тебя – ну, а почему нет? – а потом ты посреди ночи открываешь глаза и, по необъяснимой причине, ты тоже, черт возьми, вампир.
– Это не было моим решением, – говорю я вместо истории. Как и не было решением моего создателя. Даже вампиры не уверены, почему одни люди обращаются, а другие – нет. Существуют необходимые условия: человек должен быть на волоске от смерти, но достаточно вынослив, чтобы пережить трансформацию, и немного крови вампира должно попасть в его организм, но всё не так просто. Многие пытались и безуспешно. Многие не стремились пополнять ряды ночных созданий, но… я оказалась среди них.
– Но тебе это нравится.
Хотя и не должно. По крайней мере, таков стереотип, верно? Считается, что бессмертные – угрюмые существа, полные сожалений, которые в любую секунду могут выйти на солнце и прекратить свои мучения. Но смертельная тоска, бессмысленность, боль и страдания… Всё это не про меня. Я считаю себя везучей, потому что не подвержена скуке. Это может прозвучать глупо, но мне никогда не надоедает смотреть, как меняются листья на деревьях, видеть, как девушки, идя под ручку, хихикают над сообщениями от тех, кто им нравится, находить стоящее стихотворение.
Бессмертие, конечно, может означать глубокие размышления, философское созерцание и неустанный поиск знаний, но для меня всё всегда было наоборот. Мне было так просто погрузиться в повседневность. В однообразие. Бездумно смотреть в окно. Кроссворд, прогулка под дождём, хорошо написанная книга. Цветы в цвету.
Может быть, аббатиса была права, и я чересчур романтизирую мелочи – хотя, если память мне не изменяет, выразилась она примерно так: «Жизнь, Сестра Этельтрита, это не красочная сказка про рыцарей. Перестань витать в облаках и заниматься ерундой, иди-ка, дитя, вычисти отхожее место». Тем не менее, я приучила себя жить моментом и быть довольной жизнью, даже в одиночестве. Я научилась ценить маленькие радости, например, делать чью-то жизнь лучше, предлагая помощь или улыбку, вести лёгкую беседу, смеяться над глупыми шутками.
Временами я ощущаю одиночество. Порой мне хочется чего-то большего – что бы под этим ни подразумевалось.
Не всё в моей жизни безупречно. Но я способна найти в ней собственный смысл.
– Да, – подтверждаю я. – Это не было моим решением, но мне нравиться.
– Я испытываю аналогичные чувства, – говорит Лазло, немного подумав.
Я встрепенулась.
– Ты что-то вспомнил?
– Нет. Но твои слова о том, как становишься кем-то против своей воли и при этом стараешься извлечь из этого лучшее… В них есть смысл. Они отзываются где-то глубоко внутри.
– Понятно.
Мы заканчиваем трапезу в тишине – то есть, он быстро закидывает еду в рот, а я тереблю изношенные края салфетки со стола, которую нашла в ящике. Потом он встаёт и идёт к раковине мыть посуду, будто по привычке, будто так и должно быть после ужина. Я невольно начинаю гадать, кто же его этому научил.
Возможно, он женат. Может, пока я крутилась возле падающих гильотин во время Великого террора7, чтобы получить хорошую дозу крови из тех, которые и так умрут (не люблю, когда еда пропадает), Лазло женился на коллеге на берегу моря. Может, его супруга сейчас вся извелась из-за него, ворочаясь на их супружеской кровати, потому что он до сих пор не вернулся и…
Мой поток мыслей обрывается, и меня накрывает паника.
– Всё хорошо? – спрашивает он, всё ещё протирая использованные нами тарелки, словно услышал, как в моей голове произошёл взрыв.
– Да, – говорю я. Но на самом деле нет. Потому что я только что вспомнила кое-что действительно важное.
В этой квартире ни одной кровати.
Глава 7
Вампиры не спят.
Это часть нашего проклятия – нет ни сна, ни покоя, ни передышки от наших злодеяний. Мы приговорены навечно смотреть на пустые стены и анализировать свои поступки, чтобы искупить наше бытие. Для самонаказания нет предела.
Но моё крайне категоричное мнение таково: я ни в чём не провинилась, по крайней мере, с того момента, как перешла на строго сволото-тарианское питание. Поэтому я учтиво покинула этот междусобойчик самобичевания и посвятила это время решению судоку.
