Текст книги "Без ума от истребителя (ЛП)"

Автор книги: Эли Хейзелвуд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

Глава 3

«Обычно мы беспокоимся не о тех вещах, о которых действительно стоило бы волноваться», – как-то сказала мне аббатиса. Насколько помню, это было тогда, когда я изводила себя мыслями о боли от вырванного зуба, – вместо того, чтобы волноваться, скажем, о вечных муках в аду. Тогда я держалась за распухшую щёку и презрительно закатила глаза, но, возможно, именно сегодня я всерьёз пересмотрю своё укоренившееся за столетия негативное мнение о ней, потому что она, как оказалось, была права.

Лазло не помнит, кто я такая, и я в шаге от паники. Но это сущие пустяки по сравнению с более серьёзным открытием.

Лазло не помнит, кто он такой.

– Что значит, ты… не знаешь? – спрашиваю я. Когда он открыл глаза, я попятилась, как таракан, которым, очевидно, я и стала. Теперь мы сидим, привалившись к противоположным стенам коридора. Я запрятала его кинжал за спину, раздумывая, когда (а не если) мне придётся пустить его в ход.

– По-моему, всё ясно и без объяснений, – пробормотал Эньеди своим обычным сухим тоном, который я хорошо знала. Он рывком садится прямо, потирая место ушиба. Когда он опускает ладонь, испачканную кровью, он смотрит на неё мгновение, а затем пожимает плечами. – Где мы?

– Э… В Сохо, вроде. – Я не свожу с него глаз, готовясь к атаке.

– А где находится это Сохо?

– На, эм, планете Земля? – Его недовольный взгляд подсказывает мне, что я слишком уж обобщила. – Нью-Йорк. США.

– Ясно. А кто мы?

– Ты правда не…

– Да, – перебивает он раздражённым, низким голосом. – Я правда не помню. Я не помню ни своего имени, ни твоего, ни почему я здесь, ни что привело к этому. Более того, я не назову ни одного своего знакомого. Фактически, я даже не помню, когда именно выучил значения слов, которые сейчас использую. Зато я знаю определение «амнезии», которая является довольно частым явлением после сильного удара по голове…

– Лазло, – говорю я, в основном, чтобы заткнуть его. Самовлюблённый олух. – Тебя зовут Лазло Эньеди.

Он беззвучно повторяет эти слова.

– Откуда происходит имя?

– Мне кажется… – Я окидываю взглядом чернила, которыми усеяно всё его тело. Истребители начали делать тату задолго до того, как это вошло в моду, но рисунки Лазло всегда отличались от тех, что были у его товарищей – и всегда притягивали моё внимание. Это древние, угловатые руны, которые напоминают мне древнетюркские письмена. Отличительные карпатские узоры. Цвета и мотивы, берущие начало в восточноевропейском фольклоре. – Из Венгрии, наверное.

– Так я венгр?

Венгр ли он? Мы как-то не обменивались любезностями за латте. Его имя мне известно лишь потому, что его превратили в истребителя, чтобы искоренить весь мой род. Много веков назад, во время моего пребывания в Афинах, я встретила вампира из той же линии, что и я, она поделилась со мной некоторыми данными, прежде чем отправиться своей дорогой. Тогда Греция ещё была под Османами. – Не уверена, откуда ты. Ты понимаешь, что я тебе говорю? – спрашиваю я на венгерском. Моя лексика, должно быть, устарела, так как я не бывала там с тех пор, когда оттопыренная челюсть Габсбургов была в моде, но Лазло отвечает свободно, без акцента. – Значит, ты венгр, – говорю я. – Но ты, похоже, долго жил за границей.

– Похоже? – Его глаза, которые кажутся почти карими в полумраке, сузились. – Мы не знакомы?

Зачем я ввязалась в этот разговор? Ах, да. Он меня спас. Я здесь застряла. Вот такие дела.

– Мы деловые партнёры, – отвечаю я, довольная тем, что это звучит гораздо лучше, чем честное: «заклятые враги, но исключительно по долгу службы».

– Деловые партнёры, – повторяет он, скептически.

– Да. По работе.

Он смотрит на меня, не убеждённый.

