Текст книги "Обретение Энкиду"

Автор книги: Елена Хаецкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)

Эта девка была тоже вроде воина. Мечом махаться горазда. В бой он ее, понятно, не брал, а на всякие воинские потешки с собою водил.

И вот раз устроили у нас – это в мирное время было – одну потешку воинскую. Оградили луг – большой был луг, зеленый, только что скосили его – веревкой с флажками цветными, воинов собрали и биться затеяли. Ну, шутейно, конечно, мечами тупыми. А только даже и тупым мечом тебя по голове огреют – печаль настанет.

Мы с сотником в этой потехе участия не принимали. Не позвали нас. Только кто знатный – те бились, а мы с сотником что, черная кость. Мы издали смотрели – и то нам радостно было.

Господин Шарру-иддин со своей красавицей в первом ряду бились. Славно бились, красиво. Никого даже не покалечили, только искусность свою показывали, себя тешили.

Все были немного пьяны. Вином силы подкрепляли. Так заведено было, чтоб веселее.

И вдруг попало господину Шарру по руке. Рассекли ему руку – хоть и тупое оружие, а все же тяжелое. Как ни крути, а ощутимо бьет. Кожа на тыльной стороне ладони лопнула, густая кровь и потекла – широко хлынула.

А та красавица – она уж сильно сладкого вина напилась, видно было как увидела кровь своего возлюбленного, так задрожала вся. Слезами залилась. На колени перед ним пала, кровь любимую губами унимать принялась. Целует ему кровавые руки, а сама плачет и рубаху на себе рвет перевязать.

Засмеялся тут господин Шарру, взял ее на руки. Оба кровью перепачканы, оба пьяны да красивы – так и ушли с потешки на луг миловаться...

– Ну а ты что испытывал при этом, Мурзик? – осторожно спросила Цира. – Это затронуло твои глубинные комплексы? Выявило твою подавленную сексуальность?

– Что я... Мы с сотником поглядели на них да порадовались... Такую красоту, как в тот день, мы с ним только через несколько весен увидали когда город Урук грабили... Да и то, Цирка, что Урук вспоминать. Хоть и красивый был, когда его нам на разграбление отдали, а все же каменный. А тут – плоть живая... Был еще день, помню, бились мы с утра до ночи. На реке какой-то бились. Я и названия той реки толком не знаю. Мутная была, обмелевшая. Ползла, будто змея, меж скользких берегов. Бой тяжкий, до ночи крошились, наутро опять хотели за оружие браться, да господин Шарру отступать велел. Вышли мы из боя и отошли всей сотней на закат солнца. И вот лежу я на горячей траве, пальцами ее перебираю...

Мурзик замолчал.

– И что? – спросила Цира.

– А ничего, – ответил Мурзик и засмеялся. – Живой я был, вот и все...

– Та-ак, – сказал я Цире, когда она вывела Мурзика из транса. Значит, ты теперь машинистом работаешь, поезда в былые жизни водишь, в свисток дуешь и за рычаг тянешь? Наш паровоз назад лети, в Уруке остановка?..

Цира холодно смотрела на меня. Мурзик, наконец, сообразил, что валяется на господском диване в присутствии хозяина, и забился, как рыба, выброшенная на берег. Цира властным жестом велела ему отлеживаться.

– Я ведь, Даян, маг высшего посвящения, – высокомерно произнесла Цира. – И действия мои не обсуждают.

– Да? – переспросил я, по возможности иронично.

Цира не смутилась.

– Во всяком случае, не осуждают. Сегодня я ничего дурного не сделала.

– Кто позволил класть Мурзика на мой диван? – зарычал я.

Она передернула плечами. Остренькие грудки колыхнулись, золотая пудра вспыхнула.

– Я не в первый раз кладу его на твой диван, – заметила она, – и ущерба тебе от того никакого не было.

– Сучка, – простонал я. – Боги, какая же ты сучка.

Мурзик слез с дивана и, пошатываясь, ушел в коридор – подбирать мою куртку и чистить ботинки. Цира холодно посмотрела мне в лицо и неожиданно протянула ко мне руки. Тонкие горячие пальчики ухватили меня за уши. Повинуясь, я приблизил лицо к ее лицу. Широко расставленные глаза Циры сонно блуждали по сторонам, губы приоткрылись.

– Глупые вы все, – прошептала Цира. И потащила меня на диван.