Хотя в моей квартире есть спальня (в основном заваленная одеждой, книгами и всяким барахлом, которое я собирала годами, постоянно начиная и бросая разные хобби), кровати там нет.
Что, как я сейчас осознаю, всего на чуточку менее подозрительно, чем поставить гроб посреди комнаты.
– Ты лошадь, – заявляет Лазло, оглядывая комнату за моей спиной, скрестив руки на груди.
– Как ты помнишь, что лошади спят стоя, но забыл, что такое глютен?
– Может, глютен – ещё один мой «заклятый враг». – Он скептически окидывает взглядом мои наборы для плетения браслетов дружбы, а потом возвращается в гостиную. – Ты спишь на диване, – сообщает он своим обычным сухим, не терпящим возражений тоном.
Не спрашивает, а констатирует факт.
Я решаю подыграть:
– Само собой. Но ты можешь его занять. Кажется, где-то здесь у меня был надувной матрас (на самом деле, я знаю, что его нет), так что я могу…
– Нет.
Я останавливаюсь, на мгновение потеряв дар речи.
– Нет?
– Мы оба спим на диване, – объявляет он. – Вместе.
– Мы не можем спать вместе.
– Это запрещено законом?
– Нет.
– Тогда мы спим вместе.
Да чтоб его.
– Нет, не спим. Что, если у тебя есть семья? Как к этому отнесётся твоя жена? Как дети отреагируют на то, что папочка ночует на одном диване с…
– Я не женат, – говорит он с полной уверенностью. – И детей у меня нет. Есть вещи, которые мужчина просто знает о себе.
– Вот как? – уточняю я, приподняв бровь.
– Вот так. – Он отворачивается и начинает убирать все подушки с дивана, чтобы освободить максимум пространства.
– Из чистого любопытства, – цепляюсь я, раздражённая, – что ещё «мужчина просто знает о себе», несмотря на внезапную амнезию? Дату последней колоноскопии? Какая марка лобзика лучшая? Как собрать любительское радио… Какого черта ты…
Он совершенно ясно хватает меня за запястье и тянет к дивану. Это должно было спровоцировать мой рефлекс борьбы и заставить меня вдарить ему лбом в переносицу, но по непонятной причине я не сопротивляюсь. Мгновение спустя я уже в лежачем положении, крепко зажатая между его телом и спинкой дивана.
– О, – вырывается у меня.
Только это: «О».
Ответом Лазло служит невнятное мычание, после чего его хватка становится крепче. Я чувствую, как каждый мускул его тела прижимается ко мне, и это должно быть совершенно новым и тревожным опытом, но всё это кажется до ужаса знакомым.
В конце концов, мы уже были с ним в такой непосредственной близости.
Во все те разы, когда он пытался меня убить.
– Не думаю, что нам стоит…
– Молчи, – мягко произносит он.
Он горячий, как солнечное ядро. Я, видимо, его полная противоположность, потому что он бормочет о моих ледяных конечностях и о том, как моё бедное тело растеряло все запасы витаминов, и как нам это теперь исправить?
«Если бы ты только знал», – мрачно думаю я, пытаясь высвободиться, но без особого усердия. Потому что на самом деле это невероятно приятно. Быть в его объятиях, будучи прижатой и защищённой. Это заложено эволюцией: мой вид устроен так, чтобы наслаждаться маленькими, тесными пространствами, куда не проникает солнце. И надо признать, этот конкретный истребитель обеспечивает меня этим в полной мере.
Это уютно. И уют – это приятно. А приятное – те самые мелочи, которые приносят счастье – это то, что учишься ценить, прожив примерно тысячу четыреста лет.
И всё же.
– Этим ты, вероятно, разрушаешь свой многолетний брак, – бормочу я, уткнувшись в неудобный бицепс. – Надеюсь, стопы у тебя красивые.
– Почему?
– Придётся продать кучу их снимков, чтобы оплатить услуги адвоката по разводам. – Он тихо мычит, спокоен, явно уверенный в красоте своих пальцев. – Лазло, ну правда, это плохая идея.
– Перестань ёрзать, я засыпаю.
