Текст книги "Вампиры замка Карди"

Автор книги: Елена Прокофьева

Соавторы: Татьяна Енина (Умнова)
сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 25 страниц)

– И он родился в пятнадцатом веке, а в девятнадцатом явился в Лондон, как написано в книге?..

– Да, он прожил четыреста лет. Теперь понимаете, почему я так тщательно изучал историю вашего рода? Дракула... В самом звучании этого имени – ужас. Хоть я и знал, что Влад не оставил потомков... Но все-таки меня тревожило то, что я прочел в книге "барона Олшеври". Что, если кровь Дракулы смешалась с кровью румынских аристократов Карди? Но, видимо, это было не более чем рекламной уловкой. И скромный австрийский офицер Фридрих Драгенкопф превратился в Фридриха Дракулу. Звучит, действительно, гораздо лучше...

– По крайней мере, Фридрих Драгенкопф был честным человеком!!! вспылил Гарри: ему было неприятно, что лорд Годальминг так пренебрежительно отозвался о благородном Фридрихе!

– О, не обижайтесь, Гарри. Вы ведь американец, вы не должны быть так чувствительны к вопросам происхождения. И потом, к вам это вообще не имеет отношения. Вы ведь Карди. А род Драгенкопфа прервался... Как и род настоящего Влада Дракулы прервался в пятнадцатом веке, – вздохнул лорд Годальминг, а потом вдруг рассмеялся: – А Абрахам Стокер – он ведь тоже был участником этой истории! Под псевдонимом Абрахама Ван Хелсинга он вывел именно себя. Разве это не становится сразу же ясно, когда читаешь книгу?

– Ну... Не знаю. Не очень, по-моему, – Гарри чувствовал себя очень неловко и по-прежнему не мог решить: поверить Джеймсу – или попытаться оглушить его, приложив как следует по черепу, пока англичанин не начал кусаться или биться в конвульсиях?

Чтобы потянуть время для размышлений, он спросил:

– А что стало с остальными? С тем парнем, которого Дракула держал в замке? С его девушкой? С врачом-психом? В смысле, психиатром...

– Что стало с остальными участниками этой истории... Ну, что ж, если вам это интересно... Про отца вы знаете. Я и еще расскажу вам, Гарри... Я никогда, ни с кем не мог быть откровенным. А с вами – могу. Может, мы и не вернемся отсюда живыми. Вполне возможно... И потом, могу я в кой-то веки поделиться с другом всем этим...

Гарри совершенно не нравилась такая перспектива, но он предпочитал не перечить Джеймсу. С сумасшедшими следует вести себя как можно осторожнее...

– Что касается остальных, – продолжил Джеймс, – то главный персонаж и, одновременно, создатель книги, ирландский писатель Абрахам Стокер умер в 1912 году. Мне тогда было полтора года от роду, я не помню его... Да, у него была жена-красавица и любимый сын. У него все было хорошо. Джонатан и Мина Харкер еще живы. Счастливая пара. У них четверо сыновей и три дочери. Сыновей назвали Квинси, Артур, Джон и Абрахам. А старшую дочь назвали, разумеется, Люси.

– А, я помню, в конце книги у них родился ребенок! – радостно заявил Гарри: приятно было в кой-то веки продемонстрировать англичанину свои литературные познания.

– Да, про их первенца, Квинси, мистер Стокер успел написать в "Дракуле"... Квинси тогда только-только появился на свет. Но, знаете, ему это имя счастья не принесло... Он тоже погиб – как и мистер Квинси Моррис погиб за благое дело. За родину. В пятнадцатом году. Ему было девятнадцать. И одна из дочерей погибла недавно, сгорела заживо, когда во время бомбежки начался пожар в госпитале. Они – все три – работали в госпитале. И вот, она помогала эвакуировать раненых...

– И ее тоже звали мисс Люси, ага? – с подозрением спросил Гарри: трагические совпадения, коих было слишком много в этой истории, казались ему какими-то неправдоподобными.

– Нет, не Люси. Погибла младшая – Дайана. Они ее назвали в честь супруги доктора Джона Сьюарда. Сам Джон Сьюард умер два года назад. Он был счастливо женат на акушерке. Такой вот медицинский союз. У них родились две дочери. И, представьте себе, старшую из них тоже назвали Люси...