Полстражи спустя я лежал в ее объятиях и взахлеб, обиженно, рассказывал о своих неудачах в прошлых жизнях. Я не собирался ей этого рассказывать. Но почему-то вдруг мне стало казаться, что Цира может изменить мое прошлое к лучшему. Что именно она в состоянии нащупать что-то такое, отчего я сразу увижу себя кем-нибудь получше банщика. Теперь я был согласен хотя бы на десятника. Вон, Мурзик – даже сотником стать не мечтает. Командует себе десятком и счастлив.

Цира села, пригладила волосы. Она все еще носила строгое каре, подражая жителям древнего Мицраима. Перегнувшись через меня, наклонилась за брошенной на пол юбкой.

– Помяли, – с сожалением сказала она, встряхивая белую ткань. И принялась облачаться.

Я привстал и погладил ее грудь. Она не обратила на это никакого внимания. Думала о чем-то. Надела белую прозрачную блузу. Темные соски и золотая пудра просвечивали насквозь. Это было еще красивее, чем просто голенькая Цира.

– Можно? – крикнул из кухни Мурзик.

– Да, мы закончили, – отозвалась Цира.

Мурзик подал обед. Он действительно стал куда лучше готовить. Я посмотрел на Циру с благодарностью. Наверняка она научила.

Цира не позволила мне гонять раба.

– Нет, Мурзик, ты должен взять третью тарелку и обедать вместе с нами.

– Еще чего! – возмутился я. – Где это видано, чтобы рабская прислуга жрала за господским столом?

– Это тебе он рабская прислуга, – сказала Цира с металлом в голосе. А для меня такой же мужчина, как и ты. И кое в чем даже получше.

Мурзик побагровел. Я знал, о чем он думает. Он думает о том, что на третьем этаже государственного экзекутария есть кастрационный зал. И еще о многом другом, столь же неприятном.

– Кроме того, – продолжала Цира, – в прошлом мы все не раз побывали и господами, и рабами, так что разницы никакой нет. Все, Даян, источилась разница. – Она потерла пальцами. – Вот так, как клинья с сырой таблички. Каждый из нас обременен кармическим путем. Долгим, трудным, кровавым. В общем, Мурзик, бери третью тарелку и садись.

Мурзик жалобно посмотрел на меня и пошел за третьей тарелкой. Вместе с Мурзиком из кухни притекла кошка. Мурзик сел на табурет, взял тарелку на колени и принялся жевать, стараясь чавкать потише. Время от времени совал кошке кусочки мяса.

Мы ели запеченную курицу с картофельным пюре. В том, что Мурзик начал доверять картошке, я также увидел заслугу Циры.

Стояла гробовая тишина. Потом Цира заговорила. Я давно уже заметил, что в самой дурацкой ситуации она не чувствует ни малейшей неловкости. Более того, с каким-то извращенным удовольствием сама же эти ситуации и провоцирует.

– Друзья мои, – начала Цира. Мы с Мурзиком посмотрели на нее с одинаковым изумлением. Цира чуть улыбнулась. – Да, вы оба одинаково дороги мне. Я трахаюсь с вами. Каждый из вас доставляет мне особенное удовольствие. Вы ведь не похожи друг на друга... Мы не раз видели друг друга голыми и беспомощными, так что стыдиться нам нечего. Проблемы Даяна в его прошлых жизнях, мне кажется, легко разрешимы. Ему нужно всего лишь снять те блоки, которые не позволяют сознанию переместиться в более древние жизни. В те жизни, где он имел славную и героическую биографию. Страх перед погружением в древность – вот что мешает...

Она говорила довольно долго и, как я запоздало сообразил, совершенно опозорила меня перед моим рабом. С другой стороны, сомневаюсь, чтобы Мурзик многое понял из речей Циры.

Наконец Цира отложила на край тарелки обглоданную куриную косточку, деликатно промокнула губы носовым платочком и заключила:

– Я берусь отвести тебя, Даян, в глубокую древность. В глубочайшую, седую древность. Такую, что при одной мысли захватывает дух. Думаю, что учителю Бэлшуну это не под силу. Он слишком авторитарен. Он подавляет твое эго. Он и мое эго пытается подавить, но это не так-то просто сделать с магом высшего посвящения.

– А где ты получала свое высшее посвящение? – спросил я. И тут же испугался: – То есть, если нельзя, то не говори, конечно...

– Да нет, отчего же нельзя... – Цира тонко улыбнулась. – Можно. Я получала магическое посвящение, Даян, храмах Темной Эрешкигаль, что в подземных пещерах на восемнадцатой версте Харранского шоссе... Небось, и не слышал о таких?

