Текст книги "Московия при Иване Грозном глазами иноземцев"

Автор книги: Элерт Крузе

Соавторы: Джильс Флетчер,Иоганн Таубе,Альберт Шлихтинг,Ричард Ченслер,Генрих Штаден
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)

Тиранство над боярами

В праздников, апостола Иакова [64]64
  25 июля (ст. ст.) 1570 года.


[Закрыть]тиран посылает телохранителей на площадь города Москвы. Они получили приказ вбить в землю приблизительно 20 очень больших кольев; к этим кольям они привязывали поперек бревна, края которых соприкасались с обеих сторон с соседним колом. Население города, устрашенное таким небывалым делом, начало прятаться. Сзади кольев палачи разводят огонь и над ними помещают висячий котел или рукомойник, наполненный водой, и она кипит там несколько часов. Напротив рукомойника они ставят также кувшин с холодной водой. После этих приготовлений на площадь города является со своими придворными и телохранителями тиран в вооружении, облеченный в кольчугу, со шлемом на голове, с луком, колчаном и секирой. И телохранители его имели одинаковое вооружение. За ними следовали 1500 конных стрельцов верхами, и все стали кругом в обхват. А сам тиран стал в их сборище в той части, где висел котел с водою. Вслед за тем приводят связанными 300 знатных московских мужей, происходивших из старинных семейств; большинство их – о жалкое зрелище! – было так ослаблено и заморено, что они едва могли дышать; у одних можно было видеть сломанные при пытке ноги, у других руки. Всех этих лиц ставят пред тираном. Он, видя, что народ оробел и отворачивается от подобной жестокости, разъезжал верхом, увещевая народ не бояться. Тиран велит народу подойти посмотреть поближе, говоря, что, правда, в душе у него было намерение погубить всех жителей города, но он сложил уже с них свой гнев. Услышав это, народ подходит ближе, а другие влезают на крыши домов. Тиран снова возвращается к черни и, стоя в середине ее, спрашивает, правильно ли он делает, что хочет карать своих изменников. Народ восклицает громким голосом: «Живи, преблагий царь. Ты хорошо делаешь, что наказуешь изменников по делам их». Тиран, вернувшись, остановился на своем месте. Он велит вывести на средину 184 человека и говорит своим боярам, которые стояли в некотором отдалении от упомянутой толпы телохранителей: «Вот возьмите, дарю их вам, принимайте, уводите с собою; не имею никакого суда над ними», и они были отпущены из упомянутой толпы стоявших кругом к свите бояр.

Тотчас вслед затем выходит на средину дьяк тирана Василий Щелкалов с очень длинным списком, перечисляя подряд туда внесенных. Он велит вывести на средину Ивана Михайловича, секретаря тирана и заместителя казначея, и упрекает его в порядке списка, в вероломстве и обмане, ища случая и причины для его смерти следующим образом: «Иван, секретарь великого князя, вероломный вероломно поступил. Именно, он написал королю Польскому, обещая ему предать крепость Новгородскую и Псковскую. Это – первый знак твоего вероломства и обмана». При этом он ударил его по голове плетью, называя вероломным и неверным. «Второй знак вероломства и обмана: ты писал к царю Турецкому, увещевая его послать войска к Казани и Астрахани. Это второй твой обман и вероломство. В-третьих ты писал царю перекопскому или таврическому, чтобы он опустошил огнем и мечом владения великого князя. Тот, учинив набег с войском, причинил большой урон жителям Московской земли. И раз ты виновник столь великого бедствия, ты уличен в вероломстве и обмане, учиненном против твоего государя». При этом он ударил его бичом в третий раз.

