Текст книги "Наследники Фауста (СИ)"

Автор книги: Елена Клещенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 28 страниц)

Глава 10

Плащ его был короток и трачен молью, и я сознавал себя порядочным дураком, когда усаживался на этот плащ, расстеленный прямо посреди дороги. Впрочем, я все же не снял мешок с плеча, и это было хорошо, потому что нечистый не думал меня морочить. Острый камень ушел из-под колена, домишки и купы деревьев двинулись вниз, и затем прохлада августовской ночи обернулась ветром, какой овевает лицо верхового всадника на полном скаку.

Что сказать об этом полете? Ведьмаки, разъезжающие на метлах, мне бы позавидовали, но сам я временами думал, что лучше бы конь, пусть самый злой и норовистый, чем тряпка, подбитая мехом. Дядюшка не дождался от меня мольбы о пощаде, но было-таки жутко, когда я сопоставлял расстояние до земли с толщиной мягкой ткани, которая шевелилась под нами при каждом движении. Звездная ночь хоть и черна, но не беспросветна, и я видел, как плывет и скользит под нами земля, как мелькают, будто поток крупы из рваного мешка, проплешины полей среди темной шкуры лесов, белесые дороги и блестящие реки. Города были похожи на кострища, в которых никак не могут угаснуть последние искры. Что касается звезд, то они стояли почти неподвижно, еще огромнее, чем на земле. Августовская ночь вступила во вторую свою половину, и мы мчались на запад, обгоняя ее. Одной рукой я держался за пояс нечистого – плащ был столь мал, что мы сидели чуть ли не в обнимку, – другой отирал слезы, выступившие от ветра. Нечистый не интересовался звездами: он держал на коленях магический кристалл и неотрывно глядел в него, может быть, направляя наше движение. Ауэрхан теплым клубком свернулся у меня на груди.

Наконец впереди воздвигся знакомый двойной шпиль, но тут же пропал из виду, ибо плащ пошел вниз. От земли пахнуло теплом и палыми листьями; пошатываясь, с шумом в ушах я ступил на дорогу – должно быть, милях в пятнадцати от города.

– Дальше сам пойдешь.

– Ох и жаден ты, возница. Довез бы до стены?

– Два часа до рассвета, – ухмыльнулся черт. – Исполнить бы твою просьбу, глядишь, найдется доброхот, расскажет кому следует, что доктор медицины летает в небесах подобно нетопырю, да препроводят тебя в узилище… Хотя в тюрьму ты так и так попадешь, рано или поздно, но к чему торопить события?!

– Верно, беру назад свои попреки. Дойду пешком.

– Кольцо. Где эта тварь?!

Нечистый, похоже, испугался, что я выбросил по дороге обезьяну вместе с кольцом.

– Мирно спит. – Я вытащил из-за пазухи Ауэрхана, чему тот совершенно не обрадовался. Так зол он был, что мена состоялась лишь после того, как на свет снова явился крупный алмаз.

– По хозяину и скотина – такая же сволочь, – проворчал Дядюшка. – Прощай, Вагнер.

Я попрощаться не успел: он попросту исчез, как исчезает лопнувший пузырь или вспышка пламени. Видно, мое общество ему вконец опротивело, как и мне – его.

К утру будешь дома, сказал я себе и зашагал по дороге. Усталости как не бывало – все, что творилось вокруг меня в этот утренний час, было прекрасней самого прекрасного, превыше музыки и слов – сказать иначе, все видимое и слышимое было словом и музыкой, чем-то разумным и внятным. Бледный свет у восточного горизонта, хруст камешков под ногами, одинокий крик ночной птицы, меркнущие звезды в небесах – все казалось отзвуками божественного Слова, а может быть, только именем, тем самым, которое вполголоса твердил я; тем самым, которое нынче выводит мое перо. Мария. Мария. Жизнь моя, мог ли я предвидеть.

