Текст книги "Яблоки на асфальте"

Автор книги: Элеонора Долгилевич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

Дорога в июль

На город пыхнул июль напалмом горыныча, враз выжигая ручейки улиц со скудной зеленью и загоняя всё живое в стеклопластиковые коробки подсасывать сплит-системы. Но глоток свежести раннего утра этот змей оставил-таки для меня.

На ногах с полшестого, сборы коротки-недолги – за рассветом-зорькой по пятам до далёкого, но милого Тулака́-уголка.

Переехав маршруткой два района, спешно топаю через сухостой неполивного скверика, меж брежневок с солидными прохладными тополями, акациями и другими тенистыми защитниками. Мимо лысых элиток с ячменями обветривателей на окнах и пустым жареным асфальтом вокруг.

Покатая спусковая дорожка-бегунья через камыш…

А где все деревья и уютные кусты? Там мы переодевались, выскальзывая из мокрых купальников, останавливались попить, договорить, прощались до следующего раза… Грунтово-песочные высоты взяты скрутной серой лебедой и чахотной, задохнувшейся полынью, – далась победа нелегко…

Быстрее мимо этой сорняковой беды, а то, чего доброго, замучаешься пропалывать.

Вот уже кусочек набережной, а за бетонными ступеньками она – Волга, тихо-зеркальная, величавая, пьянящая свободой и широтой. Дальше лес пижонистой щетинкой левобережья зелено соперничает с ярко-голубым, чистым небом, ревниво заглядывая в волнующую, роковую путину реки.

Сколько светлого простора – солнечного, прохладного, утреннего!..

Постоять. Глаза болят. Ты – крот. На работе от окна далеко, у противоположной глухой стены. Всегда полумрак с язвительным треском настольной лампы под носом во все времена года. Колючие буквы в корявых, перемаранных строчках-предложениях текстов нестерпимо хлещут по глазам ежедневно – недели, месяцы, годы, десятилетия.

И вот ты уже носишь в щемящих глазницах чугунной головы два сухих, раскалённых угля… Больно даже в зеркале. И ты в него уже не смотришь. Больно в телевизоре. И ты его только слушаешь. Иногда. Больно в любой книге, журнале, газете, колющихся пучками ошибок, и ты закрываешь их, не дочитав, – нечем, ведь жаринки сожгут тебе лицо, шею, плечи, руки, согнутые однообразным пыточным напряжением.

Заливаешь всклень шкварчащие глаза дорогой аптечной химией, болезными яблоками ворочаешь по пунктам упражнений офтальмологов – а потоки помарок, не тех букв, заменённых тупым сканером и превращенных «пришлось» в «приелось», «ощущение» в «опупение», стилистическая шелуха, изуродованный синтаксис и прочая рябая неверная дребедень перемогают. И всё – ты больна ими. Они везде. А ты – нигде. Ты никто. Тебя не помнят или быстро забывают, как случайное неудобство. На тебе экономят. От тебя отворачиваются.

И ты тоже бежишь – от «отупения». В себя… Насмерть усталая улитка в себе. В своей орбите… Эти неправые её распнут. Да, осталось только раз пнуть…

Но я-то сейчас – здесь. Раскрываю руки – божий свет… Я тебя забыла. Но я привыкну! Глаза болят. Но я буду смотреть в оба – во все глаза! Я вспомню. Научусь… Я постараюсь. Слёзы. Истерика? Да нет. Просто накопилось. Вечная неотвязная суета капканом-западнёй. Работа – дом и наоборот. Бегом. Снова работа до изнеможения. За кусок хлеба и оплатить.

Надеваю козырёк. Даже через прищур вижу – Волга своей красотой ослепляет, как впервые в жизни, как после прозрения…

Ступеньки. Останавливаюсь. Вдыхаю… вдыхаю… Сейчас тресну от удовольствия!

Справа внизу притоком волнуется и прибывает вьючная толпа. Посередине всего песка притаился длинный, с плоской спиной камень. Возле подставилась утреннему приветному солнцу стройная фигура пожилого мужчины. Узнаю, подхожу:

– Доброе утро, Максимыч.

– Здравствуйте. Располагайтесь. Мы тут с весны моционимся-плаваем… А вы всё в работах да заботах?

– Уже в отпуске. Первый день.

– Поздравляю. Скоро и подружки ваши явятся. Спят. Живут здесь, близко, вот и не торопятся. А вы всё так же, маршрутками?