Иван Михайлович ответил: «Великий царь, Бог свидетель, что я не виновен и не сознаю за собою того преступления, которое на меня взводят. Но я всегда верно служил тебе, как подобает верному подданному. Дело мое я поручаю Богу, пред которым согрешил. Ему я предоставляю суд, Он рассудит мое и твое дело в будущем мире. Но раз ты жаждешь моей крови, пролей ее, хотя и невинную, ешь и пей до насыщения». Телохранители подходят, убеждают его лучше сознаться в своей вине и умолять государя о милости и сострадании. Тот отвечает: «Будьте прокляты с вашим тираном, вы, которые являетесь гибелью людей и питухами крови человеческой. Ваше дело – говорить ложь и клеветать на невинных, но и вас будет судить Бог, и за ваши дела вы получите соответственные кары в будущем мире».

Тиран подает знак рукою, говоря: «Возьмите его». Те схватывают его; снимают одежду, подвязывают под мышки к поперечным бревнам и оставляют так висеть. К тирану подходит Малюта с вопросом: «Кто же должен казнить его?» Тиран отвечает: «Пусть каждый особенно верный казнит вероломного». Малюта подбегает к висящему, отрезает ему нос и садится на коня; подбегает другой и отрезает ему ухо, и таким образом каждый подходит поочередно, и разрезают его на части. Наконец подбегает один подьячий государев Иван Ренут и отрезает ему половые части, и несчастный внезапно испустил дух. Заметив это и видя, что тот, после отрезания члена, умирает, тиран воскликнул следующее; «Ты также скоро должен выпить ту же чашу, которую выпил он». Он предполагал, что Ренут из жалости отрезал половые части, чтобы тот тем скорее умер. И Ренут сам должен был бы погибнуть смертью такого же рода, если бы преждевременно не погиб от чумы. Итак, тело его, Ивана Михайловича, было отвязано и положено (на землю); голова, лишенная ушей и носа, была отрезана, а остальное туловище телохранители рассекают на куски.

Николай Фуников, заместитель казначея самого тирана, второй товарищ этого убитого, происходивший из старинного семейства, который своим саном и достоинством превосходил прочих. Упомянутый выше дьяк велит вывести его и перечисляет его злодеяния, обвиняя равным образом в вероломстве. Этот несчастный кратко отвечает, что он, конечно, прегрешил пред Богом, но в отношении государя не совершал никакого преступления и не сознает за собою того преступления, в котором его обвиняют. Воля тирана допустить, чтобы его убивали безвинно. Тиран ответил в следующих словах: «Ты погибнешь не от моей руки, не по моему внушению или, скорее, не по моей вине, а твоего товарища, его ведь ты слушался, от него всецело зависел. Даже если ты и ни в чем не прегрешил, тем не менее ты ему угождал, поэтому надлежит погибнуть обоим». Поданному знаку палачи влекут его на казнь, привязывают точно так же, как раньше его товарища, и (один) телохранитель, схватив чашу холодной воды, обливает его, а другой водой кипящей, и с сильной яростью они поливают его то холодной, то теплой водой, пока он не испустил дух.

Третьим тиран велит вывести своего повара и присуждает его к тому же роду смерти, оклеветав его, что он получил 50 серебреников от брата Владимира, чтобы извести тирана ядом. Но у этого несчастного никогда не было в душе ничего подобного; наоборот, сам тиран погубил ядом своего двоюродного брата Владимира, перекинув свою вину на повара, которого он также приказал казнить.

Четвертым выводят дьяка Григория Шапкина с женою и двумя сыновьями. Тут соскочил с коня князь Василий Темкин, который был обменен на пленного воеводу полоцкого Довойну, и, обнажив меч, отрубил голову Григорию, его жене и двум сыновьям; обезглавленных он положил подряд пред ногами тирана. <…>

Напоследок же приводят одного старика, полумертвого от страха. Он виснул на руках телохранителей, ибо не мог стоять на ногах. Тиран пронзил его копьем. Не довольствуясь одним ударом, который был смертельным для этого старика, он повторил удар шестнадцать раз. После этого он приказал отрубить старику голову. Это тиранство он проявил в течение 4 часов. По совершении этого он отправляется в свой дворец. Тела же убитых, ограбленные и обнаженные, лежали на земле, на середине площади, до вечера. Впоследствии тиран приказал вынести их за город и свалить в одну яму для погребения.

