Текст книги "Хелен"

Автор книги: Элейн Каннингем

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)

– Почему вы так верите в Христа?

– Потому что он – основа моей веры. Потому что Он умер, чтобы спасти нас, а потом восстал из мертвых.

– Если вы в это верите.

– Упаси вас Господи в это не верить, Блейк.

– Да, сэр, но ведь сотни миллионов в это не верят – мусульмане, иудеи, буддисты...

– Да снизойдет на них прощение Господне.

– Буду прям, святой отец, – сказал я. – Меня интересует вот что: если это случилось однажды, почему оно не может повториться снова?

– Ответа на ваш вопрос не существует, Блейк. Вы сами это знаете.

– Это слишком просто. На самый насущный вопрос ни у кого не находится ответа.

– Таков смысл веры, Блейк. Верить нужно беззаветно. Неужто, идя ко мне, вы ожидали чего-то другого?

– Нет, конечно.

– Вы не хотите продолжить этот разговор? Посланник, о котором вы спросили... вы ведь не абстрактный вопрос мне задали, верно? Вы столкнулись с кем-то, кто утверждает, что послан нам Господом? Это так?

– В той форме, в какую вы это облекаете, мой вопрос звучит очень глупо.

– Вы отнюдь не кажетесь мне глупым.

– Но тем не менее это так, святой отец, – горько произнес я. – Я влюблен.

– В буквальном смысле?

– Да.

– Что ж, об этом можете не говорить.

– Да я и не в состоянии.

– Вы ведь, кажется, женаты?

– Да, святой отец. И к тому же – живу в Сан-Вердо.

– Боюсь, Блейк, что вы сами загнали себя в тупик, из которого нелегко выбраться. Даже не знаю, что вам и посоветовать.

– А если бы такое случилось с вами, к кому бы вы обратились? – спросил я.

Преподобный Хикс задумался.

– Трудно сказать, Блейк. Ведь вера иррациональна и непознаваема. Разумеется, будучи священником и, надеюсь, не самым худшим, я был бы страшно польщен, обрадован и возбужден, если бы в один прекрасный день в мою дверь постучал посланник Господа. С другой стороны, это non sequitur*, потому что в тот миг, когда я его впущу, слепая вера исчезнет, уступив место реальности. А вера и реальность несовместимы.

*Не следует (лат). Логическая ошибка, состоящая в том, что положение, которое требуется доказать, не вытекает из приведенных в подтверждение доводов.

– И все-таки, святой отец, вы не ответили на мой вопрос, – напомнил я.

– Я не могу на него ответить.

– Значит, нам обоим следует обратиться к психиатру. Он сумеет все объяснить.

– А вы не хотите рассказать мне все, как есть? – спросил Хикс, почти умоляюще.

– Нет. Это не поможет.

– Что ж, Блейк, дело ваше. Однако, раз уж вы так настаиваете на ответе, то я бы на вашем месте обратился к одному из специалистов в своей собственной области.

– К пастору?

– Нет, скорее к раввину, – вздохнул Хикс. – Но не потому, что они больше знают. Хотите ещё шерри, Блейк?

* * *

– В девяти случаях из десяти, – сказал мне раввин Макс Гельберман, иноверец обращается ко мне с просьбой помочь ему жениться на еврейке.

Рабби Гельберману я бы дал на несколько лет меньше, чем преподобному Хиксу, то есть – около пятидесяти. Росту он был невысокого, а на круглом лице светились умные голубые глаза.

На носу у раввина красовались очки в металлической оправе и время от времени он теребил округлый подбородок. Принял меня раввин в новом иудейском центре, в здании современной постройки, объединявшем культурный центр и синагогу. Внутри жужжали кондиционеры. Приехал я туда в половине десятого вечера, когда в вестибюле лихо отплясывали подростки, а сам рабби пытался набросать проповедь. Из-за моего приезда её пришлось отложить.

– Однако вас, – продолжал он, – по-видимому. привела ко мне иная причина.

– Откуда вы знаете, что я иноверец?

Раввин развел руками.

– Вот видите. Что вам ответить? Каждый еврей гордится своей способностью узнавать другого еврея, как бы тот ни выглядел. И, знаете, евреям это всегда удается. Кроме тех случаев, когда они ошибаются. Нет, я этого не знаю. И буду счастлив, если ошибся.

– Нет, я не еврей.