– В честь вампирши? – усмехнулся Гарри.

– Да, в честь вампирши, – меланхолично кивнул лорд Годальминг. – Если бы у меня родилась дочь, я бы тоже назвал ее Люси. На этом настаивал отец. К сожалению для него – к счастью для меня – у нас с Констанс рождались только мальчики. После четвертого мы решили приостановиться... И как-то так вышло, что остановились насовсем. Не возвращались больше к этому вопросу. Она занялась разведением спаниелей, а я взял на содержание хористку. Миленькая особа, транжирка, зато, кроме подарков, ничего не требует, никогда не скандалит, не занимается спортом, не состоит в клубах, не рожает детей и не разводит спаниелей.

– Господи, Джеймс, вы говорите обо всем этом с таким отвращением! Ваша жена – чудесная женщина, и по меньшей мере непорядочно с вашей стороны завести себе любовницу, когда у вас жена и четверо детей, да еще говорить так цинично... – Гарри сбился и разозленно умолк.

– Почему вас это так шокирует, Гарри?!!! Право же, вы, американцы, такие пуритане... Даже те из вас, кто – католики. А почему-то принято считать пуританами англичан. Вы что, все еще девственник?

– Нет. Не девственник. Я морской офицер, у меня нередко случались веселые выходные на суше. Хотя вам никакого дела до этого быть не должно! огрызнулся Гарри.

– Нет? Ну, слава Богу... А то мне было бы просто тяжело с вами разговаривать.

– Ну, и не разговаривайте, – надулся Гарри.

– Дракула убил мисс Люси Вестенра и убил радость в сердце моего отца, – продолжил Джеймс так, словно и не прерывался вовсе. – Мой отец перед смертью обратился к католицизму. Он очень мучился вопросами жизни после смерти, воссоединения любящих душ и Господнего прощения... Ведь мисс Люси, будучи вампиром, убивала детей! Мог ей проститься такой грех – или не мог? И суждено ли им было встретиться? Наша вера ответа на эти вопросы не давала... И отец тайно принял католицизм. Там он все ответы получил. Он даже смягчился как-то перед смертью. Мы с ним подружились. И его отношения с моей матерью стали как-то теплее. Хотя она очень мучилась из-за его отступничества... А для меня все это было просто слишком поздно, потому что уже была Констанс и были мальчики. Да, вы ведь не знаете: отец умер пять лет назад. И его смерть, и все, что предшествовало смерти, уже ничего не могли изменить в моей жизни... – Джеймс тяжело вздохнул и встряхнул головой, словно бы пытаясь отогнать кошмарное виденье:

– Я знал Констанс с детства. Она мне никогда не нравилась. Я ее боялся. Она была... Слишком правильная. И слишком резвая. И слишком спортивная. Она всегда и во всем следовала правилам. Принято было носить короткие юбки и танцевать фокстрот и чарлстон – она носила короткие юбки и танцевала фокстрот и чарлстон. Модно было заниматься греблей и стрельбой из лука – она преуспела в этом. У нее руки в юности были, как у морячка Папая из американского мультика!!! Гребля, знаете ли, развивает такие неженственные мускулы! А все эти клубы? И везде Констанс председательствовала... Я с самого детства боялся, что мне придется жениться на ней. И поэтому всегда ее ненавидел. Я больше всего боялся вампиров – и Констанс!!! Теперь мне осталось встретить живого вампира... Хотя и вампир не так страшен, как женитьба на Констанс.

– Вы преувеличиваете, Джеймс, – с мягким укором сказал Гарри.

Ему действительно понравилась леди Констанс – такая аккуратная, почтенная особа... Излишне холодна и аристократична на его вкус. Гарри предпочитал американских девушек – смешливых, искренних, пылких. И не очень представлял себе, каково это – быть женатым на такой Настоящей Леди, какой была леди Констанс Годальминг. Но все-таки... Вряд ли это было так уж отвратительно! Сам он из двух зол – встретиться с вампиром или жениться на леди Констанс – все-таки предпочел бы женитьбу. Они ведь не католики и всегда возможен развод!