– И наша работа заключается в…

– Ну, знаешь. То да сё. Ну всякое, – Я пожимаю плечами, в надежде, что он сочтёт, будто мы развозим заказы, и прекратит расспросы. Но ожидать, что тип, который охотился за мной последние тысячу лет, просто оставит эту тему, было глупо. Он отталкивается от стены и придвигается ближе, настолько, что его жар обволакивает меня. Возможно, у истребителей есть силы, о которых я не знала, потому что, когда его взгляд впивается в мой, я не в силах отвернуться.

– Почему мне кажется, что ты мне врёшь?

Да твою ж.

– Потому что ты стукнулся головой, и твоё восприятие нарушено?

– Не-а, – отвечает он низким голосом. – Дело не в этом.

– Без обид, но тот, кому нужно заглянуть себе в трусы, чтобы узнать обрезан он или нет, вряд ли может похвастаться инстинктами, когда дело доходит до…

– Как тебя зовут? – спросил он придвигаясь ещё ближе.

Я могла бы назваться как угодно. Жанна д'Арк. Дуэйн «Скала» Джонсон. Фиона из «Шрека». Но, увы, бессмертие сделало меня скучной, и я говорю:

– Можешь звать меня Этель. – Так я представляюсь, когда некоторые придурки не настаивают на моем полном, устаревшем имени.

– Этель. Красивое имя, – говорит он одобрительно кивая, но по тону ясно, что он не постесняется искромсать что-то красивое. Он протягивает руку, хватает прядь моих волос и вертит её между пальцами. – Какого они цвета?

Я сглатываю. – Эм… клубничный блонд?

– Клубничный блонд, – повторяет он, и, несмотря на то, что он не добавил снова «красиво», я будто услышала это. После чего он продолжает. – Этель, с той секунды, как я пришёл в сознание, я был предельно бдителен к своему окружению. Возможно, даже излишне бдителен, если ты понимаешь, о чём я.

– Сомневаюсь, что понимаю.

– Нет? Что ж, я знаю, сколько здесь выходов и вентиляционных люков, и могу без труда нарисовать чертёж этого здания. Я считал проезжающие машины, могу назвать твой вес и возраст с точностью до десятой, и чувствую, что у меня при себе не менее семи видов оружия, скрытых в стратегических местах, в то время как ты так неумело спрятала один-единственный кинжал за спиной. А ещё с лёгкостью воссоздам последовательность ударов и расположение тел, которые привели к такому, – тыльной стороной руки он касается моей скулы, едва ощутимое прикосновение, от которого я отпрянула и вздрогнула, – специфическому расположению синяков на твоей коже. Мне кажется, что такая степень ситуационной осведомлённости нетипична для помощника юриста, так что… в чём заключается наша работа, Этель?

Я сглатываю. Мне бы оттолкнуть его руку, но я застыла, не в состоянии вспомнить, когда в последний раз кто-то добровольно прикасался ко мне, не пытаясь навредить.

– Этель? – требует он, убрав наконец-то руку. Пристально смотрит, ожидая правды.

Правды, которую я не могу ему дать.

Твоя работа – твоё единственное предназначение, причина, по которой тебе даровано бессмертие, причина, по которой тебя научили всему, что ты упомянул, – убивать таких, как я.

А моя работа – убегать от тебя.

Как можешь легко догадаться, это делает нас врагами, тем более что ты не привык работать спустя рукава. Более того, ты настолько сильно жаждешь меня убить, что помешал другому самому удостоиться этой чести.

Честно? Я восхищаюсь твоей преданностью делу.

Ага. Не прокатит.

– Я что, преступник? – спрашивает он, явно заинтригованный такой возможностью. – Ты поэтому мне чего-то не договариваешь?

– Что? Нет. Нет, не преступник. Ты всего лишь… – Я перебираю варианты в голове. – Мудак.

Он хмыкает. – Пощади немощного.

– Ну тогда ты немощный мудак, так что…

– Я не мудак.

– Извините? Мне-то уж лучше знать.

– Почему я мудак? – теперь он хмурый.

– По нескольким причинам.

– И каким же?

– Ты… – Буквально убийца вампиров. – Просто потому.

– Ты не назвала ни одной причины.

Я тяжело вздыхаю.