– Тогда я опять-таки счастлив, но уже за вас. Могу я спросить, что вас побудило обратиться ко мне, мистер...

– Эддиман. Блейк Эддиман.

– Ах, да, мистер Эддиман, я видел ваши фотографии в газетах. Зрительная память меня часто подводит. Люди посещают синагогу по двадцать лет, и то мне случается забывать их.

– Меня направил к вам преподобный отец Хикс.

– Хикс? Старина Джошуа Хикс? Сто лет его не видел. Как у него дела?

– Не жалуется, спасибо.

– И зачем же он вас ко мне направил?

– Должно быть, испугался иметь дело с человеком, у которого не все дома.

– Вы имеете в виду себя, мистер Эддиман?

– Себя и других.

– Что ж, мистер Эддиман, в таком случае к "другим" можно смело отнести большую часть человечества. Включая и меня. Разве может нормальный рабби сидеть в полу-синагоге, полутанцевальном зале, что находится посреди пустыни, да ещё и в пределах крупнейшего игорного центра страны, и сочинять проповедь, посвященную этнической связи движения за интеграцию с книгой "Исход"?

– Себя, – поправился я, улыбаясь.

– Вот как? Я-то, разумеется, знаю вас только как адвоката. Правда, очень смелого.

– Тогда я поставлю вопрос так: могу я говорить с вами, не опасаясь, что это пойдет дальше?

– Думаю, что да. Если, конечно, вы никого не убили. Все остальные ваши прегрешения я готов повесить на себя.

– Хорошо. Допустим, я скажу вам, что говорил с неким человеком, который утверждает, что является посланцем господа; я не знаю, верить ему или нет, и вообще – это сводит меня с ума.

Долгое время рабби изучающе смотрел на меня, затем спросил:

– Не хотите ли выпить, мистер Эддиман?

– До чего вы все похожи, – усмехнулся я. – Хикс угостил меня шерри. На большее, правда, не отважился, считая шерри самым подходящим напитком для служителей культа.

– У нас здесь более современное заведение, – произнес раввин, обходя вокруг стола и нажимая на кнопку в стене. За откинувшейся стенкой обнажился небольшой бар-холодильник.

– Похоже, вам не помешало бы выпить чего-нибудь покрепче. Как насчет виски с содовой?

– С удовольствием.

Он смешал напитки и протянул мне стакан. Сам пить не стал, объяснив это так:

– Мне только не хватало, чтобы в решающую минуту сюда заглянул какой-нибудь сорванец, который потом растрезвонит на всю синагогу, что рабби черпает свое вдохновение в хмельном зелье. Притворяясь либералами, евреи, мистер Эддиман, на самом деле такие пуритане, равных которым не сыскать. Однако вернемся к нашим баранам. Итак – ваш рассказ о посланце господнем потряс старину Хикса?

– Да. Он убежден, что кроме Христа, других посланцев у Бога не было и нет. – Я с наслаждением прихлебнул виски. – А вас, похоже, я не удивил.

– А чему тут удивляться? Если вы верите во всемогущего Бога, то ему ничего не стоит время от времени общаться с нами через своих посредников. Я ничуть не богохульствую, мистер Эддиман, а просто пытаюсь рассуждать здраво, как трезвомыслящий человек. Порой я убежден, что все мы играем роль посланцев, выполняя не вполне понятные функции, значимость которых осознается лишь по прошествии времени. В каждом человеке заключена частица Бога. Кстати, – он вскинул голову и посмотрел на меня в упор, – судя по всему, этот посланец – Хелен Пиласки?

– Почему вы так считаете?

– Видите ли, когда мужчина избегает говорить о половой принадлежности того или иного человека, как правило, речь идет о женщине. Мне оставалось только выбрать ту женщину, с которой вы были наиболее близки в последнее время. А с психиатром вы беседовали, мистер Эддиман?

Некоторое время я молчал, после чего раввин – как незадолго до него и Хикс – предложил, чтобы я ничего не говорил, если не хочу. Тогда я решился.

– Да, я беседовал с психиатром. С Сэнфордом Хайменом из больницы.

– Доктор Хаймен – сильный специалист. Что он сказал?

– По его мнению, у неё паранойя.

– И вы согласны?

– Нет. В противном случае я бы к вам не приехал.

– А что думаете вы сами, мистер Эддиман?

– Не знаю. Я не способен думать. Мне уже плохо от этих мыслей. Поэтому я и пришел к вам.