– Спаси Инанна, нет.

– О, Эрешкигаль... – Взгляд Циры чуть затуманился, но почти мгновенно прояснился. – Ладно, это вам неинтересно. Вы мужчины, а в эти храмы допускаются только женщины.

Она поднялась, легким шагом направилась к двери. На пороге чуть помедлила. Мурзик поставил свою тарелку на пол и пошел провожать ее. Я слышал, как они возились в коридоре. Мурзик надевал на нее легкую шубку, застегивал пуговки. Потом натягивал на ее ножки сапоги. Я слышал, как взвизгнула застежка-молния, как прошипела Цира:

– Кретин, чулок прищемил... стрелка пойдет...

Мурзик покаянно пробормотал что-то. Цира неожиданно засмеялась тихим, сердечным смешком. Хлопнула входная дверь. Мурзик вошел в комнату и развел руками:

– Ушла...

Я посмотрел на него и неожиданно мне расхотелось бить его по морде.

– Прибери все, – буркнул я. – А мне включи телевизор. Найди какой-нибудь фильм с драками. Чтоб побольше крови.

На тридцать первом канале Мурзик обнаружил фильм "Безумный киллер-3". Я сказал Мурзику, чтоб оставил – мне, мол, это подходит. Правда, канал ханаанский, "Безумный киллер" шел на непонятном мне языке, но там, хвала богам, почти и не разговаривали.

...И сразу я увидел себя полуобнаженным, волосатым и таким мускулистым, что внизу живота все разом осело и сжалось. Мои руки были как ноги. Мое тело – сплошные мышцы и жилы, скрученные и надутые. Смуглую, почти бронзовую кожу пересекало множество шрамов, старых и недавних. Я стоял в густом лесу. Меня окружало буйство зелени, неистовство растительности. Самая почва под моими босыми ступнями источала животворящую силу, и такова была эта сила, что все вокруг было ею властно пронизано. Воздух был напоен мощью. Я был плоть от плоти этого молодого, яростного мира. И сам я был яростен и велик.

– Арргх! – закричал я и захохотал, гулко стуча себя в грудь. Ххарр-ка! Аннья! Эк-эль-эль-эль...

Радостное клокотание вырывалось из моего горла. И природа внимала. И я знал, что повсюду растворено божество.

Люди – о, они где-то были тоже. Смутно я понимал, что и я – человек. Но я был настолько больше, настолько могущественнее и сильнее их, этих пастухов в козьих шкурах. Я ловил их скот. Я мог взять козу за задние ноги и голыми руками разорвать пополам. И время от времени так я и поступал.

Но потом я встретил... я встретил равного. Его звали... да, его звали Гильгамеш.

А я был Энкиду. Вот кто я был. Энкиду. Великий герой. Друг.

– Энки! Энлиль! Эль-эль-эль-эль!.. – клокотал я, лежа на диване в своей малогабаритной квартире.

Я ощущал невнятное присутствие Циры и Мурзика. Они были рядом. Я смущал их. От этого мне было еще радостнее. Я грозно рычал. Теперь мне было внятно каждое слово из тех, что я произносил в тот день, когда свалился почти без чувств от усталости и недосыпания и заговорил на непонятном языке. Это был мой язык. Это была речь Энкиду.

– Друг мой, нам было бы легче понять тебя, если бы ты говорил по-вавилонски, – мягко уговаривала меня Цира.

Ничтожная маленькая Цира. Я могу схватить ее за ноги, как козу, и разорвать пополам. И печень вывалится из ее бессильного тела, и я поймаю эту печень на лету зубами и начну жевать, и моя борода покраснеет от живой крови...

Я не желал слушаться уговоров Циры. Кто она такая, чтобы я говорил с ней на ее птичьем, свиристящем наречии? Я буду говорить языком мужчин! Я буду говорить языком богов! Я буду говорить тем языком, каким разговаривал с Гильгамешем!

– Гильгамеш, хаа...аан! Р-кка! л'гхнма! Эк-эль-эль-эль! Энки, Энки, Энки! А-а-а!..

Неожиданно оттуда – из жалкого земного бытия бедного ведущего специалиста – донесся еще один голос. Это не был голос бедной маленькой Циры. Это был голос мужчины. Голос Равного. Он пророкотал:

– Кхма-а! Эль-аанья! Энкиду, лгх-экнн! Ннамья!

