Текст книги "Скажи это Богу"

Автор книги: Елена Черникова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

"Это не по-дружески, – оценила Алина свое намерение написать всю правду именно Анне. – А даже по-свински. Она же выпрыгнула из своей ямы. Ей удалось понять и преодолеть свои поломанные ноги. Доктор Неведров помог ей, поскольку она не сопротивлялась его методам. Она даже нашла приемлемого для замужества дядьку и хочет с ним жить. К ней сейчас как ни к кому приложимо твердое правило западного успеха: никогда не общайтесь с теми, у кого проблем больше, чем у вас. А у меня как раз больше проблем, чем у нее... Нельзя портить ей жизнь".

Как говорится, и тут зазвонил телефон – в кармане у ?Алины.

– Значит, договорились, я жду текст, – звонким, совсем новым голосом напомнила ей Анна. – Не теряйся. Начинай! Ладно?

– Ладно... – как уж могла бодро ответила Алина, в который раз поразившись телепатичности своего мобильного телефона. У него сие свойство обычно расцветало именно на улице. Помните, профессор звонил ей с сообщением, что он не дурак? Вот таких же случаев стало – тьма.

Но откуда Анна узнала ее мысли?

Алина пришла домой, включила компьютер и создала новый файл. Сначала назвала его "Анна". Потом, подумав о безысходной категоричности именительного падежа, переименовала: "Анне". Опять не то. Ей, Анне, это все как инъекция чужой боли. Именно укол, но не прививка. Напишем: "Для Анны". Нет, опять слишком близко к телу.

О! Кажется, есть нейтральный вариант: "Показать Анне". Ну не совсем нейтральный, но вариант... с вариантами.

Вот и ладушки. Вот тут будем отписываться по полной. А там – профессору – про путевку в новую жизнь.

Алина вдруг подумала, что в эту минуту профессор должен точно чувствовать, что его собираются слегка надуть. Он же уловил, как она трепала архивный шкаф, выискивая какую-нибудь фальшивку для первой встречи с великим ученым!

Но почему-то никто не позвонил. Ни городской, ни мобильный телефоны не издали ни звука. Может, доктор отвлекся на других клиентов? Это с ним бывает? Интересно.

Теперь – график. Есть два файла. Две руки. Одна голова. Хорошо работается по утрам. Значит, начинаем с профессор?ского файла, потом переходим к "Показать Анне". Первое, второе... А на десерт что? – вдруг развеселилась многомудрая сочинительница. Чем закусывать? Опять, что ли, живой жизнью? Можно опять поперхнуться – и не выйти утром к первому.

"А не пойти ли мне погулять? – трезво рассудила Алина. – Всюду жизнь. А я? Где я-то?"

Болевой Центр

Убежденная жительница московского центра, Алина любила гулять по нему в общегражданские выходные дни, когда центр пустел: основной народ отбывал в спальные районы, и ходить по улицам было просторно.

Сегодня суббота. Алина долгие годы любила субботу не?осознанно, пока не заглянула в вековой календарь. Тут и выяснилось, что день ее появления на свет был именно суббота. Те же долгие годы Алина ничего не имела против собственного дня рождения, то есть никогда не всхлипывала – мамочка, роди меня обратно. Суббота – гулять!

Одевшись потеплее, она выбежала на свою нена?глядную Пресню и пошла в сторону Садового кольца. Стоя перед труднопреодолимым наземным переходом, вечно державшим светофорную паузу минут по десять, а то и двадцать, она сто раз передумала – куда же дальше? Двинуть по Малой Никитской – пройдешь мимо бывшего собственного дома на правой стороне. Или мимо бывшей работы – на левой стороне. Пойдешь по Большой Никитской – вот тебе и Дом литераторов, где все свои, но общаться не хочется, нельзя, больно. А еще чуть ниже – вот тебе будет особнячок, где продолжает доблест?но трудиться блистательный Степан Фомич и который уж точно не надо видеть сегодня. Пойти по Поварской – можно случаем соскольз?нуть на Новый Арбат и уткнуться носом либо в Дом книги, где все еще торгуют прежними трудами Алины, либо в надпись: "Новоарбатский" – в гастроном, где Алина и Степан Фомич в свое время купили несколько тонн продуктов питания и выпивания, что было всегда празднично, игриво и шикарно. Такая уж была их сов?местная жизнь в целом.