Дорога шла под гору, и скоро справа и слева к ней подошли заборы городского предместья. Здесь были сады: прямо передо мной огромное яблоко сорвалось с ветки, свисавшей через ограду, звучно ударилось о земную сферу. Я поднял его, посеребренное холодной мелкой росой, с промоиной на том месте, где оно упало в траву. Хотел откусить, но передумал и положил в мешок. Должен ведь я ее чем-то задобрить, бессовестный обманщик, покинувший любимую на две долгих недели. Может быть, застану ее спящей, будто и не уходил. Положу яблоко на подушку… Впереди снова показались ратуша и собор. Я прибавил шагу.

Теперь же напишу о том, как рухнули мои надежды; о том, до чего слеп и глух я был: даже заметив у городских ворот отряд стражников, не почуял своей погибели, а только подосадовал на возможную задержку. Даже увидев, как из-за их спин выходит знакомая долговязая фигура; как дружище Хельмут вышагивает поперек дороги, заложив руки за спину и встряхивая лошадиной гривой, я лишь подумал: неймется падальщику, в такую рань и уже в трудах неправедных, и не сплюнуть ли через плечо, ведь не к добру такие встречи… Тут он повернулся, поймал мой взгляд, и я понял, что впрямь не к добру.

– Доброго утра тебе, Кристоф, – сказал он, и все было по-прежнему: монашеская умеренность голоса, легкая укоризна, призывающая заглянуть в глубины своей души даже того, кто ни в чем не виноват, и трогательное обращение по имени. К товарищу по нелегкому труду во имя Господа нашего.

– И тебе, – я попытался миновать его, как все преступники, обманывая мнимым равнодушием более себя, чем их. Но он заступил мне путь.

– Ты женился, я слышал.

– Это так.

– Поздравляю.

– Благодарю. (Чтоб ты сдох, чего же тебе надо?!)

– Прости, что посягаю на твое время, но у нас возникла насущная надобность побеседовать с тобой.

– Вот как. О чем же?

– Следуй за мной, и все узнаешь.

– Прямо сейчас?..

– Разумеется.

– У меня важное дело в городе. Я должен сказать моей жене кое о чем… что очень важно для меня… для моих дел…

Я сбился, ибо, слушая свой лепет, понял, что моими устами сейчас говорят его бесчисленные жертвы. Те, кто просил отсрочки, цеплялся за эфемерную надежду, будто бы скрытую в его доброжелательном тоне, ссылался на вздорные обстоятельства, отталкивая подступающий ужас… Наши вопросы и ответы были заранее известны нам обоим, словно мы были детьми и забавлялись игрой. И ответ был знакомым.

– Мы не задержим тебя надолго. Скорее всего, что нет.

Я опустил глаза, чтобы взглядом себя не выдать. Воистину, смерть и кредиторы никогда не приходят вовремя. Я знал, что рано или поздно придется расплачиваться: сколько веревочке не виться, а концу быть. Но почему именно сейчас? Что за дьявольские козни заставили его именно сегодня обратиться к моему ничтожеству?.. Вопрошающий сам себе да ответит: дьявольские козни. Дядюшка не посрамил медлительностью свой цех, и это его месть за проигрыш и унижения. Вот оно как.

– Вязать его, ваш-милость? – спросил стражник.

– Пока не надо, пока не надо, – промурлыкал дружище Хельмут, снисходительно улыбаясь ретивости и наивности простеца.

Договор сожжен, и это главное, повторял я про себя, проходя в ворота. Договор сожжен, я защитил тебя, прости, что не приду. Но сердце мое обливалось кровью, и в ушах звучал голос Хельмута: «Ты женился, я слышал». Только тронь ее, старая сволочь. Только тронь… Я волен был расточать бессильные угрозы, но, совладав с силами ада, что я мог против их наместников на земле?! Одно: сдерживать крик и слезы. Хотя бы до той поры, пока сдержанность не станет бесполезной и невозможной.

Я скоро вспомнил правила проклятой игры и не слишком удивился, когда меня препроводили в тюремную камеру, ничего не объяснив. Наверное, следовало негодовать и требовать, показывая себя невиновным, но я сказал только: «Вверяюсь вам, почтенные господа, уповаю на справедливость». Тюремщик, кажется, был раздосадован, что я забрал себе его слова – как если бы убегающий в игре взялся кричать «беги, беги» вместо того, кто ловит, – но покарать меня за это было невозможно.