– Видите ли, мистер Эддиман, вы заблуждаетесь, полагая, что мы с Хиксом являемся специалистами в вопросе Бога. Среди евреев раввином вообще может стать едва ли не каждый. Раввин это своего рода учитель или наставник – он разрешает споры, помогает сочетаться браком или хоронить умерших, но особой связи с Богом у него нет. Никакой. Мне это, конечно, прискорбно, но что я могу поделать?

– Но вы хотя бы верите в Бога? – в отчаянии спросил я. И тут же кинулся просить прощения за идиотский вопрос.

– Ничего. А вы сами верите в Бога, мистер Эддиман?

– Не знаю.

– По-моему, никто из нас по большому счету этого не знает. Во всяком случае небесам от нас уже изрядно досталось. Все наши ракеты буквально изрешетили их. По слухам же, эта Хелен Пиласки и впрямь – женщина совершенно необыкновенная. Если хотите ей верить – верьте. Вреда от этого не будет.

– Какого ещё вреда! – заорал я. – Она ведь должна умереть! Она сама этого хочет. Поэтому она и не позволила мне защитить её.

– Что ж, многие люди были готовы умереть за свою веру. Взять, Жанну д'Арк, например. Она ведь тоже слышала голос. И мой народ уже два тысячелетия страдают за веру. Поскольку приговор ей уже вынесен...

– Господи, как цинично вы рассуждаете!

– Поверьте, я не хотел бы, чтобы у вас сложилось такое впечатление, мистер Эддиман. Просто вы пришли ко мне с вопросами, ответов на которые у меня нет...

– То же самое сказал мне и Хикс!

– Честное слово – мы с ним не сговаривались. Такое уж это дело. Что бы с нами стало, если бы хоть на один из ваших вопросов существовал ответ? Мы бы разгадали Бога, как закон всемирного тяготения. Но только – выиграли бы мы хоть что-нибудь от этого, мистер Эддиман?

– Не знаю и не хочу знать. Знаю только, что она должна умереть.

– Вы же говорите, что она сама так решила.

– Но почему? Почему?

– Возможно, именно для того, чтобы ответить на вопрос, иного ответа на который не существует.

Глава двенадцатая

На сей раз, как я ни пытался, связаться с Чарли Андерсоном по телефону мне не удалось. Я потратил на звонки весь день, а его секретарша исчерпала, должно быть, весь мыслимый список отговорок; кончилось тем, что я записался к Чарли на прием через нее. Через пару дней, на половину третьего. Я приехал на пять минут раньше, но мне все равно пришлось просидеть в приемной сорок минут, прежде чем Чарли соблаговолил меня вызвать. Когда я вошел, он даже не привстал и не предложил обменяться рукопожатием. Сухо кивнув, он произнес:

– Привет, Блейк.

Еще собираясь на встречу, я дал себе зарок, что буду держать себя в руках; однако, одно дело решить, и совсем другое – претворить задуманное в жизнь.

– Привет, Чарли. Ты выглядишь на удивление свежим и расслабленным для человека, которого так трудно застать на месте. Мне казалось, что ты вкалываешь по четырнадцать часов в день.

Закончив свою тираду, я тут же понял, что дал маху – ни права, ни должных оснований для таких слов у меня не было.

– Да, я был занят, Блейк, – коротко ответил он. – Что я могу для тебя сделать?

Я решил сыграть иначе.

– Чарли, я не хочу, чтобы эта девушка умерла.

– Что? – удивленно спросил он и наклонил голову набок, как поступают люди, которые считают, что не расслышали обращенные к ним слова.

– Я не хочу, чтобы Хелен Пиласки казнили.

– Мне сначала показалось, будто я ослышался, – сказал Чарли Андерсон. – Ну, а кто хочет, Блейк? Будь по мне, я бы вообще разрешил ей жить вечно.

– Ее должны повесить, Чарли. Ты же сам знаешь.