Как же попасть на Тверской бульвар, минуя мучительные маршруты и не делая крюк в полгорода?

– Вам куда?

В нарушение правил у перехода остановилась белая машина, и дверь распахнулась.

Алина обрадовалась, впрыгнула и чуть не выпала обратно: за рулем сидел бывший личный водитель Степана Фомича.

– Здравствуйте! – радостно сказал он. – А я тут вот еду, вижу – вы стоите. Дай, думаю, подвезу по старой памяти...

– Ой, спасибо, – задохнулась Алина. – Меня еще можно узнать?

– Еще можно, – вежливо ответил водитель и рванул по кольцу вперед.

– Мне всего-то на Тверской бульвар... к памятнику Пушкину, – быстренько выдумала Алина.

– Пробьемся, – пообещал он, подстраиваясь к развороту на Новинском бульваре.

И уже через десять секунд машина крепко застряла в потоке. "У нас суббота, – удивилась Алина, – откуда столько? Ну да на все судьба".

Разговор в машине, в бесперспективной пробке на подступах к Новому Арбату. Сумерки перешли в подсвеченный мрак; водитель спокойно закуривает, усугубляя туманность, и почти мечтательно говорит:

– Представляете, Алина, что будет в Москве, когда люди прикупят еще машин!..

– Пробок будет еще больше, – предполагает она.

– Будет сплошная пробка и невозможно ездить...

– Как в Париже!.. И все уйдут в метро, где быстро, сухо и тепло! – догадывается она.

– Не все могут вернуться в метро после хороших машин, – возражает водитель, поглядывая в окно, за которым столпились как раз названные, хорошие.

– Значит, будет развиваться частная авиация, – говорит она.

– ...и космонавтика, – без тени улыбки добавляет он.

Смеются до слез, представляя себе этот внезапный отрыв от московской земли группы частных космонавтов. Космодромчик в Кремле, или на ипподроме и казино (выиграл – и улетел), или вообще в каждой дворовой песочнице.

– А что? – невозмутимо продолжает водитель. – Это старая кавээновская шутка: "Почему в советские времена было столько желающих в космонавты? Потому что это был единственный способ вырваться из страны..."

Выбравшись из пробки через пять минут – повезло! – они молчат и курят; он внимательно следит за прекрасными машинами в потоке, Алина – за своим воображением, которое уже погрузило одних москвичей в межзвездные корабли, а других необратимо вернуло в теплое метро.

Умница водитель довез ее до Пушкинской площади, очень аккуратно обойдя все ненужные улицы, и на прощание сказал, что был очень рад. Она горячо поблагодарила, незаметно выщелкнув таблетку валидола из хрусткой планшетки в кармане куртки.

Алина пошла здороваться с Пушкиным. Обошла памятник три раза, будто впервые видя его. И вдруг – о высшее образование! о наблюдательность! – действительно впервые заметила, что у Пушкина в отведенной за спину руке – шляпа!!!

"Да-а-а, – долго удивлялась себе дама с высшим литературным образованием, получившая оное в двухстах метрах от этого самого памятника, – и не заметить этой шляпы!.. Да-а! И чему меня только в школе учили..."

Бывают же открытия! Изумляясь собственному невежеству, Алина подошла поближе к шляпе.

Огляделась. Редкие прохожие. Несколько одиноких влюбленных с цветами и в ожидании. Несколько – без цветов. Ни?кто никого не замечает.

Алина попыталась принять точь-в-точь пушкинскую позу, ощутить постамент под ногами, отвела назад руку с пушкин?ской шляпой, чуть наклонила голову – и неописуе?мо, сверхъ?естественно почувствовала, что следующее движение фигуры, не будь она бронзовой, было бы: медленно вывести руку со шляпой из-за спины, протянуть в толпу, как за подаянием, а потом – швырнуть далеко-далеко через всю улицу! И чтобы никто из узревших протянутую шляпу ни на секунду не подумал, что она действительно была – мимолетно – протянута за милостыней...

Алина выбросила руку вперед – точно! Шляпу – через толпу! Через улицу! Прочь проклятую шляпу, чтобы – вечно непокрытая голова, даже при дамах, будь оне неладны.

– Мадам, – раздался громкий голос за спиной у Алины, – вы осваиваете ментальные городки? боулинг? Вы дискобол... дискоболка?

