355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Эли Берте (Бертэ) » Дрожащая скала » Текст книги (страница 6)
Дрожащая скала
  • Текст добавлен: 7 сентября 2016, 19:34

Текст книги "Дрожащая скала"


Автор книги: Эли Берте (Бертэ)



сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)

Глава 2.
Бред

На крики Конана прибежала из кухни старуха Ивонна, заткнувшая веретено за пояс своего передника. Увидев распростертое тело, она не смогла сдержать жест ужаса.

– Во имя пресвятой девы, Ивонна, – с грустью сказал управитель, – помоги мне оказать помощь этому бедняку. Это несчастный путешественник, которому головы приклонить негде и который при этом страдает лихорадкой.

Этот призыв к сострадательности Ивонны тотчас преодолел в ней первое движение страха.

– Да, да, поможем ему, батюшка, – сказала она с участием. – До чего же у этого бедняги болезненный вид… Как он худ и бледен! Что если и добрый господин наш возвратится когда-нибудь таким же бесприютным и жалким скитальцем?

Только с большим трудом смогли старики перенести пребывающего в полном беспамятстве незнакомца в кухню и посадить его в удобное кресло к огню; другое кресло подставили ему под ноги.

– Теперь, – сказал Конан, – дай ему несколько капель своего эликсира, который так помогает от дурноты и обмороков… потом пойди, приготовь ему постель.

– С охотой бы, а ну, если сейчас приедут, как известили…

– Ничего, ничего, Ивонна, кто богат, тот должен быть и сострадателен… но я думаю вот что: почему бы нам не поместить его в моей собственной комнате? Припадок до завтра пройдет, а тогда мы подумаем, как распорядиться с ним получше.

Кухарка, не сделавши больше никакого замечания, пошла к поставцу, где помещалась провизия, и вытащила оттуда глиняный сосуд со знаменитым эликсиром, рецепт которого был сокровищем бедной старухи, который она думала завещать своим наследникам.

Между тем собака, старая, вся изувеченная и почти слепая, которая спала подле печи в углу, на своем обычном месте, уже несколько минут выражала признаки беспокойства. Она быстро подняла голову и начала вытягивать морду то влево, то вправо, как бы обнюхивая что-то, и наконец жалобно завыла.

– Смирно, смирно, Жюно! – сказал рассеянно Конан. – Молчи, негодная. Ведь это не злодей какой-нибудь, что за вздор!

Эти увещевания остались, однако, без успеха: беспокойство собаки возрастало, напротив, с каждой минутой. Она не отводила от незнакомца своих мутных, потухших, но все еще умных глаз. Лай ее усилился. Она силилась подняться на свои ослабевшие ноги, но, будучи не в состоянии встать, легла на брюхо и вертела хвостом; все ее костлявое, изможденное тело, казалось, трепетало от радости.

Подползши к незнакомцу, она стала лизать его охладевшую, неподвижно висевшую руку и пыталась прыгать; но смогла сделать только несколько конвульсивных движений и, с отчаяния, еще сильнее завыла.

Конан рассеянно смотрел на эти странные явления, когда вошла Ивонна, неся в руке чашку, в которую она налила несколько капель драгоценной жидкости. Она внимательно посмотрела на собаку, потом на незнакомца, черты лица которого на мгновение осветил солнечный луч, проникший в окно. Вдруг чашка выпала у нее из руки и разбилась вдребезги, распространив ароматический запах.

– Конан, – сказала она тихим, но внятным голосом, – ты привел в этот дом того, кто по праву мог войти сюда. Это он, именно он!

Управитель вздрогнул; эта мысль еще не приходила ему в голову.

– Что ты хочешь сказать? О ком ты говоришь? – спросил он.

– Это он, я тебе говорю… Ни ты, ни я не узнали его, но собака не обманулась. Смотри!

Бедное животное удвоило свои ласки и словно удивлялось, почему их не возвращают ему.

– Ты с ума сошла, – грубо сказал Конан. – Эта собака слишком стара для того, чтобы помнить… Не думаешь ли ты, что я менее верен и менее знаю его, чем собака?

– Это – господин, – отвечала добрая женщина торжественно. – Это так же верно, как то, что Бог нас видит и слышит!