Все мое существо радостно встрепенулось навстречу сородичу.

– Ннамья! – закричал я. – Эль-энки?

– Энкиду! – звал меня голос. – Ио-йо-кха, Энкиду!

– Кха-кхх! – ответил я.

– Ты возвращаешься в свое тело... медленно, медленно... – вклинилась Цира в беседу двух мужчин, двух могучих воинов.

– Заткнись, жалкая баба! – проорал я на ее наречии и снова перешел на свой родной язык.

Но Цира не унималась.

– Твое сознание опускается к твоему телу... к телу твоего нынешнего воплощения... оно входит в твое тело... по счету "гимл"... алеф... бейс... гимл!

Она хлопнула в ладоши, и я умер.

Я открыл глаза. Я плавал в собственном поту. Дернув ногой, я сбросил с себя одеяло.

Цира была очень бледна. Она вся тряслась, глядя на меня. Мурзик поднял одеяло и отложил его в сторону. Потом намочил полотенце и принялся обтирать меня, задрав на мне рубаху.

– Эль-эль-эль... – затрепетало у меня в горле.

– Нньямья, господин, – отозвался Мурзик. – Экхха?

– Хранн... – сказал я и стянул рубаху через голову. – Э кваа-ль кх-нн?

Мурзик кивнул.

– Нхнн-аа...

И вытащил из шкафа свежую рубашку.

Тут я вдруг понял, что происходит что-то не то. Впервые в жизни я видел Циру растерянной. Она ничего не делала, ничего не говорила. Она молча смотрела на нас с Мурзиком широко распахнутыми глазами.

– Ты что, Цирка? – спросил ее Мурзик почти весело.

– Мальчики... – пролепетала Цира. – Что это было?

– Да ты же сама отправила господина в прошлое. Ты же сулила ему, что быть, мол, ему великим героем? Вот он и оказался великим героем! Да я ль в том сомневался, подруга! Кем ему еще быть, господину-то моему, как не героем! Вон какой ладный молодец!

Я помог Мурзику натянуть на меня свежую рубашку. Встал, расправил плечи. Радость еще не вполне оставила меня.

Цира, побелев, как сметана, шагнула ко мне навстречу и вдруг преклонила колени.

– Ты чего? – смутился я. Радость в моей груди вдруг разом потухла.

– Господин Энкиду, – молвила Цира. – Я обрела тебя.

Я поднял ее и поцеловал.

– Что, теперь не будешь с Мурзиком трахаться?

– Как ты велишь... – прошептала Цира. – О, я сразу увидела, сразу... Но я не ожидала, что ты – Энкиду...

– Слышь, Цирка, – спросил Мурзик, бесцеремонно плюхаясь на мой диван, – а кто такой Энкиду? Ты б хоть пояснила, а то неловко как-то... Все про него речи, а я и не ведаю, об чем беседа...

Повернувшись к Мурзику, но не ускользая из моих объятий, Цира молвила торжественно:

– Энкиду был велик и дик, он скитался по лесам и дружен был с великими древними дикими животными. Но вот однажды он встретил женщину. То была блудница, а блудницы не ведают страха – все мужчины пред ними равны. И возлег он с нею и познал ее...

– Что? – переспросил Мурзик.

– Оттрахал, Мурзик, выеб он ее, – пояснил я моему рабу.

Цира покорно повторила:

– И выеб Энкиду блудницу и взял из ее рук молоко и хлеб. И стал Энкиду как все люди. И боялись Энкиду, ибо был он велик и страшен. Но вот повстречал он Гильгамеша, и оказались они равны друг другу. И побратались они, сделались как братья... Много подвигов совершили вместе, но потом, когда настал час умирать Гильгамешу, выступил перед богами Энкиду и принял на себя смерть, что назначалась побратиму...

На глазах у Мурзика выступили слезы. Настоящие слезы.

– Вот, значит, каков он был – Энкиду, – прошептал Мурзик. И тоже преклонил колени. – Энкидугга, кур-галль хкханн, эллилль-нна!

– Эллиль-нна мес-гахк, Мурзик! – милостиво молвил я и протянул ему руку. Мурзик поцеловал мне руку. Он глядел на меня с искренним обожанием.

И тут я вспомнил магнитофонную запись. Я расхохотался. Теперь для меня в этом не было загадки. Я поливал отборнейшей бранью всех и вся, вот что я говорил. Я был Энкиду в том сне. Смертельная усталость позволила снять все барьеры, что стояли между мной нынешним и великим героем Энкиду, которым тоже был я, только сотни поколений назад.