– Разве ты не отсыпался весь день? – бормочу я, возможно, грубее, чем он заслуживает с его сотрясением. Поздно доходит, что мне надо притвориться, что я дышу. – Послушай, поскольку ни один из нас не уверен в статусе твоих отношений, я считаю, что…
Меня прерывает раздражённый вздох, и он ещё сильнее прижимает меня к спинке дивана, прижимаясь так, что… О, черт. Это кол у него кармане, или он просто рад меня видеть?
– Этель, прекрати.
– Что прекратить? Я всего лишь…
– Эти байки про насекомых, про работу, про заклятых врагов. Можешь не раскрывать мне правду, но перестань притворяться.
– Притворяться кем?
Он тяжело вздыхает.
– Я могу не помнить своего имени или того, кто я такой. Но я не смогу быть рядом с тобой и при этом не знать, что ты для меня значишь.
Секундой позже он засыпает, а я целых восемь часов не свожу глаз с зигзагообразного узора диванной обивки, тщетно пытаясь не наслаждаться теплом его тела и понять, что он хотел сказать своими последними словами.
Глава 8
На утро я с ужасом осознаю, что Лазло снова нужно будет накормить. И через пять часов – а то, и меньше, учитывая его комплекцию – снова по новой. Потому что его вид питается несколько раз в день.
Абсурд.
Примерно за полчаса до восхода солнца я осторожно выбираюсь из-под него и тайком иду в круглосуточный магазинчик на углу. Покупаю яйца, бекон, овощи, пасту, фрукты и какие-то «Pop-Tarts», которые, похоже, изобрели пока я моргала. Я не спеша иду обратно домой, недоумевая, как человечество сумело эволюционировать дальше стадии собирательства и охоты, учитывая абсурдное количество времени, отведённое для приёма пищи.
«А вот я, – довольно думаю я, похлопав себя по спине, – пила кровь последний раз пару недель назад (парня, который работал посредником в исполнительном совете «Nestlé»), и, если не возникнет непредвиденных обстоятельств, мне хватит этого на три-четыре недели».
Однако что-то внутри меня подталкивает: А не попробовать ли крови Лазло? Лакомой. Густой, насыщенной и ни с чем не сравнимой. Она ощутимо ляжет в желудке, напитает силой твои нервные окончания, и тебе наконец станет настолько тепло, что…
Я даю ментальную пощёчину этому глупому внутреннему голосу и радуюсь, что меня отвлекли вопросом:
– Сладость или гадость?
Я опускаю взгляд и вижу очаровательную маленькую девочку, смотрящую вверх на меня. На ней чёрная мантия, а её накладные клыки сияют белизной на фоне темной кожи. Кто-то нарисовал блестящую, на удивление реалистичную струйку крови в уголке её рта. Рядом с ней стоит белокурый мальчик с предметом, подозрительно напоминающий деревянный кол.
– Прошу прощения, – говорит одна из женщин, стоящих за ними. – Эй, вы двое. Мы в школу опаздываем. И нельзя выпрашивать сладости посреди дороги…
– Ничего страшного, – говорю я с улыбкой, присев на корточки. – Мне нравятся ваши костюмы, – говорю я детям.
– Благодарим, – важно говорит девочка. – Когда вырасту, я стану вампиром.
– А я истребителем вампиров, – заявляет мальчик. – И мы поженимся.
Я прикусываю язык.
– Желаю удачи, – бормочу я, потому что она явно им пригодиться. Я вынимаю пачку «Pop-Tarts» (со вкусом поджаренного зефира) из своей эко-сумки «Спасите пчёл» и делю всё содержимое поровну между их рюкзачками. Судя по их объятию, угощение было воспринято на ура.
Извини, Лазло. Но они, по крайней мере, никогда не клялись растерзать меня и истребить мой род, так что они заслужили эти пирожные больше, чем ты.
Вернувшись, я застаю его бодрствующим на кухоньке.
– Ты рано вышла, – говорит он, как будто абсолютно нормально встречать меня с голым торсом после душа. – Ты ранняя пташка.
Ха. – Да, именно.
– И ты выспалась.