И она тотчас пала на колени перед маленьким образом Мадонны, украшавшем угол кухни.

Конан оставался неподвижным. Его ум был слишком предубежден, воспоминания были слишком живыдля того, чтобы в этом несчастном скитальце с плешивым лбом, с худощавым лицом и в разорванном платье узнать блестящего и веселого владельца острова Лок. Время от времени он топал ногой, упорно повторяя:

– Это невозможно! Это невозможно!

Между тем больной, казалось, мало-помалу выходил из состояния бесчувственности. Он сделал несколько движений и пролепетал какие-то бессвязные слова.

Ивонна и Конан встали по обеим сторонам кресла, с нетерпением ожидая первых признаков сознания. Скоро речь больного стала членораздельнее, глаза открылись, но бедный путешественник все еще не приходил в рассудок. Он, очевидно, находился под влиянием бреда и горячки и мучился, словно под тяжестью кошмара.

– Нет, нет, нет, – шептал он, – я не буду просить милостыню… Я хочу лучше умереть! Не должен ли дворянин уметь переносить холод и голод?.. О, грудь моя! Грудь моя! Это страдание невыносимо; я заметил, что воды Темзы черны и глубоки… Пойдем на Темзу… Мне милостыня? Шиллинг! Кто у тебя просил шиллинг, тупоумный кокни[6]6
  Кокни – так на жаргоне называют обитателей лондонского Ист-Энда, района бедноты. – Примеч. ред.


[Закрыть]
? Дай его нищему. А я, я французский дворянин! Я принадлежу к одной из благороднейших фамилий Бретани. Шестьдесят предков моих пало на войне в продолжение ста лет, сражаясь против Англии… Слышите ли вы это, английские собаки, вы, которые даете шиллинг дворянину?

Он скрипел зубами и с угрожающей миной на лице сжимал кулаки.

– Господин Конан, – шептала Ивонна, – вы еще сомневаетесь? Он почти признался!

– Он в бреду, в сумасшествии! Я уверен, что это он в бреду!

Звук этих двух голосов, так близких больному, хотя они и говорили едва слышным шепотом, быстро изменил течение его мыслей.

– Конан, – сказал он, – дико вращая глазами, – дядя не спрашивал меня, пока я был на охоте? Я дважды стрелял по диким гусям, любезная Ивонна; не брани меня, если я немного повымочился… Но меня звал дядя. Я вам говорю, что видам соскучился во время моего отсутствия. Я иду, бегу в одну минуту… Возьми мое ружье, Конан! Позаботься, Ивонна, о бедной Жюно: доброе животное вполне заслужило свой суп… Но я не могу явиться к дяде в этом охотничьем костюме; мое платье с галунами, Конан, живее! Дядя выходит из терпения!.. Вот и я, господин видам, вот и я!

На этот раз бред путешественника имел значение слишком ясное для того, чтобы нельзя было узнать его. И прежде, нежели бред кончился, двое старых слуг пали на колени и омыли слезами его руки.

– Да, это он, это действительно он! – лепетал в восторге Конан. – Господин, добрый господин мой, простите меня, что я не узнал вас!

– Сама, блаженной памяти, его матушка – и та бы его не узнала, так он переменился, – сказала Ивонна.

Альфред де Кердрен – мы можем теперь называть его так – принимал эти ласки с чрезвычайным изумлением. Он глядел попеременно то на Конана, то на Ивонну, потом покачал головой. Конан хотел что-то сказать ему.

– Молчи, ради Бога, – оборвала его добрая женщина, – наше присутствие и так беспокоит его и умножает страдания. Оставь его хоть на минуту в покое!

Они замолчали. Больной опять изнемог под влиянием своих галлюцинаций.

– Я заслужил все это, – говорил он глухим голосом, заставляя трещать под собой полуразвалившееся кресло. – Ведь это следствие проклятия, произнесенного перед Дрожащей Скалой. Старуха-мать умерла, говорите вы? Но что ж из этого, если проклятие пережило ее? Я был изгнан, я терпел холод и голод. Один прохожий подал мне шиллинг в ту минуту, когда я хотел броситься в Темзу… Я служил матросом на испанском корабле вместо платы за свой переезд… И что же? Я вам повторяю, я заслужил все это! Бедная девушка не должна была остаться неотомщенной. Гнусная шутка! Бедное дитя умерло с ней, и вокруг ее могилы пели эту адскую песню; вы ее, конечно, помните.