Ауэрхана солдаты обозвали нечистой силой и оставили при мне – сами, без мастеров этого дела, побоялись наложить на него руки. Карманы обыскали, пошарили за пазухой и за поясом, заставили снять башмаки, мешок отобрали. Перед тем, как захлопнуть дверь, один из стражников – вероятно, нисколько не издеваясь, а из самых добрых побуждений – крикнул: «Держи свое яблоко, погрызешь, хоть время скоротаешь».

Брошенное яблоко покатилось по каменному полу, и этот пустяк отнял у меня последние малые остатки мужества. Камера была пуста, и некому было посмеяться над тем, что пожилой мужчина рыдает, будто наказанный ребенок.

Милая, если волею Божьей ты когда-нибудь прочитаешь эти строки – знай, что не по своему желанию я покинул тебя. Ничего я не хотел так сильно, как быть с тобой рядом, но оказался слишком слаб, чтобы преодолеть одну-единственную преграду. Милая, я не знаю, что тебе расскажут обо мне: сколько в этом будет правды, и чему ты поверишь. Будь проклята моя трусость, я должен был сам тебе сказать обо всем, но не решился. Не решаюсь и теперь. Если когда-нибудь встречу верного и честного человека, который сможет передать тебе эти листки, тогда отважусь и напишу, как случилось то, в чем я не хотел признаться. Пока же мне приходится думать и о том, что произойдет, если мои записки попадут в чужие руки. Мария, прости меня, я люблю тебя, и я не так виновен, как кажется. Если посмею и впредь произносить твое имя, это только потому, что имею оправдание…

Ауэрхан, видя мое отчаяние, влез ко мне на спину и принялся гладить по голове, тревожно чирикая. Потом я почувствовал, что он тычет мне кулачком в щеку и требует внимания; желает, видно, утешить подарком. Я взглянул – и рассмеялся, давясь слезами. На маленькой ладошке лежал ограненный алмаз, величиной с хорошую сливу, весь мокрый от слюней.

Спасибо, друг. Ты умен и поменялся с выгодой, а я дурак, что позабыл об этом. Вытерев лицо, я внимательно осмотрел подарок. Исчезать он не собирался, и это был самый настоящий, подлинный диамант, углы его царапали ноготь и олово, а прибывающий утренний свет собирался в нем, как в линзе, и обращался в чистейшие отблески радуги. Почему бы и нет: разве не к услугам дьявола все подземные копи?

Я поднял яблоко, обтер его рукавом и разломил пополам: половину моей нечистой силе, половину себе. И вправду, погрызем яблочко, скоротаем время да поразмыслим. Узник с таким камешком – уже, считай, не узник, если Господь даровал ему хоть каплю ума и хладнокровия. А потому отвергнем первое и самое глупое решение: показать камень тому, кто придет за нами, и предложить его выкупом за нашу свободу. Солдаты боятся колдунов и не знают, чего стоят диаманты, к тому же ни один из них не сумеет обмануть товарищей. Нет, этого мы не сделаем, это все равно что выбросить камешек…

Глава 11

Сперва я гадал, захочет ли старый коршун сам побеседовать со мной или же препоручит это дело кому-то из своих соратников, и как долго меня станут держать в неизвестности. Но это могли быть и сутки, и двое, и вся неделя, и больший срок, достаточный для того, чтобы узник стал бояться пожизненного заключения за неизвестную вину и начало следствия воспринял как милость. Посему я положил себе ничего не ждать и не загадывать, а сгреб солому, рассыпанную по полу, уселся на этом ложе и начал твердить про себя стихи, какие помнил, и в самом начале «Буколик» уснул. Забытье было прекрасным, однако вернули меня к яви слишком быстро: поздним утром того же дня. Покуда я зевал и моргал, припоминая удивительные события последних суток и убеждаясь, что моя победа над дьяволом – не сон, но не сон и темница, меня подхватили под локти и поволокли. Ауэрхана пришлось оставить в камере. Надеюсь, его не уморят голодом.