– Добрый вечер, профессор, – не оборачиваясь, сказала Алина. – Что-то вас действительно давно не видать, не слыхать...

– А я думал, вы в поте лица своего и так далее, а вы тут гуляете, гимнастикой занимаетесь. Не самое подходящее место для шляпного спорта, очень уж загазованно, скажу я вам. – Профессор аккуратно взял Алину под руку, и они пошли в метро.

Алина послушно спустилась в переход, послушно позволила профессору оплатить ее проезд, проводить до вагона и помахала ручкой на прощание, когда двери за?хлопнулись.

"Вот старый хрыч, вот зануда, штирлиц хренов... – привычно костерила Алина профессора, но удивляться уже перестала. – В каком же месте у него все эти радары?"

И почти услышала ответ: "Работать надо, дорогая. Я экономлю ваши деньги, свое время и слезы читателей!"

Следующим утром Алина начала последовательно раздваиваться. На первое – файл «Отдать профессору». На второе – «Показать Анне». На десерт она выбрала – ежедневно гулять по городу.

Жгучая страсть к буквам оказалась сильнее страха смерти.

Поймите меня неправильно!

– Доброе утро, профессор! – Веселая и даже румяная Алина впорхнула в кабинет.

– Опять чего-нибудь наврали? – вежливо предположил профессор. – Смотрите, денежки счет любят! – И он погрозил ей пальчиком.

– Вы, как всегда, зрите в корень. Вот вам тут и про эротику, и про деньги. А что герой несколько неожиданный, так вы ж сами разрешили нести вам что попало.

Профессор, необычно радушный сегодня, резво встал, пожал Алине руку, широко указал на кресло у камина и занялся чтением.

Алина занялась разглядыванием его головы. Нос ровный, длинноватый, с широкой переносицей. Каштановые усы сплошной полосой между верхней губой и носом. Большой лоб, от высокого края которого, как от чистого дикого берега, уходит вдаль волнами отлива пушистая седина. Гладкие щеки, строгий, без углов подбородок. Чуть мятая, но еще вполне – шея. Хорошая статность, без излишнего лоска. В прошлом веке о подобном лице без обиняков могли бы сказать – bel homme.

– Вы правы, именно "красавец мужчина" мне всю жизнь и приклеивают, – не отрываясь от бумаг, кивнул профессор.

Алина промолчала: к его телепатии она не только привыкла, а даже приспособилась, почувствовав особые удобства. Можно меньше говорить.

– Можете вообще молчать, – подтвердил профессор, с интересом читая текст.

СЧАСТЛИВЫЙ РОБИНЗОН

"Если бы я был министром, я постарался бы по возможности знать, что каждый говорит обо мне".

Автор этого предположения, сын мясника, не мог стать министром и не стал им. Это было невозможно в Англии в восемнадцатом веке, впрочем, как и в современной, для представителя его сословия. Поэтому ему пришлось, выйдя из сослагательного наклонения, то есть отбросив всяче?ские "если бы", весьма лихо реализовать саму идею.

Во-первых, ему удалось узнать, что каждый говорит о нем самом.

Во-вторых, ему удалось помочь в расширении пределов осведомленности и тому министру, в письме к которому от 2 ноября 1704 года содержится та фраза.

Для пункта первого – пришлось стать великим писателем, автором бессмертного романа "Робинзон Крузо". Для пункта второго – создать английскую секретную службу".

(Окончание в Приложении 2)

– Умница, деточка, исправляетесь потихоньку. – Профессор спрятал бумаги в сейф. – Счастливый бомж! И никакого прошлого! В смысле вашего. Отлично.

– А почему опять в сейф? – с плохо скрытой тревогой спросила Алина.

– А потому что все опять враки, халтура, отписка. Вы делаете вид, что работаете, а на самом деле профессионально морочите сами себе голову. Никакая журналистика, даже очень миленькая, не вывезет вас на литературу. И еще: мне кажется, что двухнедельный разрыв между нашими встречами – великоват. Сокращаем до недели. И, будьте любезны, nulla dies sine linea...*

* Nulla dies sine linea – Ни дня без черточки (штриха) (лат.). – Выражение Плиния Старшего (23-79), трактат "Естественная история", о работе художника Апеллеса (356-308).