И он попытался пропеть:

 
Но жестокая Розина
Столь счастливой не была:
Верно, есть тому причина…
 

Он вдруг остановился.

– Я убью этого Бенуа! – вскричал он. – Да, я убью его… но к чему? Ведь он трус. Так она умерла, умерла? Я заслужил мою участь, я не жалуюсь. Жозефина, я не обвиняю тебя, я никогда не роптал ни на тебя, ни на мать твою, которая прокляла меня! Но нужна ли еще и моя смерть для того, чтобы заслужить твое прощение? Я умираю, я это чувствую… Жозефина, прими дух мой и прости меня… я люблю тебя!

Мысли его делались все более и более бессвязными, наконец, он совершенно умолк.

– Ах, Боже мой! – вскричал Конан. – Не умер ли он? Он уже…

– Нет, нет, – перебила его Ивонна, более опытная в таких делах. – Это обыкновенное следствие жестокой горячки. Опасный кризис позади. Ну, что же, Конан, что нам теперь делать? Непременно надо перенести господина в постель.

– Я это и хочу сделать, Ивонна.

– Как? В твою комнату?

– Нет, нет, наверх, в парадную спальню, на эту прекрасную постель, покрытую атласом и кружевами.

– Но ты забываешь… если приедет другой!

– Я не знаю другого владетеля этого замка и острова Лок, кроме господина Альфреда де Кердрена, – возразил Конан с твердостью. – Он никому не уступал и не продавал своих прав; он здесь у себя… запомни это хорошенько, Ивонна. А я не хочу знать ни предписаний народных агентов, ни маранья этого Туссена, ни конфискаций, ни податей, ни дьявола… Владелец дома возвратился – следует повиноваться только ему!

– Очень хорошо, Конан, – с жаром отвечала старушка, – я видела, как он родился, и уж, конечно, не я откажусь от повиновения ему… Но между тем подумай немножко: если тот, из Сент-Илека рассердится и вздумает прогнать нашего господина?..

– Его прогнать! Его? – вскричал мажордом, и глаза его засверкали гордой воинственностью. – Прогнать господина Альфреда из собственного его дома? Желал бы я, Ивонна, чтобы они осмелились сделать эту попытку! Да, я желал бы на старости лет моих, чтобы они затеяли подобную подлость! В четверть часа я поднял бы на ноги всю эту страну, и на этот раз подрались бы непременно… Да пусть их. Около нас много людей, которые после революции раскаялись в том, что оставили своего прежнего господина в ту ужасную ночь, о которой мы говорили столько раз, и они поклялись мне, что если бы это началось снова… У нас есть здесь Ивон рыжий, скрипач Каду, старик Пьер, китолов Жан и множество других, которые постоят за правое дело. Они не прочь, когда понадобится, защищать господина де Кердрена, и мы могли бы выдержать осаду, да, настоящую осаду, о которой бы заговорили во всей провинции, я тебя уверяю.

И он потер от удовольствия руки.

Ивонна была очень проста и она имела слишком высокое мнение о своем начальнике, чтобы увидеть безрассудство подобного предложения. Она нисколько не сомневалась в том, что моряки и рыбаки острова Лок в состоянии победить все республиканские войска, если так утверждает господин Конан. Потому она и не возразила ничего. Старик, довольный тем, что убедил ее, продолжал торопливо:

– Пойдем, любезная Ивонна, довольно об этом. Позаботься приготовить постель. А я пока слазаю в тот шкаф, в котором мы хранили, как драгоценность, удочку и прочее имущество, оставленное здесь господином при его отъезде, и снимем с него эти матросские лохмотья. Что подумали бы – Боже мой! – если бы увидели его в таком безобразном наряде?

– Конечно так, господин Конан. Да только как нам перенести его на верх-то? Мы ведь и сюда насилу его принесли… Не лучше бы сходить поискать кого-нибудь на Бернаровой ферме?