На третий день после этой жестокости он велит привести на ту же площадь девять сыновей бояр, еще юношей. Малюта с другими придворными отрубил им головы. Тела их лежали непогребенными семь дней и были добычей собак, ибо их находили повсюду среди собак растерзанными и разорванными.

Немного спустя он приказывает схватить также жен и дочерей убитых, приблизительно 80, и препоручил бросить их в воду. Остальная часть пленных, куда бы они ни обратились, приводится во дворец. Число их достигает приблизительно 500. Из них каждый день по своему усмотрению тиран велит убивать иногда двадцать, иногда тридцать, мучая несчастных разного рода смертью. <…>

Предчувствие тирана или предзнаменование

В ту самую зиму, когда тиран отправлялся для истребления Новгорода, когда уже должны были пуститься в путь, у служителя Афанасия Вяземского был борзый конь, очень породистый, украшенный жемчугом и золотом. Этот конь случайно порвал удила и вырвался, а упомянутый раб стал его ловить, когда они пробегал между полками тирана. Тиран тем временем выходил из дверей дворца. Когда он увидел мчавшегося вскачь коня, перебежавшего ему дорогу, то велит схватить его и упомянутого раба, рассечь обоих, раба и коня, и бросить в болото. Он считал это зловещим предзнаменованием, если кто-нибудь до отправления князя перейдет ему дорогу; а это случилось уже со многими, которых он наказал с такой же злобой. Предметом поругания и бесчестья для тирана служат и женщины, если с какой из них он встретится на пути. Именно: если едет какая-нибудь знатная женщина, или супруга воеводы, или лица какого-нибудь другого положения или состояния, то, заметив ее, тиран тотчас посылает спросить у нее, кто она. Если та скажет, что она жена того, на кого он сердит, то он тотчас велит ей сойти с носилок и в таком виде поднять платье и предоставить срамные части для созерцания всех. Ей нельзя двинуться с места, пока тиран со всею своей свитой не увидит ее обнаженной.

То, что я пишу вашему королевскому величеству, я видел сам собственными глазами содеянным в городе Москве. А то, что происходит в других больших и малых городах и крепостях, едва могло бы уместиться в (целых) томах.

Послание Иоганна Таубе и Элерта Крузе [65]65
  Печатается по изданию: Послание Иоганна Таубе и Элерта Крузе // Русский исторический журнал, Книга 8, 1922.


[Закрыть]

Михаил Рогинский [66]66
  Рогинский Михаил Григорьевич (ум. 1920) – филолог, переводчик. – Примеч. редактора.


[Закрыть]
Из вступительной статьи «Иоганн Таубе и Элерт Крузе» к первому изданию «Послания» на русском языке

В обширной литературе иностранцев о России послание двух лифляндских авантюристов занимает особое место.

Таубе и Крузе – лифляндцы. Оба они принадлежали к знатным дворянским родам. Участвуя в Ливонской войне, они попали в плен к великому князю. В плену они обжились, и через несколько лет оба уже были на царской службе. Хитрые и ловкие, прекрасно знавшие запутанные политические отношения Прибалтики, они сумели стать полезными царю и сделались главными деятелями русской политики на Западе. При их посредстве велись переговоры с магистром Ордена меченосцев Кеттлером, впоследствии герцогом Курляндским, и датским герцогом Магнусом. Они же были главными деятелями при стремлении герцога Магнуса побудить Ревель к отпадению от Швеции.

После неудачной осады Ревеля Таубе и Крузе решили изменить Ивану IV, а после безуспешной попытки овладеть Дерптом они бежали к королю Сигизмунду, чье доверие они сумели завоевать.