– Так и есть. – Меня это уже не столько раздражает, сколько смешит – его манера утверждать что-то обо мне, вместо того, чтобы спрашивать, и это меня немного напрягает. И не меньше, чем то, что он уже задвинул и закрепил все плотные шторы, хотя до рассвета ещё пять минут.
– Как ты узнал…
– У тебя аллергия на солнце, – просто говорит он, будто это всё объясняет, и затем встаёт, чтобы забрать у меня сумку и начать раскладывать продукты.
Он здесь всего двенадцать часов, а у нас уже появился какой-то быт.
Мне нужно выпроводить его отсюда как можно скорее.
– Голоден? – спрашиваю я, пока он складывает коробки с пастой в пустой шкаф.
– Очень.
– Сделаю омлет, значит. Это, кхм, займёт время. Может, пока перекусишь этим? – Я бросаю ему яблоко, что оказывается колоссальной ошибкой: Лазло со скоростью вспышки выхватывает нож из деревянной подставки и разрезает фрукт на четыре части.
Прямо в воздухе.
Дольки с глухим стуком ударяются о пол, и мы смотрим на них, погрузившись в долгое молчание.
Затем я прочищаю горло:
– Не знала, что яблоко убило твою семью.
– Я… не хотел этого делать, – говорит он, неуверенно потирая затылок.
– Ясно. Конечно. Ты случайно разрезал яблоко на четыре идентичные части.
– Это был чисто рефлекс. – Он вращает нож с такой ловкостью, что это не напрягало бы меня так сильно, не знай я, что он оттачивал этот навык, только чтобы убить меня. – Но…
– Но что?
Он вставляет нож обратно в деревянную подставку.
– Спроси я тебя, почему я так хорошо владею ножом, ты бы ответила, что всё дело в моём опыте борьбы с вредителями?
Я с усилием сглатываю. Довольно тяжело обманывать человека, который знает, что ему врут, но… что мне остаётся?
– Не могу предложить иного объяснения.
На этот раз его вздох едва уловим, но губы сжимаются в тонкую линию.
– Тогда я не буду спрашивать, Этель.
Он нагибается за яблоком, а я приступаю к его яичнице, размышляя, когда это я так растеряла навык морочить людям голову.
– Не знал, что яйца убили твою семью, – говорит он мне, когда я разбиваю третью скорлупу о бортик миски. В последний раз, когда я делала омлет, у меня не было вампирской силы, и требуется время, чтобы приспособиться, но…
– Я справлюсь, всё под контролем, – протестую я, но не успеваю исправить ситуацию, как Лазло оказывается позади меня, аккуратно забирает яйца из моих пальцев и перехватывает инициативу. Его руки обхватывают меня с двух сторон, а подбородок едва задевает мою макушку, пока он работает быстро, уверенно, с той будничной грацией, которая одновременно меня восхищает и раздражает.
Мне стоило было напрячься и оттолкнуть его, но моё тело уже привыкло к его близости. Силе. Теплу. Ощущению единения. Я делаю вид, что не заметила, как он прижался губами к моему затылку, прежде чем отойти к плите, чтобы пожарить омлет из такого количества яиц, что их хватило бы семье из пяти человек на две недели.
– Мне приснился сон, – говорит он, стоит нам сесть за стол. Моя отмазка на сегодня: я не завтракаю. Лазло даже не стал реагировать, словно ему известно, что каждое моё слово, скорее всего, ложь.
– Что за сон?
– Не знаю. Может, воспоминание. Но ты была в нём.
У меня всё внутри холодеет.
– Ты рубил меня ножом на четыре части?
– Мы танцевали.
Я расслабляюсь.
– Танцевали… в ночном клубе?
Он сверлит меня недовольным взглядом, будто прекрасно знает, что такое клуб, и нога его никогда туда не ступит.
– В более официальном месте, – отвечает он, жуя. – Мне понравилось твоё платье. – На его лице возникает улыбка. Она становится личной, нечто только между Лазло и его собственными мыслями. – Очень.
– Мы никогда не танцевали, так что это не может быть воспоминанием, – говорю я, не зная, что чувствовать: смущение, облегчение или лесть. – В любом случае, я предполагаю, тебе не терпится вернуться к себе, так что…
– Нет, – заявляет он, решительным и довольным тоном. Без тени сомнения.
