Текст книги "Князь грязи"

Автор книги: Елена Прокофьева

Соавторы: Татьяна Енина (Умнова)
сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 20 страниц)

Глава 9
НАСТЯ

Однажды, когда мы с Ольгой возвращались от Лилии Михайловны, когда мы уже подходили к метро, Ольга вдруг попросила меня:

– Давай, не поедем! Давай, погуляем…

Погода была не слишком располагающая к прогулкам, но я Оле ни в чем не отказывала, потому что она практически никогда ничего не просила.

Мы пошли гулять.

Под промозглым ледяным ветром.

Под колким мелким дождем.

Направление для прогулки выбирала Ольга…

Я была несколько удивлена – я не знала этих мест, этих улиц, этих дворов – а ведь Ольга шагала весьма целенаправленно, словно шла куда-то в определенное место.

Заметив мое замешательство, Оля по-детски светло улыбнулась мне и сказала:

– Я помню эту улицу… И этот сквер… мы здесь гуляли с мамой. С моей мамой. А вон в том доме, вон в том дворе жила мамина подруга… Зайдем? Хотя бы во двор? Там был гриб-мухомор в песочнице и смешные качели с деревянными медвежатами… Я хочу посмотреть, остались ли они…

Я была поражена – до сих пор Ольга никогда не вспоминала свою маму и я была уверена, что она считает мамой МЕНЯ!

Я даже не обратила внимания на то, что и двор, и дом выглядят какими-то неживыми…

Ольга тянула меня за руку.

И я пошла за ней.

Никаких качелей во дворе не было!

А гриб – был… Но определить, мухомор ли он, было уже невозможно: краска с него облезла, шляпка растрескалась и разбухла от воды. Песочница была полна строительного мусора… А «дом маминой подруги» пялился на меня черными провалами пустых окон!

Я оглянулась на Олю…

Я хотела что-то сказать…

Поскорее увести ее отсюда…

Как вдруг – Ольга вырвала свою ручку из моей руки и бросилась бежать через двор к полуразрушенному дому, нырнула в подвал!

Догнать ее я не успела.

Остановилась у жутковатого вида дыры, в которую нырнула Ольга. Из подвала веяло холодом, кислой гнилостной вонью…

И ужасом! Там было так темно… Да и вообще – темнело стремительно…

Мне захотелось скорее удрать отсюда.

Но не могла же я бросить девочку!

Юзеф убил бы меня…

И я принялась ее звать… Долго звала! насмешливое эхо откликалось мне из темноты подвала.

Я поняла, что придется спуститься туда.

И полезла, преодолевая страх и брезгливость, продолжая звать Ольгу!

Ольга не откликалась…

Но глаза мои быстро привыкли к темноте, и темнота уже не была такой уж кромешной, она стала темно-серой, и я начала различать какие-то стены, арки, амфилады комнат… Странное здание! Я пошла, придерживаясь за стену, поминутно боясь провалиться в какую-нибудь яму.

Меня тошнило от страха и от жуткой вони…

А тут еще и шевелилось что-то рядом, в темноте…

Крысы?

Или…

А что здесь может быть еще?!

Я снова принялась звать Ольгу, теперь уже в моем голосе против воли зазвучали истерические нотки, а эхо стало еще звучнее, словно где-то рядом была большая глубина…

…И вдруг она откликнулась мне!

Это действительно был ее голосок, а не эхо!

– Мамочка! Мамочка Настя! Иди сюда… Вытащи меня отсюда! Я больше не буду…

Я рванулась в темноту, на ее голос… И – рухнула, зацепившись за что-то ногой.

Десятки рук подхватили меня.

Те существа, которые крались за мной от самого входа в подвал…

– Ольга! Убегай! Беги! – завизжала я, отчаянно дергаясь и брыкаясь.

Ответом мне был смех!

Мелодичный детский смех!

И я услышала мужской голос, спросивший:

– Зачем ты вернулась? Кто она? Зачем ты привела ее сюда?

И – ответ Ольги:

– Я вернулась, чтобы жить здесь всегда. Она – моя приемная мать. Я привела ее для жертвы Сабнэку. Чтобы он простил меня… Чтобы мне еще хоть раз его увидеть!

В ее голосе зазвучала такая мольба, такая искренняя надежда, что я взвыла от ужаса – и тут же получила по голове… Перед глазами у меня взорвалась огненная радуга. И я провалилась в пылающую бездну…

Очнулась я среди метел.