– Ты носишь солнцезащитные очки в помещении, вот тебе причина.

Он мгновенно меняется в лице, задетый. Глава мафии? Нормально. Мерзавец? Это уже перебор.

– Правда?

– Вообще-то нет, – говорю я, немного раскаиваясь. – Я даже не знаю, есть ли они у тебя. Но мы с тобой… не особо ладим.

Он издаёт короткий насмешливый смешок.

– Ну да.

– Я не шучу. Мы заклятые враги.

– Нет, это не так.

Я хмурюсь.

– Почему ты мне не веришь? Мы же терпеть друг друга не можем.

– Возможно, ты и не можешь, потому что я явно… – Он внезапно замолкает. Качает головой. Заявляет, будто его слова имеют решающую силу: – Мы не заклятые враги. Я не хочу враждовать с тобой.

– Сказал истребитель, – бормочу я с горечью, и когда его глаза округляются, мне хочется дать себе подзатыльник.

– Истребитель, – повторяет он еле слышно. Я усиливаю хватку кинжала, ожидая… не знаю. Что он вспомнит. Или нападёт. Но точно не: – Ты имеешь в виду дезинсектор? От насекомых?

Мои плечи поникли от облегчения.

– Да. Точно.

– И мы «заклятые враги», – он не скрывает сарказма в своём тоне, – потому что… что? Я не смог вывести у тебя клопов?

Я и есть клоп, Лазло.

– Это просто в нашей природе. Потому что я работаю… э… энтомологом.

– Кем?

Всё складывается неожиданно хорошо.

– Ты ист… дезинсектор, а я – учёный, изучающий насекомых. Как ты можешь себе представить, моя работа несовместима с твоей. Ты убиваешь насекомых. А я сохраняю их в живых. – Разве энтомологи и правда ненавидят службу по борьбе с вредителями? Сомневаюсь. Да и какая разница. – Конфликт интересов.

Очевидно, травма головы играет мне на руку, потому что Лазло спрашивает:

– Так мы здесь из-за вредителей?

Я энергично киваю.

– Ты выполнял заказ. Я попыталась остановить тебя. Мы оба споткнулись, вот почему ты упал, а у меня… – я указываю на синяк, – вот это.

На его лице написано: «Ты же знаешь, что это полный бред, да?». Но Лазло, не став обвинять меня во лжи, говорит:

– Ладно. Пусть будет так. Пошли. – И с завидной проворностью поднимается на ноги. – Доктор поможет мне всё это вспомнить.

То, что ты явно выдумала, он не озвучивает.

– Согласна. Тебе бы в Маунт-Синай, хотя Ленокс…

– Ты идёшь со мной, – говорит он, снова нахмурившись. Да так, что я решаю ненавязчиво напомнить ему о кинжале, лёгким движением запястья.

– Увы, я не могу.

– Почему?

Секрет хорошей лжи в том, что в неё нужно поверить самому. Поэтому я не колеблясь отвечаю: – У меня аллергия на солнце.

Он медленно моргает.

– У тебя аллергия на солнце.

– Именно. Довольно распространённое состояние, кстати.

– Что случится, если ты выйдешь на улицу?

– Волдыри. Гной. – Мгновенная смерть. – Ну, ты понял. Я лучше дождусь заката. В общем, было приятно повидаться. Удачи в больнице и…

Я останавливаюсь на полуслове, когда Лазло снова принимает сидячую позу. Носок его ботинка касается моего кроссовка.

– Больница в другой стороне, – слабо шучу я.

– Я тебя здесь одну не оставлю. – Он выглядит и говорит так, будто ему это в тягость, но он абсолютно непреклонен.

В голову приходит мысль: А что, если он притворяется? Что, если он знает, что я застряла здесь с ним? Что он может пытать меня и подчинить своей воле следующие десять часов? Что, если он просто великолепный актёр, играющий с лживой мышью?

Чтобы проверить это, я спрашиваю: – Эй?

Он выгибает бровь: «Что ещё?». Судя по виду, он сомневается в моей способности поддержать интересный разговор.

Я прочищаю горло.

– Ты слышал о вампирах?

– Разумеется, слышал.

У меня холодеет внутри, и я вновь сжимаю рукоять кинжала.