– Ни под каким видом, Ивонна! – перебил управляющий с живостью. – Нет, нет, никто не увидит нашего господина в этом постыдном состоянии… Я не нуждаюсь ни в ком. Сейчас у меня недоставало сил, потому что дело шло всего лишь о незнакомце – о чужом, – но для моего доброго господина, для моего детища у меня появится сила Самсона!

Действительно, менее чем через четверть часа Альфред де Кердрен был уложен в той комнате, которую он занимал прежде. Но как она изменилась! Вместо прежних ветхих обоев и изъеденной червями мебели везде были дорогие ковры, зеркала и позолота. Тяжелые бархатные занавеси, с шелковыми кистями, пропускали только полусвет в эту роскошную комнату. В глубине алькова, обтянутого белым, на постели из акажу, из-под богатого покрывала видно было бледное лицо последнего из Кердренов, утопавшее в кружевах. Грубую холстину, которая так бесила доброго Конана, заменила батистовая рубашка с жабо и манжетами; не осталось никакого следа той ужасающей бедности, знаки которой носил на себе эмигрант, приставший к Локу.

Гордый слуга усердно позаботился спрятать и башмаки с подковами, и навощенную шляпу и куртку, пропитанную смолой. Взамен всего этого он разложил на стуле, в ногах постели, панталоны и шитый атласный жилет, шелковые чулки, голубой с отливом кафтан и башмаки с золотыми пряжками – роскошь, которая уже довольно устарела и не совсем была прилична для бедного изгнанника, возвратившегося на родину, но которая, по мнению этого добряка, одна только и была достойна господина де Кердрена.

Конан и Ивонна со всей осторожностью ступали по мягкому ковру, покрывавшему пол, и старались предупреждать желания своего господина. Несмотря на жаркое летнее время, в камине пылал яркий огонь. Верная Жюно не хотела оставить Альфреда, когда его перенесли в эту комнату, и приползла сюда, несмотря на все усилия прогнать ее. Улегшись в некотором отдалении и устремив глаза на постель, умное животное время от времени вертело хвостом и испускало слабые стоны. Весь этот маленький мир, животное и люди были проникнуты чувством глубокого уважения и скорби. Старики говорили очень тихо; не слышно было никакого шума, кроме легких позвякиваний серебряной ложки о края фарфора, когда Ивонна вливала несколько капель питья в пылавшие губы Кердрена.

Больной все еще находился в глубоком сне. По временам его дыхание становилось прерывистым и тяжелым, он поднимал свои иссохшие руки, которые от изнеможения опять падали на постель. Но скоро больной перестал метаться и, по всей видимости, горячка начала отступать.

Таково было положение дел почти до захода солнца. Дыхание Альфреда было ровным, сон спокоен. Но вдруг снаружи раздался сильный удар колокола.

Ивонна побледнела, а Конан сделал движение удивления и ужаса, потом оба молча взглянули друг на друга.

– Это звонят у решетки, Ивонна, – сказал наконец управитель задыхающимся голосом.

– Да, да… звонят, господин Конан.

И ни тот, ни другая не тронулись с места.

– Ты… ты не догадываешься ли, Ивонна, кто бы это мог быть?

– Я не знаю. Как бы сказать… может быть…

Тут раздался новый удар колокола, еще более сильный и резкий. Больной вздрогнул на своей постели, а Жюно глухо заворчала.

– Как тебе кажется, Ивонна, – прибавил Конан с горькой улыбкой, – ведь звонят-то… по-господски?

Ивонна ничего не отвечала и подошла к окну, выходившему на двор. Поглядев туда несколько минут, она воротилась вся перепуганная.

– Точная правда, – сказала она. – Что нам делать? Господи Боже, помоги нам!

Конан также подошел к окну и увидел группу людей, стоявших у решетки. Впереди всех был нотариус Туссен, очень заметный по своему огромному росту и черному костюму. В руке у него была огромная кипа бумаг, и он был, по-видимому, очень раздражен тем, что ему так долго не отпирают. Подле него находилась прекрасно одетая женщина, лицо которой было закрыто довольно густым кружевным покрывалом. Она тихо говорила с нотариусом и, казалось, кротко умоляла его потерпеть. Позади этих главных лиц был человек, казавшийся слугой, который держал коробки и пакеты.