– Зато раньше всех. Водила реактивный с утра попался. Бабуля ему: «Да остановите, просила! Я далеко пробираюсь, с заднего прохода!» Шофёр ей весело: «И как тебе, мать, удалось вылезти оттуда? Не обижайся – я же довёз». – «Та довёз».

Серьёзный Максимыч охотно смеётся.

Подошёл старый катерок-лапоть за «беженцами»-дачниками, причалил, выбросил язык-кладочку на песок – поднимайтесь.

– Максимыч, а вы и сегодня будете считать?

– А то как же, стареющую память надо тренировать. Как и тело.

Он начал арифметить, а я поспешила к воде. Ледяным перцем обожгло и толкнуло в сердце. Отвыкла за год. Вышла, походила.

Снова вошла, волна приняла меня и бережно понесла-покачала. Всегда не умела плавать. Но как-то зимой стала Волга сниться: захожу в воду, ложусь на волны и легко плыву. Правой, левой рукой… по дивану. Пришло лето. Я к Волге. И точно – поплыла. Благодарила и радовалась. Как сейчас.

В голубом просторе неба вдали маленькие облачка. Глаза их видят, и не надо напрягаться. Недалеко чайки планируют, носятся между небом и водой… Зелёная длинная полоса леса над светлым песочным пробором противоположного берега… глаза отдыхают, любуясь ими.

Волна плеснула в лицо. Ещё раз… Мягко. Мокро. Приятно…

«Прости меня, Волга-матушка, что забыла о тебе, забыла – какая ты… Знаю, только ты, волглая, нежная, погладишь, пожалеешь меня. Освежишь, отогреешь, придашь силёнок тянуть ещё, чтобы ноги не протянуть. Ты слышишь меня, гладишь исцеляющей, живительной мокрой ладошкой по утомлённым глазам, лицу… И смертная извечная сухость захлёбывается, тонет и уходит на дно твоё».

Ныряю, выныриваю из воды… «Какое благо от тебя!» Свежо. Пахнет. Над головой чайка сиганула с рыбёшкой. Подруги за ней стремятся, она – от них. Перекатываются в прозрачных волнах воздуха, весёлка свой улов не ест, ловко увёртывается… Да они играют!.. Им, как и мне, хорошо.

Но в отличие от них на мне нет тёпленьких перьев, м-мёрзну… Поворачиваю, волна быстро и косо несёт меня к берегу. Здесь вода теплее.

Песок. Мокрый, тугой, прохладный. Дальше сыпучий, тёплый. Греет ноги. Руки кладу на голову, потягиваюсь, поднимаю лицо к солнцу. Оно целует лоб, щёки, губы. Глаза влажно теплеют под согретыми веками. Вот оно – блаженство…

Повернуться спиной, повертеть талией-корпусом вокруг талии, помахать руками, как пропеллером… дыр-дыр-дыр-рр… и Карлсоном в бикинях взлететь ввысь, чуть спуститься и подрыгать голыми ногами над Максимычем, тоже чуть-чуть. Этот правильный отставной эфэсбэшник вместе с сознанием потеряет-таки бдительную готовность.

Нет, он хороший. Не буду. Руки на затылок, выпрямиться, подставиться. Солнце тихо накрывает лёгким, невесомым теплом. Расслабляет. Слушаю себя… Надо же – не только рабочая лошадь. Загнанная. Но… и женщина. Оттаявшая. Мокрая. Живая.

Как бы не размазаться киселём по песку. Бросаю прислушиваться. Подхожу к Максимычу:

– Ну как, сколько сегодня удачников?

– Рекорд! Сто тридцать. В прошлом году самое большее было сто девятнадцать.

– Молодец, всех взял. Как это ему удаётся?

– Промолчу. А вы в следующий раз не пропустите и понаблюдаете… Пойду тоже сплаваю.

Понаблюдала, потом: лапоть берёт сначала часть людей, отчаливает-отрывается от песка на мели и сажает остальных. Резиновый. Наш!

Сумка Максимыча заквакала-заюзжала, плавал он близко.

– Максимыч! Поводок эфирит!

Он торопится из воды:

– Труба жены зовёт, спасибо. – И трубе: – Да, слышу. Сейчас, чуть обсохну и уже иду.

– Ну вот, теперь я ваш личный секретарь.

Смеётся с хохотом – представил меня своей секретаршей в купальнике.

– А я вот три бутылки набрал всем, кто придёт, – ножки мыть.

– Ну вы, как всегда, галантны. Максимыч, а что с посадочкой? Как случилось, что вырубили всю зелень?