И...

Но почему Мурзик понимает мою речь? Откуда он знает этот язык?

Я обратил пламенный взор на коленопреклоненного Мурзика.

– Кханн, Мурзик! Элль-эоа?

Он пожал плечами.

– Аратт-хаа, господин.

Я повернулся к Цире.

– Цира, – сказал я. – Слушай... ты не могла бы поработать с Мурзиком?

– Только не сегодня, – сказала она. – Ты не рассердишься, если я попрошу у тебя отсрочки на несколько дней?

– Не рассержусь, – сказал я милостиво. И засмеялся. Мне нравилось быть милостивым.

Мурзик, помедлив, встал.

– Я провожу ее, – сказал он. – Вон, вся дрожит... Устала, бедняжка.

Я не возражал, и Мурзик увел Циру к ней домой.

Я забросил работу над диссертацией. Дела фирмы вдруг стали казаться неинтересными, а вся та возня, которую вечно поднимал Ицхак, – пресной и бессмысленной. Только одно еще и держало меня на работе – часы упоения на крыше обсерватории. Я стоял, овеваемый ветрами, жопа моя тонко вибрировала под датчиками, а я рычал вполголоса:

– Арргх! Эль-эль-эль-эль!

Ицхак ворчал, что я стал работать без души. Я огрызался:

– Тебя никогда не беспокоила моя душа, Изя! Тебя только жопа моя беспокоила!

Ицхак и сам выглядел не лучше. Плоскогрудая стерва все соки из него высосала. В конце концов, я решил, что моего шефа и одноклассника пора спасать. Решение пришло на третий день после того, как я обрел в себе Энкиду, вечером, когда Ицхак в очередной раз плакался мне на судьбу. Я не стал ничего говорить Ицхаку. Просто выслушал его, выпил с ним харранского коньяка и на прощание сжал ему руки. Ицхак ушел.

Мурзик, которого никто не спрашивал, заявил, закрывая за Ицхаком дверь:

– Не иначе, приворотила она его.

Вместо того, чтобы приструнить раба, я вступил с ним в диалог.

– Что ж, к Алкуине его посылать? Или впрямь в прошлую жизнь отправить?

Мурзик пожал плечами.

– Это уж как лучше, господин...

– Я с этой девкой разберусь! – вдруг вскипел я.

Мурзик не удивился. Только сказал тихо:

– Постарайтесь на части ее не порвать, господин. Времена ныне иные. По уголовной отвечать заставят... У нас на руднике был один. Знатного, кстати, рода. Проигрался, говорит, в кости, полез к соседке – телевизор у ней был новый, хороший. Вынести хотел и продать. А соседка возьми и войди неурочно! Он перепугался, стукнул ее чем-то. А она возьми и помри! Его почти сразу повязали, клеймо на лоб – и в рудник, до скончания жизни. Быстро помер, нежный был...

– Фу, – поморщился я. – Тебя, Мурзик, послушаешь – и вообще жить не хочется.

– Это я к тому, чтоб вы поосторожнее, господин, – невозмутимо ответствовал Мурзик. И ушел на кухню кормить кошку.

Плоскогрудую девицу я подстерег у нашего офиса. Она деловито шкандыбала куда-то, колотя в мостовую каблуками.

– Привет, – вывернул я из-за угла. И тут же взял ее под руку.

Она метнула на меня мрачный взгляд, но ничего не сказала. Продолжала топать.

– Торопишься, красавица? – спросил я.

– А ну, пусти! – резко сказала она и вывернулась. Каратистка, вспомнил я запоздало.

– Стой, ты! – рявкнул я. – Поговорить надо!

Она не отвечая, уходила прочь. Ее прямая спина была прямо-таки голый вызов. Достань, мол, если смеешь.

– Арргхх! – проснулся во мне Энкиду. Я облил ее бранью на божественном языке древнего героя. Она замедлила шаг. Обернулась.

– Что вы сказали?

– Кхх! Нхх! Аккх! – рычал я вне себя от гнева.

Она остановилась. Позволила мне подойти ближе. Сама взяла меня под руку.

– Блудница, – сказал я на ее убогом наречии. – Ты что же это с нашим Изей делаешь? Он с лица спал!

– Я с ним делаю? – возмутилась девица. – Это он со мной делает! Работать не дает. Чуть что – сразу хвать, юбку задерет, повалит куда ни попадя и вставляет свою палку! Я на работу не трахаться хожу! У меня научная тема. Достал он меня, ваш Изя. Что, у него всегда стояк?