Вскоре после этого они написали свое «Послание». (Побег в Польшу был в 1571 году, а «Послание» помечено 1572 годом.) Никакой истории, никакой географии, никаких сведений о быте и нравах русских, ничего о родителях Ивана, даже ничего о самом Иване, до злополучного 1564 года. Это рассказ об учреждении опричнины, о расправах и казнях в период от 1564 года до 1571 года, грустная летопись событий преимущественно внутренней жизни России за это время.

Первое наблюдение обобщающего характера, которое приходится сделать после анализа «Послания» Таубе и Крузе, это то, что в нем содержится сравнительно мало неверных, неправдоподобных и фантастических сведений. Даже в таких образцовых сказаниях, как сочинение Герберштейна и Флетчера, мы найдем их не меньше, а может быть, и больше, чем у Таубе и Крузе. Таубе и Крузе назвали целый ряд лиц, павших жертвой царского гнева. С другой стороны, следует отметить, что список Таубе и Крузе, их «синодик», далеко неполный. В нем нет таких имен, как Петр Ховран, князь Дмитрий Ряполовский и много других. Самое описание казней во многих случаях вполне подтверждается другими источниками. Описания тиранств и мучительств Грозного так бесконечны, так утомительны, что у читателя невольно возникает мысль, не являются ли они в значительной степени плодом разгоряченного воображения наших авторов или их хитрого расчета. Разгоряченное воображение у них, несомненно, было, но оно сказалось лишь в необыкновенной готовности, охоте, с которой Таубе и Крузе описывали жестокие деяния Грозного. Такие роды казни, как отрубание голов, сажание на кол, бросание в реку, отравление, даже сожжение, не нуждаются в подтверждении: они общеизвестны. Но Таубе и Крузе говорят и о более жестоких и утонченных пытках и казнях. Но вот что мы можем, например, прочесть в одной рукописи Синодальной библиотеки: «И быша у него (Иоанна) мучительныя орудия, сковрады, пещи, бичевания жестокая, ногти острыя, клещи ражженныя, терзания ради телес человеческих, игол за ногти вонзения, резания по составам, претрения вервии на полы, не только мужей, но и жен благородных, и иныя безчисленныя и неслыханныя виды мук на невинныя, умышленныя от него», или в Новгородской третьей летописи: «Повеле государь телеса их некоею составною мудростью огненною поджигати, иже именуйся поджар, и повелевает государь своим детям боярским тех мученных и поджаренных людей за руки и за ноги и за головы опока вязати различно, тонкими ужшищи и привязывати повеле по человеку к саням».

Таубе и Крузе никогда не называют тех оснований, по которым Иван Грозный предавал казни то или иное лицо. Правда, не всегда они существовали. Часто дело было в одной лишь жестокости Грозного или в слепой с детства затаенной ненависти против бояр. Но нередко Грозный казнил, подозревая и зная измену. Таубе и Крузе неизменно стараются изобразить Грозного чудовищем, лишенным всяких человеческих чувств. Но сами же они в своем изложении указывают порой на факты, этому противоречащие. Так, рассказывая о желании Грозного казнить митрополита, они сообщают, как он дал себя уговорить отменить казнь, заменив ее ссылкой.

Фактический материал, сообщаемый Таубе и Крузе, в общем и целом вполне достоверен. Пристрастие, желание реабилитироваться посредством очернения личности Грозного сказалось, главным образом, в приемах изложения, в изложении и истолковании фактов. Но основное впечатление какой-то лжи, фальши, лежащей в основе их рассказа, не рассеивается и после проверки их сообщений. В чем причина этого впечатления? Она заключается в самом подборе сведений. В том-то и было большое искусство Таубе и Крузе, что они сумели очернить Грозного, почти не прибегая ко лжи, обмануть без обмана. Из всей совокупности темных и светлых событий позорного, великого, плохого, хорошего, что составляло живое сплетение, именуемое подлинным историческим прошлым, они сознательно выбрали только темное, только дурное. Все хорошие деяния Грозного, его умная внешняя политика, все его завоеванья Таубе и Крузе обошли молчанием. Из всей многокрасочной палитры они взяли одну только краску черную или, если угодно, красную (по цвету крови) и этой краской захотели нарисовать свою картину.