– Да. Мы все как раз были тут. Приехали работяги и давай пилить-рубить. Мы стали возмущаться, а они: «Не наше дело. Нам приказали. Надо будет вырубить весь город – вырубим. Все вопросы к новому хозяину. Вы ж голосовали! Вот и звоните, все команды оттуда». А Лидия звонила! – Максимыч поднимает руку с указательным пальцем вверх.

– И что?

– Да ничего. Бурьян и песок. Дышите полынь-травой и газовой атакой.

– И как же теперь?

– Как? Любуйтесь тем, что ещё осталось… Ну, мне пора. А вот и песочницы-водолазки ваши идут, – так вы их, кажется, окрестили?

– Ну и память у вас!

– Тренирую. Счастливо вам в первый день, – собирает вещи.

– Спасибо, до завтра.

Действительно, сверху напротив машет рукой Анна в ярком полосатом сарафане и белой шляпке-колокольчике. Я хорошо помню её янтарные кошачьи, как у Туськи, глаза, стрижку с рыжиной и веснушки. Вся в веснушках. Как пчёлка, и при случае остроязычно жалится.

А вон на ступеньках стоит-осматривается Лидия со своей неизменной красной соломенной шляпой и алым эффектным шифоновым паре, которым драпируется после купания, закрываясь от палёных лучей. Помню в её современной нарядной квартирке прихожку, где прямо по обоям нарисована большая ярко-зелёная ёлка с игрушками – весь Новый год, и счастливый голос Лиды: «Внучатая малышня! Контуры рисовал старшенький. Захарка помогал изображать звезду с игрушками, самый маленький квацал зелёную краску прямо ладошкой – тонировал. А бесформенный сюр вокруг ёлки – это их новогодний салют».

Лида давно вдовая. Но шли как-то с ней до остановки, она в белых капри, рубашка с узором-прошвой на груди и шляпа с похожим рисунком. Кокетливо беспокоясь, мне:

– Я похожа на грибок?

«Но какой симпатичный!»

– Э-э… тебе сюда высокие сабо на платформе – так и просятся.

– Ага. Займусь…

Поднимаю руки и машу в ответ обеим песочницам-водолазкам. Моё лето, нет – мой июль начинается.

Подарки озера

Л. Н.,

храброй и необыкновенной женщине

Нонка, давнишняя подруга и бывшая сотрудница, категорически пригласила к себе на дачу. На сей раз внуками я не отговаривалась. Задумано – сказано – сделано. Еду!

С вечера собралась, а раненько утром была у причала набережной.

Речной трамвайчик. Все заботы на берегу, дома. Вода. Волга. Чайки. Встречный ветерок заглядывает в лицо, обдувает. Щекочет шёпотом, обнимает, голубит…

А вот и Тумак. Спокойным шагом минут двадцать от берега, и я на месте.

Нонка:

– Обед доваривается. Я сейчас, Лидия. – Сама же торчит в роскошном розарии. Любит заниматься декоративным природным дизайном, а потом всех удивлять и гордиться.

Бросила сумку:

– Пока ты снюхиваешься с цветами твоей жизни – я к озеру.

– Лида, не заплавайся там, как обычно.

– Я быстро.

Обхожу усадьбу, рукотворный кусочек рая, вдыхаю полной грудью весь букет Нонкиных сказочных цветов.

Меж деревьев и кустов по шустренькой тонкой стёжечке то вниз к сочно-зелёной, высокой траве, то чуть поднимаюсь вверх. Лесок расступается – и вот он, глазик земли с ресницами-деревьями вокруг.

«Я соскучилась по тебе!..»

Обычно переплываю сначала длину, потом ширину до середины и отдыхаю на спине. Потом – к финишу.

В этот раз плыву под берегом. Ивы гибкими руками-ветками достают меня, гладят по волосам. На зелёном высунувшемся краешке лягушка царевной недоумённо уставилась, – нарушаю. «Не бойся! Я лишь гостья». Не поверила – плюх от меня нырком!

Ускоряюсь. А вот и противоположный берег. Подержаться за его травянисто-шёлковый чубчик, поболтать-поволновать ногами задумчивую воду озера.

Назад, до середины. Вдыхаю, выдыхаю. Приятно, легко дышать. Каждый вдох – бесценен. Каждый взмах руки – чудо! Радость во мне, и я – в радости. Сливаемся…

 
А солнце смеялось,
В душе расцветало моей,
Улыбки бросая
На свежесть зелёных ветвей.
 

Надо же, рифмуется, складывается…

Отдохнуть. Переворачиваюсь на спину, вытягиваю ноги, затылок топлю, лицо над водой. Раскидываю руки – крыльями. Небо смотрит бирюзой, а в его глубине редкие мутноватые лужицы облаков.