– Сохнет он по тебе, – сказал я. – Ты уж, девка, решай что-нибудь. Либо с работы уходи, либо давай ему безотказно, не то помрет Иська.

– Да кто он тебе? Родственник, что ли? – Она близоруко прищурилась. Ее глаза за толстыми стеклами очков казались очень маленькими.

– Одноклассник, – буркнул я. – Ты, Луринду, не дури. Я тебя предупредил. Я ведь тебя, каратистку хренову, голыми руками порвать могу.

Она посмотрела на меня оценивающе. Чуть усмехнулась.

– Вряд ли, – сказала она. Я видел, что она ничуть не испугалась. Впрочем, – добавила она, покрепче уцепившись за мой локоть, – я вовсе не хочу ссориться. Скажи лучше, чего ты добиваешься?

– Если б знать... – проворчал я. – А ты его не привораживала, а?

– Нет, – ответила она спокойно. Я видел, что мой вопрос ее не удивляет. – Зачем мне это?

– Мало ли...

– По-настоящему меня интересует только моя работа, – твердо сказала девица. – Если ты так дружен с нашим начальником, то попроси его не лазить ко мне под свитер, когда я занимаюсь вычислениями. И не опрокидывать меня раком на клавиатуру компьютера. Это компьютеру не полезно. Может пострадать информация. И хорошо бы он не заливал спермой мои записи, а то чернила расплываются. Передашь?

Я кивнул.

Она вырвала руку и ушла – бум-бум-бум – прямая, как палка, независимая, близорукая и яростная. И что только Иська в ней нашел, в кочерыжке этой?..

В дверь позвонили. Мы с Мурзиком оторвались от "Безумного киллера-5" и переглянулись. Я никого не ждал. Вообще не люблю поздних визитов, особенно если завтра предстоит идти на работу. В Вавилоне полно дармоедов и бездельников.

Звонок повторился. Мурзик приподнялся, чтобы идти к двери. Бросил на меня вопросительный взгляд.

– Открой, – сказал я, заранее сердясь. Кто-то рвался испортить мне мирный вечер с "Киллером".

Мурзик замялся.

– Так это... – вымолвил он.

– Да ладно уж, – сказал я. – Открывай.

Мурзик пошел в прихожую. Лязгнул замок. С порога донеслась возня, потом приглушенное хныканье и шепот.

– Кто пришел? – крикнул я, не отрываясь от "Киллера". Как я и предвидел, безумный киллер оказался инопланетянином. Сейчас он обвивал клейкими щупальцами башню Этеменанки. Башня шипела и плавилась. Эффектно.

Из прихожей мне не ответили. Мурзик бубнил что-то тихое, успокаивающее. Потом шумно потянули соплями, и в комнату вошла Цира.

Она была в голубеньких джинсиках и кокетливой белой блузочке с кружавчиками вокруг шеи – мальчик-подросток. Хрупкая, чуть угловатая легкая горчинка в букете дорогого вина.

И...

– Инанна владычица! Цира, что у тебя с лицом?

Под глазом у Циры горел синяк. Глаз заплыл. Глядел из-под взбухшего века мертвой злобной красной щелкой. От ноздрей тянулись две кровавые полоски. По щеке и подбородку размазана засохшая кровь.

– Не видишь разве? – сказала Цира. И уселась на диван, дернув лицом в злой гримаске.

– Мурзик! – крикнул я. – Горячей воды! Чаю!

– Да сам уж знаю... – проворчал Мурзик.

"Уровень жалоб второй: много стал себе позволять, высказывает свое мнение..." – подумал я.

Цира неподвижно сидела на диване. Из-под отека смотрела "Киллера". Киллер неторопливо отрывал головы клеркам какой-то мебельной компании. Выстроил их у стенки и брал по одному.

Пришла кошка – посмотреть, что случилось. Залегла у Циры на коленях, завела песенку. За кошкой, то и дело заваливаясь, приковыляли котята. Кошка спрыгнула с цириных колен и направилась к потомству – наводить порядок. Котята пищали и, замирая, писали.

Затем пришел Мурзик.

– Ну-ка, – сказал он и взял Циру за подбородок. Начал водить по ее личику мокрой тряпкой. Кровь смывал.

– Это все, Цирка, ерунда, – приговаривал мой раб. – Вот раз был у нас на Андарранской буровой такой случай...