Но в той ограниченной сфере, в тех тесных пределах, которые они сами себе поставили, Таубе и Крузе сумели быть хорошими наблюдателями. Мы уже говорили об их проницательном, верном взгляде на опричнину. Социальное значение опричнины было для них совершенно ясно. Таубе и Крузе повторяют старую немецкую песенку: «Где правит мужичье, редко бывает хорошее управление». Правления «мужичья» в России не было, но оттеснение старого боярства, социальный переворот они наблюдали. Вот что пишет о социальном составе опричного корпуса проф. В. О. Ключевский: «Хотя в него (опричный корпус) попадали знатные люди вроде князей Трубецкого, Одоевского, Телятевского, но известно, что в опричнине не любили ни родословных людей, ни родословных счетов. Сам царь в письме к Грязному выразительно характеризует генеалогический подбор своей кромешной дружины, как общество худородных «страдников», которых он стал приближать к себе вместо изменников-бояр».

Личность авторов «Послания» рисуется в малопривлекательном свете. Высоким интеллектуальным их свойствам не соответствовали нравственные. Гибкий, быстрый ум, ум дипломатов и политиков, сочетался у них с хитростью, беспринципностью, вероломством, беспокойным и буйным авантюризмом. Факт двойной измены еще может быть прощен у людей практической политики, неумение завоевать доверие Грозного, умение сделаться одними из самых близких к нему людей в эпоху опричнины в те дни, когда звезда Малюты Скуратова и Басманова стояла высоко, не может быть прощено. Таубе и Крузе не только верно служили царю, но и прекрасно чувствовали себя в своей новой роли.

В русской исторической науке даны были самые различные оценки «Послания» Таубе и Крузе как исторического источника. Карамзин широко использовал «Послание»; оно легло в основу IX тома «Истории Государства Российского». В большинстве случаев он вполне доверялся ему и только изредка подвергал сомнению достоверность сообщаемых Таубе и Крузе сведений. Иначе отнесся к посланию талантливый и малоизвестный историк начала XIX века Арцыбашев. В специальной статье о Таубе и Крузе в «Повествовании о России» он оценил его как явную выдумку, как совершенно недостоверный источник. В том же духе суждение проф. Бестужева-Рюмина. «Видели они (Таубе и Крузе), – пишет он, – конечно, много, но, зная, что они переходили от одной стороны к другой, едва ли можно придавать их рассказам значение несомненного документа». Автор исследования о сказаниях кн. Курбского А. Ясинский считает сообщения Таубе и Крузе вполне достоверными. Впрочем, он имеете виду только сообщения о казнях. Какое из этих различных отношений к «Посланию» Таубе и Крузе правильно? Какое место должны мы отвести этому «Посланию» среди других источников эпохи Грозного и как должны мы им пользоваться?

Было бы совершенно бессмысленно и лишено всяких оснований отвергнуть весь тот богатый фактически материал, который содержится в «Послании». Но также неосновательно пользоваться оценкой и освещением событий и фактов, данных авторами «Послания». Не следует повторять ошибки Карамзина, представившего себе Ивана Грозного по образу и подобию того Грозного, мрачная тень которого проносится над страницами «Послания». Таубе и Крузе рисуют образ царя жестокого, любившего казнить ради одной жажды крови, извращенного, сладострастного садиста, находившего радость в пытках и издевательствах, и этот образ благодаря Карамзину запечатлелся и доныне в сознании каждого, лег в основу ходячей, канонической характеристики.

Послание Иоганна Таубе и Элерта Крузе
Извлечения [67]67
  Перевод с немецкого М. Г. Рогинского.