– Я пишу каждый день.

– Полную дребедень, – резюмировал профессор и выписал счет.

Судьбоносная ворона

"Дорогая Анна! Твой протеже сократил паузы – теперь он повелел мне являться к нему еженедельно. Это пока выше моих сил. Он душит меня, ругает, всячески выбивает из седла.

Нельзя сказать, что я забросала его шедеврами, а он несправедливо гонит талант в шею и берет за это деньги. Наверное, мы пока не нашли общего языка. И не похоже, что найдем быст?ро. Ну да я именно на это вроде бы и подписывалась – на му?чения. Я сама просила его избавить меня от страха. Он, видимо, и избавляет, как ему кажется, но – удары жесткие. Плюс это его перманент?ное ясновидение. Контроль за каждым моим движением, каждой мыслью. Однажды он даже поймал меня на площади, где я прогуливалась и воображала себя Пушкиным. Взял под руку и молча отвел в метро – вообще без комментариев. Дескать, что уж тут скажешь! Ну совсем плохая...

И даже не спрашивает, что же довело меня, женщину всегда самоуверенную и довольно-таки веселую, до такой жизни: ни с людьми общаться не могу, ни книжек писать, ни в любовь какую-нибудь не встреваю... Пом?нишь, он даже давал мне домашнее задание – написать какую-нибудь сексуальную сцену. Любую, но без прош?лого. Без документалистики.

Знаешь, что у меня получилось бы, начни я писать таковую сцену?

Примерно так.

Встретились, скажем, мужчина и женщина. У него возникла эрекция, у нее – любрикация. Затем перешли к пенитрации. После ряда фрикций у него наступила эякуляция. Она сказала ему, что все было очень мило и она тоже не внакладе. Финита ля комедиа.

По-моему, блеск. Брызги шампанского. Эротика экстра-класса!

Ложиться своими костьми под мой паровоз он, разумеется, не собирается – то есть между нами никаких романов не будет. Он ясно дал понять, что за его счет я не выкарабкаюсь. А только за свой. Это без вариантов. А мой счет тает, и не в деньгах дело.

Словом, дела обстоят столь тревожно, что слава Богу – ты разрешила мне писать тебе. Может быть, это выход.

Надо, видимо, рассказать тебе всю историю послед?них лет, включая беды и приключения, – чтобы ты простила мне всю эту немощь.

Ты прекрасная балерина. Ты ангельски красиво танцуешь. Здоровые, целые ноги. Тобой восхищаются. Ты новобрачная жена. У тебя новый дом. То есть у тебя все другое, не такое, как у меня. Тебе сейчас легче пережить и чужие беды, и чужие радости. Ты защищена. Ну что ж, слушай.

...Что злоумыслила сия тучная ворона, бросившаяся с парапета в серые холодные воды Москвы-реки? Вообразила себя чайкой легкокрылой?

Я шла по набережной, вокруг меня шел дождь, тучи шли прямо по-над Крымским мостом. Погода для суицида. Может, ворона утопилась?

Новые сапоги – всегда денек-другой как испанские, поэтому я не отважилась подойти к воде поближе и проследить судьбу толстой решительной вороны, хотя следовало бы: она любопытный персонаж, а я пишу книги. Отожравшиеся на нью-московских помойках вороны почти не летают. Ковыляют лениво, как бы нехотя. Да и с голубями что-то случилось.

Сапоги мои не хотели идти к реке. Им следовало немедленно домой, расстегнуться, отделаться от меня – и в уголок. Остыть. Они очень хорошие, эти высоченные саламандеровские изделия. Только вот ноги у меня свое?образные. Обувь на меня не шьют нигде в мире. Ни одна пара башмаков еще ни разу не пришлась сразу, с магазина. На каждый случай переобувания в новое я заранее зажмуриваюсь – на недельку. Потом боль проходит, я врастаю, обувь смиряется, и жизнь продолжается. Сказанное относится даже к кроссовкам.

Тротуар был безлюден, как пустыня под белым солн?цем. Но эта пустыня была серая, мокрая и, кстати, декабрьская. А шуба была пушистая и теплая. Двигалась я медленно, с легким ужасом ожидая встречи с метро: в подземелье мне станет жарко, а этого я боюсь чрезвычайно.