– Заткнись, Мурзик, – сказал я. – "Киллера" смотреть мешаешь.

Цира молчала.

Мурзик елозил тряпкой по Цире и напевал ей утешительное про то, как на Андарранской буровой один мужик другого суковатым поленом отделал – и то ничего.

А еще раз – это уже на железке, Трансмеждуречье – был на шпалоукладке один лютый убийца, так его невзлюбил один другой лютый убийца, и вот вышла между этими двумя убийцами смертная драка...

Подобных случаев Мурзик знал великое множество.

– Заткнешься ты или нет! – повысил я голос.

Мурзик тяжко вздохнул и замолчал. В тишине раздавался только хруст отрываемых киллером голов и чавканье киллеровых челюстей.

Мурзик отложил тряпку, налил Цире горячего чаю и, взяв девушку за шею, принялся вливать в нее чай. Чай тут же пролился и запачкал беленькую блузку.

– Ой, – сказала Цира.

Мурзик растерялся. Отставил чашку. Сел рядом и некоторое время тупо смотрел в экран.

– Кто тебя, Цирка? – вдруг спросил Мурзик вполголоса, с угрозой. Видно было, что он все это время только и думал, что о цирином обидчике. Ты нам скажи, а мы уж с господином решим, как быть. Обиду просто так не оставим, не подумай...

Цира громко, зло рассмеялась.

– Кто? Учитель Бэлшуну, вот кто! И ты, Мурзик, его пальцем не тронешь! Не получится! Он тебя в жгут скрутит, прежде чем ты к его дому подойти успеешь! Нет, с учителем Бэлшуну разбираться буду я сама.

– Ты чего... – изумился Мурзик. – Ты думаешь сама с таким здоровым мужиком разобраться?

И скромно посмотрел на свои кулаки.

– Почему он избил тебя? – спросил я.

– Прознал, что я сумела вызвать в тебе Энкиду. Не знаю уж, как прознал. Зависть, Даян, обыкновенная зависть. Он-то сам дальше какого-нибудь банщика и не лазил...

Она вздохнула. Потрогала тонкими пальчиками оплывший глаз.

– Ты, Цира, веко не тронь, – со знанием дела сказал Мурзик. – Не то грязь занесешь. Сперва гноем пойдет, а после на глаз перекинется. Глаз может пленкой зарасти, а то и вовсе гноем взбухнет да и вытечет. У нас так было на руднике...

– Заткнись ты со своим рудником! – плаксиво закричала Цира.

Мурзик вздохнул. Всем своим видом показывал, что Циру понимает и от души ей сочувствует.

– Самое безотказное средство, Цирка, это помочиться на тряпочку и к глазу приложить.

Цира так поразилась, что даже жалеть себя забыла. Немо глянула на Мурзика здоровым глазом.

Он покивал.

– Дело советую, Цирка. Сам так спасался, а меня один старый забойщик научил. Иди в туалет и того... Или, если писать не хочешь, давай я для тебя помочусь... Я давно уж ссать хочу, только компанию покидать неохота. Да и тебя в беде бросать – дело последнее, девка ты душевная, ласковая... А что в жизни тебе не повезло – так повезет еще, – ни с того ни с сего добавил Мурзик.

Я думал, что Цира отходит его по морде за дерзость. Но она встала.

– Тряпку дай какую-нибудь, – сказала она Мурзику. – Да не эту, чистую.

И горделиво направилась в туалет.

Полстражи спустя, когда "Киллер" иссяк, я выключил телевизор. Цира сидела рядом, придерживая влажную тряпочку у больного глаза. От Циры несло мочой.

– А ночевать где будешь, Цирка? – деловито спрашивал Мурзик.

– У вас, – ответила Цира. И повернулась ко мне. – Ты ведь не против, Даян?

Ну да, конечно, я не против, чтобы рядом со мной спала Цира с подбитым глазом.

– Может, еще и Мурзика в постель возьмем? – спросил я.

– А что?

– И кошку, – добавил я.

– И кошку, – фыркнула Цира. – Какой ты, Даян, несовременный. Да мне все равно, я и на полу могу спать...

– Ну вот еще, – встрял Мурзик. – Не, Цира, тебе на полу не годится. Тебе сегодня и так досталось...

...И была гора Хуррум, на том самом точнехонько месте, где много позднее по рекомендации Хеттского геологоразведочного управления объединения "Халдейугольпром" были начаты масштабные разработки угля.