– Когда мне было восемнадцать лет, отец отправил меня учиться в Германию. В Нюренбергский университет, – продолжал Джеймс, словно не слыша слов Гарри. – На самом деле, мне кажется, ему хотелось, чтобы я окунулся в безнравственную атмосферу, которая царила в Германии тех лет. Он считал, что мне это пойдет на пользу. Он находил меня слишком вялым... А учился я на медицинском, специализировался в области психиатрии. Не самое изысканное занятие для будущего лорда, но я к восемнадцати годам перечитал едва ли не всю медицинскую библиотеку доктора Сьюарда. Мы с ним вообще были большие друзья... О нем я скорблю больше, чем об отце. Я бы с радостью женился на одной из его дочек. Но я им не нравился. А отец хотел в невестки настоящую аристократку, – Джеймс горестно вздохнул и продолжил после короткой паузы. – Так вот, в восемнадцать лет в Германии я познакомился с внучкой доктора Гисслера, одного из наших преподавателей. Фрейлен Эльза-Шарлотта Гисслер. Она на год моложе меня. Я называл ее "Лизе-Лотта". Ее родители погибли... Не знаю, при каких обстоятельствах. Ее дед был таким же тираном, как мой отец. У нас с ней было много общего – и в жизни, и в восприятии мира. Она была...

– Могучая белокурая валькирия в сверкающих доспехах, напевающая арии из Вагнера и развлекающаяся на досуге метанием ядра! – радостно выпалил Гарри. – Я знаю немецких девок, они все такие. А уж горячи! Помню, однажды я познакомился с одной такой, ее Грета звали, так она в постели за ночь могла насмерть уходить целую роту, не говоря уж о...

Гарри захлебнулся собственными словами: ведь он только что укорял Джеймса в безнравственности! А Грета была обыкновенной портовой шлюхой. Не следовало ему признаваться в знакомстве с такими женщинами.

– Белокурая валькирия?!! – возмутился Джеймс. – Не смешите меня... Это стереотипное представление о немецких женщинах. Впрочем, большинство из них – действительно белокурые валькирии. Страстные и даже, я бы сказал, сексуально агрессивные. Я их боялся.

– И их тоже? – удивился Гарри.

– Да, и их тоже! Знаете, Гарри, мне уже все равно, будете вы считать меня трусом или нет. Возможно, мы скоро погибнем. Так что мне наплевать. Я буду говорить только правду. Как на исповеди. Я боялся этих баб... А Лизе-Лотта – она такая маленькая, миниатюрная, изящная, как статуэтка. Глазищи у нее громадные, темно-карие, с золотым дном. Кажется – темные, а приглядишься – и видишь жидкое золото, которое где-то там в глубине плещется... А волосы – золотисто-каштановые, вьющиеся. Заплетены в две длинные-предлинные косы. Она была такое чудо... Тихая, застенчивая. Очень скромная. Очень романтичная. Воплощение моей сокровенной мечты. Мне уж казалось, что все девушки в мире участвуют в соревнованиях по гребле и танцуют эти резвые джазовые танцы. А она носила длинные юбки, читала стихи и рассказывала мне замечательные истории о привидениях. Немцы вообще очень сентиментальны и при этом любят всякие ужасы...

– Да, я знаю, они о-о-очень любят всякие ужасы! – ухмыльнулся Гарри. Они прямо-таки мастера в области ужасов... Концлагеря, газовые камеры, эксперименты над людьми, вроде тех, что проводятся в моем родовом замке, а еще – массовые истребления мирного населения, рвы, полные трупов... Причем они сами же заставляют обреченных рыть себе могилы! Прелесть, как сентиментальны! Когда об этом начали писать в газетах, никто поверить не мог, говорили – журналисты выдумывают...

Гарри прервался, поймав укоризненный взгляд Джеймса.

– Нет, это не остроумно, Гарри, то, что вы сказали. Концлагеря и эксперименты над людьми не имеют отношения к тем милым старомодным ужасам, которыми так увлекалась Лизе-Лотта. Вообще, я не понимаю, как в ту Германию, в нашу с Лизе-Лоттой Германию мог прийти фашизм! Бред какой-то... Та Германия, которую знал я... Она была прекрасна. Моя Германия. Я любил ее. И я любил Лизе-Лотту. Но чувства у нас были сугубо возвышенные...