[Закрыть]

<…> В 1566 году в воскресенье после дня св. Николая решил великий князь по свойственной ему подозрительности, либо по дьявольскому наваждению и тиранскому своему обыкновению, сообщить всем духовным и светским чинам следующее: он хорошо знает и имеет определенные известия, что они не желают терпеть ни его, ни его наследников, покушаются на его здоровье и жизнь и хотят передать русское государство чужеземному господству, посему решил он вызвать их к себе и передать им свое правление. После этого сложил он с себя в большой палате царскую корону, жезл и царское облачение в присутствии представителей всех чинов. Далее, на следующий день велел он нагрузить доверху много возов или саней изображениями всех выдающихся святых (иконами), которых раньше епископы, попы и игумены носили во время крестных ходов, взятыми изо всех церквей, монастырей и часовен, коих в Москве всегда было так много, числом несколько тысяч, и перед каждой иконой он кланялся, целовал каждую икону и принимал благословение, согласно обычаю своей религии.

Спустя несколько дней после этого он отправился во все церкви и монастыри и совершал то же самое в течение нескольких дней и ночей с писанными на стенах изображениями святых. Четырнадцать дней спустя после этих событий приказал он всем духовным и светским чинам явиться в девять часов в церковь Богородицы, где митрополит должен был совершить богослужение. А между тем его прислужники, дворцовая челядь, вывезли на площадь все его сокровища и готовые в путь обозы, и, когда кончилась служба, великий князь вышел из церкви, и тут же появилась великая княгиня с ее готовыми в путь сыновьями. Великий князь в присутствии обоих своих сыновей подал руку и благословил всех первых лиц в государстве: митрополита, архиепископов, архиереев, игуменов, священников и монахов, а затем и высших бояр – кн. Ивана Бельского, Мстиславского и других, так же, как и высших чиновников, военачальников, бояр, купцов, коих, было великое множество, каждого в отдельности. Затем он сел в сани и взял к себе своих сыновей, посадив их по обе стороны. Распростившись таким образом и сопровождаемый знатными боярами – Алексеем Басмановым, Михаилом Салтыковым, Иваном Чеботовым, кн. Афанасием Вяземским и другими государственными мужами и придворными, он в тот же день прибыл в село Коломенское, которое находится в полутора милях от Москвы. Там его застала распутица, так что он должен был оставаться там десять дней. Когда же погода изменилась, поехал он согласно своему решению в Александровскую слободу, но, не доехав до нее, остановился на некоторое время и послал в Москву Салтыкова, бывшего в то время высшим маршалом, и Ивана Чеботова, и многих подьячих и воевод, раздетых донага и пешком, и написал митрополиту и чинам следующее: «Он поедет туда, если Бог и погода ему помогут, им же, его изменникам, передает он свое царство, но может прийти время, когда он снова потребует и возьмет его».

<…> Планы и мнения великого князя были противоестественны, ибо положение вещей не вынуждало его оставить государство и тем менее подозревать все население в измене; причина всего этого была лишь та, что он хотел удовлетворить своей ядовитой тиранской наклонности (от злобы в течение сорока дней у него выпали волосы из головы и бороды) и уничтожить благочестивые княжеские и боярские роды, затем забрать себе все, принадлежащее богатым монастырям, городам и купцам, и во исполнение этого он поступил следующим образом. Прежде всего прибыл он в день Сретения Господня этого же года в Москву, и с таким извращенным и быстрым изменением своего прежнего облика, что многие не могли узнать его. <…> На следующий день он вызвал к себе оба сословия и указал главные причины своего отречения, рассказал им, как он дал себя уговорить, сложил гнев на милость, вернулся – и все дальнейшее. Затем он указал высшим боярам, что при благоприятных обстоятельствах и времени могло бы способствовать расширению и процветанию государства. Он велел им также следить за тем, чтобы после его кончины, ибо все люди смертны, не возникло между обоими его молодыми сыновьями-князьями спора и раскола и чтобы они заботились не только об искоренении несправедливостей и преступлений, но и о том, чтобы водворить в стране порядок, мир и единство. <…>