И была эта гора Хуррум отцом и матерью божеству Хуваве. Сама вложила в недра свои Хуваву, сама выносила его и в положенный срок разверзла чрево и исторгла его из себя, дабы поставить хранителем себе на вековечность.

Собою был этот Хувава страшен. Глядела древность из горящих глаз его. И было у него много рук, а ног – и того больше. И окружен был лучами света, сиянием одевали его. И такова была елда его, что любую набедренную повязку рвала, а зубов во рту у Хувавы было втрое больше против положенного.

И отправились Гильгамеш и Энкиду этого Хуваву убивать. То было героическое деяние – опасное без меры, невыполнимое почти, бесполезное и жестокое. И рубили руки Хуваве, и ноги рубили ему. И выкололи ему глаза. И вспороли ему живот. И не стало защитника у горы Хуррум, и пришли туда геологи и рекомендовали, и пришли туда бульдозеры и иные машины и вспороли чрево горе Хуррум, и стала там добыча угля, а прежде было обиталище бессмертных кедров, их родина.

И знал Энкиду, что один из двоих умрет за это деяние. И не хотел Энкиду, чтобы умер Гильгамеш. Ибо Гильгамеш был царь, а Энкиду – друг и побратим царя. А для чего у царей побратимы? Побратимы у царей для того, чтобы в смерти их заменять.

И пришла смерть, чтобы забрать Гильгамеша. А Гильгамеш спал.

И вышел навстречу смерти Энкиду. И сказал...

Я слушал Мурзика, и слезы текли у меня по лицу. Я весь трясся. Я тоже был некогда Энкиду. Я тоже помнил, как спал Гильгамеш – мой друг, мой царь, мой побратим. Во сне был он как дитя – доверчив и беззащитен.

И смотрела на него смерть холодными пустыми глазами.

А я не спал. Я шевельнулся рядом и вылез из-под шкуры, которой мы вместе с ним укрывались.

Я взял копье и вышел ей навстречу...

Мурзик раздувал ноздри, кривил губы, беспокойно мотал головой. Цира то и дело поправляла его, чтобы не свалился. Она стояла в головах, сосредоточенная и строгая, как всегда. Только сегодня строгость несколько нарушал заплывший глаз и опухшая, как бы съехавшая набок, к отеку, мордашка.

– Говори, говори, друг мой, мы с интересом слушаем тебя. Говори...

– Помните, господин, как мы вышли ей навстречу, этой суке-то? обращался ко мне Мурзик. – Ну вот, вышли мы к ней и говорим: "Ну ты, сука! Что приперлась, так твою мать!.." А она стервища... да что я вам рассказываю, вы ведь знаете...

– Ты Цире рассказывай, – сказал я сквозь слезы.

– А... Ну вот, Цирка, ты слушай, слушай. Мы, значит, с господином выходим. Копьецо у нас в руке. Эх, такое копье сейчас мало кто поднять-то может, не то что метнуть... Здоровенное, из целого кедра, поди, выстругано... И говорим ей: "Что, блядь, приволоклась? Тебя-то уж всяко не звали!" А она, значит, помалкивает. На Гильгамеша, на побратима нашего, глазеет, аж слюни пускает... Такая сволочина... Ну, мы ей – р-раз промеж глаз копьем! Получи, нурит, гранату! Она только зашипела. Мы – хохотать. Понравилось? Еще – нна!

Тут Мурзик увлекся и перешел на наш родной язык. Я-то понимал, о чем он. А Цира не понимала. Я вполголоса переводил для нее, чтобы не обижалась:

– И зашипела смерть, и отступила на шаг, а мы с Мурзиком – то есть, великий герой Энкиду – наступать стали. И сказала смерть великому герою Энкиду: "Хорошо же, Энкиду. Будь по-твоему. Я возьму твою жизнь, а Гильгамеш останется на земле, среди людей".

– Нн-хао! Ах-ха-ха! Йо-ио-ло, Гильгамеш! Эль-эль-эль-эль! Энки-ллахх! Энки-ллах!

– Ведь это Энки поставил Хуваву на горе сторожить. Мы оскорбили богов. Но зато мы порадовали других богов. О, мир полон богов и полон героев, радостно это и не жаль умирать ради Гильгамеша... – переводил я для Циры.

Мурзик тяжко вздохнул.

– Это всего лишь твоя прошлая жизнь, – сказала Цира. – Я хочу, чтобы ты знал, что в любой момент можешь вернуться в свое нынешнее воплощение и продолжать земное бытие.