Я лечу. В небе. Или в воде. Свободна – как Бог в своём горнем мире. Закрываю глаза: «Я знаю, ты здесь, со мной. Останови миг! На миг, на мгновенье…

Как же мне хорошо!.. Благодарю тебя».

Открываю глаза. Нет неба. Тень надо мной. И птица. Огромная! Крылья раскрыты, чёрные, с подпалинами, грудь мощная, светло-бежевая, когтища – что у орлища. Клюв хищно вогнут. Орлом зорко глядит, надо мною стоит. Как крылатое распятье в небе. И я – распятьем в воде. Совпадаем…

«Что думаешь обо мне, редкий благородный красавец?..»

Испугаться его, что ли, и нырнуть? Но я же не рыба, не добыча. Я – женщина. Хотя и Рыба.

«Воля твоя, царю, представитель силы!.. Никого. Только ты – в небе и я – здесь. В воде…»

Закрываю глаза. Боязно. В городе дома Натка. И внуки, трое, мальчишки. Средний, Захарка, на меня, говорят, похож. Господи, как долго когда-то с мужем искала по детским домам светленькую девочку… Приехали за ней. Подбежала беленькая малышка, обняла мои ноги: «Мама…»

Пахнуло ветром в лицо. Открываю глаза, а птица не спеша, гордо, с достоинством разворачивается от меня могучими крыльями ангела, прощально покачиваясь, плавно отдаляется и улетает в свою неведомую жизнь. Выше, дальше, за верхушки деревьев… Не видно. Всё.

Зоркий птичий гений угадал, увидел мои мысли… А может, это и был ангел. Мой. Наш…

Переплываю озеро в ширину. Вода тёплая, с бьющими бодрыми струйками родников. Мягкая, зеленоватосиняя, тихая. Не течёт, как моя Волга. Снова поворачиваюсь в воде к небу…

Взмахнуть бы руками посильнее, оттолкнуться от зеркала воды и журавушкой в его высоту запредельную, недосягаемую! Да узнать, каково там женщине плавающей – без опоры. Ничего и никого не боюсь. Никогда. Особенно после его смерти. «Мой друг, единственный, муж мой… за двадцать лет не успела на тебя наглядеться… как сейчас на птицу чудную, минутную.

Где летит она теперь?.. Вы там вместе. И так далеки от меня…»

Подплываю к раскидистой, нагнувшейся берёзе. Она низко опускает ко мне тонкие пальчики-ветки, приветствует, успокаивает моё внезапное, но сладкое волнение.

Из-под одной что-то отдаляется-отплывает в мою сторону. Ближе. Возле меня. Это желтеющий листочек скорлупкой-лодочкой, а в нём стрекоза-дюймовочка блестит голубизной на солнце, – ну прямо-таки брошка природы!

Пусть будет она как бы на мне. Красиво, нарядно… Я запомню.

Стою на берегу, смотрю. Нет предела диву дивному!

«Спасибо тебе, озеро, за подарки. Да не иссякнут родники в тебе.

Так хорошо, покойно с тобой и бесконечно, что возвращаться не хочется…

Но надо».

Утро задалось. Что дальше?

Отпуска у нас с Анной совпали десятидневкой. С восходом по утрам встреча на Волге. Спускаюсь от сквера, а она – со стороны высоток, в малиновой бретелечной майке, светлых бермудах, при белой шляпке. По ходу вместо приветствий дурашливый диалог с большой буквы. Начинаю я:

– По бдительно-строгому разрезу янтарных глаз прозрачно видно, что вы женщина строгого и не лёгкого поведения, но есть одно подозрительное но… – Анна готовит улыбку. – Сын в детстве полевые колокольчики называл позвоночниками. Так вот они на поле вашей шляпки фатально зовут-таки в туманную даль.

Моя спутница, широко усмехаясь, не остаётся в долгу:

– Со своей стороны должна заметить, что вы нынче феноменальная богиня в зелёном. Если купальник на вас болотный, с пронзающей огненно-бирюзовой молнией на трусиках, то…

– … то я позову в болото?

– То романтическая встреча с французским комильфо неотвратима. Бусики-то на вас малахитовые?

– Как шкатулка. Но эти комильфо, говорят, расчётливы и скучны. Чем займёмся?

– Будем симулировать здоровье. Вчера позвали на работу, в институте отмечали день рождения сотрудника, на четверых. Спустились вечером к Волге подышать. Как ударила палец на ноге – не помню.