Пока он не добавляет с понимающим видом:

– Типа Дракулы. Кармиллы5.

– Точно. Или Носферату. В общем, вампиры.

– Я знаю о них.

– Вот. Я просто хотела спросить: как думаешь, они существуют?

Он смотрит в упор. Смотрит. Смотрит. И вот когда я убеждена, что мне крышка, он произносит:

– Этель?

– Да?

– Я знаю, что ударился головой. Но с твоей-то что?

Глава 4

Доказательство номер тридцать шесть, что Лазло Эньеди не симулирует амнезию: он ложится вздремнуть.

Посреди бела дня.

В метре от меня.

В одну минуту я выдумываю бредовые факты о бабочках-парусниках, чтобы хоть как-то поддержать свою и без того трещащую по швам легенду энтомолога, а в следующую он уже лежит, чтобы «передохнуть минутку», прикрыв глаза локтем, и тихо посапывает. Спать после сотрясения – строго запрещено для простых людей, но для истребителей это пустяк. Его грудь поднималась и опускалась в медленном ритме, и он явно надо мной издевается.

Ни один обученный боец не позволит себе так безответственно потерять бдительность с тем, кого едва знает. Истребители не проявляют такой уязвимости. Это точно ловушка.

Поэтому я решаю его убить.

Я располагаю лезвие краденного кинжала горизонтально и медленно опускаю его к его кадыку, словно гильотину. У меня хватит сил, чтобы прорезать мышцы, кости и сухожилия, и… Куда делся его инстинкт самосохранения? Какого дьявола он не пытается меня остановить?

Я отступаю в свой тенистый угол дуться, повесив нос, убедившись, что он действительно крепко спит. Ладно. Память у него пропала. Но неужели не осталось ни крупицы инстинкта, ни эмоционального осадка, намёка на то, что я его враг и что доверять мне нельзя?

Лазло начинает тихо похрапывать.

Видимо, нет.

Я облокачиваюсь на стену и изучаю его, раздумывая о его жизни вне нашей многовековой игры в «догонялки с ножом». У него есть семья? Девушка или парень? Полиаморный союз? Истребители бессмертны, пока их не обезглавят. Они, бесспорно, невероятно сильны и улучшены во всех мыслимых отношениях. Но в глубине души они всё ещё люди. Они жаждут близости.

Спорю, у него есть семья. Наверное, именно с ними он проводит время между охотами. В конце концов, я редко с ним вижусь. Обычно мы пересекаемся где-то раз в десятилетие. До Берлина был тур Pink Floyd в 1980-м, и тот концерт Дэвида Боуи в семидесятых, и…

Если подумать, тем, что я так люблю живую музыку, я, возможно, слишком упростила ему поиски.

Я прикусываю нижнюю губу, вспоминая 1964 год. Мою карьеру, длившуюся всего одну ночь, как певицы и автора песен. Считается ли выступление на вечере открытого микрофона в дешёвом подпольном клубе «работой в музыкальной индустрии»? Должно бы. Мне определённо понравилось петь про молодёжное движение. И ещё больше, когда Лазло появился среди слушателей.

– Этельтрита, – прошептал он, едва я заметила его среди толпы, жёлтые глаза светились даже сквозь пелену сигаретного дыма.

Я судорожно вспоминала, что из оружия я засунула в свои ботфорты, и подумала: «Да брось, Эньеди. Не обламывай мне кайф. Следующая песня про то, как мне одиноко и грустно, что меня никто не трахал уже как минимум триста лет».

Но Лазло не взобрался на сцену. И даже топор в меня не метнул. Он просто позволил мне продолжить петь с моими избитыми рифмами про «страсти/власти» и «любовь/боль». Терпеливо взирал своим ледяным, пробирающим взглядом, пока я напевала какую-то чушь о том, что «никто не в силах меня понять, и я просто мечтаю о его прикосновениях». Когда мой «шедевр» стих, аплодировал каждый, кроме него.

Это было грубо. Гораздо грубее, чем его привычные покушения. Поэтому я решила его наказать.

– Спасибо всем, спасибо. Эта песня очень личная для меня. Я посвятила её любимому мужчине.