– Закон нашего штата, Блейк, выраженный волеизъявлением двенадцати честных мужчин и женщин и одного неподкупного судьи, гласит, что именно это наказание она должна понести. Послушай, Блейк, можно подумать, что ты учишься в начальной школе. Кстати говоря, когда я сам ходил в начальную школу, у нас преподавал мужчина. Можешь себе представить – мужчина, в те годы? Это было такой же редкостью, как трехногая курица. Эх, Блейк, ты даже не представляешь, что было на месте Сан-Вердо в 1920 году. Ковбойский городок с одной улочкой – такие сейчас строят в Голливуде, снимая вестерны. Три-четыре автомобиля на весь город. "Паккарды". А по субботам во все салуны набивались настоящие ковбои, чтобы просадить свои девятнадцать долларов. Да-да, именно такое жалованье платили в те дни. Эх, бедолаги, что за жизнь они вели! А вот первые казино появились у нас в годы сухого закона... Да, так о чем мы говорили?

– Я сказал, что не хочу, чтобы её повесили, Чарли.

Чарли Андерсон не зря городил эту чепуху. Его слова имели под собой весьма вескую причину. Чарли Андерсон вообще поступал очень целенаправленно. И для радушного и для столь нелюбезного приема имелись свои причины. Взгляд его похолодел, а в голосе послышались стальные нотки.

– Ну что ты заладил, Блейк, как заезженная пластинка? Если хочешь что-то сказать, так говори.

– Ты можешь спасти её, Чарли.

– Я?

– Да.

– Ты не в своем уме. Суд присяжных постановил, что она виновна. Судья вынес ей смертный приговор. Никто не в силах её спасти.

– За исключением губернатора нашего штата. В его власти амнистировать её.

– Замечательно. Валяй, Блейк, поговори с губернатором.

– Я не могу с ним поговорить, Чарли. Он ведь обо мне даже не слышал. А вот ты с ним на короткой ноге, и тебя он может послушать.

– Ты совсем спятил, Блейк. Тебе надо проспаться.

– Я не спятил, Чарли. Просто я знаю, каким влиянием ты пользуешься. Если ты лично подашь губернатору просьбу о помиловании, он тебе не откажет.

Чарли Андерсон метнул на меня холодный взгляд и покачал головой.

– Нет, Блейк, у тебя точно не все дома. Я начинаю верить тому, что про тебя говорят. Значит, ты и вправду влюбился в эту девку. Говорят, ты собираешься бросить Клэр, Блейк? Неужели ты совсем сдурел? Попроси Истукана Бергера – он поставит тебе хоть целую сотню шлюшек, любой из которых эта Пиласки и в подметки не годится. С ними, надеюсь, ты быстро придешь в себя.

– Чарли, – взмолился я, вконец позабыв о достоинстве и самоуважении. Чарли, ну что мне делать? На колени, может, встать? Хорошо, я встану перед тобой на колени. Я на все согласен, только – спаси ее...

– Тебе не надоело, Блейк?

– Нет.

– Тогда слушай, дурья башка! Неужели ты и вправду надеялся, что твой идиотский план побега может сработать? Ты хотел предложить Фрэнку Зетцу десять тысяч за то, чтобы он перебросил вас на вертолете через границу. Что он – самоубийца, по-твоему? Ты хоть знаешь, на кого он работает? Знаешь, а? На кого?

Я молча потряс головой.

– Кто, по-твоему, верховодит в нашем штате? – ледяным тоном спросил Чарли. – Кто управляет Сан-Вердо? Кто владеет всеми игорными домами? Знаешь или нет?

На сей раз я медленно кивнул.

– А аэропорты, по-твоему, менее важны, чем казино? Или ты думаешь, что ими Красный Крест заправляет? Позволь мне тебе кое-что сказать, Блейк, и слушай внимательно, потому что это, возможно, самое важное, что ты когда-либо слышал. Возможно, ты наконец поумнеешь. Ты ведь неудачник, Блейк – неудачник и простофиля. И ты обречен оставаться неудачником. Полюбуйся на себя в зеркало. Что ты там видишь? Дешевый задрипанный адвокатишка, ничтожество по имени Блейк Эддиман. Да, некоторые из наших ребят хлопают тебя по спине – ну и что? Ты уже возомнил себя божеством. А им просто удобно иметь рядом карманного дурачка. Ты мечтаешь о том, как когда-нибудь разбогатеешь. Корпишь в вонючем офисе, за который платишь семьдесят долларов в месяц. Вместе с этой жирной коровой, Милли Джефферс. У тебя и компаньонов-то нет, потому что никто не хочет связываться с таким ничтожеством...

– Постой! – перебил я. – Я отказался от предложения...