Окончив свои наблюдения, Конан повернулся на каблуках и присвистнул с видом упрямства и досады. Его взгляд встретился со взглядом бедной Ивонны, которая вся дрожала и тряслась.

– Как бы ты думала, моя милая, – весело спросил он ее, – ведь этот старый Туссен, в его лета, еще подумывает о женщинах. И я держу пари, что эта птичка, несмотря на ее предосторожности скрыть себя, еще довольно аппетитна. Жаль только, что в замке Лок ему не удастся обделать свои делишки.

– Но что если эта дама – новая владелица, о посещении которой нас известили?

– Что за вздор? Ты с ума сошла.

– Пусть так, но на что вы решитесь? Вы, конечно, не имеете намерения…

– Они не войдут сюда, – сухо сказал мажордом.

– Помилуйте! Что вы затеваете? Разве вы забыли, что имение конфисковано и продано правительством, и стряпчий вправе…

– А я, я говорю тебе, – прервал старик, воодушевляясь, – что никому не удастся принять здесь на себя роль владельца, пока настоящий владелец не узнает законности прав своих, из-за которых было столько шуму! Очень я беспокоюсь об этих революциях и чернильных пиявках! Оставляя Францию, господин доверил мне охранение своих владений, и эти владения я никому не передам, кроме него. Когда он выздоровеет, он распорядится, как ему будет угодно, и каковы бы ни были его приказания, я буду им повиноваться. А до той поры никто не войдет сюда, чтобы выгнать его с бесславием из наследственного жилища, и даже – чтобы надоедать ему и возмущать спокойствие. Я этого не потерплю.

– Вы добрый человек, господин Конан, но размыслите хоть немножко, прошу вас. Если вы не отопрете ворота этой женщине и нотариусу, то завтра, а, может быть, и сегодня вечером они возвратятся с приставами, с солдатами…

– Эх, черт возьми, как ты глупа: да этого-то я и хочу! Мы выдержим десятилетнюю осаду.

Ивонна думала предложить еще какое-нибудь средство к примирению, когда колокол стал звонить безостановочно, и в то же самое время какой-то грубый голос удвоил свои требования.

Больной повернулся на своей постели, испуская слабые стоны.

– Этот дуралей, пожалуй, разбудит господина, – сказал сердито Конан. – Ну, уж если это необходимо, пойду, поговорю с ним… разговор будет непродолжителен… ты останься здесь и присматривай за нашим господином, и что бы ты ни услышала, не оставляй его ни на минуту, я сейчас вернусь.

Он побежал бегом и, чтобы быть полностью уверенным в точном исполнении своих приказаний, дважды повернул ключ в замке, коим запиралась эта комната.

Глава 3.
Сиделка

Нотариус Туссен, несмотря на убеждения сопровождавшей его женщины, продолжал звонить изо всей силы в висевший у решетки колокол, когда, наконец, на главное крыльцо явился управитель и мерными шагами пошел по двору.

Конан имел вид спокойный и величественный. Лишь только нетерпеливый нотариус увидел его, как закричал изо всей силы:

– Ты что, старый плут, оглох что ли? Почему ты так долго нам не отпираешь? Если это дерзость с твоей стороны, то ты поплатишься за нее, я тебе ручаюсь!

Конан не отвечал ничего, пока не подошел к решетке. Здесь он поклонился со свойственной ему учтивостью и спокойно спросил:

– Чем могу служить вам? Что вам угодно?

– Прекрасный вопрос, черт возьми! Мы хотим войти в замок, – проревел разгневанный стряпчий. – Или вы не изволите признать меня, господин Конан? Ну, отпирай же скорее!

Мне очень досадно, – отвечал управитель со своим невозмутимым хладнокровием, – но в эту минуту никто не может войти в замок Лок.

Незнакомка и господин Туссен изумились.