– Да, распух. Хотя походка – от бедра. Прописываю совет: компресс из водки и воды. По фифти. Если это ушиб без трещины. Водка-то осталась от вчерашнего?

– Пили как обычно. Чисто символически. Да и жарюка. Но всякошного-рыбного – пока не отвалились. Ах, если бы не палец…

– Я тоже не помню, чтоб так когда-нибудь беспокоила задни… то есть крестец. Немеет и в ноги даёт.

– Если утром проснулась и что-то болит, значит – жива. Сейчас и полечимся.

А вот и наш камень посередь песка. Предлагаю:

– Словами размялись. Может, сразу и сплаваем?

– Да, на стремнину, туда никто не доплывает.

Выныриваем из одежды: Анна в леопардном купальнике, я в молниеносно-болотном. Подходим к воде.

– Э-эх!.. – моя вольная тулачка смачно зануривает-врезается и легко плывёт, я за ней:

– Ань, открою тебе секрет: я думаю, что лучше Волги может быть только Волга.

– Пхы-ы… я это давно для себя решила, поэтому нашу квартиру если и будем разменивать для сына, то только в этом районе.

– К своему заполотновскому на Казармах я тоже привыкла. На высоте, просторно. И деревья, которые мы сажали, получив квартиры двадцать пять лет назад, выросли.

…Вот и стремнина. Прозрачная гладь воды. Ширь… Анна ложится на спину:

– Мне всякий раз кажется, когда доплываю сюда, что я сливаюсь с Волгой…

Пока она венчается с рекой и первозданностью, Волга мягко обволакивает, пеленает меня всю, ласково пригортая к себе, как мама когда-то в детстве. Бережно ласкает, укрывает мою деревянную, уставшую спину, унося хроническую боль всё дальше и дальше от меня. Тревоги и страхи мельчают, как всё, что осталось на берегу. Застывшая душа тает, в мощной пучине становится сильней и устремляется ввысь, к свободе…

– Аня, а твой палец в воде не вдарится в судорогу?

– Его-то в воде и не ощущаю. А ты теперь как себя чувствуешь?

– Я себя – чувствую!

– Тогда айда назад.

Плывём не спеша, почти за течением, сберегая силы. Чайки опускаются низко, даже рядом. Одна резко стрелой бросилась вниз и ущипнула воду, но осталась с пустым клювом. Вот и дно. Мулистое, болотное. И пластиковые бутылки-утопленницы слоем… дышат, жутковато проминаясь телами под ногами.

– Аня, а дно бутылочное, топкое. Отдыхающие постарались с прошлого года.

– Знаю. Дай руку – не могу выпутаться из паутины водорослей.

Наконец-то спасительный песок. Берег. Предлагаю с вопросами:

– Походим? Побегаем?

– Потрусим.

Трусим. Шлёп-скок то по мокрому песку, то по сухому. До поворота Волги. Впереди кусты. Чайки на зелёной мели пасутся и вороны цаплями.

– Волгу жалко. Замусорили. Не чистят.

– С весны вон там, за коленцем, долго стоял высокий гусак с ковшом. Мы всё ждали, что начнут наконец чистить реку. Зря надеялись. Нет гусака.

– А где же он?

– Наверное, и его попилили на металлолом.

Притрусили назад, к камню. Простынка на солнце согрелась. Песок мягко захрустел под ней. Полениться. Полежать, отдавшись нежности утреннего солнца. Глаза закрыть. Послушать шум речной волны. Чаек. Покой и свежесть. Рай здесь – вот он, со мной, а я в раю…

– Народу-то с утра мало.

– Любители нагрянут в самую спеку.

– И талий у них несколько. Аня, а ты в курсе, что означает твоё имя?

– Э-э… что-то связанное с внешностью. Миловидность и грация, кажется.

– А как ты думаешь – мы-ы… ничего?

– Мы – амазонки-водолазки в климаксе. Ну почти.

Похихикав, решили побродить за впечатлениями.

К зелёному, яркому заказничку, купающемуся в воде и солнце, потом назад. Впереди моторка упёрлась носом в песок. Возле сидят двое: один помоложе, второй – человек-живот. Лысый. Ближе. Нет, на затылке дужка седой пенки волос. Рядом пустая бутылка водки. Проходим мимо. И вдруг голос:

– Это бабы.

Голос старшего:

– По-моему, молодые.

Не удержалась:

– Прикройте лысину козырьком – напечёт.

Прикрыл. От голосов отошли.

– Аня, что это за труба в Волгу?

– Источниковая вода. Из того камыша, что на спуске к пляжу.