– Заткнись и не перебивай меня! Знаешь, какая самая расхожая шутка в Сан-Вердо? Что ты перехватишь счета "Пустынного рая" у "Костера и Кеннеди". Блейк Эддиман станет представлять "Пустынный рай" – ха! Ты хоть знаешь, кто такие Костер и Кеннеди? Они – полноправные члены всемогущего синдиката, той самой мафии, которая владеет "Пустынным раем". Да-да – мафия, а не твой несчастный Джо Апполони. А известно ли тебе, кем был Алекс Ноутон? Нет?

Я уныло помотал головой.

– Так вот, Блейк, он был номером два! Понял? Он был вторым человеком в синдикате. Он лично назначал судей и губернаторов и платил дюжине сенаторов и конгрессменов, которые моментально приползали на брюхе в его апартаменты и целовали его туфли, стоило ему только прилететь в Вашингтон. Он контролировал самый крупный флот в мире, одиннадцать сталелитейных заводов в Европе, четыре тысячи гектаров плантаций опийного мака в Египте, алмазные копи в Южной Африке, угольные шахты в Пенсильвании и черт знает что ещё другое. Не говоря уж о Сан-Вердо и восьмидесяти процентах игорного бизнеса во всех Штатах. И такого всесильного босса прихлопнула какая-то дешевая уличная прошмандовка! А ты ещё хочешь, чтобы её помиловали. Проснись, Блейк. Стряхни шоры с глаз. Ее повесят, потому что слишком многие знали, кто такой был Ноутон на самом деле. Ее судьба была решена в тот самый день, когда она его ухлопала. А ты, слюнявый дуралей, уши развесил. Неужто ты и вправду решил, что тебя призвали спасти ее? Нет, Блейк, тебя выбрали как самого большого олуха и простофилю – только ты, живя в этом городе, не знал, что в нем творится.

Чарли Андерсон выдвинул ящик письменного стола, вытащил толстую пачку пятидесятидолларовых банкнот, перехваченных резинкой, и протянул мне.

– Вот тебе кое-что, чтобы подсластить пилюлю. Извини за резкость, Блейк, но ведь должен же кто-то наконец вправить тебе мозги. Возьми деньги и купи что-нибудь для Клэр. – Он посмотрел на часы. – А теперь – извини. У меня ещё куча дел впереди.

– Нет, – покачал головой я.

– В каком смысле?

– Можешь засунуть эти деньги себе в задницу, Чарли. А вот насчет Хелен Пиласки, либо ты добьешься её оправдания, либо...

Брови Чарли взлетели вверх.

– Ты мне угрожаешь? – изумленно спросил он.

И черт меня дернул ляпнуть такое! Я сокрушенно помотал головой.

– Пошел вон, – тихо прошипел Чарли. – И – чтобы больше я твою дурацкую рожу не видел!

Он взял пачку денег и швырнул в ящик стола. Я встал и, волоча ноги, медленно побрел к выходу.

* * *

Моя контора располагалась на Делано-стрит вблизи нового делового центра. Крыша у двухэтажного здания была плоской, поэтому, несмотря даже на наличие кондиционеров, в помещениях стояла ощутимая жара. Лифта в здании не было. Поднявшись по лестнице на второй этаж и пройдя по коридору, вы упирались в дверь с табличкой:

АДВОКАТ БЛЕЙК ЭДДИМАН

Хмуро воззрившись на табличку, я повернул ручку, толкнул дверь и вошел. Милли Джефферс перестала печатать на машинке и уже хотела было поздороваться, когда, повернувшись, увидела мое лицо. Слова так и замерли у неё на губах.

– Что случилось, Блейк? – спросила она наконец.

– Все то же самое, Милли. Поздно уже. Ступай домой.

– Ха! Будь у меня приличный дом, я бы не засиживалась тут вечерами.

– Я сегодня не в настроении, Милли. Не спорь – отправляйся домой.

Она обиженно фыркнула, но быстро собралась и ушла, хлопнув дверью. Я мысленно проклял себя – Милли была последним человеком в мире, которого я хотел обидеть. Я даже выскочил следом и окликнул её, но Милли уже и след простыл. Я вернулся в контору и, усевшись за стол, попытался собраться с мыслями. Мне предстояло защищать одного богатого домовладельца с Черри-стрит, который недавно подал иск на строительную компанию, что снесла соседнее с одним из его домов здание, повредив при этом подземные коммуникации. Дело было абсолютно выигрышным, и особых сложностей я не предвидел.