Друг моих давних дней пожелал беседовать со мной сам. Один, без судей, без охраны, даже без ведущего протокол писца (если только тот не сидел где-нибудь за занавесью или в печном дымоходе). Хельмут спросил стражу, что я поделывал, когда за мной пришли, преувеличенно удивился ответу и отослал всех.

Оставшись вдвоем, мы сразу перешли к сути. Он ни слова не сказал о той нелепой истории, памятной тебе: когда я незадолго до нашей свадьбы осмелился публично возразить некоему выдающемуся мужу и был вынужден признать свою неправоту. Его интересовало совсем иное. Говоря коротко, меня обвинили в том, что восемь лет назад я совершил некий проступок, тяжкое прегрешение против Господа, о коем здесь рассказывать не место. Я отвечал, что не мог совершить ничего подобного, а напротив, именно тогда пылал рвением праведности и сожалел единственно о том, что у меня недостало сил выполнить все, что удавалось другим, более отважным и твердым в вере. Он сказал на это, что мои слова о слабости, быть может, и правдивы, но рвение было показным и скрывало, как ныне обнаружилось, преступный умысел. Я продолжал твердить, что меру искренности каждого взывающего к Господу знает Господь и никто другой, но что в преступлении я не повинен ни сном, ни духом. Он ответил, что располагает неопровержимыми свидетельствами моей вины. Я сказал: пусть свидетель явится сюда и поклянется.

– Он не сможет поклясться.

Произнеся эти слова, Хельмут взглянул на меня. Я понял, кто его свидетель, и он увидел, что я понял.

Тесный союз твоего самозванного дядюшки и моего давнего приятеля не должен был удивлять. Хельмут по наружности перешел из католичества в истинную веру, но подлинный его хозяин остался тем же. Вся их служба вершит свое дело таким образом, что многое наводит на мысли о подобном союзе. Но страдая и ужасаясь, выкрикивать проклятья, давать мучителю богохульные прозвища – это одно, а совсем другое – стоять лицом к лицу с соратником Самого, настоящим, а не метафорическим, во всей его силе, и выслушивать от него обвинения в его собственном грехе. Я напомнил себе, что предвидел это, но все же почувствовал смертную тоску, не меньшую, чем тот человек из записок Апулея, который убежал от своих убийц к другим убийцам. Только мне на их милость рассчитывать не стоило.

– Если он не поклянется, то ты не сможешь меня осудить, – все-таки сказал я.

– Я поклянусь вместо него, – равнодушно согласился он, – и суд примет мою клятву. Теперь ты знаешь, что твоя вина известна, и должен догадаться, каков будет приговор. Слуга Господень, я не оставлю твое преступление безнаказанным.

– Слуга Господень?..

– Не пытайся меня оскорбить, это ничего не изменит.

Теперь и только теперь, подумал я: свой запас страха и трепета я исчерпал на год вперед, а если ухмылка и получится не совсем натуральной, это даже к лучшему.

– Дружище Хельмут, не вижу твоей былой беспощадной строгости к самому себе. Некогда ты, начальствующий надо мной, ответил согласием на мою просьбу. Если я преступник, то преступник и ты.

– Я ошибся тогда, позволил себя обмануть. А сегодня исправляю свою ошибку.

– А ты вполне уверен, что и твои соратники назовут это именно ошибкой и никак иначе? Или все члены нашего городского суда твои верные друзья и покорные слуги?

– Для чего бы мне беспокоить их по столь ничтожному поводу? Узник, обвиняющий следователя, – понятно, но… неубедительно.

Снова я видел, как в человеческой оболочке шевелится и повертывается гадина преисподней, и нынче было страшнее, чем вчера. Глаза убийцы были у господина доктора права, да он и был убийцей, и медлил только затем, чтобы полюбоваться на мой страх.

– Если ты этого не сделаешь, за тебя это сделаю я. – Сказав так, я вынул из кармана алмаз и принялся рассматривать его против окна.

– Что это?

– Маленький камушек.

