Текст книги "Предание смерти. Кое-что о спорте"

Автор книги: Эльфрида Елинек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)

Простите, что я сейчас попыталась быть доброй. Я только что вышла из антикварного магазина, где запаслась старыми ценностями – новых мне нигде не удалось найти, они везде сразу же расходятся. Рядом был ювелирный магазин, и я запаслась украшениями, неподалеку находился магазин зонтиков, там я купила себе зонтик. В лавке изделий ручной работы я приобрела плед. Нет, выставку вермахта, против открытия которой я отчаянно протестовала и безуспешно добиваюсь ее закрытия, вы найдете на другой стороне улицы!

Другой.Разве и в самом деле есть люди, которые хотели бы заполучить обратно своих дорогих покойников? Эта баба воет все время, что сегодня нет больше ценностей. Да вот же они! Следуйте за мной! Яма на месте, я позабочусь, чтобы вы в нее упали! Хоть убей, не знаю, куда сегодня подевались ценные марки. Вчера у меня еще было несколько, в этом я совершенно уверен. Мой дорогой! Сейчас я наклею одну из них на вас, и вы тут же исчезнете!

Разве та молодая женщина, которую я недавно бросил в реку с бетонным кольцом на шее, сама по себе имеет хоть какую-то ценность? Не думаю. Разве какую-то ценность представляла собой золотая цепь с бриллиантом в форме обрамленного венком сердечка, которую я пытался тайком вывезти из Швейцарии? О, я этого не знал! Вы только следуйте за мной! Что? Там все еще осталось несколько женщин, не желающих оторваться от смертельно бледных уст своих мертвых мужей? Просто уму непостижимо! Следуйте за мной, не за ними! Откуда мы их возьмем, этих мертвецов? Выроем из могил? Об этом не может быть и речи. Пусть этим занимаются другие. Лучше мы послушаем музыку, которая бьет по нашим стылым ушам, как осколки шрапнели. Эта музыка поднимает наш дух. Эта музыка способна оживить мертвых. Но мы этого не хотим, а то они возьмут да и потребуют устроить свою собственную выставку! Кого мы еще недолюбливаем, так это всяких непосвященных, посторонних, которые еще не нашли места для своих могил, не знают, чем укрыться, от кого защититься и в какую музыку закутаться.

Другой.Да нет же да нет же да нет же! Мы страшно любим именно непосвященных! Само собой, мы приближаемся к ним с некоторой робостью. В комнате, где стоит наш телевизор, висит записка: пожалуйста, соблюдайте полную тишину! Ладно, будем соблюдать. Не нарушают они, значит, и мы не станем. И курить не будем, хотя давно ужас как хочется. Ладно, чего уж там. Но вот этот непосвященный все-таки курит. Отлично, тогда закурим и мы!

Другой.Этот негодяй за одну ночь в одиночку расколошматил шестнадцать автомобилей, и теперь страховщики не желают платить! В нашей новой легковушке будет больше места, чем было в старой, которую мы продали вместе с очками резервиста в бардачке. Надеюсь, мы вовремя выберемся из этого новехонького, горящего или плавающего в реке самолета или из тлеющей перлоно-вой ночной рубашки. Может быть, о нас сообщают что-нибудь интересное! Не знаете? Если понадобится, все мы станем непосвященными. Но где тогда окажется наша освященная внутренняя сущность, согревающий нас теплый мех? Зимой ведь без него не обойтись!

Когда возникает какое-нибудь движение, которое побуждает нас к действию, мы в любом случае без боязни в него вольемся. Потому что любим двигаться. Мы только и делаем, что ждем подходящего момента! И наши тела тоже ждут. Мы в любой момент готовы привести в движение и что-нибудь более крупное, сегодня, к примеру, мы сделали это с шикарным подносом, уставленным нарезкой, ветчиной, сыром и колбасой, его только что прикатили из кухни. Видели ли вы что-нибудь более роскошное, если не считать вашего собственного тела?

Другой.Вдруг сказалось, что наша группа по большей части состоит из инакомыслящих и отщепенцев! Непосвященных, то есть! Раньше нам не позволяли ими быть, поэтому мы стали ими теперь, причем основательно. Мы все должны стать отщепенцами, все без исключения! Мы выбрали в каталоге именно эту модель, так как действительность сквозь нее мы видим такой, какой хотим, – ограниченной. Модель совсем недорогая. Вы и сами можете смастерить ее! Задурманьте себе мозги, закройте чем-нибудь глаза, можно даже бревном вместо соринки или куском картона, картон тоже сгодится, только не слишком брызгайтесь слюной, когда будете ораторствовать. Если хотите унизить как следует свою жертву, обесценить ее, введите свою карточку вот в эту щель. Можете даже ввести туда свой член, если под рукой нет ничего стоящего, только поторопитесь, контролер уже стоит у двери, и вас от него отделяет лишь дуновение святого духа!

Другой.Нужны еще какие-нибудь советы? Вот кредитная карточка для путешествий, я выторговал ее вон в том киоске, легко и просто. Говорят, Иисус Христос выгнал торговцев из храма. Но и я без труда делал покупки, не платя наличными.

Другой.Я думаю, на следующем этапе наши преступления будут совершаться так, что нарушением нормы уже станет не убийство и уничтожение людей, мы, случайно будучи гражданами распавшейся Югославии или какой-нибудь другой ужасной страны, и так прикончили почти всех. В известных обстоятельствах, когда они, эти обстоятельства, вдруг утрачивают устойчивость, люди заходят очень далеко. Аж до самой Африки. А мы где сейчас находимся? Не зашли ли и мы слишком далеко? Вовсе нет, мы в стороне, мы посторонние, неважно, где мы были до этого. Что это сегодня утром положили нам перед дверью, кое-как завернутое в газету? Оно еще шевелится! С него что-то капает! Неужели у кого-то проснулась совесть, и он перевел эту газету, которую мы с трудом разгладили, чтобы прочитать о своих долгах, на наш почтовый адрес, хотя мы никого об этом не просили? Во всяком случае, приятно после затянувшегося коллекционирования собрать в одну кучу столько совести.

Другой.Нет, я читаю: новая модель совести еще не поступила в продажу. Может, лучше купить старую, не дожидаясь, когда окончательно раскупят этот жалкий, весьма смутный товар? Ну, разумеется! Потому-то нам его и не доставляют. Давайте лучше купим книгу госпожи авторши, говорит торговля разумом. Н-да, как только я представляю себе совесть в образе этой женщины, меня, признаюсь честно, так и тянет сказать: лучше я обойдусь безо всякой совести! Мы способны на многое! Нас не остановить и не запугать. Мы делаем все, что в наших силах, как та фирма, что все еще подмешивает сахар в детский чай, хотя она давно уже проиграла судебный процесс.

Другой.С колокольни раньше открывался прекрасный вид, но мы первым делом взорвали колокольню, взорвали новейшим эстетическим методом! А заодно и соседние дома. И теперь чувствуем себя какими-то одинокими. Поэтому мы уединяемся в нашей группе, поскольку других групп просто нет: мы основательно очистили окрестности и от истощенных, и от мародерствующих групп. Для меня почти невыносимо, что и мои противники носят шикарную прическу под названием «война в Персидском заливе» и сапоги совсем не великодушных детей большого города, ну да, эти ботинки на шнуровке с металлическими колпачками! Нет, я вижу, наши противники носят спортивную обувь предпочитаемой ими марки Nike. Итак. Сначала это были далекие от политики коллективные правонарушения.

Летали бутылки, банки, шляпы, шапки, руки, падали тела, наши сердца облегало тепло. Звучали рождественские песни, хотя Рождество еще не наступило. Кто собственными руками убил или задушил шесть человек? Еще год тому назад я ответил бы: никто. Сегодня я знаю: многие из нас, правда, большинство – это убийцы за письменным столом, готовые лучше заснуть, чем приступить к исполнению обязанностей за этим своим столом и набрать нужный телефонный номер, поставить требуемую подпись или написать протестное стихотворение. Вполне вероятно, что уже нынешним вечером никто не сможет уличить нас в том, что мы ничего не сделали. Дайте нам еще годик, и мы с легкостью и безо всяких там убеждений и ценностных понятий тоже не сделаем абсолютно ничего! Точнее, не сможем ничего сделать. Но, к сожалению, попытка заставить себя ничего не делать слишком рано прерывается впусканием света и воздуха и поеданием иностранных консервов, которые, слава богy, могут снова у нас появляться. Сегодня все выглядит так, будто мы что-то потеряли, потому что другие стали сильнее, но тут уж ничего не поделаешь. Приходится оставлять все как есть, стол с кучей бумаг на нем мне все равно не поднять. При этом я бы приберегла все громоздящиеся на нем слова на более позднее время, когда снова наступит мир. Но тогда, возможно, они уже никого не будут интересовать.

Другой.Да, нас убрали с поля, прежде чем изнурительные упражнения превратились в счастье овладения мастерством. К сожалению. Но не к моему. Я просто не умею владеть собой.

Женщина.Сегодня, когда видишь, как они, молодые, отираются без дела около забегаловок или торчат в винных погребках, уже трудно себе представить, что преступники прежних лет, то есть преступники завтрашнего дня, тоже были молодыми, будут молодыми, будут вспоминать, что когда-то были молодыми. Мои глаза все еще оскорбляют эти baggy-pants, которые в такой форме в Нью-Йорке не носят уже пять лет. И все же! Именно сейчас они к месту! Forever young! Это так легко забывается! Сначала они учились убивать, потом наступил момент овладения мастерством! Skateboards! Inline-Skaters! Snowboards! Snoubizz!

Кто всем этим не овладел, пусть идет под душ, даже если он еще совсем не вспотел. Или пусть ползает целый день на коленях по своей комнате в поисках контактных линз: ему все равно никогда не научиться налаживать контакты с людьми! О чем это я уже не раз говорила? Ах да, далеко не безразлично, где и в какое время ты окажешься молодым. И вот эти молодые люди вынудили меня окончательно сложить оружие, хотя я все еще чувствую себя довольно молодой; теперь они кучкуются снова, эти юноши, которых я, как мне казалось, честно завоевала, завоевала их симпатии с помощью жидкости для подцветки волос и вонючего снимателя морщин, собираясь платить в рассрочку. Но королевой амазонок благодаря этому я отнюдь не стала! Эти молодые люди пленили меня по праву сильнейшего, однако освободили меня из плена безо всяких условий, потому что я была женщиной из прошлого. Некоторые все еще приходят посмеяться надо мной, но с собой не берут, не берут меня даже себе в голову, что, по законам войны, они должны были бы делать. Я жду. Я испытываю крайнюю степень унижения из-за того, что они постоянно ускользают от меня, все еще острозубой старой воительницы. Они все настойчивее стараются держаться от меня подальше. Ничто во мне не удерживает их, ничто не может их удержать, и это притом, что я, зануда-запруда, способна перекрыть дорогу кому угодно. Я – оружие самозащиты. Вот они приближаются. Никто не замечает меня, даже когда уже поздно, когда они уже попались мне на зубок. Не замечают, хоть ты умри!

Другой.Поскольку вы никогда не вникаете глубоко в суть дела, расскажу, как все было. Этот юноша ищет подпитку для своего зрения, так как жертвы сегодня стали до того крохотными, что практически вообще не имеет смысла производить их на свет. Их надо класть под линзу или зажигательное стекло, чтобы они казались крупнее, прежде чем сгорят от прикосновения с нами. От них вообще никакой пользы. Надо насладиться каждым мгновением езды, гонки, скольжения, прежде чем оно, это мгновение, станет машинизированной рутиной. Сперва мы ждем, как бесцельно повисшие качели, потом легкая дрожь, раскачивание, мы подбрасываем друг друга вверх, и вот, наконец, чувствуем: нам все можно! Восхитительно! Молоды молоды молоды! Мы! Высоко занеслись – шестом не достанешь! Возможно, именно в этом причина, почему мы сделали то, чего не должны были бы делать? Как вы считаете? Имена наших противников вам наверняка мало что скажут, они у этих жиреющих, набирающих вес юношей повсюду одинаковы.

Женщина.Возможно, причина именно в том, что все повсюду делали одно и то же. Они не надевали фартуки, как мы, не готовили пищу, не мылись, как мы, не вытирались, у них вечно пыль за ушами. И они никогда не унижались, чего не было, того не было. Да им это и не нужно было, к сожалению, они чересчур важничали, их просто нельзя было не заметить, когда они подступали к вам, своим противникам, но, разумеется, так и не могли одержать над вами верх.

Я возмущенно поднимаюсь со своего места. Меня знобит, я натягиваю на себя эту страну, словно куртку. Как приятно, что в ней больше нет колючей проволоки! Ну, возьмите же у меня мой каталог ценностей, я уже не могу удержать его в руках! Такого рода каталоги тоже стали сегодня слишком уж важными и вескими, неудивительно, что именно такие воображалы, как я, берут это дело в свои руки. Они вдребезги разбивают людям пороги, эти прежние булавки, превратившиеся в увесистые кирпичи. Я считаю, что электрические приборы и мелкую электронику они действительно могут выволочь из этих фолиантов и перетащить на запасной склад. Мы ведь живем при полном тоталитарном господстве микропроцессоров, я хотела сказать, микропроцессов.

Что-то прижимается к руке молодого парня, это голова кошки, он тут же отшвыривает ее к стене, потом в его руке оказывается джойстик, манипулятор, по крайней мере, ему подчиняется и без промедления открывает новый мир, который он, этот парень, и хотел получить к своему дню рождения. Правда, в мире, когда он установился, уже ничего нельзя изменить. Новой игры в этом аппарате нет. Макропроцессы в следующей книге, в следующем зале. Подробнее об условиях применения индивидуального насилия вам расскажут в кассе, там вы в любое время получите любую справку, причем бесплатно; коллективные происшествия только в главной кассе на втором этаже.

Мне вообще-то было совсем не трудно написать все это, но сейчас я бы с удовольствием избавилась от написанного.

Моралиста от других людей отличает то, что сегодня его занимает одно, завтра другое, но он нигде не находит признаков будущего, таящегося во мгле ответа. Ах, я дура, вероятно, ответ лежит в воде, в полной темноте.

Из-под пола вылезает ныряльщик, нет, вылезают несколько ныряльщиков. Они тащат за собой упирающуюся Эльфи Электру, возможно, даже запутавшуюся в сетях. Поскольку она для них слишком тяжела и слишком яростно сопротивляется, они оставляют ее в покое.

Аплодисменты! Аплодисменты! Отлично. Спасибо, можете больше не хлопать, с меня хватит.

Ныряльщик.Я покинул медленно плывущее судно, на небе не было ни одного плачущего облака бессмертия, и что я вижу теперь на этом зеленом лугу? Пятно? Женщины, в сущности, изначально похотливы – от них исходит неслыханная претенциозность, которая меня беспрерывно раздражает. Лучше уж я подожду, пока не появится та, которую я ищу. Никто не вспоминает о своем рождении, поэтому женщины так мало популярны. Слабый пол! Но даже они сегодня занимаются самыми разными видами спорта!

К примеру, моя сестра Эльфи Электра из Брегенца (Он дергает за сверток, в котором кто-то барахтается.) Я позволил ей ненадолго посидеть здесь. Ее проблема в том, что она, по-видимому, видит только то, что таит в себе какую-то тайну. Она переворачивает каждый камень, так как хочет непременно найти под ним змеиное гнездо. Ее спорт в том и заключается, чтобы ничто тайное не оставалось на своем месте. Но то, что она самыми разными способами раскапывает; и без того всегда было на виду. С какой стати она воображает, будто все это увидела только она одна? Но ведь она стала размышлять об этом лишь после того, как тайное стало явным для всех. И теперь она чванится на глазах у всех, встает на дыбы, просто смешно, нужна она нам, как прошлогодний снег. У меня есть дела поважнее. У нас, у молодых. Нас много, мы лучшее, что есть на свете! Мы – люди будущего! Не знаю, что с нами будет, ага, теперь я вижу, что… нет, вижу пока смутно, но примерно представляю: забудьте про индивидуальность, вливайтесь в массу, чтобы отбивать один и тот же такт вплоть до того момента, пока нам не отобьют почки. Главное, мы не торопимся стареть. Куда ни посмотри, везде увидишь таких, как мы, стало быть, совсем не таких, как вы или Электра Эльфи! Она всегда слишком серьезно все воспринимает. Она израсходовала все свои стрелы, но так ни в кого и не попала. Ей подавай одни противоречия, ни о чем другом она и слушать не хочет, но свое лоно она не открывает, так как одну себя считает самой прекрасной на свете. Она не родила ребенка. Она проклята, ее лоно зашито. Давай, солнце, закатывайся! Раскинься, сеть! Расслабьтесь, веревки!

Так много молодых людей, и ни один не представляет собой загадки. Мы есть – и все тут! Но нас, как всегда, вроде как и не было. У нас детское начало и недетский, не подлежащий отмене конец. Кто это сказал? Нет, мы никогда не кончимся, или все же, да, мы закончим, когда захотим, и на том, на ком захотим, а сейчас возьмем и прикончим вас. Ночью от наших рук никто не умирает в одиночку. Заодно покончим и с вами. Мы молоды, мы молоды. Ура! Мы попали под свое собственное влияние и не прислушиваемся к тому, что нам нашептывают другие. Почему бы нам не брать пример с высших существ, то есть с самих себя? Или с природы, которая еще выше, чем мы, она, если захочет, с наслаждением расплющит рухнувшей скалой любого. Перед ней капитулируем даже мы. К природе мы относимся исключительно хорошо.

Она ведь и от нас раньше времени очищает землю. Ничего не поделаешь. Нам всегда хочется открывать нечто новое! Одну часть нашего тела скрывают брюки. Другую охраняет страх. Так точно, вы правы, в нас есть нечто влекущее. Лично я не назвал бы это тоской по чему-либо, но спустя некоторое время мы замечаем, что нас опять влечет в обувной магазин, нет, это влечение никак нельзя недооценивать. Я покупаю вот эти ботинки, и вон те тоже. Эти слова я произношу очень часто, они словно прилипли ко мне. В зависимости от желания и марки, от радиуса поворота и турбо. Бензин беру супер или супер-нормальный. Женщины тоже хотят что-то сказать? В таком случае всего хорошего! Город принадлежит нам! Страны покачивают бедрами в такт нашей музыке, разогреваются, разогреваются еще сильнее, это знают в любом спортивном союзе полицейских или пожарников. Мы всякий раз разжигаем себя перед тем, как идти на дело, потом тушим пожар, который сами в себе и разожгли, а после этого поджигаем что-нибудь еще, в другом месте.

Первый.Да, когда становится по-настоящему горячо, мы сразу бросаемся тушить. Это надо изменить. Каждый из нас может все, никто не может ничего.

Эльфи Электра (теперь уже сама, добровольно въезжает на своем новеньком горном велосипеде, хотя вид у нее несколько потрепанный, говорит на ходу, задыхаясь).Извините, я, к сожалению, не могу слезть с велосипеда, не устроив изрядной суматохи. Поэтому скажу коротко: моя мамочка похоронила отца, как собаку, кое-как зарыла в землю, перед этим она снова вырыла его, хотя в этом не было никакой необходимости, и в зубах оттащила вонючий труп в сумасшедший дом. Ну да, сперва в частный приют, где в одной комнате спали двенадцать человек, владельцы этого приюта, который, собственно, был самым обычным домом для одной семьи, правда, с десятью кроватями в каждой комнате, гм, бац! в совершенстве овладели искусством встречать, принимать и быстренько избавляться от клиентов. Зато какая дисциплина! Черт побери! Курить в спальне запрещается. За завтраком разговаривать с соседом по столу не разрешается.

С разговорчивой партнершей трахаться – ни-ни. Выходить на прогулку в хорошую погоду не положено. В приют проворно принимают идиотов, из приюта медленно увозят невесомый товар, невесомее пустоты. Туда-то и доставили мы, мама и я, очередной человеческий товар. Папу! Он кончает свои дни не в ванне, он ведь не король, он умирает на больничной койке. Бедный папочка! Как случилось, что ты можешь жить, оставаясь невидимым? Поразительно! Сюда бы более известную особу, чем я, о, у меня уже есть такая, это я сама! Ты еще раскаешься, мама, чтобы не пришлось раскаиваться мне. На людях ты так участливо о нем говорила, а потом скоренько запихивала его в кое-как сколоченную нами клетку для кроликов. Чтобы он, наконец, перестал что-то лепетать и хныкать. Его надо убрать, по-другому не получается! Давай-ка позвоним сестре Йемене, пусть хоть немножко поможет с похоронами! Будь у мамы велосипед, она добралась бы туда быстрее. Сегодня она уже слишком стара для велосипеда. А раньше гоняла очень даже прилично. Многие катались с ней, выезжали на прогулки, но так и не отделались от ее злосчастных сексуальных пристрастий.

Ненавидела сестру, ненавидела отчима, ненавидела своячениц! Одно жулье! Значит, бежать от них подальше. В горы, в Венецию, на Большой венецианский склон, нет, он слишком высокий для велосипеда. Она разделала, расчленила папу, как кролика за то, что у него был один изъян. Лучше бы он погиб на войне, но его не взяли в армию, на почве так и не выясненного до конца расового происхождения. Но еще и сегодня община продает эту почву, эти земельные участки, отцы общины до сих пор видят в этих участках нечто зловещее и предпочитают селить на них как можно больше людей. Чтобы потом было с кого спросить, когда снова встанет вопрос о почве. Ну, это я опять сильно преувеличиваю. Но послушайте сами, что говорит бургомистр! Все вокруг должно стать приветливее, светлее и возвышеннее, тогда и мы будем приветливее, светлее и возвышеннее.

Луч света, входи и садись! А ведь для папы, как мужчины, был проложен такой замечательный путь! Его могила могла бы стать таким же утешением, как и выздоровление Ники Лауда, помните, как мы все за него переживали!

Мой папа был король, а умер такой жалкой смертью. Ему бы, укрощенному, спокойно лежать под моим письменным столом, а вместо этого я, его убийца, сижу здесь и так молочу по клавишам, что кровь брызжет из-под ногтей! Правда, крупинку истины я все же нашла. Это ты убил маму, братец, признавайся! Возможно, я тоже в этом участвовала, ну и что. Никто так и не узнал, что тут произошло. Итак, я, сонный, ленивый грудничок, насосавшийся материнского молока, лежу у груди мамы, я была и остаюсь ребенком, с зубами или без зубов. Людям мои зубы не нравятся, но я старая и опытная кусака, мне они еще нужны, я имею в виду зубы, ну, и люди, разумеется, тоже. Я не могу без публики! Мама, значит, положила папу в больницу, а рядом с ним пристроила и его рассудок, словно внутренности курицы, и теперь я должна до конца дней своих жить в ее доме с ней вместе. Я и пачка моих мозгов в морозилке. Может быть, мама наделает из них кубиков и швырнет их в стакан, чтобы мы, две ошпаренные бабы, наконец выяснили свои отношения. Неудивительно, что я никак не могу оттаять!

Самой судьбе было угодно, чтобы папа превратился в идиота, а теперь мама хочет лежать с ним в одной могиле, уже давно оплаченной на сто лет вперед! Мертвецов тоже можно покупать. Разве убийство спорт? Я полагаю, нужно видеть разницу: не всегда! Разве бог враг? Я полагаю, нужно видеть разницу: не всегда! Разве смерть всего лишь сон, чтобы люди и под землей могли совокупляться? Я полагаю, нужно видеть разницу: не всегда! Я лишь хочу сказать, что тело моего отца всю жизнь находилось в миллиметре от стального лезвия моей матери. Но ничего так и не произошло. Далее я хочу сказать, что я все время что-то говорю, вы же сами слышите, но у меня такое впечатление, будто я обращаюсь к спящим. (Пошатываясь, уезжает на велосипеде.)

Другой громила (будто ничего не произошло).Они наблюдают за нами даже на улице, с помощью видеокамер, чтобы мы не собирались вместе в публичных местах. А этой можно свободно ходить там, где ей захочется!

Под стадионом они даже вылепили из глины камеры для заключенных! Чтобы не возить нас куда-нибудь подальше. Мы на видеокамеры ноль внимания. Но они нас, тем не менее, видят. Они выбирают для нас стадион посовременнее, чтобы охрана могла высосать из нас всю кровь. Мы цепляемся за камни, с трудом переводим дыхание, наши бока, как осы, жалят всех вокруг, но все усилия оказываются бесполезными. Нас пинают и топчут; даже если мы где-нибудь спрячемся.

Первый (пинает его).Мы маскируем наши действия, говоря, что идет война. Я всего себя отдаю борьбе. Не пропускаю ни одной схватки. Как раньше бог хотел заполучить мою душу, так и я теперь жажду жертв! (Обращаясь к своей Жертве.)Отдайте мне свое тело, чтобы я мог снова превратить спорт, который раньше был культовым действием, в скромное, но все же достаточно интересное культуристское представление. Которое, я говорю это просто так, наобум, могло бы многим кое-что принести. При условии, что мы их заинтересуем. Да наверняка заинтересуем! Иначе вы не включали бы ваш аппарат. Красное пятно на вашем ковре, то, что перед телевизором, где вы на прошлой неделе пролили вино, скоро поблекнет на солнце, которое вы в изобилии каждый день впускаете к себе в комнату. А меня, своего убийцу, вы хотите оставить за дверью? Вы еще живы, но уже кормите меня! Голубые блики на оконных стеклах доказывают, что вы включили телевизор, свисток судьи! Еще одно доказательство – то, что на улицах в определенные часы совсем мало людей. Другой причины, почему на улицах так мало людей, я не вижу.

Здесь ( показывает на Жертву)вы видите частичку духа, она умирает и вытекает из уголков рта вместе со слюной, а у ее владельца в это время еще дергаются ноги и голова, как у замечтавшегося пса. Блевотина с шипением вылетает из него, окружает его, валяющегося на земле, теплым, нешироким валом. Это ему было нужно? Да, нужно! Он просто не мог без этого обойтись, как и каждый не может обойтись без других. Возможно, позже он снова будет жить в ладу с ними, с немецкими народными песнями. Следующая передача из Южной Африки, да, даже оттуда! Другой радуется, но он все же недоволен. Он выскальзывает из своей руки, как х…, когда пописаешь. Но рука остается сухой. Зато глаза у всех на мокром месте. Вина смывается, это ведь один из современных писсуаров, вода в нем начинает литься, едва отойдешь, и при этом орошает тебя легкой музыкой. Никто не заразится и не разразится проклятием. Никто не свалится с ног. Без повиновения нет командира, отдающего приказы: бег рысцой, бег задом наперед, бег боком, бег с подтягиванием пяток к ягодицам, колени выше, перейти на шаг, делая круговые движения плечами, бег рысцой, шире шаг, колени поднимать энергичнее, садиться на пятки энергичнее, короткие пробежки, пятки к ягодицам, переходим на шаг, положить ногу на скамейку (перед собой), положить ногу на скамейку (в сторону), круговые движения плечами, круговые движения верхней частью туловища, закончить упражнения, быстро обдумать их положительные и отрицательные стороны. После бега и ходьбы мысленно подготовиться к соревнованиям, удлиненная программа. К сожалению, не всегда удается продемонстрировать истинные возможности команды. Причина: слишком велико нервное напряжение.

Другой.Ты считаешь, нашей жертве следует вывернуть перед нами свое тело, как Дед Мороз выворачивает мешок с подарками? Но это ей все равно не поможет. Мы руководствуемся только ситуацией, в которой оказались. Мы показываем руки: они чисты. Итак, слушайте: у меня тоже есть мать, но мне и в голову не придет расчленять ее ножом и потом выставлять ее голову в витрине магазинчика, где она торговала бельем. В надежде, что мать, может быть, еще и споет мне, ее убийце, песню, которая, как многое в ней, придется мне не по нраву. Аккомпанировать ей на этот раз буду не я, а CD-плеер. Как, она и впрямь спела бы, если бы могла? И это была бы песнь мести, пронзительная песнь смерти? В ней говорилось бы о том, что нельзя убивать кровных родственников, что слепых нужно переводить через дорогу и что нужно слегка вытягиваться и потягиваться, когда тебя начнут отмывать в пожарной части, куда ты, после нескольких попыток, наконец попадешь? Этой песни я не знаю. И CD-плеера у меня нет.