Возвращаемся, топая по тугому влажному песку отлива ногами-ластами с перламутрами ногтей. Мелкая чистая вода их лижет, они в ответ ей искрятся, кокетливо поблёскивая. Вот и двое из моторки.

Старший. Надо думать, нам:

– А мы выпили. Водку. Всего одну бутылку.

Анна:

– Это заметно.

Который помоложе:

– Что заметно?

Назидаю вслед за подругой:

– Учтите, алкоголь лишь создаёт иллюзорную гармонию между насыщенным внутренним миром человека и скудной действительностью… когда душа просит Абрау-Дюрсо и ананасов, а организм тела – водки и огурца.

Молодой:

– Чё она сказала?

– Я ж тебе говорил – они не наши.

– Почему?

– А они не так говорят.

Аня лукаво глянула на меня, и мы, поспешив, оставили голоса позади. Она с укором:

– Хм… ты им про внутреннюю насыщенность, а у них ещё пиво в воде чмокает-болтается – сейчас насытятся.

– Так многие расправляются со временем. Кунёмся?

Кунулись, близко поплавали. Мальков – раз, два… семь. Вышли из воды, погрелись, потоптались. Тепло. Мягко. С собой всегда приношу кусочек хлеба. Голуби ходят вокруг, тонут лапками в песке, ищут поесть. Посыпала дальше от нас, мелко, чтоб в песок не долбили. Поели.

– Походим ещё?

До моторки не дошли намеренно, повернув назад. Старший сзади:

– Эй, вы куда? Я хочу вас рыбой угостить! – Догоняет: – Вертайтесь к нам. Вы-ы… не думайте… мы не алкоголики. У меня выходной. А какой же русский без водки с пивом! Ёр-ршисто… Хотите пива?

Аня берёт меня за руку:

– Нет. Не употребляем.

– Идёмте, я вам свою рыбу покажу. Серый, скажи, вот же рыба, возле трубы.

– А то.

Анна кривится:

– У меня был рыбный день вчера.

– А у неё – нет. Я рыбу иногда здесь ловлю, немного, удочкой, солю и сушу дома. К пиву. Хочу угостить вас. Ну просто так. Вот она, заходите в воду.

Любопытство берёт верх. Зашли по бёдра. Труба с родником совсем близко. В водорослях лежит тонкая, с волосок, капроновая сетка на метр и шириной в половину. По краям её запутавшиеся серебряные с ладошку-меньше рыбки.

– Выбирайте себе по пяток. На жарёху.

Потянулась к одной, она как забьётся! Другую потрогала. Та тоже жить хочет. Лысик в воде крутит-вертит руками. Анка уже вытащила две. Стою и жалею рыбу. Холодно. Очень.

– Нет! Вода ледяная, я выхожу.

– Куда вы? Ей уже есть, сейчас и вам…

– Да я вегетарианка. И вообще – кожу даже не ношу!

– Чё? Кожа? Кожа у вас – ни у кого здесь такой нет. Где вы загорали, на море? Здесь так не загоришь.

Анна круглит янтарём глаз на меня и подмигивает. Он даёт кулёк с рыбой ей:

– Десять штук. Как раз.

– Спасибо.

Мы уходим. Аня:

– Ну, что будем делать?

– Делать ноги. А то придётся отрабатывать.

– Как?!

– Общаться. А ты что подумала, речная развратница?!

– Жаль уходить. Рано ведь, всего девять. Давай ещё немного.

– Они сейчас будут мешать выпитую водку с пивом, начнётся стадия – синдром навязчивости и утверждения в мужском начале.

– А по-моему, начало разбавилось пивом.

– Э, сударыня-шовинистка, обижаешь. Их и так мало в стране, падёж сплошняком.

– Пить надо меньше.

– А те, что меньше пьют и больше хапают, лучше?

– Не знаю, не пробовала. Но скоро и с нами покончат: будем батрачить за гроши до шестидесяти с гаком и умирать с мужиками в один день прямо на работе.

– Тоже плюс. Зарывать будут прямо в офисах. Смотри, Ань, старший с пивом сюда правит.

– А не надо было рыбу брать.

Мы прячемся за очками, Анка лезет в шляпку-колокольчик, я – в кепку. Всё. Невидимки.

Ничего подобного. Подходит угоститель, смотрит, как мы укрепили два пакета с рыбой, поправляет. Садится на песок:

– Я Вова.

– Анна.

Молчу нарочно, не знакомлюсь. И сразу дятлом:

– Почему вы опять без шапки?

– Серый, принеси. – Тот разворачивается, не успев подойти. – Вы здесь в гостях?