Внезапно я услышал, что наружная дверь моей конторы открылась, и даже успел подумал, что если это Милли Джефферс, то я её расцелую и извинюсь. Однако это оказалась вовсе не Милли Джефферс. Я уже встал из-за стола, когда дверь моего кабинета распахнулась, и в проеме возникли двое здоровенных субъектов.

Выглядели они смутно знакомыми. Должно быть, я их где-то встречал. Один из них, довольно высокий, курил сигару, а второй, могучий рыжеволосый парень, был примерно моего роста. Одеты были оба весьма прилично. Рыжий выдвинул стул и кивнул мне.

– Садись, Блейк.

Я не шелохнулся.

– Помоги ему, Козел, – велел рыжий длинному. – Пусть старина Блейк отдохнет.

Козел грубо схватил меня за плечи и усадил. Я попытался сопротивляться, но он хорошо знал свое дело и так умело отвесил мне две крепких оплеухи, что мигом вышиб из меня боевой дух, а в голове у меня тут же зашумело.

– Что вам нужно? – пролепетал я. – Зачем вы пришли?

– Адвокат нам нужен, – ухмыльнулся рыжий. – Честный адвокат.

– Кто вас послал? – спросил я. Впрочем, я отлично это знал.

– Парни нас послали, – хмыкнул рыжий. – Верно я говорю, Козел?

– Угу, – кивнул тот. И добавил, погружая кулак мне в живот: – Наши парни не любят упрямцев, Блейк. Они любят покладистых, понял?

Под ложечкой у меня что-то оборвалось и я согнулся пополам, скуля от боли.

– Они не любят угроз, – сказал рыжий.

– Только дураки угрожают им, – добавил Козел, встряхивая меня за волосы. – Ты глуп, Блейк. Они хотят, чтобы мы тебя проучили. Не желают они, чтобы такой честняга всегда оставался глупым.

Он задрал мне голову назад и плюнул прямо в глаза, а рыжий ещё раз саданул меня под дых. Я сложился вдвое, но Козел резко дернул меня за волосы и приказал:

– Встань, Блейк!

Я был просто парализован от боли. Никакая сила, даже угроза смерти, не заставила бы меня подняться. Мои легкие тоже парализовало – я не мог ни вздохнуть, ни крикнуть.

Козел выдернул меня со стула и я упал ничком. В ребра мне вонзился тяжелый ботинок. Затем что-то обожгло мне щеку, и я ощутил на губах солоноватый вкус крови.

– Не оставляй следов, – услышал я голос рыжего.

И тут же на меня обрушился град ударов – меня били по ребрам, по спине, по ногам.

– Я же сказал тебе – не оставляй следов! – прогудел рыжий.

– А куда же его бить? – удивленно спросил Козел.

– Вот куда, – произнес рыжий, лягая меня по почке.

– Вот так? – на меня вновь обрушился страшный удар.

– Болван, ты же убьешь его!

Я распростерся на полу, глухо постанывая от боли. Кто-то потряс меня за плечо, потом голос рыжего спросил:

– Ну как, Блейк, ты чему-нибудь научился? Поумнеешь теперь?

Я провалился во мрак.

* * *

Когда я пришел в себя, в кабинете было темно, а на столе звонил телефон. Я лежал на полу в луже крови и, попытавшись шевельнуться, захныкал от боли. Болело сразу все и везде – никогда в жизни я не испытывал такой боли.

Я подполз к столу, но приподняться не смог, а телефон продолжал разрываться от звона. Я нащупал шнур и потянул на себя. Аппарат с грохотом свалился на пол и звон прекратился. Я провалился в небытие, из которого меня вывел голос Клэр:

– Блейк! Блейк! Ответь мне, Блейк!

Голос звучал прямо у меня в ушах и, повернувшись на бок, я нащупал телефонную трубку. Я попытался заговорить, но из моего горла вырвался только хриплый стон.

– Блейк, что случилось?

– Я ранен, – прошептал я. – Мне больно.

– Что случилось?

– Мой офис... света нет...

– О, Блейк! Держись, мой родной! Я сейчас приеду...

* * *

На третий день моего пребывания в больнице меня навестил доктор Сэнфорд Хаймен – сама любезность и обходительность.

– Приветствую вас, Эддиман, – дружелюбно поздоровался он. – Рад, что вы пошли на поправку. Я только два часа назад узнал, что вы здесь.

– И решили навестить старого приятеля?