– Тогда почему вы женаты на Констанс? – угрюмо спросил Гарри.

Нехорошо быть таким бесчувственным, но зато как приятно сбросить Джеймса с небес на землю!

– О, это очень печальная история, – рассмеялся Джеймс. – Следующим летом я не вернулся на каникулы в Англию, а совершил путешествие по Германии на автомобиле, с Лизе-Лоттой и двумя нашими друзьями. Они, кстати, были евреи.

– Евреи?! – ужаснулся Гарри.

Он ужаснулся потому, что знал, какая участь выпала всем немецким евреям...

Но Джеймс неправильно его понял и улыбнулся такой саркастической, мерзкой улыбочкой, что Гарри тут же захотелось дать лорду Годальмингу по зубам!

– Вас это не должно шокировать, Гарри. Американцы всегда так чванятся своим демократичным отношением ко всему на свете, в том числе к вопросу национальности и вероисповедания. А вот мой отец едва не умер от потрясения, когда узнал, что я дружил с евреями. А они были мои лучшие друзья! Мои – и Лизе-Лотты. Эстер и Аарон Фишер. Аарон уже окончил медицинский, работал помощником у герра Гисслера, дедушки Лизе-Лотты. Эстер – очень красивая девушка, моя ровесница – нигде не училась, потому что приличная еврейская девушка нигде не учится, к ней учителя на дом ходят. А она была приличной еврейской девушкой. Во всяком случае, так считали ее родители. Хотя она мечтала сбежать и стать танцовщицей, и вообще много о чем мечтала, а уж пылкостью могла превзойти и дюжину таких, как ваша Грета! Так вот, отправились мы в путешествие. Это было самое лучшее путешествие в моей жизни. Хотя мне приходилось много путешествовать – как и положено англичанину из хорошей семьи. Мы ночевали в гостиницах, брали два двухместных номера. Девушки – в одном, мы с Аароном – в другом. Мы объехали все города, все музеи, все замки. Лизе-Лотта была нашим экскурсоводом. Она так хорошо умела обо всем рассказать... Это было лучшее лето в моей жизни.

– Судя по вашему печальному тону, Джеймс, романтическая героиня вашей истории скончалась, оставив вас навеки безутешным?

– Нет, Гарри, она не умерла. Точнее, теперь-то я не знаю... Наш роман продолжался три года. Только следующие лета я проводил все-таки в Англии. Я собирался жениться на Лизе-Лотте, когда мне исполнится двадцать один год и я стану совершеннолетним. В ожидании этого мы сохраняли сугубо целомудренные отношения. А жаль.

– Чего жаль? Что не успели утратить целомудрия? – нагло спросил Гарри: он все не мог простить Джеймсу предположения относительно его, Гарри, девственности...

– Нет, Гарри, я сожалею не об упущенных возможностях, – спокойно ответил Джеймс. – Я сожалею о потерянном счастье. Если бы Лизе-Лотта забеременела и родила мне ребенка, мой отец не стал бы протестовать против нашего брака. Он бы как-нибудь наказал меня... Не знаю, как. Но наследства не лишил бы и не позволил бы мне отказаться от моего родного ребенка. Для него кодекс чести был превыше всего. Он бы умер от огорчения, если бы узнал, что я изменяю Констанс. Жаль, в юности я был слишком глуп и не понимал... Нам с Лизе-Лоттой следовало тайком пожениться и завести ребенка. И все бы само собой решилось. Но мне хотелось ввести ее в мой дом невестой, чтобы все было красиво... А отец, видно, догадался. Или дошли до него какие-то слухи. Но в ту осень, когда мне исполнился двадцать один год, он не позволил мне вернуться в Германию. Просто не позволил. А я не посмел ослушаться. Он приказал мне жениться на Констанс. И я женился. Бедняжка Лизе-Лотта, наверное, ждала меня, ждала... И не понимала, что произошло. Она никогда не писала мне в Англию. Я просил ее этого не делать – а она всегда делала то, о чем я ее просил. И она никак не могла узнать, что же произошло со мной, куда я делся, почему не вернулся в Германию, хотя обещал... Обещал! И просто не вернулся.