Хитрю:

– Почти. А как ваша рыба называется?

– Серушка.

– Почему же она похожа на краснопёрку?

– Вот бл…! Серый, скажи – это серушка?

Подошедший с шапкой Серый уверенно кивает корпусом:

– Т-точняк.

Вова:

– Да у меня дома в книжках есть. Да, Серый?

– Ага, у него дома много книг.

Анна:

– И что вы читаете сейчас?

– Правду скажу: ничего. Вот выйду на пенсию – всё перечитаю. Бля буду, да, Серый? – Смеются.

Аня:

– Послушайте, вы с женщинами разговариваете. Мы здесь отдыхаем и не собираемся выслушивать ваши вульгаризмы!

– О! Слышь, Вова?

Добавляю Анну:

– Знаете, каждое слово имеет лексико-семантическую валентность. На самом деле – подбирайте слова. Есть же нормативная лексика.

– Вова, я… гик!., не п-понял… Но пиво, бля, во!

– Чё ты не понял? Я же говорил – они с Прибалтики… Вот у меня к вам вопрос: у вас там много рыбы?

– М-мы… не знаем, – признается Анна.

– А вот у меня свояк – бракуша. Так он говорит: раньше было поймает белугу – икры почти полное ведёрко. А сейчас… Вот – на дне, чуть с ладонь.

Серый свою бутылку допил. Старший сосёт, пиво весело пузырится-течёт изо рта, сползает на сивую красноварёную грудь.

Аня советует:

– А ведь вам домой пора – горите. Вон какой красный!

– Я шерстяной, не возьмёт. У меня ещё вопрос. У вас в Прибалтике рыба какая? – Молчим. – Отвечу: у вас рыба холодная. А у нас серушка тё-о-о-пленькая… как баба…

Серый:

– Ну! Как баба – бл… буду! – Утробно гогочут.

Взрываюсь:

– Послушайте, возьмите вашу рыбу назад!

– Не, это вам. Подарок. Серый, цыц! А то сердятся.

Анка тихо сочит сквозь зубы:

– Вот быдлис-симо… – И громко: – Мне надоело! Вам говорить – как через Волгу кричать.

– Вы куда? – Вова встаёт. – Я с вами.

Мы бросаем всё ненужное на камень и быстренько к воде, – слабые легковозбудимые женщины. Вот они, желанные волны на выручку. Остужают, несут за собой, дальше, к нашей стремнине, приятно обнимают, умиротворяют. Рыбачки́ пупсиками плюхаются у берега.

Аня:

– А фразочка про валентность на ухо легла. Откуда это у тебя?

– Один из словесных фантиков, оставшихся со студенчества. Современный русский невозможно было сдать с первого захода.

– Сдала?

– Да. Но лет пятнадцать эта сдача снилась.

– Почему?

– Затянувшийся послеэкзаменационный синдром. Плюс излишняя впечатлительность и вечная неуверенность в себе.

– Я тоже под впечатлением: так хорошо здесь, подальше от берега!.. И никто язык не поганит.

– Аня, их языком, эмоциями, руководит правое полушарие мозга, – короче, язык гамадрил. И знаешь, мне иногда кажется, что и Серых-Вовок, и меня с тобой – всех нас считают гамадрилами, тупо долбя и твердя только об учителях-дрессировщиках и врачах-ветеринарах. Скотобаза получается. Территория, а не страна.

Аня хлопает ладошкой по набежавшей волне:

– А я знаю, кто и где на самом деле обезьяны-павианы. И оч-чень похожи! Пусть посмотрят в зеркало сначала на себя. Вот поглядись в Волгу!

Глядимся. Волга своей мощной водяной кистью изящно размывает наши незамутнённые отражения, тут же смешивая их с зеркальной акварелью неба и солнца.

Анна с сожалением:

– Мы красавицы, но смываемые.

– Ладно, хватит нарцисситься. У меня к тебе отвлечённый вопрос: рыбы умеют ругаться?

– А ты что думаешь?

– Умеют.

– Как?

– А вот так: буль-буль-буль! – пускаю из волны водяные пузыри, выпучивая рыбьи глаза. Анна хохочет, тоже булькает и визжит, что утонем от смеха. Не утонули. Плывём назад – успокоенные, свеженькие и добрые. Аня:

– Если получится – обсохнем, а нет – сматываем удочки.

Нас встречают те же. Вова с упрёком:

– Далеко заплываете. Что вы там делали так долго?

Анна:

– Воду раскрашивали, потом в морской бой играли. А который час, не скажете?