– Ну что вы! Просто у меня сложилось о вас весьма благоприятное впечатление – как об умном и занимательном собеседнике. – Он присел на стул возле моей кровати и посмотрел на прикрепленную к изножию медицинскую карту. – Что ж, ребра срастаются, в почках тоже почище... И стул сегодня уже без крови. Это хороший признак. Замечательно. А как вы себя чувствуете?

– Омерзительно.

– Что ж, это вполне естественно. А как вам местная пища? Надоела, да?

– Угу. До чертиков.

– Меня страшно занимает, общались ли вы ещё раз с мисс Пиласки. Поразительная женщина. Кстати говоря, ведь я побеседовал с ней. Разумеется, она отрицала все то, что сказала вам, но это вполне типично.

– Док?

– Что?

– Скажите, док, что со мной случилось?

– Понятия не имею, Эддиман.

– Когда я стоял перед вами в кабинете, вы обращались ко мне "мистер Эддиман". Сейчас я стал просто Эддиманом, вы не знаете, что со мной стряслось, и вам даже не любопытно. Вот это самое забавное – никому не любопытно, что со мной случилось. Меня привезли сюда без сознания, с разбитой головой и переломанными ребрами – и ни одна живая душа не поинтересовалась, как это произошло. Ни один журналист не заглянул – а ведь я был защитником на самом громком процессе этого года.

Хаймен смерил меня взглядом и кивнул.

– Как давно вы живете в Сан-Вердо, мистер Эддиман?

– Четырнадцать лет.

– Медленно вы учитесь, мистер Эддиман. Очень медленно.

* * *

За день до моей выписки Клэр продала наш дом. Придя в больницу, она рассказала мне об этом. Настроение у неё было подавленное.

– Ничего, малышка, – ободряюще улыбнулся я. – Главное – теперь мы можем уехать отсюда. Передай Милли Джефферс, чтобы продала всю конторскую мебель и оборудование. Я уже сказал ей, что заплачу за пять недель вперед.

– Блейк, но ведь тебе все это понадобится, если ты собираешься открыть новую контору в Лос-Анджелесе.

– Если до этого дойдет, куплю все новое. Торопиться не стану.

– Да, Блейк, не торопись. Ты – прекрасный адвокат. Только мне стыдно сказать, сколько я выручила за дом.

– Я и сам знаю – тридцать одну тысячу долларов.

Глаза Клэр изумленно расширились.

– Откуда ты знаешь, Блейк?

– Мы купили его за такую же цену – за тридцать одну тысячу. С тех пор цены, конечно, выросли, но ведь для "наших парней" справедливость превыше всего. Они ведь могли запросто уничтожить меня, раздавить, как муху. Но вот пачкаться не захотели. И они вникают во все мелочи. Даже выясняют стоимость дома. Потом отдают распоряжение, которое в Сан-Вердо тут же беспрекословно выполняют. Господи, как я их всех ненавижу!

– Слава Богу, Блейк, мы уезжаем отсюда. И никогда не вернемся. Узнав, что мы перебираемся в Лос-Анджелес, мама так расчувствовалась, что залила слезами всю телефонную трубку. Детишки тоже счастливы. Они ведь у нас никогда даже моря не видели.

– Почему, мы возили Джейн в Калифорнию.

– Ей было всего три годика, и она ничего не помнит. О, Блейк, мне все равно, где и как жить. Я хочу только одного – чтобы мы были вместе. Я хочу, чтобы у нас все стало, как раньше. У нас получится, Блейк?

– Надеюсь. Я постараюсь.

– Больше мне ничего и не надо, Блейк. Ты только постарайся. Больше я ни о чем не прошу.

* * *

За день до казни я поехал на юг, в столицу нашего штата, оставив Клэр заниматься нашим переездом. Мы решили отвезти детишек к матери Клэр, живущей в Пасадине, а сами – поселиться в гостинице, пока не подберем подходящий дом.

Свидание с Хелен мне предоставили без проволочек, хотя условия общения с заключенными были там совсем не такими, как в Сан-Вердо. Комнату для свиданий разделял надвое защитный экран из пуленепробиваемого стекла, а для разговора приходилось пользоваться телефоном. Когда привели Хелен, я так дрожал, что боялся выронить телефонную трубку.

За то время, что мы не виделись, Хелен не изменилась. На её прекрасном лице не было и следа бледности, присущей заключенным. Даже грубое серое платье не умаляло её необыкновенной красоты.