– Минуточку, минуточку, – вскричал нотариус, видя, что Конан пошел назад. – Откуда эти новые капризы? Разве ты не знаешь, что я, а не кто-нибудь другой, назначил тебя привратником и сторожем замка, когда сделался законным обладателем дома и имения, принадлежащего Альфреду де Кердрену, который теперь на чужбине, и что ты зависишь единственно и непосредственно от меня? Отпирай же скорей! Эта дама думает провести в Локе день или два, и я уверен, что ты будешь иметь к ней полное уважение. Это госпожа Жерве, которую прозвали в Нанте, где она живет, матерью бедных, и никто более нее недостоин этого имени… Да ну же! Понял ли ты меня?

– Вполне, милостивый государь, – отвечал Конан, тщетно старавшийся сквозь покрывало рассмотреть черты незнакомки.

– Давно бы так… А то еще заставил меня пуститься в объяснения! Впрочем, к таким чудакам, как ты, надо быть снисходительным. Beatipauperesspiritu[7]7
  Блаженны нищие духом… (лат.) – Примеч. ред.


[Закрыть]
.

Конан выпрямился.

– Все это очень хорошо, – сухо сказал он, – но я все-таки не отопру.

Длинное постное лицо нотариуса побагровело.

– Ах ты, бестия этакая, – вскричал он, топнув ногой, – так ты думаешь, что теперь все еще то же время, когда власть де Кердрена спасала тебя от наказания за твои грубости? То время уже минуло, слышишь ты? Запомни хорошенько: теперь каждый сам отвечает за свои поступки! Пойми же, милостивый государь, что если ты не отопрешь, мы возвратимся с приставами, милостивый государь! С жандармами, милостивый государь! И сила будет на стороне закона. Да, потому что в настоящее время закон выше всего, милостивый государь, и такому безмозглому тупице, как ты, не позволят…

Он закашлялся: его душило негодование.

– Во всем этом есть что-то необычное, – сказала скрытая под вуалью женщина, которая до сих пор была немой свидетельницей спора. – Я слыхала, что о господине Конане говорили, как о человеке умном и честном. И если он отказывается впустить нас в этот дом, то, должно быть, имеет на то важные причины, которых я не постигаю.

Этот голос был так приятен и трогателен, что даже непреклонный управитель растаял.

– Причины? – повторил он с волнением. – Да, сударыня, я, действительно, имею на это причины. Да, я согласен, у вас, кажется, добрая душа, хотя присутствие ваше здесь могло бы заставить думать, что… Причины такого моего поведения – это моя обязанность, мои воспоминания, моя беспредельная преданность фамилии, хлеб которой я ел. Господин де Кердрен оставил меня здесь, как верную сторожевую собаку на пороге своего жилища Если я не смогу защитить мой пост, то по крайней мере останусь на нем до конца и сумею умереть здесь… Да, – прибавил он с еще большей силой, – я не из тех неблагодарных слуг, которые, разбогатевши через благодеяния своих господ, во время их несчастия оборачиваются к ним спиной. Я не довольно учен для того, чтобы оправдывать эту подлую измену красноречивыми умствованиями, и не столько ценю богатство, чтобы добывать его через несчастия… Нотариус Туссен хорошо знает, что я хочу сказать.

Дама, которую называли госпожой Жерве, слегка вздрогнула, но частая ткань скрывала испытываемые ею впечатления. Не то было с Туссеном. Упреки Конана, столь прямые и столь горькие, глубоко потрясали его, он терял терпение.

– Все та же история! – шептал он. – Все та же несправедливость, та же оскорбительная и жестокая ненависть! Ты не знаешь, кого обижаешь, Конан, – прибавил он тоном упрека, – но, может быть, ты когда-нибудь узнаешь… Тогда увидим, кто из нас двоих…

Госпожа Жерве тихо сказала ему что-то на ухо.

– Хорошо, хорошо, сударыня, довольно, – отвечал немного успокоенный нотариус. – Я забуду эту обиду и снесу ее. Но кончим это! Господин Конан, я требую именем закона, чтобы вы открыли ворота сию же минуту. Собираетесь вы повиноваться или нет?

– Разумеется, нет, – отвечал управитель энергично. – Пусть войдет, кто может.

И он, сложив руки на груди, стал прохаживаться по двору.

Дама под покрывалом тронула нотариуса за плечо и сделала ему знак отойти на несколько шагов.