Зрители шумно аплодировали и свистели. Лазло стиснул челюсть, вероятно, презирая мысль, что вампиры способны чувствовать. Или целоваться. Или, не дай бог, трахаться.

– Я не видела его… лет десять? Когда он ушёл, моё разбитое сердце стало вдохновением для этой музыки. – Я потупила взгляд, сымитировав всхлип. – Но, к моей радости, он вернулся.

Прозвучали отдельные, тёплые аплодисменты.

– И он сегодня в зале.

Толпа начала оглядываться, поднимая шум.

– Так что, прошу, поприветствуйте вместе со мной любовь всей моей жизни.

Гул голосов стал громче.

– Лазло, спасибо, что пришёл.

Я улыбнулась ему. Люди проследовали за направлением моего взгляда, бесстыдно разглядывая его. Я увидела, как приоткрылись его губы и исчезло всякое выражение на лице – его личный эквивалент шока. Рука с напитком с глухим стуком опустила бокал на стол.

– Привет, милый, – промурлыкала я.

Техник в зале, видимо, был менее обдолбан, чем обычно, потому что, о чудо, включился прожектор, заливая ярким светом стол Лазло и его плотно сжатые губы.

Я подавила маниакальный смех. Если бы он из-за этого подставил меня под смертоносные лучи солнца, оно того стоило бы.

– Ты мой единственный, малыш, – прошептала я в микрофон.

По залу прокатился восторженный вздох умиления. Взгляд Лазло был пронизывающим, как лезвия, но этого никто не заметил. Зато все бы заметили, если бы он воткнул мне в грудь пару мечей.

Ему пришлось сдерживать себя – ну разве не прелесть?

– Надеюсь, тебе понравилась песня.

Наконец, он улыбнулся. Могла бы поклясться, что заметила довольную ямочку на его щеке, но он проговорил мне одними губами:

Я убью тебя.

Я театрально ахнула.

– Что ты сказал? Лазло, ты только что предложил мне выйти за тебя?

Он ограничился кивком, так как шестьдесят пар глаз смотрели на него. По этой же причине я испустила самый влюблённый вздох. Когда его взгляд впился в мой, я выдержала его.

– Лазло, да. Да. Тысячу раз да!

Аплодисменты были такими громкими, что заглушили стук моих каблуков, когда я рванула за кулисы. А поскольку я выбралась через окно в туалете и скрылась в тёмном переулке, он так и не догнал меня, чтобы осуществить свою угрозу.

Но сейчас, наблюдая, как Лазло сладко спит, я невольно думаю: почему я ни разу не вспоминала тот вечер за последние шестьдесят лет?

И, как ни странно, я не могу не задаться вопросом, вспоминал ли он.

Глава 5

– Я бы хотел, чтобы ты провела меня в больницу, – говорит Лазло с наступлением сумерек, когда мы выходим на промозглый октябрьский воздух Манхэттена. Он осматривается вокруг с крайне правдоподобным выражением «я простой турист, только что прибывший на эту планету», запрокинув голову и глядя с восхищением на небоскрёбы. Доказательство номер 237 подлинности амнезии.

Моим первым порывом было сразу же согласиться. Я позволила себе насладиться мыслью о том, как хорошо будет просто оставить его в неотложке, и пусть с ним разбираются другие.

Но, учитывая не вполне человеческую биологию Лазло, обследование у врача может обернуться для него серьёзными неприятностями. Я мечтаю от него отделаться и готова убить при необходимости, но я даже своему злейшему врагу не пожелаю застрять в какой-то подпольной лаборатории и стать подопытным кроликом.

А по совпадению, Лазло им и является.

– Ты уверен, что тебе туда надо? – спрашиваю я. – Страховки у тебя может и не быть, а больничные счета очень большие. Память к тебе, скорее всего, вернётся естественным путём. Но я не брошу тебя. Могу просто отвезти тебя домой и…

– Где я живу?

Проклятье.

– Вот этого я не знаю.

Он резко останавливается прямо посреди оживлённого тротуара, вынуждая идущих следом обходить его. Любого другого на его месте, ньюйоркцы бы уже давно столкнули под колёса. Но Лазло высоченный, покрытый броскими, уникальными татуировками, да и телосложением сам напоминает небоскрёб. Он не излучает особого дружелюбия. Максимум, что они себе позволяют – это косой взгляд в его сторону.