Подойдя к стеклянной перегородке, Хелен улыбнулась мне, потом взяла трубку и сказала:

– Как я рада вас видеть, Блейк! Ужасно, что с вами такое случилось! Мне страшно жаль, поверьте. Бедный Блейк – вы такой славный.

– Не будем обо мне говорить. Это все в прошлом. Плохо только, что нас разлучили. Но я не теряю надежды. Сегодня я встречаюсь с судьей Салливаном, членом Верховного суда. Я попытаюсь добиться пересмотра дела.

– Бедный Блейк, неужели вы до сих пор не поняли, что закон здесь находится в руках тех людей, которые правят в этом штате? Какое им дело до соблюдения законности?

– Я считаю, что шанс у нас ещё есть, – настаивал я.

– Блейк, никаких шансов у нас нет, и потом мне это совсем не нужно. Я устала и хочу, чтобы все побыстрее закончилось. Поверьте, Блейк, мне и в самом деле ни капельки не страшно.

– Не верю.

– И все мои слова... Вы ведь по-прежнему не осознали их смысла?

– Хелен, ты сказала, что... являешься критиком – в некотором роде?

– Да. – Она улыбнулась – с сочувствием, пониманием и даже не без симпатии. – Вы мне верите и не верите одновременно. Вы так боитесь мрака, что не позволяете себе разглядеть лучик света. Да, в некотором роде я и впрямь критик.

– Ты своими глазами увидела наш мир. Как ты его находишь?

– Я ещё мало видела, Блейк.

– Но какое-то мнение у тебя сложилось?

– Зачем вы со мной играете, Блейк? Вы ведь все равно мне не верите.

– Скажи мне, прошу тебя.

– Что мне вам сказать, Блейк? В вашем языке нет таких слов. Зло, грех, скверна – все это бессмысленные понятия. Все не так, Блейк. Как мне это вам объяснить? Вашим людям нравится причинять другим боль, а это противоестественно. Вывернуто наизнанку. Но почему? Почему весь ваш мир вывернут наизнанку?

– Не знаю, Хелен. Я только знаю, что люблю тебя...

– Нет!

Улыбки как ни бывало, а лицо её вмиг стало скучным и невыразительным.

– Не говорите этого больше, Блейк. А теперь – уходите!

Когда Хелен Пиласки говорила таким тоном, спорить с ней было бесполезно. Я встал и зашагал к выходу, но перед самой дверью обернулся. Хелен сидела в прежней позе с застывшим, ничего не выражающим лицом. Как у греческой статуи.

* * *

Судья Салливан терпеливо выслушал мои доводы и – отказал. За ужином я не прикоснулся к тарелке. Вечер выдался прохладный и я почти час бродил по городу. Потом завернул в казино, где мне неожиданно улыбнулась удача – я выиграл в кости девять раз подряд. Знатоки утверждают, что с людьми, безразличными к деньгам, к выигрышам и проигрышам, такое изредка случается. Если бы я ставил по крупному, то заработал бы целое состояние. Однако я довольствовался скромными ставками, и вышел из казино всего на триста десять долларов богаче. Вернувшись в отель, я зашел в бар, чтобы избавиться от части выигрыша. Свински, мерзко напившись, я ухитрился добраться до номера, не сломав по дороге шею, рухнул на кровать одетый, и тут же отрубился.

* * *

Проснувшись с гудящей головой, я принял холодный душ, облачился в чистую рубашку, спустился в вестибюль, вышел на улицу и зашагал к месту казни, назначенной на семь утра.

Эшафот был установлен на тюремном дворе, обнесенном высокой стеной. Во двор не выходило ни единое окно, так что заключенные были лишены возможности полюбоваться на казнь. Ночью прошел дождь и воздух был необычайно свеж и ароматен. Фотографов и журналистов к экзекуции не допускали, а число зрителей было ограничено палачом, начальником тюрьмы, его заместителем, двумя охранниками, двумя санитарами, католическим священником, тюремным врачом и мною – десятью мужчинами, на глазах которых должны были лишить жизни женщину. Улыбок на лицах не было. Начальник тюрьмы шепотом переговаривался с врачом. Его заместитель изучал какие-то бумаги, а санитары с мрачными физиономиями топтались на цементном полу. Священник приблизился ко мне и представился. Звали его отец Бриджмен. Я вяло пожал протянутую руку.