– Любезный господин Туссен, – сказала она дружеским тоном. – Во всем этом есть какая-то тайна, которую я хочу узнать непременно. Я подозреваю… Это отчаянное сопротивление… Оставьте меня здесь одну, не лучше ли я сумею поладить с этим странным сопротивлением Конана? Возвращайтесь в Сент-Илек, куда вас вызывают ваши обязанности, а я останусь здесь.

– Я в вашем распоряжении, сударыня. Но, между тем, если этот человек, при его глупом упрямстве, все-таки откажется отпереть вам, то что вы сделаете? Не угодно ли вам, чтобы у меня приготовили для вас комнату в ожидании, пока мы примем строгие меры?

– Нет, в таком случае я отправлюсь на ночлег вниз, на ферму господина Бернара, который мне предан. Виктор, – прибавила она, обращаясь к лакею, – сейчас же перенеси туда мои вещи.

Лакей удалился с узлами по направлению к ферме.

– Теперь, добрый и почтенный друг мой, – продолжала незнакомка, – воротитесь спокойно домой и нисколько не беспокойтесь на мой счет. Особенно же не вздумайте затеять какое-нибудь мщение за обиду, которую вам нанесли, пока мы не увидимся с вами опять. Завтра я приду в Сент-Илек и при свидании с вами мы поговорим об этом предмете, а до тех пор потерпите, прошу вас. Обещаете вы мне это?

– Я совершенно в вашем распоряжении, – сказал нотариус, целуя руку дамы со старомодной любезностью, – я не знаю, каково ваше намерение, но оно непременно благоразумно и достойно вас. Я исполню вашу волю.

Они обменялись еще несколькими словами, после чего нотариус откланялся, бросил последний гневный взор на замок и быстро удалился.

Только он скрылся в аллее, как госпожа Жерве подошла к решетке и ласково позвала управителя. Старик, морщась, подошел к ней.

– Друг мой, – с жаром сказала она, – ради всего, что для тебя священно, не скрывай от меня истины! Он возвратился в замок, не правда ли? Ах, признайся, что он здесь!

Конан не мог скрыть некоторого удивления, однако он спросил с поддельным хладнокровием:

– О ком вы говорите, сударыня? Я вас не понимаю.

– О нет, ты меня понимаешь! – прибавила она с нетерпением. – Я говорю о том, кого ты так любишь, Конан. Я говорю о твоем господине, о твоем друге… о господине Альфреде де Кердрене! Несчастный изгнанник возвратился ли наконец на родину, в дом отцов своих? Умоляю тебя, сжалься надо мной и не заставляй меня мучиться… Он здесь, я в этом уверена, я это знаю!

– Сударыня! Как могли вы узнать? Кто вам это сказал?

– О, не будь недоверчив ко мне, – прервала незнакомка умоляющим голосом. – Я не имею намерения вредить твоему господину. Я не враг ему. Нет, клянусь небом, что я не враг Альфреду де Кердрену!

В это самое время она подняла свое покрывало, и старик увидел такое ангельское, такое непорочное лицо, что сделался недвижен, будто ослепленный этим явлением.

Это была женщина лет около двадцати восьми, во всем блеске красоты. Все ее лицо заключало неизъяснимое выражение доброты, между тем как черные глаза, оттененные длинными ресницами, обнаруживали в ней душу пылкую, страстную в своих привязанностях. Ее поступь и манеры выражали благородство и достоинство, вызывавшие невольное уважение. Конан, казалось, был уверен, что никогда до сих пор не видел этой дамы – потому что, увидевши ее однажды, забыть это было невозможно. Он почувствовал невольное смущение.

– Сударыня, – сказал он, слегка поклонившись, – теперь, когда я увидел в вас особу, достойную уважения, благородную даму, которую господин мой, без сомнения, знал в более счастливые времена…

Она отвечала на это только неопределенным жестом и меланхолической улыбкой.

– Поэтому, мне кажется, не к чему скрываться… тем более, что эта новость не может долго оставаться тайной и, без сомнения, завтра же разойдется по округе. Что ж, я согласен, вы угадали истину. Господин здесь уже несколько часов.