На повороте к светофору я увидела красивого бородатого господина с грустными глазами, в очень серьезной дубленке. Господин увидел меня, за пять метров замедлил шаг, посторонился и проводил глазами – не более десяти сантиметров моего хода, но как! Так пропускают даму в узкую дверь лифта, вежливо, со сдержанным, но тайно вос?торженным пиететом. Ведь дама. Да еще какая!

Я поблагодарила его ресницами и прошествовала куда и шествовала. Внезапное беспричинное счастье охватило все мое измученное мокрой улицей существо, и я почему-то посмотрела вверх. Глаза натолкнулись на громадную багровую вывеску: "Интим. Коллекция".

Честное слово, я еле удержалась, чтоб не кинуться назад, к бородатому господину, с призывом разделить мой восторг от столкновения со всем этим: река, суицидная ворона, сапоги, рекламная вывеска... Но удержалась, конечно. Лифт ушел.

У меня всегда так бывает. Ни разу эта примета не подводила. Как встречу где-нибудь случайного бородатого господина – пиши пропало. Начинаю сочинять высокохудожественную прозу. Явление труднообъяснимое, но, очевидно, моя муза, или мой муз, так запрограммировано.

Делать нечего, никуда не денешься. Судьба.

Любая судьба требовательна, как старая барыня. Уж если ей вздумается грибочков соленых или огурчиков хрустящих...

Недели две ломала меня барыня. Торчала изо всех мест, в зубы била, за косы таскала. "Чего ты хочешь?" – кричала я ей, злобно выпивая третью бутылку вина.

Барыня злобно молчала в ответ, терпеливо дожидаясь такого похмелья, чтоб я сдалась, прекратила пьянство и села за письменный стол. "Ах так! – отвратительно продолжала я. – Лучше уж нового любовника заведу, только не это!"

"Сколько угодно", – иезуитски ласково отвечала барыня и буквально за ручку приводила вышеназванного – нового, трогательно отсылая старого в очень дальнюю командировку.

И я сдалась, хотя рыдала перед этим жутко. Потом сходила с подругой на прекрасный концерт симфониче?ской музыки, поела на ночь блинов с яблоками, немного поспала, – и вот. Пошло-поехало..."

(Окончание в Приложении 3)

Доктор начинает сердиться

Профессор Василий Моисеевич Неведров сидел у камина в своем богатом кабинете с дубовыми панелями и прислушивался к тишине. Через пять минут должна прийти Алина, однако твердой уверенности в ее появлении сегодня у профессора не было.

Во-первых, она ни разу не позвонила. Во-вторых, он сам внезапно перестал чувствовать ее в пространстве, что тревожило его гораздо сильнее, чем первое. Тревожило так сильно, что профессор, обычно тренированно-бесстраст?ный даже наедине с собой, сейчас покусывал губы и даже почесывал длинный нос.

Как ей удалось отстегнуть энергетический поводок, крепко наброшенный профессором в первую же встречу, – было непонятно. Это вообще немыслимо. Это попахивает катастрофой и ведет к панике.

Закончились пять минут. Потом еще десять. Профессор взмок, встал и перешел за письменный стол. Ему сразу стало холодно. Потерпев минуту-другую, он пошел в смежную комнату переодеваться. Сняв пиждак, он с негодованием и брезгливостью обнаружил, что новая белая рубашка почти вся мокрая. Он выбросил ее в мусорную корзину.

Надел другую новую рубашку, синюю, повязал другой галстук и вернулся в кабинет. Накаминные часы безжалостно ударили один раз. Половина первого. Алина опаздывает уже на полчаса. Чересчур.

Стиснув зубы, он набрал ее мобильный номер. "Абонент не отвечает или находится вне..."

Профессор набрал домашний номер Алины. Автоответчик вежливо предложил оставить сообщение до лучших времен.

Профессор вспомнил об обстоятельствах непреодолимой силы, позволяющих клиентке невыполнение контракта, и включил радио. Может быть, он случайно пропустил революцию? Или землетрясение?

Однако новости дня были на редкость благоприятными. За тысячу километров от клиники Неведрова пойманы всего два террориста, да и те лишь при подготовке ко взрыву. Это было самое горячее событие с утра. Даже погоду обещали вполне удобоваримую. Ни одного наводнения.