При этом он пялится на меня с таким укором, будто мне должно быть стыдно за то, что я не знаю, где его дом.

– Вообще-то, я сомневаюсь, что у тебя есть здесь жильё, – заявляю я нагло. – Я же говорила – заклятые враги.

– Ладно. А моя работа?

– Гильдия?

– Так называется фирма, занимающаяся дезинсекцией?

– Ага. «Никаких забот для привилегированных» – ваш слоган, – говорю я, кивая (прим. пер.: в ориг. слово «gilded» означает не только «гильдия», но и «привилегированный»; а вообще сам слоган является отсылкой к фразе «нет покоя нечестивым»). Должно же это сделать более убедительным тот бред, что я только что наговорила. – Насколько я знаю, у них нет физической штаб-квартиры. – Что, в принципе, правда.

Он вскидывает бровь.

– Значит позвоним им.

– У меня нет их номера.

– Уверен, можно найти его в интернете.

Я презрительно фыркаю.

– Это компания по борьбе с вредителями класса люкс, Лазло. Их не найти в интернете.

Он скрещивает руки на груди, явно готовый столкнуть меня под колёса – что, пожалуй, лучше, чем та хитрая улыбка, которая вдруг появляется на его лице.

– Ладно. Раз уж ты не можешь отвезти меня ни домой, ни на работу…

– Единственное, что остаётся, это отель…

– Я принимаю твоё предложение.

Я хлопаю глазами.

– Какое ещё предложение?

– Помочь мне. – Его глаза загорелись. – Показывай дорогу, Этель. Я пойду к тебе.

***

«Что это за глютен, от которого все вокруг отказываются?», «Уже четвёртая лавка заявляет, что продаёт лучшие бейглы в Нью-Йорке», и «Не уверен, связано ли одно с другим, но я заметил: где больше тележек с хот-догами, там меньше крыс», – лишь малая часть комментариев, которыми Лазло осыпает меня по пути домой. Приходится терпеливо объяснять этому «марсианину» о коварной природе белковых соединений, но я не возражаю. Лучше уж так, чем размышлять о неразумности своих собственных действий.

Я веду.

Истребителя вампиров.

К себе домой.

Нет: я веду старейшего и наиболее опасного истребителя вампиров из всех существующих к себе домой. И это при том, что я сама вампир.

Прекрасное время быть нежитью.

«По крайней мере, у тебя ещё есть дом», – утешаю я себя, ища плюсы. Подросток-Отморозок обратился в пепел, когда Лазло выпихнул его на солнце, а это значит, что мне не придётся покидать мою драгоценную квартиру.

Фишка бессмертия в том, что почти нереально не скопить огромный капитал за века. Деньги перестали волновать меня с тех пор, как Папа Лев III короновал Карла Великого, и за прошедшие годы я проживала в самых разных местах и условиях: от поместий, замков Трансильвании, пентхаусов, пасторских домов, ферм и храмов, до лесных избушек, где комары норовили испить моей крови, отелей-казино, маяков, ядерных бункеров и огромных, но безвкусных особняков, где дымоходов было больше, чем ванных комнат.

Вывод, к которому я пришла: «меньше значит лучше».

Ладно, не так. Меньше – это просто меньше. Но это тоже неплохо. Игровая комната не очень-то прибавляет мне удовольствия от бытия, поэтому в последние десятилетия меня тянет к маленьким, уютным квартиркам.

Теперь, когда Лазло здесь, она стала ещё теснее и уютнее.

– Я живу одна, – говорю я.

Он рассеянно кивает, наклонившись разглядеть папоротник, который я таскаю из квартиры в квартиру последние девяносто лет.

– Знаю.

– Правда? Откуда?

– М? – Он бросает взгляд на мою стопку потрёпанных журналов с судоку, потом оборачивается ко мне.

– Откуда ты знал, что у меня нет двух мужей и троих пятерняшек?

– Просто знаю, Этель. Как знаю и, – уголок его рта подёргивается, – другие вещи. – Его улыбка исчезает, стоит ему увидеть себя в зеркале. Он вглядывается, возможно, шокированный собственной привлекательностью – потому что, увы, он и правда хорош собой. И видный мужчина. Несмотря на кривой нос, шрамы и асимметричные черты, будто его написал художник, достаточно уверенный в себе, чтобы следовать базовым правилам анатомии.