Я кинул его на стол перед ним. Хельмут проделал те же манипуляции, что и я несколько часов назад, и сквозь маску судии с мечом проступило непритворное изумление.

– Тебя обыскали перед арестом!?

– Не наказывай их. – Я забрал свою собственность, и он мне даже не помешал. – Они сделали все, как должно.

– Где ты взял это?

– У одного моего приятеля, которого знаешь и ты. Да, именно у него.

А теперь твой черед бояться, старая гадина.

– Он служит тебе?!

– Не так преданно, как иным, но кое-чего я могу от него добиться. Особенно если мои желания совпадут с его собственными.

(И заметьте, почтенные господа, ведь я ни на йоту не соврал!)

– Ты лжешь. Он сказал, что ты его враг.

– Верно, – я весело оскалился. – А не позабыл ли он сказать, что ты – его друг?

– Что ты подразумеваешь?

– Прежде ты схватывал на лету. Твой свидетель, не умеющий клясться, ненавидит меня и предал из ненависти в твои руки, но поверь старому другу, он не любит и тебя. В самом деле, какое чувство, кроме ненависти, он может питать к столь ревностному служителю Господню?!

– Придержи язык, Вагнер!

– Прости, если выразился неточно. Но поверь мне, он знал, что делает! Он понимал, что ты захочешь… исправить ошибку и наказать преступника, что ты не простишь. Понимал он и то, что я прихвачу тебя с собой, если мне чуточку помочь, совсем немного. И как ни досадно мне будет оправдать его надежды, все же я поступлю так, как он ждет. Семь бед – один ответ, и коли гореть в огне, так хотя бы вместе с тобой, дражайший друг.

– Как же ты это сделаешь? – Он бледно улыбнулся. – С помощью этого камешка? Сейчас его отберут у тебя.

– Давай, зови стражу, – подначил я. – Пускай они подивятся, откуда у преступника диамант великой ценности – ведь вошел-то я сюда с пустыми руками, и в том они поклянутся, если кто их спросит! Это же ты мне его передал, или забыл, как совал его в мой карман и наставлял спрятать получше?..

На сем я замолчал. Молчал и господин юрист.

– Подавись своим камнем, – сказал он наконец, – я запрещу им с тобой разговаривать и слушать твои слова, и будь спокоен, они повинуются!

– О да, – вскричал я радостно, – запрети им, запрети! Что бы ни происходило у них на глазах, что бы ни слышалось из моей камеры, пусть они и головы не повернут, ведь все это будет только колдовским мороком! Как стихнет, они войдут, да поздно будет!

По лицу его я видел, что он пытается понять, чем я угрожаю и может ли быть, чтобы я вправду обладал той властью, о которой говорю. Я же уповал на то, что было мне доподлинно известно: среди вещей, коих досточтимый Хельмут боялся, были его соратники, предательство, дьявол и адские муки – перед смертью и после. Полагаю, в ту минуту он от души мечтал увидеть арбалетную стрелу в моей спине, и сожалел, что не сделал для этого необходимых приготовлений – потому, вероятно, что уготовил мне другую гибель, или же затем, чтобы ничьи уши не услышали, как я называю его соучастником давнего преступления, или по обеим причинам сразу. Теперь же он был как цыган, у которого взбесился и стал на дыбки покорный цепной медведь: выпустить жалко, удерживать страшно.

Но, похоже, ему и раньше приходило на ум, что коварство дьявола может обратиться против него самого, он ждал этого и готовился противостоять. Новая мысль явилась ему, и он улыбнулся краем рта.

– А что если я оставлю тебя в живых?

– Обещаю, что не полезу на рожон, коли получу жизнь и свободу. К великому сожалению, я не смогу погубить тебя, не погибнув сам. Зато, если сделаем так, мы оба славно обманем его и оставим с пребольшим носом. Укротим наши страсти и договоримся, старый дружище?

– Бес тебе друг, – холодно ответил он.

– Нам обоим, – следовательно, по правилам логики, мы друзья одного друга и сами друзья?

– Заткнись наконец, а то как бы я не передумал! Ты будешь жить, но не здесь. После того, как ты осмелился мне угрожать, я не оставлю тебя в Германии. Ни в империи. В этом мире тебе не место.