"Осталось пойти на кухню и погадать на кофейной гуще!.." Профессор злился, чертыхался, но ни одна из тонких струн его волшебного природного устройства не подсказывала ему ничего. Рабочее ясновидение выключилось. Как не было. Превосходная, первоклассная борзая стала бесчутой.

Для человека с любыми развитыми способностями горестна и даже страшна утрата оных. Но для практикую?щего врача, психиатра-телепата, мага, коим считал себя профессор, – это хуже смерти, причем значительно хуже.

Близкий к отчаянию, профессор машинально подошел к окну и посмотрел на сияющую солнечную улицу. И увидел Алину, спокойно гуляющую вдоль корпуса его клиники с папкой под мышкой и сумочкой через плечо. Остолбенев, он оглянулся на часы: да, двенадцать сорок пять, так в чем дело?

Идти за нею на улицу и учить пользоваться часами? Позвать из окна? Сделать вид, что ничего не произо?шло? Еще раз набрать мобильный номер – вдруг не туда попал и не тот абонент был вне досягаемости?

Профессор сел, закрыл глаза, положил руки ладонями вверх на колени и попытался отмедитировать, как он учено выражался, ситуацию. Хренушки! Словомешалка не останавливается. Информация не проходит. Мозг будто торфяной.

Вскочил, опять бросился к окну. "Интересно, как же она меня вырубила? – неизящно подумал он, разглядывая через тонированное стекло ее новый плащ темно-песочного тона с замшевыми манжетами и воротничком-стойкой. – Шмотки покупает, негодяйка. Жить собирается? Вечно?"

Ровно в час дня Алина вплыла в его кабинет и начала медленно расстегивать свой красивый плащ, не замечая некрасивых молний, посыпавшихся из очей профессора.

– Добрый день! – мурлыкнула она и протянула папку. И присела к камину, явно устраиваясь с удобствами, будто надолго пришла.

– Добрый, – хрипловато ответил профессор, не успевший выбрать линию поведения. – Как поживаете?

– Неплохо. Даже хорошо, – задумчиво ответила Алина, словно припоминая – как же она поживает-то.

– Что здесь? – Он взглянул на папку, будто на корзинку с коброй.

– Буквы черного цвета, ровно построенные рядами на белых бумажных листах.

Доктору пришлось расстегнуть папку, и даже вопрос "Почему вы явились ровно на час позже назначенного?" не сорвался с его уст. Он никак не мог успокоиться.

– Это что – заметка в районную газетку? – осведомился он, взглянув на заголовок.

– Это вам лично, доктор, – ласково сказала Алина. – Я написала кое-что про своего любимого человека. Ничего, что он старше меня почти на две тысячи лет. Вы же должны знать всю мою подноготную, не так ли?

– Очень мне нужна ваша подноготная... поджелудочная... подъязычная... – бурчал профессор, злясь на себя и не видя выхода из редчайше щекотливого положения, а именно: в близком присутствии Алины его телепатические способности тоже не возвращались. – Я же запретил вам писать о вашем прошлом!

Алина все так же ласково, чуть ли не с материнской заботой в ангельском голосе ответила:

– Ну что вы, иная подноготная как раз нужна. В нашем контракте я обнаружила один стратегический пункт: взаимное доверие, полная искренность на весь период действия документа. Проникновение в личность, о которой я повествую в этой, как вы изволили выразиться, заметке, стратегически важно для выполнения мною и вами этого искреннего пункта.

– Вы говорите на квазиканцелярите – чтобы что? С какой целью? Вы надеетесь напугать меня? Чем же? Неужели своим грандиозным умом? Или, так сказать, талантом? – Профессор с трудом сдерживался, чтобы не закричать на клиентку.

– Вас нельзя напугать ни умом, ни талантом. Напоминаю, что это вы, наоборот, должны – по контракту – избавить меня от страхов. Помните? А то, знаете, денежки счет любят, – усмехнулась она.

– Вот именно, не забывайте об этом, – попытался отбиться профессор и начал читать.

"ЮБИЛЯРУ ЛЮБВИ – 1875 ЛЕТ

В те дни, когда в садах Лицея

Я безмятежно расцветал,

Читал охотно Апулея,

А Цицерона не читал,

В те дни в таинственных долинах,

Весной, при кликах лебединых,

Близ вод, сиявших в тишине,

Являться Муза стала мне.

А.С. Пушкин. Евгений Онегин.