– Вот бл…! Опять забыл свой мобильник. Знаете, я каждое лето здесь сею по одному или два телефона.

Я, с иронией:

– И как – выросли?

– Кто вырос? Серый, они точно из Прибалтики. – И нам: – Схожу к лодке, поищу мобильник. А то снова украдут. – Серый тянется за ним. Мы, смеясь, хватаем всё из камня в пакеты, бутылки с водой и уловы.

Аня:

– Смотри, вон вверху мужик. Высокий такой. – Машет ему шляпой. Он спускается к нам, а мы поднимаемся. Она любезно: – Здравствуйте. Поговорите с нами.

– Хорошо. О чём?

Помогаю:

– Как вас зовут?

– Володя. А я за вами наблюдал.

– Понаблюдайте ещё.

Мы застилаем бордюр, садимся, поливаем ноги, вытираем. Складываемся, одеваемся. Володя:

– Вы, дамочки, хорошо плаваете. И далеко.

Анна:

– Да, нам это уже говорили сегодня.

– Значит, я не оригинален.

Отходим. Оглядываюсь. Внизу толстячок торопится к нашему камню, смотрит вверх. Показываю ему: мы не одни. Машет бутылкой пива. Отмахиваюсь – мы ушли! Догоняю парочку. Анна попутчику:

– Вы извините, дальше мы сами.

– А как же я?

– Как и раньше. Счастливо. И спасибо вам.

– Я понял. Это вы… чтоб отвязаться от тех кавалеров.

– Извините. Хорошего вам отдыха, – прощаюсь, подруга тоже кивает.

Заворачиваем на дорожку в камыши. Аня:

– А этот-то ничего.

– Но он ведь тоже Володя, а значит – Вова.

Анка смеётся. Я вторю и продолжаю:

– Давно я так не удирала. Здорово! – И через паузу: – А мужички-то нас даже немножко понимали. Но Вова-рыбачок книжки свои читать не будет – клянусь его красотой!

– Почему?

– Потому что он да-а-вно пенсионер! – Взрываем смехом камыши. Продолжаю сквозь слёзы: – Притом он вовсе не скучный французский комильфо. – И шёпотом добавляю: – Бля буду.

Анкины кошачьи глаза рысью мечут в меня, и она ехидно заключает:

– А ты гамадрилка в правом полушарии мозгов! – Снова лопаемся, и Анна заключает: – Утро-то сегодня задалось!

– Т-точняк, к-как в Прибалтике.

– И обед будет особенный.

– Ага. Серушный!

Дуэтный хохот до перекрёстка с прощанием в разные стороны до завтра.

Через год вновь спешу-бегу к Волге, в любимый уголок отдохновения. Конечная троллейбусов, подпиленный скверик, дворы домов позади.

Разом открылся залитый слепящим солнцем простор. Торопливая крутая дорожка по склону словно стёрта вражьей рукой. В песочные барханы зарылись мордами и чудятся в мареве утра две однорукие махины, что вгрызлись железными зубами ржавых ковшов в растерзанную и безответную плоть земли. Не корабли пустыни.

Обегаю их вдоль по краю. Резко вниз, к набережной, на покатой спине которой лезет в глаза всё та же старая татуировка «купаться запрещено».

Ступенчатый спуск к пляжу. По кромке его железные колья-столбы угрозливо торчат, нацелившись чёрными дулами в мирную синь неба. Прижмуриваюсь. Ресницы тут же дорисовывают колючую проволоку вдоль столбов. Бр-р… Отвернуться. Ухо ловит фразу-вопрос: «Прихватизировали и это?»

Окурочный песок туда-сюда. Слева в стороне ни тени от пушистого куста вербочки-любимицы, лишь одно воспоминание от её недавней прохлады. Нет и нашего доброго камня преткновения посередине.

Справа под колючим солнцем всё та же сотня дачников-подвижников в ожидании старенького, но пока верного советского лаптя-переправщика.

Невдали на речном приколе сыто и пусто качаются бело-голубые тела то ли приватных, то ли прихватных катеров. Хлюпают. Тошно. Как в прокисшем борще. Или в неволе.

… Дорога домой вверх на преодоление, по городскому плану точечной вырубки. Ни деревца-кустика, ни веточки, ни листика живого-зелёного, ни желания вернуться завтра.

Мимо в пыльных клубах не то видения туманного будущего, не то привидения планов городской мэрии… Это, гремя и газуя, проносятся миражи двух самосвалов, засыпавших нашу стёжку-дорожку к хорошему настроению. Что дальше?..