– Как тебя понимать? Соблюдя свои обещания, как ты изымешь меня из этого мира? Отправишь живым на небо?

– Почти так, – коршун снова усмехнулся. – Тебе известно, кто такие Вельзеры из Аугсбурга?

– Купцы?

– Купцы… – Хельмут сожалеюще рассмеялся. – Как ты был взрослым дитятей, так и остался им. Купец, бедный Вагнер, отмеряет полотно в лавке, а Вельзеры – банкиры, понимаешь разницу?

– Очень богатые купцы?

– Ну пусть так, Господь с тобой. Насколько они богаты, ты поймешь из того, что в должниках у них император и папа, а также герцоги и короли. Так вот, наш император и король испанский отдал им на откуп землю в Новом Свете. Та страна расположена недалеко от островов Вест-Индии, зовется она Венесуэлой, и в ней сейчас немецкий губернатор, очень дельный и отважный человек. Скоро туда отправляется наш флот. Вот с ними-то ты, мой милый, и покинешь Старый Свет. Им нужны врачи, так что твои способности найдут достойное применение.

– Вест-Индия, Венесуэла… – Признаться, я ошалел и не сразу нашелся, что спросить. – А что ты сделаешь, когда я вернусь?

– Когда вернешься? – язвительно переспросил он. – Бог даст, к тому времени я уже отойду от дел! Да ты сперва туда доплыви, а после будешь мечтать о возвращении! А теперь спрячь свой камень, я кликну стражу. Отправлю тебя сегодня же, чтобы ты, чего доброго, не опоздал к отплытию. Напишу приказ и дам тебе прочесть, потом передам охране и приказ, и тебя. Тогда без шума отдашь мне камень. Доволен?

– Вполне.

– Скажи мне теперь, – заговорил он почти мирно, после того как отдал солдату распоряжение позвать господина Динера и привести сюда стражников. – Ты же, как всем известно, учился у этого старого греховодника, что причинил всем нам столько огорчений, – учился не только медицине, но и астрологии. Если два гороскопа противоречат друг другу, как узнать, который сбудется?

– Что значит «противоречат»?

– Ну вот, предположим, Кай – друг Тита. – Эта сволочь рассуждала так безмятежно и так прямо глядела мне в глаза, словно мы с ним были не приговоренный и судья, а два добрых друга, решивших отобедать вместе. – В гороскопе Кая сказано, что он умрет молодым, а в гороскопе Тита – что все его друзья будут здравствовать.

– Так предсказания не делаются. Но я понял тебя. Может случиться так, что друзья поссорятся прежде, чем Кай умрет. Или же – Тит умрет раньше Кая.

– Хорошо, но если противоречие явно и непреодолимо?

– А это бывает редко. И тогда, конечно, одно из двух предсказаний не сбудется.

– Какое же именно?

– Неверное, разумеется. – Я улыбнулся. – Изложи свой случай.

– Как-нибудь позже, если Богу будет угодно, как-нибудь в другой раз. – Он помолчал и добавил: – А ведь может статься, что ты найдешь там золото, Вагнер. Чем только не шутит нечистый… Что ж, и это будет неплохо.

Вот так это случилось. Я остался в живых и не был навеки заключен в темнице. Но как замерзший, попав в тепло, сперва ничего не чувствует, зато потом кричит от нестерпимой боли, так и я, лишь выиграв сражение с Хауфом и ожидая мою стражу, понял все, что произошло и произойдет. Быть в Виттенберге, в получасе ходьбы от тебя, сквозь решетку видеть каменную ограду, застящую улицу, по которой ты пройдешь завтра или нынче, – и не увидеть тебя, не иметь способа подать весточку! И полбеды еще, что я тоскую по тебе, а главная беда – что не могу ни предупредить, ни защитить! Что если Хельмут захочет повредить тебе? Какую каверзу выдумает, какой нанесет удар?

Но горевать было не время. Дорога до моря далека, авось сбегу. Тайно вернусь за тобой, повинюсь во всем, увезу и спрячу.