– Ах, Боже мой! Возможно ли? – вскричала незнакомка, как будто она вовсе не ожидала этого признания.

Она снова набросила на себя вуаль и через несколько минут продолжала совершенно изменившимся голосом:

– Не обманывай меня, Конан. О, если бы ты знал… это было бы слишком жестоко! Он возвратился! Но как это случилось? Никто не видел ни здесь, ни в Сент-Илеке, как он пришел сюда. Его появление было бы событием во всей округе! Верно, он пришел жалким бедняком, которого не могли узнать и самые близкие друзья его?

Это предположение, столь близкое к истине, было именно таким, которое Конан всячески старался отклонить.

– Жалким бедняком! – повторил он с видом оскорбленного самолюбия и даже некоторой досады. – Я начинаю думать, что вы, сударыня, вовсе не знаете того, о ком говорите. Господин де Кердрен, в каком бы он ни находился положении, всегда будет уважаем соответственно сану; он везде найдет друзей или подчиненных, которые почтут за счастье служить ему. Эта фамилия такая древняя и знаменитая! Единственно только во избежание шумных восторгов со стороны вассалов господин решился сегодня утром инкогнито и без свиты выйти на берег в Анс-дю-Рюнсо… Он запретил даже испанскому капитану, который привез его – человеку тоже благородного происхождения, умеющему жить в свете, – салютовать себе хоть одним или двумя выстрелами. Он боялся привлечь этим внимание, а он так скромен! Между тем большая часть экипажа захотела проводить его до берега и…

Конан плыл на всех парусах в океане мечтаний и неизвестно, когда бы кончил свое разглагольствование, если бы незнакомка не прервала его.

– Довольно. Значит, я ошиблась. А я думала… Но пусть так! Он богат, знатен, он нашел сильных друзей в своем изгнании, – благодарение небу! Но, – прибавила она, – отчего же он с таким упорством прячется? Чего он теперь боится? Для чего он так старается скрыться?

– Он не прячется, сударыня, – отвечал Конан, обрадованный тем, что мог, наконец, согласовать истину с желанием поддержать важность своего господина. – Но надо признаться, он в эту минуту опасно болен горячкой и почти без памяти.

Молодая женщина побледнела.

– Он болен, быть может опасно болен! – вскричала она. – Друг мой, веди меня к нему сейчас же! Он без памяти, значит, не может… Конан, ты один с Ивонной в этом пустынном доме, вы нуждаетесь в человеке опытном, который бы помог вам ухаживать за вашим господином: пустите меня… Я привыкла к больным, в Нанте, где я живу, я долго исполняла обязанности сестры милосердия, и, лишь только восстановится во Франции религия, я думаю поступить в этот монашеский орден. Веди меня к больному, умоляю тебя. Это будет доброе дело, и Бог тебя наградит за него.

Глаза госпожи Жерве наполнились слезами. Она была действительно так прекрасна, так трогательна, что, казалось, невозможно было ей противиться. Между тем – странное дело! – этот самый жар пробудил в Конане подозрения, и на этот раз он дошел до жестокости.

– Гм, гм! – проворчал он. – Я не позволю одурачить себя медовыми глазками и слезами женщины. Мне нужно получше узнать вас, прежде нежели я позволю вам быть подле господина. Кто вы такая, и заслуживаете ли вы подобного доверия?

– Я тебе сказала: я – друг его…

– Да, и вместе с тем друг негодного стряпчего, который сейчас здесь был. Послушайте, сударыня, мне не хотелось бы думать о вас слишком дурно, но можно спросить, однако, какой вы находите интерес в тесном сближении с моим господином, который имеет так много причин быть недоверчивым?

Он остановился. Госпожа Жерве бросила на него взгляд, в котором было столько выразительности, столько упрека, что недоверчивый управитель покраснел и, в сильном замешательстве, перешел к противоположной крайности.

– Выслушайте меня, сударыня, – сказал он с чувством. – Я, наверное, злой человек… Несчастья и опасное время, в которое мы живем, испортили мой характер и сделали меня несправедливым. Простите меня… я хочу поправить свою вину перед вами. Да, клянусь моей душой! Я ее исправлю.

Он вынул из кармана ключ и отпер решетку.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю