Текст книги "Предание смерти. Кое-что о спорте"

Автор книги: Эльфрида Елинек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)

Гектор.Для родственников владельца фирмы банкротство нередко связано с ощутимыми неприятностями. Они так наседают на него, хоть умирай. Чего только не приходится ликвидировать под замахнувшимися для удара руками наших членов! Мы умело связываем эти руки шерстяными нитками. Но нити судьбы не уложены, как следует, а вконец запутаны.

Ахилл.Кто не преуспевает в бизнесе, тот не справляется и с собственной жизнью. Чем могущественнее человек, тем опаснее он в гневе, когда вдруг потерпит крах. Но и этот гнев остается без последствий. Иное дело смерть, ее мрак вызывает подозрение, так как не видишь, что за ним скрывается. Души мертвых, которые, к счастью, устраиваются не у нас, а где-то в другом месте, надо полагать более прохладном, чтобы не так вонять, когда придет пора возвращаться, так вот, они требуют от оставшихся в живых во много крат больше того, что потратили сами. Правда, мы получим к ним доступ, только когда услышим звонок тележки с мороженым, что раз в неделю подъезжает к нашему дому. Двадцать четыре шиллинга за пачку замороженных творожных комков, (ну, этот творог хотя бы никогда не числился среди живых!), пятьдесят шесть за аппетитный пирожок под названием «Ёжик», он, во всяком случае, был когда-то живым. По мне, так оба одинаковы. Миллионы мертвых все как один – непредставимы. Скромного столбика поднимающегося изо рта и бесследно исчезающего воздуха нам недостаточно, мы жадно высматриваем приближение Судного дня. Глупые покойники хотят иметь весь этот памятник только для себя! Лично я против.

Гектор.Вы только посмотрите, как небрежно свисает с вашего плеча лук! Ракетку вы держите совсем не в той руке, автомобильные ключи предоставляют вам доступ к совершенно новой системе вооружения, предназначенной для устрашения. На то, что это устрашение зависит от количества квитков с требованием заплатить штраф, вы давно уже не обращаете внимания.

Ахилл.Вы уже шантажировали бизнес-даму, подкупали прокурора, допрашивали писателя? Имеет ли отношение ваше время – время робкого сочинителя статеек – к газете нашего прошлого? О господи, с вашего языка снова сорвалось необдуманное высказывание. Как, с вашего языка и вдруг сорвалось необдуманное высказывание? Может, хотите взять его обратно? Что вы наделали? Вы не замолчали. Вы что, знаете нас? Поэтому не умолкаете. Может, хотите присесть? Вы не умолкаете. Вы просто не можете молчать!

Гектор.Спасибо за эту игру! Наши брюки и спортивные свитеры не зря громоздятся штабелем высотой с Олимп. Есть ли такие краски, которыми можно было бы выкрасить волосы в черный цвет, чтобы выглядеть моложе? Наша игра подошла к концу. Я больше не отвечаю на ваши вопросы. Но и молчать не собираюсь.

Теннисисты уходят.

Женщина (она наблюдала за игрой, а теперь снова пытается пристроить за спиной свою истыканную кинжалом грудь-рюкзак). Я сейчас увидела нечто ужасное, чего никогда не забуду. Несмотря на свои ошибки, я, тем не менее, пытаюсь думать о чем-нибудь приятном и радостном. Я не хочу судить односторонне! Признаю: акт дарения людей, даже если хочешь подарить всего лишь самого себя, вживую или в виде забавного номера на телеэкране, требует напряжения, которое мы без раздумий готовы себе подарить. Вот так. Я лью воду на мозг модератора, получается очень даже вкусный сок. Напряжение означает также, правда, для другого комментатора, убийство, глумление, нападение на соседнее племя и, с оговоркой, что мы говорим впустую, игру в сквош. Видит ли наша жертва, кто ему причиняет боль? ( Пинает Жертву, смотрит, пинает еще раз.)Нет, не думаю, что теперь она что-то видит.

Спортсмен.Ты терзаешь и мучаешь человека, который и без того лежит на земле. Вот почему ты не стала ни медицинской сестрой, ни врачом, ни адвокатом, ни писательницей! Если бы ты хоть на мгновение остановилась и пригляделась к своей жертве, ты бы увидела, что твои действия самым естественным и непосредственным образом вписались в ее тело. А теперь можешь топать за раздачей, я хочу сказать, за удачей, а вдруг повезет – не осудят. Твои сообщники давно разбежались кто куда, вроде их тут и не было. ( Отталкивает женщину в сторону, пинает Жертву сам.)Нередко, правда не в этот раз, ты теряешь чувство меры, когда изображаешь сцену с большим скоплением людей. Проходите! Не задерживайтесь! Кто знает, как распространяется зараза, как происходит внушение?

Кто знает, почему тянет следовать за кем-нибудь? Почему многие жизненные ситуации так непривлекательны? Регрессивные воздействия, деструктивные тенденции, все это видят многие, те, что боятся нас, как накатывающейся на них приливной волны. Мы же значительно безобиднее, чем вы думаете! Нам просто хочется где-нибудь в чем-нибудь поучаствовать! Лишь бы не оставаться в одиночестве! И потом, это же неправда, что убивать труднее, если мы знали своих жертв раньше. Я каждый раз сам удивляюсь: спонтанное преступление нашей маленькой банды может в любой момент возникнуть из-за пустяка. Искра, колокольный звон, косой взгляд на взлохмаченные волосы, кажущаяся нерешительной поза сидящего человека, чересчур обстоятельное отсчитывание мелочи у кассы продовольственного магазина, у стойки пивной, на бензозаправке. Н-да, о каждом человеке можно что-нибудь такое вообразить, а тут вдруг он и сам возникает собственной персоной! И что теперь с ним делать? Мы ведь на него не рассчитывали. Не позволять же ему стоять перед нами, даже не склонив головы!

Сидит себе человек уже битый час, сидит просто так, улыбается, доволен жизнью, заваривает себе чаек, делает бутерброд, булькает вино в стакане, и в следующий момент мы говорим, а почему бы нам, собственно, не прикончить этого бездомного по прозвищу «профессор»? Сказано – сделано. После этого уже ничего не бывает. Наивысшая точка пройдена! Так мы отвлекаем молодежь от телевизора. Мы активируем ее, заставляем взглянуть на себя издали. Самим попасть в телевизор, это что-нибудь да значит! Нас ничто не остановит. Каждый из нас ведет себя как обычный зритель, только мы злее, потому что нас много. У каждого в отдельности более чем достаточно причин для злости. Но поскольку мы вместе во много раз сильнее, чем ты думаешь, авторша, мы и вваливаемся вместе в последние известия, чтобы, после прогноза погоды, предстать, рука в руке, перед судом зрителей. Там-то уж нас не станут заносить в записную книжку. Ну да ладно, давайте забираться дальше, в чащу чужого тела. Наконец-то своими головами мы составим аршинные заголовки. В сущности, каждый человек довольно добродушен, если он один. Совсем как тот добряк, что, например, вот сейчас открывает окно и выбрасывает в него весь мусор в образе своего заместителя» телевизора. Или как тот, что в этот момент проходит внизу. Или как тот, кому ветер с поля дует прямо в лицо. Ты что, не веришь мне? Со мной уже случалось то и другое, разница огромная! Говорю тебе: даже пожарник, горящий желанием помочь, видит в пожаре, который он должен потушить, всего лишь объект атаки.

Другой спортсмен (пинает).Когда мы выбегаем на поле, мне кажется, что внутри нас что-то щелкает и выключается. Взлетает вверх целый лес зелено-белых флажков, словно собираясь обрушиться на наши тела-крепости, в которых мы спрятали свои души. Кто сказал, что мы бесполезны, как те собаки, которых десять лет назад раздавили в лепешки автомобильные шины? Когда мы лупим по мячу, то оставляем своих друзей далеко позади, в золотой дымке. Мы слышим, как откуда-то издали доносится их рев, среди них нет ни одного человека, которого бы мы не знали, с которым бы не встречались воскресными вечерами на мокрой от дождя площадке на окраине города. А благодаря почтовым открыткам фанатов мы знакомимся также и с людьми, с которыми сами очень хотели бы познакомиться. Они должны быть такими же знаменитыми, как и мы сами. Поэтому нам не остается ничего другого, как самим добиваться известности. Кого мы все еще не знаем, того зовем сюда, на край этой ямы, и знакомимся с ним здесь. А потом рассказываем обо всем, что узнали. Мы, мальчишки из городских предместий, не скрываем своей бедности, когда становимся знаменитыми. Мы нежно любим и защищаем своих родных, но точно также любим и защищаем товарищей – наших заводил. Но когда-нибудь один из нас выделяется из группы и подписывает договор. На смену ему не приходит никто, мы остаемся в прежнем составе. Почему так выходит, что нам приходится жить, не попадая на первые страницы газет, как тот, что подписал договор с «Интером» из Милана? Будем ли и мы когда-нибудь стоять, так широко расставив ноги, чтобы по крайней мере наши бедра, и без того до безобразия толстые, никогда не смогли бы познакомиться друг с другом?

Другой (пинает).Люди бывают податливые и неподатливые. Первые тут же, не задумываясь, начинают действовать вместе с нами, вторые не поддаются нашему давлению, замыкаются в себе и упрямо настаивают на своих собственных наблюдениях. Они видели пожарника, бросавшего факел на цветущие города. Тем самым он сознательно и намеренно, вместе со своими сообщниками, нарушал свои профессиональные обязанности, и всей его группе предъявили обвинение в неприкрытой провокации. Контроллеры решили группу дисквалифицировать, а судья это решение утвердил.

Еще один( подходит и тоже пинает Жертву. Он чуть отодвигается в сторону, один за другим подходят очередные участники и пинают мимоходом, небрежно, как бы неосознанно, их движение то вдруг усиливается, то снова становится спокойнее).Люди в своих лигах, в своих союзах просто не знают, что нельзя верить наблюдениям, если они сделаны в группе. Ну да ничего, для этого у них есть судья. Можно ли верить тому, что многие не выносят, когда их считают отличными от других и, тем более, не совсем полноценными в сравнении с прочими? Они тут же бросаются в драку и демонстрируют свою ловкость на ком-нибудь другом, который потом придет со своими проблемами к врачам. Вот так они готовятся к скучному вечеру в трактире.

Снова подходит и пинает женщина. Записанный на пленку голос повторяет: «Расстояние до моей жертвы определено тем, что мне этот человек персонально неизвестен».

Второй.Я, однако, думаю, что ты, в сущности, не знаешь в лицо даже нас, свою группу. Ты знаешь только, что мы никогда не выступим против тебя, потому что тобой прирастает наша группа, что немаловажно для нашего самоощущения. Даже в природе ничего не происходит без жестокости. Даже бумажные справки действуют на нас, как удар дубины. Вдруг, ни с того ни с сего, к нам впрыгивает огонь, неуклюжий, неповоротливый, обнимает нас на нашем балконе, как хорошо удобренное растение, как ласковое животное, как новую мебель, охватывает приготовленное на гриле блюдо. Или возьмем дождь, он тоже налетает на многих, протягивает свои струйки-ручки, чтобы они не дрожали, так как ему пора приступить в своему главному делу. Победитель тот, кто погреб под собой целую деревню. Проигравший тот, кто проспал в этом гробу момент, когда нужно было проснуться и как можно скорее выскочить из своего дома.

Первый.Того, что ты сказал, мне недостаточно. Ты все время забываешь, что мы действуем группой. Я вижу большую разницу между человеком, который сам по себе, и тем, что примыкает к многим, к бесчисленному количеству других. Одумайся, наконец, вломись в мои неудобные удобства, я их еще не прибрал, этим обычно занимается моя жена, сядь и задумайся над тем, что бы ты почувствовал, если бы то, что мы сделали с этим парнем, кто-нибудь проделал с твоим собственным сыном, ты ведь каждое субботнее утро проводишь с ним на газоне, тренируешь его, учишь обращаться с мячом. А ближе к вечеру присоединяешься к нам и, словно впавший в задумчивость пес, начинаешь дергаться и бегать по краю футбольного поля, поля твоего сознания, о господи! Мне бы не надо этого говорить, я повторял это уже много раз! Итак, что ты будешь делать, когда служба спасения принесет твоего залитого кровью сына к тебе домой, но им никто не откроет, так как ты в это время торчишь на футболе? Я снова не смог удержаться и проболтался об этом мирном проекте, да-да, о новом, с непроницаемым пластиковым вкладышем внутри! Я просто не могу молчать! Я начинаю понимать, почему вдруг вполне миролюбивый человек становится жестоким. У которой из двух форм проявления одной и той же вещи больше веса? Быть миролюбивым просто смешно. Кому это надо? Как все это началось? Почему во мне возникли угрызения совести, когда я прочитал в газете об одном ужасном происшествии, но при следующем происшествии они куда-то испарились? Я встряхиваю совесть и раз, и два, но нет, никакого движения. Кто мне ее испортил? Пусть немедленно объявится. Должно быть, мне надо было чуть сильнее давить на тюбик. Я не вижу другого пути к тому, чтобы обо мне упоминали.

И куда только я сунул свой драгоценный гаечный ключ, то есть я хотел сказать, гаечный ключ по затягиванию ценностей? Как мало о нас знают! Кстати, порка значит сегодня даже больше, чем значила в прежние времена: она – спорт исключительно для тех, кто считает себя господами. Похоже, прошли те времена, когда можно было, занимаясь более утонченными видами спорта, не прикасаться к сопернику, чтобы не замарать рук. Особым видом тогда было даже предательство. Вы только взгляните на мои новенькие часы «Ролекс»! Мне наплевать, что с ними будет! Они врезались мне в кожу, я тоже держусь за них, затягиваю ремень и произвожу настоящие чудеса по превращению плоти. Этот человек уже никогда не будет выглядеть так, как выглядел раньше. Я бы его тоже не узнал. До чего же он изменился! Утром он слопал свое воскресное жаркое, а теперь мы слова не можем сказать об этом парне из Нижней Австрии, из Крефельда, из Гельзенкирхена, которого мы так отделали, что мать родная не узнает. Откуда же нам его знать, если его даже собственная мать не знает? Он попытался от нас ускользнуть. Этого ему не следовало делать. На его месте даже мы ни за что бы не сдвинулись с места.

Мы, стало быть, продемонстрировали на нем новейшее представление о жестокости. Мы ведь и сами родом из провинции и знаем, как говорить с людьми, которым только телевизор может хоть что-то сказать. Мы, в любом случае, можем держать язык за зубами, телевизор этого не может. Мы имеем право говорить, точно так же, как и этот ящик. Когда этот парень сказал «прошу вас, не надо», после того как мы выбили из его рук банку с пивом и вместо нее воткнули в него пивную бутылку, с отбитым горлышком, мы, не сговариваясь, сочли его слова случайной оговоркой и увидели в этом злой умысел.

Отпусти мы его – и он тут же призвал бы на помощь своих собутыльников. А две стаи, которые собрали бы вокруг себя множество людей, столкнувшись, создали бы не просто критическую, а воинственную ситуацию. Накопившаяся в нас энергия без проблем вырвалась бы наружу, никакой электростанции не пришлось бы разогревать заинтересованных людей до точки кипения и создавать из этого настоящую проблему. Но теперь надо быть начеку, чтобы в дело не вмешались женщины! Тогда начнется война. Без предупреждения. Она просто войдет в нашу жизнь. Дружеская поддержка, взаимопомощь, чувство товарищества, лояльность, солидарность, понимание проблем и задач другого – вот что от нас требуется! Но мы об этом каждый раз забываем! К счастью, этот другой попался нам до того, как мы попались ему. Скорее, друзья, смываемся! Те, на стадионе, хлопают и ревут вот уже десять минут! Сейчас обернутся к нам! Давай, делаем ноги! Люблю я эти вылазки.

Другой.Стоит мне произнести «Югославия», и я вижу, как туда лезут все, кому не лень. Будь ее властители поблизости, я бы ничего не сказал. Но вам, дамы и господа, скажу: ни одно племя не чувствовало себя преступником, для меня это факт, не вызывающий сомнений. Хотя каждое их преступление – это насмешка над их собственным правом, над международным правом и над любой вне-правовой оценкой. А почему? Потому что каждое племя верило в свою правоту, а раз так, то оно в принципе не допускало мысли, что совершает нечто противоправное. Вот так и происходит, что голый аффект прикрывается от дождя непромокаемой пленкой правдивости. Ну а потом дождь кончается так же внезапно, как он начал массировать кожу головы. И что нам делать теперь с нашей доброй глупой кожей? Если мы ее сожгли, то вполне может быть, что нам придется тянуть ее за собой, как обвисший парашют. Простите. Ах, только бы в нужный момент испортилась погода! Тогда судья по согласованию с экспертами ООН смог бы распорядиться о прекращении.

Таким образом, если бы стояла очень плохая погода, способная повлиять на результат войны, то дело можно было бы перенести на другой день. Нечистая мировая совесть идет куда угодно, в горную или в болотистую местность, и тщательно фиксирует промежуточные результаты, которые, однако, никак не сказываются на конечном итоге. Женщины всего мира завели тем временем свой собственный счет и обвиняют без разбора себя и других, вместо того чтобы издать том с новыми, вымышленными от А до Я историями. Но зачем утруждать себя? Кто-нибудь нам скажет, что делать.

А признайтесь-ка, ангажированные женщины, усиленные разведгруппой художниц, которые одновременно образуют и арьергард, зачем вы выбрались из чащобы собственных тел и так по-дурацки маршируете здесь, к сожалению, как всегда, в ложном направлении? Двигаетесь на нас, вместо того, чтобы топать от нас? Издали нам было бы легче терпеть ваше присутствие, и ваш громкий визг не так терзал бы наши уши. Ваши вручную изготовленные, лихорадочно состряпанные листовки, что каждый день дюжинами влетают в наш дом, словно настоящие газетные утки, мы все равно читать не будем, хотя они и сделаны с расчетом на то, чтобы нам понравиться. Из бумаги, не наносящей ущерба окружающей среде, той самой, для которой мертвое дерево раз за разом вырывается из своей могилы! От чего они хотят нас удержать? Почему вы думаете, что можете загрязнять наши улицы транспарантами, возвещающими о ваших мелких домашних делишках? Политика – это ведь не ваша кухня! Политика – это нечто большее, чем вся ваша квартира! Чем весь ваш дом!

Как, вы вовсе никуда не маршируете? И транспаранты не ваших рук дело? А тысячи со звоном разлетевшихся на мелкие осколки оконных стекол? Говорите, не вы их разбили, а буря? И вы сами не заметили, какая? Ладно. Давайте позвоним в контору по страхованию домашнего имущества, хотя много они не дадут. Давайте почитаем вашу книгу, из которой тоже не много выудим. Да и что вообще случилось? Я не рассмотрел как следует, так как мой компьютер был включен на быстрое изображение событий. В конце концов, он, вместе со своим другом, видеорекордером, хочет ежедневно в девятнадцать тридцать заниматься аэробикой.

Вот так. Время, стало быть, тоже хочет быть в курсе всего, что происходит. Сначала ужасы, которые несет с собой оружие, вой собак, скулеж раненых, война собственной персоной, а вот и вы, женщины, по крайней мере на этой гарантированно подлинной фотографии, жуткие, истекающие кровью фигуры! А вокруг бродят мужчины, желая добровольно сдаться на милость победителей, женщин. Но что я вижу: женщины настораживаются, в страхе торопятся куда-то, испуганно оглядываются, зовут на помощь, стучат в двери, но им не открывают. Ну да ничего. Вы, мужчины, тоже ведь влезаете к ним без предупреждения, чтобы их голоса, если они вообще раздадутся, звучали угнетенно и робко. Скажите, почему никто из участников сегодня не подавлен? Надо немедленно найти подавленного, чтобы он мог предстать перед мировой прессой, требуя защиты.

Ну да ничего. Не знаю, не знаю. Я вообще придерживаюсь совершенно иного мнения. Тем не менее никто ко мне не прислушивается. Я объект для насмешек, мне никто даже руки не протянет. Но я не позволю даже волоска увидеть на своей голове, иначе мне придется тут же основать новую религию, так как старая перестанет меня устраивать. Возможно, на сей раз я осную такую, при которой не теряешь сразу свое лицо, когда показываешь его своему начальнику. Только этого мне и не хватало, чтобы мой шеф узнавал меня в лицо!

А они тем временем в стране, за которую я так заступалась, давно продолжают жить так, как будто ничего и не было. И вот теперь пришла моя очередь, потому что я несколько раз, возможно даже чересчур часто, высказывала нечто дерзкое, надеюсь, не слишком громко? Ведь моих слов так никто и не услышал! Но меня в любом случае нужно как следует наказать за мои высказывания. Ах, как далеко сегодня отошли мы, женщины, от услужливой материнской готовности идти на уступки своим детям! Посмотрите, с каким визгом и воем набрасываются они на транспорт с гуманитарной помощью, предназначенной для совсем других матерей, чем те, у которых достаточно платков, чтобы покрыть голову, и кофт, чтобы прикрыть тело. Неприятная картина! Еще одно фото, спасибо, сейчас я покажу его всем, кто без этого фото увидел бы меня в лучшем случае сзади!

Эти волосы под платком не причесаны, как и мои, эти кофты, в отличие, разумеется, от моих, давно вышли из моды. Деревья обрамляют аллею, но они не стройнее этих женщин. Они вцепились в мешок муки, схватили картонный ящик с порошком какао, коробку с женскими трусами и прилагают все усилия к тому, чтобы никто другой не завладел предметами этой единовременной помощи. Они напоминают другим матерям о том, как много их сыновей умерли за свободу, потому что боролись они за эту муку, за какао, шоколад и принадлежности дамского туалета. В пыльной обуви уходят они с места раздачи. Но их вой будет еще долгие годы стоять над этой местностью. Прекрасно пасть на поле боя, но, если возможно, желательно пасть от руки противника. А не наложив на себя трепещущую руку.

Только матери имеют право наложить руки, если сын оказался трусом. Мать – это бог, наказывать дано только ей. Отца, к сожалению, никогда не бывает дома. Я призываю ад в свидетели, что видела на экране нечто ужасное, кто мог бы послать мне это изображение? А потом я заметила еще кое-что, оно было таким же жутким. Ну да ничего. Кровь все смоет.

Другой.Вы только представьте себе, чему мы научились у наших матерей, у этих организаций, которые, как вы уже сказали, ведут себя как бог, нет, они даже больше, чем бог: они более католики, чем папа римский, внушительнее, чем весь город. Их сын значит для них так много, что все остальное отодвигается на задний план и блекнет, как темная лестничная площадка, которая каждый день поглощает сына вместе с его спортивной сумкой. Надо думать, кто-то выкрутил матовую лампочку! И вставил вместо нее более яркую. Лампочку Вильямса. Так будем и мы спокойно крепить связь с нашей маленькой, но звучной детской группой, мы, озорники с ямочками на щеках, их забавы ради кто-то сделал, ткнув прямо в кожу горящей сигаретой.

В следующем году мы уже пойдем в школу! Потом мы как-нибудь, с трясущимися руками, выдержим приемный экзамен в группу игры на цитре, которую создали специально для нас. И для дорогой тети Эльфи, которая как будто хотела запретить нам делать все то, ради чего и была создана группа. В глубине зала наши матери уже аплодируют, как видите, аплодируют немножко ревниво, мы подходим к фортепьяно и неловко кланяемся. Наше коллективное отношение к этому концерту было хуже некуда. Именно отсюда, с нашего преступного отклонения от нормы, и начинает развиваться наше отношение к убийству. Здание нашего социального обеспечения нерешительно поднимается со своей собачьей подстилки, на которой многим из нас уже пришлось оставить свои волосы, оно растет, да, оно растет все быстрее! Как заросли сорняка, что возникли не сами по себе, их кто-то посеял, да-да, их сплела и пустила в рост наша милая мамочка. Никто не может помешать сорнякам расти. Их можно только вырвать, по-другому не получится. Или, что еще проще, засушить. Пусть высохнут, как наша авторша. Но все же нельзя сказать, что она плохо выглядит.

Ужас распространяется вокруг, охватывает всех, кого захочет. Каждый из нас хватает по моей команде за руку ту, что произвела нас на свет, руку женщины, у которой были совершенно в не правовые представления о норме, а она передала их своему сыну, своему единственному и неповторимому, тому, что выжженным с помощью собственного жира или силикона клеймом засел в своей мамочке, у которой еще слезятся глаза от чистки лука. Хотя сегодня эти нормы вообще не имеют больше никакой цены, их по старой привычке все еще называют ценностями. Да, как и в прошлом году, они еще есть, подходящие для этого случая карточки. Своевременно запаситесь хотя бы одной! Она ведь дешевле почтовой, без письма! Ну вот, вы киваете головой: женщины и матери против войны! Только здесь, у меня, вы можете наконец отвести душу сегодня вечером! А потом, крепко привязанные к вашим рукам, закрыв уши пестрыми шерстяными наушниками, чтобы не подхватить воспаление, мы, дергаясь и спотыкаясь, уберемся прочь. Собаки при этом могут присутствовать в качестве свидетелей и оставаться в придорожной канаве рядом со своими хозяйчиками. Позже произведшим нас на свет женщинам разрешается бесплатно поплакать, говоря о своеобразии отечественных манер и нравов, этим же своеобразием и порожденных. Но мы к тому времени уже будем мертвы и ничего не услышим. Аплодисменты! Преждевременные аплодисменты! Несмотря ни на что: спасибо.

В принципе, нашим отцам нечего сказать. Возможно, они могли бы сообщить о том, как совершалось преступление, но научились этому мы у мамы, так как у папочки, как всегда, не было времени. Как раз в это время он, в поисках собственной идентичности, сидит в своем бюро, заново изобретая, среди прочего, и нашу историю. Этот темноволосый мужчина с патентованным отпугивающим воздействием, которое он запатентовал только для того, чтобы узнать, что оно производилось уже миллионы раз. Да, ему пришлось узнать, что этот патент уже давно выдан. Так что отойди в сторонку, папочка! Мама, оставайся со мной!

Вот так, теперь ты можешь одна давить на рычаг, мама, сидя на его коротком плече. Можешь подбрасывать нас вверх. Как в детстве на качелях. Ого, вот это сила, такой у женщины мы давно не видели, браво! Только зазеваешься, и она раздавит тебя одной рукой. Отцу остается только отвлекать от нее противника, не то она разберется и с ним. Взаимодействия не получается. Отец носится в хлопотах, но правит теперь мать. Она ведь давно уже получила водительские права.

Другой.Взгляни-ка вон туда! Там наша жертва обращается ко мне с вопросом, она делает это так, будто имеет право предложить нам некий симбиоз, в котором мы давно уже отказали своим близким, отказали с тех пор, как сами расставили по полкам в своих детских комнатах игрушечные, собираемые из кубиков деревни фирмы «Лего», так вот, моя жертва спрашивает меня, сколько времени на моих часах, не настало ли уже и ее, жертвы, время? На это я могу сказать одно: ваше время кончилось, как только вы тронулись с места. Да-да, это время пришло, вы не можете повернуть его вспять, даже если это, как явствует из достоверных источников, порочное время.

Другой.Итак, теперь начинается мое время! Мне есть что ему предложить. Это время для людей моего склада. Я взял во временное пользование кассету, из которой видно, на что это время способно, и как в годы войны его можно включать и выключать с помощью агрегата аварийного питания. Подождите до следующих выходных! Больше я в данный момент ничего не знаю. Спасибо, что выслушали меня, когда я издал вопль победителя. Скорее всего, другой такой возможности у меня больше не будет.

Другой.Я, стало быть, не слышал, чтобы тот человек спрашивал еще о чем-то. А вы как считаете? Во всяком случае, вы, как члены группы, научились заменять отца и мать. Заменить мать – процедура болезненная, так как мы все же предпочитаем быть мужчинами! Это значит быть предельно честными, по крайней мере, в своем кругу. Теперь говорят, что наша жертва якобы сама предложила себя нам, когда обратилась с вопросом, кому принадлежит это выморочное время и почему оно так возвеличилось, что в нем стали важны даже спортсмены. Все эти годы мы не отмечали дни рождения времени, и теперь оно, разумеется, мстит нам. Тем временем современники научились надлежащим, приличествующим этой эпохе образом разминаться и разогреваться, прежде чем начинать гонку. Не можем же мы из-за какой-то жертвы, ну да, той, что в канаве, рядом с собакой, не можем же мы взять да и отказаться от того, чему так долго обучались! Или фото – подделка? Нет, должно быть, все верно! Эта мышца стала такой красивой и выпуклой, уж теперь-то мы ее не порвем, в крайнем случае разогреем и растянем, чтобы она нам подошла. Наконец-то для этого у нас нашлось время, оно подошло нам с первого раза. Оно одно среди всех этих хлопушек-болтушек каждый раз заполняется снова, хотя давно уже, парочку раз слишком уж громко треснув, разорвалось напрочь.

Другой.Я плотно окутываю лицо своим дыханием, чтобы не простыть и не пропустить тренировку. Бодро вскидываю ноги и верчу головой. И пока не могу представить себе, как это подействует. Жертва, о которой шла речь выше, увидела нас и сразу же приготовилась бежать, это похоже на поведение отщепенцев, что отваливают из группы. Но решиться – еще не значит добиться. Это не та смелость, что города берет. Возможно, жертва подумала, что можно избежать смерти, установив с нами личный контакт, вы как думаете? К черту жертву, стряхнем ее с себя, как стряхивают перхоть! Давай бутылку, открывай пачку!

Как, наша жертва – женщина? А мы и не заметили! А если и заметили, то слишком поздно! Эта мертвая крестьянка в цветастом рабочем халате и была моей жертвой? Нет! Не может быть! Такая жертва недостойна меня. Зачем же я – все еще пинаю голову этой женщины своими боевыми сапогами? Ни к чему все это! Она ведь уже мертвая! Ясно же, что я уже ничего не могу причинить этому истекающему кровью пугалу. Хоть убей, не могу понять, на что она надеялась, вступая со мной в единоборство. Придется ненадолго опустить со лба на глаза свои не совсем настоящие очки фирмы «Ray Ban», чтобы увидеть, кого это я пинаю. А вдруг она притворяется, эта женщина, и даже после смерти вопьется зубами в мою ногу, она у меня и так болит. Эта женщина готова сожрать даже бьющую ее руку!

Другой.В конце концов, мы представляем культуру движения, когда жалуемся на тяготы жизни и всей тяжестью этих тягот, нет-нет, не всей сразу, обрушиваемся на одних, чтобы потом сразу же пожаловаться на других. Чтобы слиться воедино со всеми этими плавлеными сырками, что бьют в нос из тысяч, из миллионов выброшенных носков. Отвращение, которое мы чувствуем к себе извне, естественно, лишь укрепляет наши контакты изнутри. Движения, возникающие у других, мы пытаемся подавить. Любовники показывают друг другу свои фигуры, мы показываем другим, кто в доме хозяин. Ну и где тут разница? По крайней мере одно возражение уже стучится в нашу дверь: когда вандализм и бесчеловечность входят в привычку, то, возможно, не найдется места даже для нас, соседей.