Вернее, когда я открыла глаза, сквозь туманную муть, застилавшую в первые мгновения окружающий мир, я увидела совсем рядом со своим лицом какие-то вязанки хвороста. Много, много вязанок, вокруг – одни только сухие прутья, перевязанные проволокой, один прутик царапал мне щеку. Я попыталась пошевелиться – и не смогла! Мне показалась, что я связана… И, не знаю уж, почему – быть может, из-за огромного количества книг о средневековье, прочитанных мною, из-за буйной фантазии неудавшегося писателя – но мне вдруг представилось, что я лежу в центре огромного костра, обреченная на сожжение, как колдунья во времена святой инквизиции! Вот сейчас придет священник, прижмет к моим губам холодное серебро распятия, потом – помощник палача плеснет на вязанки смолою ( а если он будет милосерден, то он плеснет еще и на меня ), а потом палач поднесет факел, и…

Нет, конечно, быть этого не может, но почему я, связанная, лежу среди вязанок хвороста!

Я принялась дергаться.

И выяснила, что вовсе не связана – просто, наверное, руки и ноги затекли, и мне сложно было пошевелить ими в первое мгновение. К тому же – голова болела и кружилась от удара, меня тошнило, перед глазами кружились мелкие черные пятнышки, похожие на мух ( но это точно были не мухи – они не жужжали и не пытались сесть на меня! ), да и координация была нарушена. Я с огромным трудом смогла встать на четвереньки.

И, оглядевшись как следует, поняла, что лежу я вовсе не среди вязанок хвороста!

Я лежала среди метел.

Огромное количество метел, скрученных из прутьев, притороченных к длинным толстым палкам, – метел, какими обычно пользуются дворники! – стояли вдоль стен в несколько рядов.

Здесь же были и некоторые другие предметы из рабочего арсенала дворника: широкие аллюминевые лопаты для сгребания снега, два мешка с крупной солью, смешанной с песком, и один лом.

Маленькая комнатка освещалась одной тусклой лампочкой в металлическом каркасе.

Под самым потолком находилось крохотное оконце, забранное сеткой.

Впрочем, не будь даже этой сетки, я все равно не смогла бы сбежать через это окно. Разве что превратившись в мышку…

Дверь была тяжелая, железная.

«Наверняка ведь заперта снаружи, холерная дверь!» подумала я, но все равно подползла к ней и, цепляясь за стенку, поднялась на ноги и попыталась попинать и подергать за ручку… Бесполезно!

Я сползла на пол возле двери.

ГОСПОДИ, НУ, ПОЧЕМУ МНЕ ТАК НЕВЕЗЕТ?!!!

Причем – всегда и во всем!

Умереть в двадцать семь лет на пике первой серьезной любви, выпустив всего одну книгу, не родив ни одного ребенка!

Умереть из-за предательства девочки, которую я любила, как свою родную дочь!!!

Впрочем – Ольгу я почти не винила в произошедшем. Скорее – тех, кто с ней это сделал, кто искалечил ее душу, кто в корне изменил ее восприятие мира, кто заставил ее поступить так, предать меня!

Мне было очень жалко Ольгу… Несмотря ни на что жалко! И вовсе не потому, что я – такая хорошая, добродетельная, всепрощающая – нет, напротив, я мстительна, как и все, рожденные под знаком Рака! Но Ольга – дитя… В ней самое не может еще быть зла! Зло пришло к ней извне. От тех, кого Андрей собирался уничтожить, от тех, кто уничтожил Андрея! Ребенок – это зеркало, отражающее духовную сущность тех, кто его, ребенка, окружает, кто его воспитывает, кто так или иначе на него влияет.

Ольга пробыла четыре года среди этих подонков, отбросов, среди этих нелюдей! И только три месяца – в семье…

Бедное дитя! Что будет с ней теперь?

…А что будет со мной?!! Что они со мной сделают?!!

Отрубят голову, как Андрею, а тело сбросят в коллектор – набитую дерьмом трубу шириной в пять метров?!

Изнасилуют для начала, как мне говорил Веник?!

И что означали слова Ольги о том, что она приготовила меня в жертву Сабнэку?! Что делает Сабнэк со своими жертвами?! Употребляет в пищу?! С него станется…

Господи, как же обидно! Как обидно и как жалко себя!

Как обидно не разу не показаться перед Юзефом в шубке из снежной лисы!

А что предпримет Юзеф, когда обнаружит наше с Ольгой исчезновение? Насколько я его знаю, он начнет беспокоиться, даже если мы задержимся всего на час… Не за меня беспокоиться – за Олю! Ведь ее уже пытались похитить один раз, когда Андрей по чистой случайности предотвратил похищение!

Случайность.

Какую огромную роль в этой истории сыграла случайность!

Стечение обстоятельств… Счастливое, несчастное…

То, что я нашла Олю, узнала ее среди восьмерых детей «многодетной матери» – тоже случайность.

Если бы я ее не нашла или если бы я не узнала ее… Не сидела бы сейчас запертая среди метел и лопат, не ожидала бы с тоской решения своей участи!

Заранее ясно, какая участь меня ждет…

Но Оля ни в чем не виновата! Она – всего лишь ребенок, несчастный маленький ребенок, всю ответственность за ее поступки несут взрослые. И в том числе я! Могла бы, дура, догадаться, что не просто так она возжелала отправиться на прогулку! И не просто так завела меня именно в этот заброшенный дворик, к полуразрушенному дому! Хотя – откуда мне было знать? Я не ждала от нее зла!

Вот и нарвалась…

Интересно, Юзеф уже заметил наше исчезновение?

Сколько прошло времени? От Лилии Михайловны мы вышли где-то в половине первого…

Я посмотрела на левую руку – там, где я носила часы конечно же, часов не было! И двух колец – обручального и сапфировой бабочки, подаренной Андреем на новый 1996 год тоже нет! И серег… И сумочки… Хорошо, хоть одежду не сняли! И даже, по-видимому, не расстегивали. Значит, моя женская честь еще при мне.

…Я вспомнила о кольце и о праздновании Нового Года, и подумала, что, наверное, уже больше ни одного Нового Года мне не удастся встретить! А я ведь закупила подарки всем: для мамы с папой – двуспальный набор роскошного постельного белья из плотного гладкого льна с вышивкой «ришелье», Венику – духи «Ангел» от Тьерри Миглера, во флаконе, оформленном в виде серебристо-голубой звезды ( я надеялась, что у него нет еще таких духов, они предназначены для женщина, но – восхитительны и очень подходят Венику – аромат горького шоколада и сладкого миндаля! ), Ольге – новое розовое платье с оборочками и пышной нижней юбкой. Я только для Юзефа ничего не купила… Не могла придумать, что ему подарить. И до сих пор придумать не могу. Хотя теперь – поздно уже что-то придумывать, для меня все кончено, я обречена, хорошо бы только добрый Санта Клаус указал им тайничок в шкафу, в котором я хранила свои подарки, чтобы мои старания и беготня по магазинам не пропали зря! И пусть они догадаются отдать набор постельного белья моим родителям… Мама всегда мечтала иметь такие вот роскошные простыни… То есть, мама конечно мечтала о шелковых, но продавец в ужасно дорогом магазине, в котором я покупала эти ужасно дорогие простыни, в ущерб магазину и себе посоветовал мне все-таки взять льняные, потому что на шелке в России холодно спать…

Я сидела на полу и ревела от жалости к себе.

Я не верила, что мне удастся спастись…

Не верила, что Юзеф ворвется сюда с автоматом наперевес и вырвет меня из грязных лап похитителей! Я очень люблю его и уважаю, но… Это не его стиль! Он действовал бы какими-нибудь другими способами. Не знаю – какими… Остается только надеяться, что эти способы окажутся столь же действенны, как вторжение в подземелье с автоматом, огнеметом и отрядом ОМОН!

Надеяться…

Как говорила одна моя институтская подруга, «надежда умирает последней, а предпоследним умирает надеющийся»! Не слишком оптимистично, зато – верно! Особенно – теперь…

Когда смерть стоит передо мной… Надеюсь, что это будет не очень больно! То, как они станут меня убивать… Надеюсь!

Опять надеюсь! Надежда умирает последней… А предпоследним… Смерть стоит передо мною…

"Смерть стоит передо мной сегодня подобно выздоровлению, подобно выходу после болезни.

Смерть стоит передо мной сегодня подобно аромату мирры, подобно сидению под навесом в ветренный день.

Смерть стоит передо мной сегодня подобно аромату лотоса, подобно сидению на берегу опьянения.

Смерть стоит передо мной сегодня подобно удалению бури, подобно возвращению человека из похода к своему дому.

Смерть стоит передо мной сегодня подобно тому, как желает человек увидеть свой дом после того, как он провел многие годы в заключении…"

Четыре тысячи лет назад, один человек в Египте, узнав о своей скорой смерти от неизлечимой по тем временам болезни, написал эти слова. Имени человека не сохранилось… Зато сохранился папирус – «Беседа разочарованного со своим духом».

Девять лет назад, на первом курсе института, по предмету, называвшемуся «Выразительное чтение», считавшемуся совершенно необходимым для будущих учителей, нам задали выучить наизусть и прочесть ( разумеется, выразительно! ) какой-нибудь прозаический отрывок, монолог… Я выучила вот этот кусочек из «Беседы разочарованного со своим духом». Я всегда умела выпендриться! Получила оценку «отлично» и зачет «автоматом».

Если бы я знала тогда, что буду вспоминать и по памяти цитировать этот отрывок египетской рукописи, сидя на холодном полу, среди метел и лопат, в ожидании собственной смерти?! Нет, это по меньшей мере смешно! Цитировать философские размышления древнего египтянина – среди метел, лопат и мешков с песком и солью! Но я всегда умела выпендриться… Ведь даже любовь мою к пятидесятивосьмилетнему бывшему тестю моего покойного мужа иначе, чем выпендрежем, назвать нельзя!

Я ревела, сидя на полу возле запертой железной двери.

Мне было очень жалко себя…

И я не верила, не хотела верить в то, что я – умру!

Глава 10
НАСТЯ

Я настолько углубилась в свои переживания, что умудрилась каким-то образом заснуть.

Я даже не услышала, как отпирали дверь…

Проснулась только от того, что почувствовала, как некто трясет меня за плечо, вцепившись жесткой медвежьей лапой.

Я взглянула на него сквозь ресницы… Господи, рожа нечто среднее между гориллой и кабаном! Ну, что ж, на ваши медвежьи лапы и страшные морды у нас тоже кое-что найдется… Кошачьи когти и ловкость!

Р-р-раз!

Я полоснула ногтями по гнусной физиономии!

Похоже, он не ожидал. Взвыл, схватился за лицо, отшатнулся…

Я вскочила и бросилась к двери. Думала, убегу…

Куда там!

Он был, конечно же, не один.

С ним было еще трое дюжих парней.

Они меня разом скрутили…

Горилла с располосованной физиономией рычал и рвался отомстить мне. Его не подпустили.

– Стой! Не смей! Совсем охуел? Ее к Сабнэку вести велено! Он тебе таких пиздюлей навешает, если ты сейчас ее хоть пальцем тронешь! Потом… Слышь, утихни! Потом… Потом все будет!

Ненормативная лексика в их устах звучала ТАК, что я резко потеряла желание сопротивляться. Потому что поняла бесполезно! Такие громилы… Да еще с такой легкостью употребляют все эти страшные слова… Свернут мне шею, как куренку! С них станется.

…Но что со мной сделает этот самый гнусный Сабнэк?!

Боже! Юзеф, спаси меня немедленно, а то я тебя разлюблю!

Меня тащили – едва ли не волоком, потому что я спотыкалась, скользила на мерзкой слизи, разлитой под ногами, а они отчего-то очень спешили – тащили какими-то темными жуткими коридорами, где приходилось в три погибели сгибаться, потому что над головой пролегали трубы, из этих труб капало что-то вонючее, а я все гадала, какая же из этих труб – тот самый коллектор?! Ни одна, вроде, не имела пяти метров в диаметре…

Меня привели в пещеру.

Темная, слабо освещаемая трещащими и коптящими факелами, а уж запах!!! Казалось, здесь, именно здесь находился эпицентр вони, которую я обоняла еще в коридорах. Вонь! Жуткая, мерзкая, тошнотворная вонь! Вонь исходила из ямы в центре пещеры. Вокруг ямы все было перемазано густой темной слизью, вздрагивавшей, как желе, когда в нее наступали ноги человека.

Человек ходил по краю ямы кругами. Рослый мужчина в драном женском пальто, надетом, похоже, прямо на голое тело.

Грива волос, борода, как у какого-нибудь пустынника на иконе. Он ходил кругами, низко склонив голову, и бормотал что-то себе под нос.

В стороне стояла Ольга. Она не сводила глаз с этого страшного человека. Лишь на миг равнодушно скользнула взглядом по мне… И снова обожающе вперилась в него!

– Вот, Сабнэк! Мы привели, – робко сказал один из моих «спутников».

Тот, кого они называли Сабнэком, приостановил свое странствие по кругу и посмотрел на меня. Он смотрел долго, пристально, а потом, выбросив вдруг вперед указующий перст, взвыл:

– Ты-ы-ы!

От неожиданности я вздрогнула, отшатнулась, поскользнулась на скользких камнях и шлепнулась со всего маху… Мои дюжие спутники поспешили поднять меня на ноги, а один решился даже спросить у Сабнэка:

– Ну, как, раздевать ее?

– Вон! Все – вон! – взревел Сабнэк. – А деву – оставьте. Я буду говорить с ней.

Добрые молодцы поспешили удалиться.

Сабнэк подошел ко мне, взял меня грубой грязной лапищей за подбородок – меня трясло от отвращения, но сопротивляться я боялась – приподнял мое лицо и принялся поворачивать, рассматривая… С жуткого, черного, заросшего, покрытого коростой лица на меня смотрели удивительно красивые глаза, небесной глубины и голубизны. И, несмотря на безумие, ощутимо вскипавшее на дне этих глаз… Несмотря на нелепое одеяние… Несмотря ни на что – я поняла вдруг, что этот человек передо мной… Не знаю, как сказать. Но он – он был чем-то значительно большим, более значительным, чем я сама… И даже более значительным, чем все, кого я уважала мама, Юзеф… У него были глаза мудреца. Лоб философа. И мне отчего-то вспомнилась моя первая и единственная исповедь в самом начале перестройки мы с подругой решились пойти в храм и исповедоваться… Я вспомнила священника, отца Валериана, исповедовавшего меня… Люди не от мира сего! Люди, которые являются чем-то большим, чем мы все! Отец Валериан в рясе, переливающейся подобно оперению Жар-Птицы! И этот… Черный, зловонный, в драном женском пальто, надетом на голое тело! Странно даже сравнивать их… Но между ними нечто общее БЫЛО!

Мне было страшно когда меня привели сюда…

Но когда я заглянула в глаза Сабнэку, ужас буквально оледенил, парализовал меня!

Я поняла, почему Ольга вернулась к нему…

В тот миг я даже поверила, что его нельзя убить!!!

А он спросил. Тихо и грустно.

– Да как ты посмела пойти против меня?

– Я не шла против вас. Я ничего не знала! – всхлипнула я, заранее прощаясь и с жизнью, и с честью, и с надеждой стать когда-нибудь хорошей сказочницей.

– Ты ведь не мать ей? Нет, ты ей не мать… Так почему же ты пошла против меня? Как посмела забрать – мое? – продолжал печально выспрашивать Сабнэк.

…Я была объята смертным ужасом, но жить мне все еще хотелось! И я подумала, что похоже, у него сегодня меланхолическое настроение… Так, может быть, я смогу уговорить его не убивать меня? Господи, только бы выжить, только бы спастись отсюда! А потом – я буду хорошей! Всю оставшуюся жизнь! Только бы он не убил меня сейчас! Только бы он пожалел меня! Простил… И отпустил бы. И меня, и эту глупую девочку!

– Я не знала, что Ольга принадлежит вам. Она мне ничего про вас не рассказывала. Я узнала в ней дочь моего мужа, и решила, что должна, – залепетала я, чувствуя, что говорю совсем не то и лучше бы мне вообще помолчать…

– Ты разве не убьешь ее, Сабнэк? – прозвенел позади него требовательный голосок Ольги. – Я привела ее тебе в жертву… Чтобы ты убил ее и дал всем причастие…

Я похолодела. Ольга! Оленька! За что же ты так меня?

Ведь я же люблю тебя! Я же хотела тебе только счастья! Я же пыталась помочь тебе!

Сабнэк рассмеялся и медленно отвернулся от меня – к ней:

– Ты – маленький хищный котенок! Крови хочешь, да?

– Да! Я привела ее, чтобы ты…

Я зажмурилась, чтобы не видеть этого славного милого личика, любимого, столько раз целованного мною, а сейчас искаженного гримасой сладострастной жестокости! Горящие глаза, чуть приподнятая верхняя губа обнажает оскаленные зубки…

Хищный котенок. Рысь. Единственное животное, которое невозможно приручить. Даже если взять ее слепой малюткой, ласкать, кормить из рук – все равно: придет день, когда она попробует крови, и тогда – ничто не удержит ее, никакая привязанность, никакая благодарность, свойственная другим прирученным животным… Убивать – станет ее единственным стремлением. Пока не убьют ее.

– Что ж, мне по душе твое рвение, – благодушно пробасил Сабнэк. – Только в этот раз мы с тобой поступим иначе…

То есть – наоборот: ты пустишь ей кровь и ты дашь мне причастие! И тогда я поверю, что ты действительно любишь меня.

И, возможно, прощу тебя… И позволю снова быть рядом со мной. Ты ведь любишь меня?

– Люблю тебя…

– Ты всегда будешь любить только меня?

– Только тебя. Больше никого. А ее я вообще никогда не любила! Я из них только дедушку любила. Но, если хочешь, я и его приведу к тебе. Ты хочешь?

– Я подумаю. А сейчас – видишь, там между камней торчит большой нож? Возьми его и иди сюда.

Я была так потрясена, что потеряла всякую способность соображать или сопротивляться. Сабнэк одной ладонью запястья обеих моих рук, другой – рванул за подбородок, открывая горло.

Подошла Ольга. Двумя руками она сжимала рукоятку большого кухонного ножа. На лице ее была написана уже не жажда крови, а некоторая брезгливость и нерешительность.

– А у меня получится? – неуверенно спросила она.

– Получится, не бойся. Не выйдет с первого раза – режь еще, и еще… В конце концов мы сможем получить кровь! А времени у нас много…

Ольга еще сильнее сжала руками рукоять ножа, неловко подняла его, замахнулась, зажмурилась…

Я глотнула воздуха, моля Бога послать мне смерть раньше, чем она начнет резать меня…

Нанести удар она не успела.

– Са-а-абнэ-э-эк!!! – звонкий вопль взорвал тишину, Сабнэк выпустил меня и я успела схватить Ольгу за руки, и вывернуть нож из ее ладоней.

Потом я обернулась.

И увидела…

Веник стоял у входа в один из тоннелей, ведущих в пещеру. Он казался сейчас сверхъестественно-прекрасным, сияющим, тонким и легким. Он был в чем-то светлом, в серебряных блестках, и на волосах – тоже что-то серебристое ( лак? ), а в руках – сверкающая винтовка.

И он выстрелил.

Сабнэк пошатнулся, схватился за грудь… И прохрипел:

– Ангел! Господь послал ангела покарать меня… Зрите, люди, сие – ангел! А значит – Господь не забыл меня, грешного!

Веник выстрелил еще раз. И еще…

Сабнэк задергался и начал-таки валиться на бок. Пока не лег совсем на камни – огромная, темная туша – не человек, не зверь… Жутко.

Веник опустил винтовку.

Улыбнулся.

И сказал, с трудом переводя дыхание:

– Оля! Настя! Господи! Я так испугался! Я боялся – не успею…

Кажется, он хотел сказать еще что-то… Но вдруг дернулся, вскинул голову… Изо рта его хлынула кровь… И он упал. Ничком, на скользкие камни.

Я увидела торчащую у него из спины рукоять ножа, инкрустированную цветными стекляшками.

А позади него – какой-то человек в темном, с бледным лицом, с повязкой на глазу… Кривой? Меня он сейчас тоже убьет?

Ольга вдруг жалобно заскулила, опустилась на колени и поползла к Сабнэку, прижалась к нему, принялась трясти его за воротник…

А я на подкашивающихся ногах сделала несколько шагов к Венику. У меня в руках был нож Сабнэка… Но вряд ли я могла бы нанести им удар тому, одноглазому, который убил Веника, а теперь – склонился, поднимая винтовку… Или – могла бы?

Из тоннеля позади одноглазого вышел Юзеф. Не выбежал, а именно спокойно вышел! Я отметила это даже тогда, невзирая на шок.

Он остановился, глядя на поверженного сына.

Повернулся к одноглазому.

Одноглазый вскинул винтовку.

– Не надо! Не делайте глупостей. У меня не было другого выхода. Я не Робин Гуд, я не могу рисковать собой и своим положением здесь… Убийца Сабнэка должен быть сражен моей рукою. А это – мой нож, его у меня видели… Я проявил бдительность – в отличии от них ото всех. Ваш сын знал, на что идет! Я предупреждал его. Забирайте скорее своих девок и уходите…

– А почему бы вам не убить и всех нас? Чтобы и вовсе свидетелей не оставалось?

– Вы мне предлагаете это сделать? – оскалился одноглазый. – Не сомневайтесь, я бы убрал вас, если бы мне это было выгодно… Но я стараюсь никогда не нарушать своих обещаний.

А ему, – он кивнул на Веника, – ему я кое-что обещал…

Для будущего Крестного Отца, коим я себя вижу, немаловажно соблюдать все договоренности, пусть даже слово было дано блохе или врагу! А еще важна проницательность… Вы мне еще пригодитесь, Лещинский. Вы мне можете понадобиться живым. И никуда вам от меня не деться! Потому что она, – одноглазый кивнул на Ольгу, – она всегда будет стремиться сюда, к нам, и стоит мне только поманить – ваша славная девочка снова станет нашей! Так что забирайте своих девок и уходите. Чем быстрее, тем лучше. Мелкий вас выведет. Да, вот еще… Насчет обещаний… Я обещал отцу девочки двоих… Вот второй!

Театральным жестом одноглазый извлек из-под своего тряпья отрубленную голову какого-то бородатого мужика держал он ее именно за бороду! – и бросил к ногам Юзефа.

Юзеф поморщился и, подтолкнув носком ботинка, откатил голову в сторону.

– Нет, здесь ей лучше не валяться, – проворчал одноглазый и, подхватив голову, метнул ее в сторону зловонной ямы.

Юзеф вздрогнул, взглянул на Веника.

– Я хочу забрать тело своего сына с собой.

– Нет. Не сейчас… Позже получите его. В милицейском морге. Ребята вытащат его на поверхность, в открытом месте будет лежать… Менты его быстро найдут. Просто звоните и справляйтесь о нем. В «Бюро несчастных случаев»… А теперь – уходите!

Юзеф опустился на колени перед Веником, прощальным жестом провел по волосам… Веник застонал.

– Нет! – вскрикнул одноглазый, вскидывая винтовку.

Веник повернулся на бок, закашлялся. Изо рта его текла яркая, алая, пузыристая кровь. Она заливала грудь нарядной серебристо-белой блузы, усеянный овальными блестками. На дискотеку, наверное, собирался… Мальчишка! Окровавленной рукой он схватил Юзефа за рукав:

– Отец! Я… Я всегда хотел быть хорошим! Чтобы ты любил меня! А получалось – наоборот! Я тебя огорчал! Я думал – стану великим… Великим художником… Ты будешь мною гордиться… Прости меня, я…

Он снова закашлялся, кровь хлынула фонтаном, рука конвульсивно сжалась.

– Ты хороший мальчик. Ты – мой сын. Я люблю тебя. Я горжусь тобой, – ласково и очень спокойно прошептал Юзеф.

Не знаю, слышал ли Веник эти его слова.

Надеюсь, что еще слышал…

Одноглазый наклонился, пощупал его шею… И удовлетворенно выдохнул:

– Мертв! Теперь – уходите! А его… Его найдут, скорее всего, возле станции «Волгоградский проспект». Точно еще не знаю… Идите! Мелкий, проводи!

Я увидела маленького тощего белокурого подростка в рванье – на нем лица не было, он с почти мистическим ужасом смотрел то на Веника, то на Сабнэка, то на Кривого… То на Юзефа, то на меня. Воистину – Мелкий!

Юзеф подхватил на руки Ольгу, с трудом оторвав ее от Сабнэка – она вцепилась в него, как краб в добычу! И кивнул мне:

– Идемте, Настя.

И я пошла. Сжимая в руках кухонный нож…

Мелкий вывел нас на поверхность.

Он сам, похоже, переживал случившееся – трясся и, кажется, плакал. О ком? О Сабнэке? О Венике?

Когда прощались, он забрал у меня нож:

– Вам незачем… На этом ноже много всякого нанизано!

Объясняй потом… Да и кто поверит?

Юзеф вел меня к тому месту, где Веник припарковал машину. Ольга бессильно висела у него на руках, словно зарезанный ягненок… Я смотрела на ее склоненную головку и думала… Думала, смогу ли я когда-нибудь перестать бояться ее?!

– Юзеф… Ольга привела меня к ним. И она хотела меня убить. Если бы Веник не… Она бы убила меня, – сказала я, когда мы сели в машину.

Юзеф был страшно бледен, глаза – больные, левое веко дергалось – нервный тик? – руки дрожали, никак не мог попасть ключом в зажигание. Но голос его, когда он мне ответил, был спокоен и тверд.

– Настя, я только что потерял сына. Я похоронил жену и дочь. Ольга – единственное, что у меня осталось! Ольга – и вы… И, если мне понадобится вместо репетиторов и гувернанток нанимать для нее психиатра и тюремщика – пусть будет так! Я все выдержу… И у меня хватит духу смотреть правде в глаза. Сейчас она еще ребенок… несчастный, безумный, преступный ребенок! Возможно, что-то изменится с годами, если мы увезем ее далеко отсюда, если она будет видеть вокруг себя только добро, общаться с нормальными детьми… Если нет – я найду для нее хорошую клинику в Швейцарии. У меня хватит средств. Но даже в этом случае – мы с вами будем жить неподалеку, чтобы я мог видеть ее каждый день… Чтобы я мог продолжать надеяться!

– Мы с вами?

– Но вы же не оставите меня?

Я не ответила, да он и не нуждался в моем ответе. Завел машину и вывел ее из переулка. И мы поехали…

Навстречу новой жизни?

По приезду домой я выкупала Ольгу – как всегда! только теперь мне не хотелось поцеловать ее или приласкать украдкой, потому что, несмотря на все доводы рассудка ( она – ребенок! – несчастный, искалеченный, больной ребенок, она не ответственна за свои поступки! ) я чувствовала, что никогда не смогу забыть того, что случилось… Никогда не смогу простить.

Потом я готовила кофе для Юзефа.

А Юзеф сидел в гостиной, в темноте, не подавал никаких признаков жизни, и я так переживала за него, что даже забыла о том, как сильно сама я устала и как болит моя ушибленная голова…

Я готовила кофе и думала о том, что здесь вот, на кухне, в мире вещей – кастрюль, сковородок, чашек, терок, банок с чаем, кофе и специями – здесь все так же, как было вчера, так же, как было месяц назад, пол года назад… Когда был жив Веник… Когда был жив Андрей…

Я отнесла Юзефу чашку кофе с корицей и рюмку коньяка.

Села на ковер рядом с его креслом. Уткнулась головой ему в колени.

…И с блаженным облегчением ощутила на волосах его ласкающую руку!

Я так боялась, что он оттолкнет меня…

Что он обвинит меня в гибели Веника!

Меня – потому что он не может винить в случившемся Ольгу: она – последнее, что у него осталось…

Меня – потому что я, вроде как, взрослый человек, Ольга была со мной, а потому я несу ответственность за ее поступки!

Но Юзеф гладил меня по волосам…

А потом я услышала его голос:

– Я уже начал тревожиться, вы все не возвращались… Но я думал, что Ольга затащила тебя в кино или в какой-нибудь магазин…

– Она затащила меня в подвал.

– Да… Позвонил тот человек. Кривой… Не хотелось мне ему верить. Но пришлось. Кривой отказывался иметь дело со мной. Не доверял мне. Требовал встречи с Вениамином… В каком-то известном им обоим месте. Вениамина здесь не было…

Он отправился на дискотеку со своим… Со своим товарищем.

Вернее, собирался идти на дискотеку, уехал к себе, там они должны были встретиться… И я поехал туда. Они уже собирались выходить… Когда я приехал и рассказал, что случилось.

Я, кажется, был груб с ними обоими… Товарищ Вениамина обиделся и ушел. Вениамин тоже, кажется, огорчился… Надеюсь, он меня простил. Теперь мне остается только надеяться на что-то… Предполагать, что на самом-то деле мой сын понимал меня… И звонить в «Бюро несчастных случаев». Как посоветовал этот мерзавец. Я убил бы его, если бы не вы с Олей…

Убил бы! Ты ведь веришь, что я мог бы его убить?