– Но вы ведь... Как-нибудь... Сообщили ей? – Гарри, против собственного желания, почувствовал интерес к этой истории и сочувствие к юным влюбленным неудачникам!

– Нет. Я не мог написать ей. Не посмел. Я трус, Гарри. Впрочем, вы это уже поняли. Я не знал, как написать ей, что женился и чтобы она не ждала меня. Впрочем, в том же году она вышла замуж за Аарона Фишера. Полагаю, с ее стороны это был жест отчаяния. Она ведь любила меня. А Аарона – никогда. Да и он ее не любил. Они просто дружили. Уж я-то знаю. Но он был помощником ее деда... Может, дед их заставил пожениться? Хотя – вряд ли. Он всегда был дальновиден. А тогда в воздухе уже запахло грозой. Хотя еще не очень явственно... – Джеймс замолчал.

И Гарри содрогнулся: ему показалось – это похоже на минуту молчания в память о погибших товарищах.

– Она родила Аарону сына. И больше ничего я о них не знаю, – произнес Джеймс своим прежним меланхоличным тоном. – Я знаю только, что бежать из Германии они не успели... Или не смогли. Я наводил справки – все время с начала террора в Германии я справлялся о них – ни в Америку, ни в Англию, ни в скандинавские страны они не переехали. И никто из семьи Аарона.

Он снова замолчал. И в этот раз это действительно была "минута молчания". И прервал ее опять сам же Джеймс.

– Я только надеюсь, что дед позаботился о ней, спас ее... И малыша. Хотя бы их. Вряд ли он мог бы спасти Аарона. Или Эстер... Господи, я часто бывал в доме Аарона... У него такие милые родители... Господи, Боже, я не понимаю, не пойму никогда... Как это все могло случиться в Германии?!! Джеймс стиснул кулаки, потом медленно разжал пальцы и странным долгим взглядом посмотрел на свои ладони.

"Все-таки он – чокнутый", – подумал Гарри, но теперь уже с сочувствием.

– И вот та вторая причина, Гарри, о которой я не говорил ни вам, ни кому другому, по которой я так рвался в эту экспедицию, – тихо, спокойно сказал Джеймс. – Знаете, как зовут доктора, который начальствует над группой ученых, окопавшихся в замке ваших предков? Его зовут герр Фридрих Гисслер! Это тот самый... Дедушка Лизе-Лотты. Я подумал, что смогу что-нибудь узнать про нее, если подберусь к ним поближе. Я не мог бы жить... Нет, это просто была не жизнь – не зная, что с ней! Особенно теперь, когда появилась возможность узнать. И если я погибну, Гарри... Я вам завещаю: найдите Лизе-Лотту, если она жива, и позаботьтесь о ней. И, если ребенок уцелел... Считайте, что это мой сын. Позаботьтесь о нем тоже.

– Ох, Джеймс, как все это патетично звучит! – расхохотался Гарри. Проще всего для меня сейчас торжественно пообещать найти вашу возлюбленную и позаботиться о маленьком Аарончике – или как там его назвали. Но, Джеймс, посмотрите вы правде в глаза! Мы с вами можем не дожить до утра! А уж до завтрашнего-то вечера... Мы с вами о себе-то позаботиться не можем, не то что о вашей прекрасной немке с ее еврейским младенцем!

– По моим подсчетам мальчику должно быть где-то двенадцать лет... Приблизительно... И я не знаю, как его зовут, – серьезно ответил Джеймс.

Гарри не нашелся, что сказать ему.

А потому просто лег лицом к стене и притворился спящим.

Он проснулся от того, что услышал рядом с собой стоны. Сдавленные стоны умирающего существа.

Гарри вскочил – и в первый момент был буквально ослеплен тьмой. Костер догорел, не осталось даже угольев. А темнота была сплошная, не проницаемая ни единым лучиком... И эти жуткие стоны! Стонал Джеймс.

– Джеймс, что с вами? Вам нехорошо? – испуганно спросил Гарри, прикидывая, что же могло случиться с англичанином: вроде, он не был ранен во время отступления.

Ответом на его слова был еще более отчаянный стон. И какое-то тихое рычание...