На третий день после этого приказал он обезглавить Александра Горбатого, чья дочь была замужем за князем Мстиславским, вместе с его пятнадцатилетним сыном, повесить князя Петра Горенского, князей Никиту и Василия Оболенских, незаменимого воеводу, который столько времени так верно служил великому князю в борьбе с татарами, Андрея Resensaw [Рязанцева] и князя Ивана Schweraw [Шевырева] велел он посадить на кол. На следующий день приказал он, великий князь, выписать в Москву всех военных людей областей Суздаля, Вязьмы и Можайска.

Когда они прибыли, сел он рядом со своим советом, Алексеем Басмановым, князем Афанасием Вяземским и Петром Soytt, и приказал каждому отдельному отряду воинов, число которых было 6000, явиться к нему, и спрашивал у каждого его род и происхождение. Четверо из каждой области должны были в присутствии самых знатных людей показать после особого допроса происхождение рода этих людей, рода их жен и указать также, с какими боярами или князьями они вели дружбу. После того как он осведомился об этом, взял он к себе тех, против кого у него не было подозрения и кто не был дружен со знатными родами. Они были названы отдельными, от всего его народа, по-ихнему опричниной; и если опричник происходил из простого или крестьянского рода и не имел ни пяди земли, то великий князь давал ему тотчас же сто, двести или 50, 60 и больше гаков земли. Каждый из них должен был давать особую клятву, составленную следующим образом: «Я клянусь быть верным государю и великому князю и его государству, молодым князьям и великой княгине, и не молчать о всем дурном, что я знаю, слыхал или услышу, что замышляется тем или другим против царя или великого князя, его государства, молодых князей и царицы. Я клянусь также не есть и не пить вместе с земщиной и не иметь с ними ничего общего. На этом целую я крест». <…>

Другие из тех же областей, представители знатных родов, были изгнаны безжалостным образом из старинных унаследованных от отцов имений, и так, что они не могли взять с собой даже движимое имущество и вообще ничего из своих имений. Эти бояре были переведены на новые места, где им были указаны поместья; им не разрешалось возвращаться домой, жены и дети были также изгнаны, и они должны были идти пешком и упрашивать, пока им не разрешали явиться к их мужьям. Такие тиранства совершал он в начале с соблюдением некоторых приличий, все-таки терпимо. Но чем дальше, тем хуже. Спустя короткое время взял он себе княжества Ростов, Вологду и Белоозеро, с которыми поступил он точно таким же образом. Следующей зимой взял он области Кострому, Ярославль, Переяславль, Галич, Холмогоры, Кашин (Кассина), Плес и Буй (Бой), в которых жило больше 12 000 бояр, из коих взял он в свою опричнину не свыше 570. Остальные должны были тронуться в путь зимой среди глубокого снега, так что многие из их благородных жен родили в пути на снеге; если кто-либо из горожан в городах или крестьян в селах давал приют больным или роженицам, хотя бы на один час, то его казнили без всякой пощады. Мертвый не должен был погребаться на его земле, но сделаться добычей птиц, собак и диких зверей. И многие из тех, которые могли прежде выступить в поход с 200–300 лошадьми, обладали состоянием во много тысяч гульденов, должны были нищими бродить по стране и питаться подаянием, а те, кто были их слугами и не имели ни одного гульдена, были посажены в их города и имения, и одному нищему или косолапому мужику было столько дано, сколько десять таких имело прежде. И случилось так, как поется в старой песне: «Где правит мужичье, редко бывает хорошее управление».

<…> Огромные имущества были разрушены и расхищены так быстро, как будто бы прошел неприятель, <…> прежде состоятельные люди были превращены в нищих и были ограблены природными нищими, и у многих из них не осталось ни одного коня. Но всего этого было недостаточно. Для того чтобы совершенно уничтожить земщину (или крестьянство), предоставил он ее своим избранным или опричнине для грабежа. И если кто-либо из них знал богатого князя или боярина, или горожанина или крестьянина, совершал он над ними злодеяние различными способами. Они брали к себе и нарочно посылали своих слуг в дома к богатым горожанам и давали этим слугам несколько золотых изделий или украшений. Такой слуга напрашивался на службу, говорил господам, у которых он служил, что он родился в одном с ними городе или местечке, но скрывал полученные вещи. Вскоре, в заранее определенное время, брал такой опричник, согласно праву или своему обыкновению, пристава, неожиданно являлся в дом, брал своего бежавшего слугу и объявлял суду, что тот украл у него больше тысячи рублей, несколько тысяч талеров; уликой являлось то, что он нашел у него несколько монет или что он ему дал, – это у них считается прямой уликой и называется поличным, как и у нас. Мальчика или слугу допрашивали, не убежал ли он от своего господина и где находятся деньги, которые он украл. Тогда сознавался тот и говорил: «Я прошу пощадить мою жизнь и сообщу, где я спрятал взятые деньги». Эта милость бывала ему оказана и объявлена. Тогда показывал он, что если и взял он деньги своего благочестивого господина, то это произошло по внушению и требованию того, в чьем доме они были найдены, и ему он отнес их и передал. После такого обманного, лживого показания тотчас же объявлялся приговор по приказанию великого князя. Все эти веши отдавались опричникам, и они во всем оправдывались. И ответчик бывал принужден в течение трех, четырех, больше или меньше дней, в зависимости от его просьбы, уплатить, а если он не уплачивал в течение положенного времени, его препровождали на площадь и давали в руки обвинителю; и его били до тех пор, пока последняя полушка не была внесена. Он должен был продавать за полцены и дом, и двор, и землю, и людей, и все, что имел, чтобы отдать истцу. И если не хватало десяти или больше рублей до положенной суммы, то били его так же жестоко, как за всю сумму. И много раз наше бедное сердце с особенной жалостью видело, как они оставались лежать без движения или их увозили с площади даже совсем мертвыми.

И случалось много раз, что они предлагали со слезами и стонами продать своих жен и детей или самим идти в услужение, но это не пробуждало в этих дьявольских людях ни снисхождения, ни жалости. И если опричник проникался состраданием к тому или другому и уменьшал требуемую сумму хотя бы на один гульден или уступал из сострадания и великий князь узнавал про это, то тот лишался не только своих имений, но и присуждался к вечному заключению или даже к смертной казни. С земцами или населением совершают они постоянно еще одну обманную проделку. Опричники, проезжая по улицам или мимо богатых купцов, бросают кольца, шапки и т. п. в лавки или дома, берут приставов и являются без всякого повода неожиданно в эти дома и лавки, находят брошенные вещи и требуют столько-то тысяч. Эту сумму ответчик должен был заплатить без всяких отговорок или оправданий; иначе с ним поступали ужасным образом, как указано выше. Особенно часто употребляется один прием: когда опричник <…> хватает земца за шею, ведет его в суд, хотя он его никогда раньше не видел и не говорил с ним, жалуется, что тот позорил его и вообще опричнину; и хотя великий князь знает, что это не произошло, истца провозглашают верным человеком, и он получает все имения ответчика, и последнего бьют, водя по всем улицам, а затем обезглавливают или бросают в тюрьму на пожизненное заключение. <…>

Опричники (или избранные) должны во время езды иметь известное и заметное отличие, именно следующее: собачьи головы на шее у лошади и метлу на кнутовище. Это обозначает, что они сперва кусают, как собаки, а затем выметают все лишнее из страны. Пехотинцы все должны ходить в грубых нищенских или монашеских верхних одеяниях на овечьем меху, но нижнюю одежду они должны носить из шитого золотом сукна на собольем или куньем меху. <…>