– Ты забыл, как выглядишь? – спрашиваю я. – Я про лицо. Судя по всему, ты был чем-то озадачен.

Он поворачивается ко мне и растерянно моргает.

– Не лицом. А глазами.

– Вот как. Ты про свой пронизывающий взгляд? Он определённо твой коронный. И единственный, как сказали бы некоторые.

В ответ он одаривает меня особо злым взглядом, и я невольно хихикаю.

– Я имел в виду их цвет. Думал, они будут… даже не знаю. – Он звучит непривычно неуверенно, и мне хочется открыть ему правду: у всех истребителей жёлтые глаза. Это побочный эффект того, через что им приходится пройти, чтобы стать теми, кто они есть, а это, как я слышала, включает многолетние тренировки под началом не особо заботливых наставников и финальный обряд, который часто заканчивается резнёй. Янтарный – признак полноценного, бессмертного истребителя, чьё вечное предназначение уничтожать вампирские родословные.

Вот что ещё мне известно: Гильдии Хельсинга трудно набирать новичков, потому что бессмертие перестало быть привилегией, особенно если платой за него является вечная охота на существ, которые с радостью запихнут твою левую ступню тебе в зад, а потом оторвут голову.

Я стараюсь об этом особо не думать: что истребители, так же, как и вампиры, когда-то были людьми. Нам обоим пришлось приспосабливаться к новой сущности, к идее вечности, а это нелегко. Возможно, представление Лазло о самом себе связано с тем, каким он был до превращения, и его крошечный мозг всё ещё не обрабатывал эту информацию. Но прозрение нагрянет в любой момент, и когда это случится, он должен будет уйти. Он может остаться на ночь, ладно, но завтра я его выгоню и…

– Этель? – спрашивает он, словно пытался привлечь моё внимание уже какое-то время.

– Извини, что ты сказал?

– Можно я приму душ?

Можно ли? Кто знает, какие татуировки скрываются под его одеждой. Вдруг на внутренней стороне бедра у него зарубки с количеством убитых вампиров? Или на груди тату, реалистично изображающее, как он выставляет на солнце кого-то, пугающе похожего на меня?

Придётся рискнуть.

– Конечно. Полотенца в ванной. – Он двигается в указанном направлении, и размах его плеч наводит меня на мысль. – Есть хочешь?

Он останавливается. Кивает.

Твою ж. – Отлично. Просто замечательно.

– Что замечательного в том, что я голоден?

– Только то, что я тоже голодна. Ужасно голодна. Я быстро сбегаю в магазин и куплю что-нибудь. – Я вылетаю за дверь, как ошпаренная, и бегу в Duane Reade внизу.

Само собой, я не голодна. Вампиры не едят. Наше тело отторгает любую пищу в очень зрелищной манере, достойной классического хоррора. Так происходит с любой едой и напитками, кроме человеческой крови – неважно, насколько они похожи. Я как-то попробовала кровь бонобо (прим. карликовый шимпанзе), и следующие полгода меня периодически рвало. У нашего вида наблюдается чёткий «синдром деликатного желудка»6, и я благодарна двадцать первому веку за окончательный диагноз.

А ведь когда-то, ещё в монастыре, я умела готовить. Очень неплохо, если верить сестре Витбург, хотя аббатиса постоянно находила, к чему придраться и публично критиковать мои блюда. «Пересолив, ты не станешь ближе к Богу, сестра Этельтрита. Если ты стараешься скрыть грехи за ароматом розмарина, тебе это почти удалось». Увы, мои последние обязанности на кухне и в кладовой были столько веков назад, что я даже не уверена, помню ли, как вскипятить воду.

И это проблема, поскольку всё, что я могу придумать, это купить несколько пачек макарон с сыром. Я добавляю в корзину чистую футболку и спортивные штаны – самые большие из доступных, но они всё равно, вероятно, не налезут на Лазло. После чего мчусь обратно в квартиру и захожу туда ровно в тот момент, когда он выходит из ванной.

Совершенно голый.