Я придерживаюсь мнения, что люди не должны ходить поодиночке. Нам больше не нужны объединительные идеи, не нужны эмоции, не нужны планы! Нам достаточно безмолвного, как в пантомиме, жеста, немого взгляда, легкого движения руки – и, как это часто бывает, мы с невероятной быстротой, хотя нас не связывают какие-либо общие интересы, пинаем, толкаем, а потом смываемся, причем так стремительно, что наши достижения в спринте никто не станет отрицать. Я думаю, слепым все равно, когда выходить из дома, днем или ночью. Я вырву тебе глаз, разве не говорил так твой папа, Эльфи? Ну да ничего! Столпившиеся вокруг нас быстро сообразили, что мы их убийцы, уже подъезжают грузовики, чтобы сопровождать их вниз. Они окончательно исключены из наших веселых праздников, эти 80 тысяч, вцепившихся в сползающий горный склон, чтобы послушать плохонький концерт, который сам по себе не состоялся бы. Мы, густой осадок этой страны, идем навстречу друг другу и, как всегда, рассчитываем на встречную предупредительность. Чтобы не попасть под колеса наших преступных деяний, все эти люди убегают, их рвет по дороге к грузовикам, они становятся неаппетитными, но и сами не получают никакой еды. Всевышнему не нужда наша еда, он пожирает нас!

Но мы его все же не боимся. Пусть наши церкви стоят в деревнях, ни о чем не тревожась. Наши жертвы боятся нас, хотя видят, что мы за люди. Они считают нас кровожадными. Помилуйте, к чему все это, ведь мы, когда все произошло, были уже в другом месте, так мы ответим, когда нас спросят через год или лет через пятьдесят. Мы гоняемся за ними, набрасываемся на них, стираем их с экранов телевизоров. А потом все вместе оказываемся в другом месте. Да, мы были совсем в другом месте, к тому же свою жертву мы не считали человеком. Она, правда, выглядела, как человек, но просто не могла им быть, иначе бы мы ее так не разделали! Вы слышали эти крики? Жалобы на то, что человек погибает от детских рук, вы это слышали? Должно быть, темнота случайно окутала дом жертвы, и его теперь не видно? Не видно и нас, мы сделали свое преступное дело, мы подобны горной львице, что в ярости рыщет по дубовой роще, уничтожая все живое.

Все мы всего лишь люди! Мы разбрызгиваемся, как пенки под половником, как брызжет слюной полковник, подчиняясь приказу свыше, ибо мы не позволяем себя помешивать, и уж тем более бить! Бить мы предпочитаем сами! Наши успехи зависят от возраста, чем ты моложе, тем большего можешь добиться. Время для нас – это вызов, требование жить как можно веселее. Быть веселым ничего не стоит. Мы смотрим в глаза людям, которым выворачиваем назад руки, смотрим молча, ищем три исходные точки, обеспечивающие нашу собственную безопасность, а потом отрываемся в свое удовольствие, потому что нам, качкам с вздутыми мускулами, за это все равно ничего не будет. Мы избегаем дорог, на которые нас толкают. Это может стать своего рода таинством. Или ритуалом! Священным превращением жизни в смерть. Но Бог имел в виду нечто прямо противоположное, а именно то, что его призовут к жизни после смерти. Что ж, теперь он знает, что из этого ничего не выходит. Вот смотри: у человека течет кровь из ран, которые мы ему нанесли, он испытывает страшную боль, он сам откровенно признавался мне в этом в редкие минуты, когда ему становилось легче. Но с некоторых пор он уже не говорит ничего. Во всяком случае, с того момента, когда мы испытали на нем свой последний, проверенный на практике прием. Высокий прыжок! Мощный удар в заключительной фазе! Нет, эта фраза мне, к сожалению, не удалась. А если бы и удалась, то сочинил бы ее кто-нибудь другой. Остальное годится.