"Аппендицит!" – мелькнуло у Гарри самое ужасное предположение: ведь если это действительно аппендицит – Джеймс обречен умирать в ужасных мучениях.

Гарри нашарил рядом с собой фонарь, включил... И замер, буквально окаменев от ужаса.

Джеймс лежал на полу, возле истлевшей, полуразрушенной двери.

А над ним склонились две женщины.

Две прекрасные женщины – молодая пышнотелая блондинка с в чем-то белом и совсем юная, хрупкая брюнетка с голубом.

Женщины держали руки Джеймса разведенными в стороны, словно бы распинали его на ледяном полу, и дружно припав губами к запястьям... Сосали кровь! Да, да, из-под их губ, вплотную приникших к коже, текла кровь...

Голова Джеймса болталась из стороны в сторону, словно у мечущегося в тифозном бреду, он был страшно бледен, глаза – полузакрыты, и он стонал... А рычали – рычали женщины.

Когда свет фонаря на миг ослепил их, неестественно-огромные глаза обеих вспыхнули странным рубиновым пламенем. Но они ни на миг не прерывали своего занятия. Они сосали упоенно, как младенцы.

Блондинка в платье с завышенной талией, с распущенными по плечам локонами, впилась в левую руку Джеймса.

Брюнетка с изящной высокой прической, скрепленной черепаховым гребнем, сосала кровь из правой руки.

Гарри вспомнил слова Джеймса, произнесенные совсем недавно... Когда?.. Вчера?.. Несколько часов назад?.. "А знаете, сколько на человеческом теле мест, где крупные сосуды вплотную подходят к коже?"

Серебряная цепочка поблескивала на шее Джеймса. Воротник свитера был разодран – до середины груди. Свитер из хорошей шерсти, толстой вязки чтобы так располосовать, надо было поработать ножом! Или... Когтями?

Гарри посмотрел на руки женщин. Нет, не когти... Ногти – правда, очень длинные, острые и какие-то бледные. Впрочем, и кожа бледна, бледнее, чем у Джеймса. И словно бы светится в темноте!

Вампиры.

Но это же бред...

Вампиры!

Или – кто бы они там ни были – но они же сосут кровь из его друга!

Гарри наконец смог преодолеть ступор и, взмахнув фонарем, закричал тонким, хриплым голосом:

– Прочь! Пошли прочь!

Кажется, его голос, эхом пронесшийся по подземелью, испугал его самого гораздо больше, чем этих кошмарных женщин.

Брюнетка, не отрывая рта от запястья Джеймса, хихикнула.

И Гарри вдруг увидел себя со стороны – словно бы ее глазами – и сам себе показался таким смешным и нелепым! Жалкое существо... Человечек. И он услышал... Что-то вроде вкрадчивого шепота, зазвучавшего прямо внутри его головы!

"Человечек! Не суетись... Подожди, придет и твой черед, мы и тебя приласкаем... Наши поцелуи покажутся тебе такими жаркими – и такими сладкими! Тебе понравится... Подожди немного, мы только закончим с твоим другом!"

В первый момент Гарри опешил. А затем – выхватил из кобуры пистолет и направил в голову блондинке.

И повторил – уже нормальным голосом:

– Прочь! Отойди от него, сука, не то я тебе мозги вышибу!

Блондинка прервала трапезу. В свете фонаря сверкнули длинные, острые клыки. Губы ее были в крови, кровь стекала по подбородку и капала на платье. Она облизнулась, пристально посмотрела в глаза Гарри, словно пытаясь заворожить его взглядом... И вдруг ее фосфорицирующие глаза округлились, словно от удивления.

– Почему ты здесь? – недовольно спросила она. – Здесь тебе не место... Здесь – наши угодья! Здесь можем охотиться только мы! Я знаю, тебе подобные не пьют кровь... Вам нужно мясо, горячее свежее мясо, и сердце, еще не переставшее биться, а главное – мозг! Я права? Тебе хочется высосать его мозг? Но пока он жив, мы будем пить его кровь, потому что мы голодны... А когда он умрет, его мозг уже не сможет насытить тебя, не так ли?

Она засмеялась. Но ее голос и смех почему-то не рождали эха... И это было ужаснее всего. Даже ужаснее, чем ее слова! Настолько ужасно, что Гарри не выдержал.

– Поди прочь, тварь! – завопил Гарри и выстрелил, больше не тревожась, что шум привлечет гансов.

Пусть лучше все гансы мира, Гарри не боялся их так, как эту... Как это...

Гул прокатился по подземелью. Гарри показалось даже, что старинные своды дрогнули над его головой. Но блондинка успела пригнуться под его пулей – с нечеловеческой быстротой и гибкостью.

Брюнетка тоже оторвалась от руки Джеймса и зашипела на Гарри.

Гнев настолько исказил лица обеих женщин, что сейчас они уже не казались Гарри красивыми. И даже... Не слишком-то похожими на человеческие. Одна за другой проступали в них черты сходства с кошкой, крысой, летучей мышью...

– Это ты пойди прочь! – прорычала блондинка. – Ступай к своему господину! К тому, кто вернул тебя! И скажи ему, что здесь охотимся только мы! Людей мало. На всех не хватит.

Страшные зеленые глаза негра вспомнились Гарри.

Огонь большого костра.

Обнаженные черные тела, блестящие от воды и пота.

Странный ритм негритянской пляски...

И голос! Этот проклятый голос!

"Лазарь, иди вон..."

И сразу накатилась слабость, даже коленки подломились.

Блондинка, удовлетворенно улыбнувшись, снова припала к запястью Джеймса.

Брюнетка последовала ее примеру, громко зачмокав от удовольствия.

И тут Гарри охватила ярость. Наверное, это и называется "состоянием аффекта". Напоминание о том, кто вернул его, о "хозяине", причинило ему столько боли, что разом отступил страх... И те последние крупицы неверия, которые удерживали его на месте (ведь этого не происходит на самом деле, я ведь сплю, я сплю, я сплю, это всего лишь кошмарный сон...) – даже эти крупицы истаяли. А в крови закипело бешенство.

Гарри отшвырнул фонарь и бросился к Джеймсу. Правой рукой, сжатой в кулак, нанес удар в лицо блондинке, а левой вцепился в волосы брюнетки и рванул так, что, будь она человеком, он наверняка сломал бы ей шею! Да только вот не были они людьми – ни одна, ни другая. Удар кулака пришелся в пустоту. И пальцы едва скользнули по волосам... По холодным, влажным, мертвым прядям!

Отскочив от Джеймса, обе женщины зашипели, оскалив окровавленные рты.

А потом бросились на Гарри. Настолько стремительно, что он не успел даже заметить их движение... Тогда как блондинка уже повисла на нем и вцепилась ему в горло, а брюнетка сжала его руку, словно в холодных стальных тисках!

Гарри услышал звук рвущейся материи, ощутил холодный воздух на своей шее и груди, потом – мгновенную острую боль укуса. Почти одновременно – шея слева и запястье левой руки... Он пытался вырваться, но женщины были сильны нечеловечески.

Вот они обе присосались... Сразу стало холодно в затылке. И боль! Какая острая боль! Словно все сосуды в теле разом натянулись до предела...

Первой отшатнулась блондинка. Застонала, согнулась пополам и изо рта у нее хлынула черная кровь.

Затем брюнетка выпустила его руку и с воем покатилась по полу.

Ноги не держали Гарри – он упал.

И, лежа, смотрел, как корчится черноволосая вампирица.

– Мертвый... Мертвый! – прохрипела блондинка.

Брюнетка только стонала, сжимая ладонями собственное горло.

– Мертвая кровь, – совсем уж неслышно прошелестела блондинка.

И выскользнула сквозь трухлявую дверь. Правда, отверстие в двери было слишком маленьким, чтобы туда могла протиснуться взрослая женщина... Но, видимо, для кровососущих это не могло быть серьезной преградой.

Брюнетка незамедлительно последовала за подругой – не поднимаясь с пола, но так стремительно и гибко, словно змея. Голубая змея. Где-то вдали, в сплошной темноте коридора растаял последний болезненный стон... Не рождавший эха!

А на том месте, где брюнетка только что билась в судорогах, остался лежать ее черепаховый гребень.

Глава XVI. Последнее торжество Вилли.

Преследовать сбежавших мальчишек сочли неразумным.

Поиски отложили до утра, справедливо решив, что никуда эти двое не денутся.

Мальчишки действительно не делись никуда, только вот к утру пропали еще трое солдат, среди которых оказался и исцарапанный Клаус Крюзер. Сей факт заставил многих пересмотреть свое мнение о том, что вампиры предпочитают красивых жертв, и что уродливым суждено остаться в живых или уж, по крайней мере, среди последних оставшихся в живых.

Герберт Плагенс не столько переживал о гибели товарища, сколько был растерян и напуган тем фактом, что Клаус пропал прямо у него из– под носа, а он и не заметил ничего!

Совсем ничего!

Они стояли на посту у покоев генерала Хофера, Герберт с одной стороны от двери, Клаус – с другой. Однажды Герберт обернулся и увидел, что Крюзера не посту уже нет. Позвал его, но ответа не получил.

– Мы беззащитны перед этими тварями! – рычал он, мечась по казарме, И никто не защитит нас от них, кроме нас самих! Плевал я на приказы, пора покончить с упырями, пока они не покончили с нами! Надо найти их гробы и поотрубать, к черту, всем головы! Кто со мной?

Воцарилось тягостное молчание.

Плагенс был прав. Кругом прав. Вместо того, чтобы придерживаться правил и питаться исключительно выделенными для них жертвами, вампиры почему-то переключились на солдат. Мало им что ли детишек? Может быть не по штуке надо их выводить, а по двое или по трое?

Теперь уже поздно... Дети больше не поступают, в подвале осталось всего двое мальчишек, да и начальство, похоже, пребывает в растерянности. Если уж доктор Гисслер не смог уберечь от вампиров свою собственную внучку, значит не контролирует ситуацию вообще. Значит сам не знает, как применить полученные знания и заставить вампиров подчиняться. Не может ничего! И выходит, что он такая же жертва, как и дети, как и солдаты, как и все в этом замке!

– Я с тобой, – подал голос первым Петер Уве, – Нам уже нечего терять.

Тех, кто решил спасаться по мере собственных сил и тех, кто все еще не решался нарушить присягу оказалось примерно поровну.

Между собой договорились так: одни будут заниматься обычной работой, другие займутся поисками упырей, однако последовавшее на утреннем смотре событие изменило сложившиеся планы... или, по крайней мере, отложило их на какое-то время.

Сам доктор Гисслер обратился к солдатам с речью, в которой помимо обычной чепухи о служении Рейху, было заявление о том, что один из мальчишек, тот которому удалось сбежать в день, когда сошедшая с ума девчонка покалечила Клауса Крюзера, каким-то образом остался жив.

Поведав о событиях минувшей ночи, доктор Гисслер предположил, что мальчишка нашел в развалинах или узнал что-то такое, что помогает ему беречься от вампиров и даже более того – повергать их в бегство. Таким образом, если получится найти его и допросить, оных вампиров удастся подчинить себе очень быстро.

Странно все это было, но чем черт не шутит, а вдруг и правда что-то такое, с помощью чего в стародавние времена какие-то люди одолели вампиров и заперли в гробах, оставалось спрятанным в замке, и мальчишка это что-то нашел?..

Не выжил бы он иначе в развалинах, никак не выжил бы! Если уж вооруженным и подготовленным солдатам не удается уберечься, то уж ему-то, маленькому, жалкому и слабому это было бы точно не под силу, не попадись ему в руки... что-то...

Таким образом, Димку собирались искать со всей серьезностью и ответственностью, и не только потому, что таков был приказ – в мальчишке увидели шанс на собственное спасение.

...Не нравился Герберту Плагенсу его новый напарник, совсем не нравился. И раньше-то был он какой-то не такой, а теперь и вовсе... Молчаливым стал, задумчивым, и глаза всегда какие-то – никакие.

И оживился он подозрительно и странно, когда был получен приказ обыскивать развалины, глаза засветились, превратились из никаких – в сумасшедшие.

Герберт Плагенс не был аналитиком и не склонен был делать выводов из увиденного, и все равно он насторожился, глядя на вдохновенное лицо Вильфреда Бекера, в его потемневшие из-за слишком расширившихся зрачков глаза.