«Ради Бога, Лазло, оставайся, сколько влезет», – думаю я. Но без особой злости. Какая глупость. Чем дольше он здесь пробудет, тем лучше меня узнает, и тем проще ему будет отследить меня, когда к нему вернётся память.
Я скриплю зубами и плюхаюсь на диван, хватая первый подвернувшийся журнал с судоку. Это не шутки. Как только он вспомнит, кто он такой, мне придётся искать новое жильё, и…
Диван ощутимо прогибается, когда Лазло устраивается рядом со мной, всё ещё полураздетый. Татуировка маски над его сердцем двигается при каждом движении, словно зазывая меня вспомнить, где я её видела. Затем он берёт мой журнал с судоку и карандаш, и начинает заполнять сетку с поразительной скоростью.
Я хлопаю глазами. Затем спрашиваю, едва сдерживая восторг:
– Любишь судоку?
– Что?
– Эта квадратная штука, которую ты заполняешь, – я наклоняюсь ближе к нему. – Я не думала, что ты… – резко закрываю рот. Открываю снова. – Ты просто написал цифры наугад?
– И я не понимаю, что тебе в этом нравится.
– В чём?
– В придумывании ряда цифр. Такое-себе развлечение.
– Нет. Нет, в этом есть своя логика… Да нет же. – Следующие два часа я трачу на то, чтобы научить истребителя вампиров, созданного для уничтожения моего рода, правилам заполнения сетки судоку. Он оказывается достаточно способным, и мне неприятно это признавать.
– Вот, значит, как мы проводим наш день, – говорит он спустя время.
– Мы? – переспрашиваю я, нахмурившись. – Мы обычно не проводим дни вместе.
Он улыбается так, будто вообще не слышал моих слов.
– Я серьёзно. Мы редко… – я замолкаю, потому что он берёт прядь моих волос между пальцами и нежно поглаживает её, наблюдая, как светло-рыжий оттенок играет на его бледной коже. Он тихо произносит что-то на другом языке, который я понимаю, но делаю вид, что нет, потому что это не…
Не может…
Что вообще…
Он небрежно заправляет прядь волос мне за ухо. Его прикосновение одновременно новое и привычное, обжигающее и нежное.
– Клубничный блонд, – говорит он про себя. Затем спрашивает: – Мы редко что?
Вампиры не краснеют. Нам не хватает на это крови. И я благодарю того, кто проклял нас, за это маленькое спасение, отвожу взгляд и бормочу:
– Ничего.
***
Остаток дня проходит…
Я была бы рада сказать, что ужасно. Что я подумываю выйти на солнце, лишь бы сбежать от удушающего присутствия Лазло. Но всё совсем не так.
Рядом с ним на удивление комфортно, даже когда он поддразнивает меня за то, что я держу ложку, как некий инородный объект; даже когда я поднимаюсь из подвала с постиранной одеждой, а он смотрит, как я складываю своё нижнее белье с улыбкой, говорящей: «Я знаю, для кого ты его надеваешь».
После обеда он собирает всё своё оружие и начинает его чистить.
– Ты…
– Нет, я ничего не вспомнил, – отвечает он. – Но я ощущаю зуд.
– Зуд, – повторяю я. Но продолжаю наблюдать, как он полирует и смазывает, стараясь не вздрагивать от лязга металла. Насколько я знаю, Гильдия Хэльсинга не контролирует каждый шаг, и любому истребителю позволено выбрать оружие по своему усмотрению. Или даже пять его видов. Поскольку серебро, деревянные колья в сердце и даже особенно чесночные блюда из ресторана «Олив Гарден» на нас не действуют, и только солнце способно нас убить, сообразительные истребители (и, к моему величайшему огорчению, Лазло именно таков) предпочитают оружие, способное нас обездвижить. Стальные боласы валят с ног и связывают, а лезвия могут отсечь конечности и помешать бегству. Учитывая, что Лазло делал и то, и другое со мной, причём неоднократно, я не могу не вздрогнуть, когда он спрашивает меня посреди заточки:
– Чем я занимаюсь, Этель?
Я моргаю. Приказываю себе успокоиться.
– Я же сказала тебе, ты…
– Этель. – Он не отводит взгляда, продолжая точить кинжал уверенными движениями. – Чем я занимаюсь на самом деле?
