Текст книги "Обретение Энкиду"
Автор книги: Елена Хаецкая
Жанр:
Научная фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)
– Ты не в его вкусе, девушка.
– Да ладно вам, – сказал Мурзик и хлопнул себя по коленям. – Учителя я приведу.
– А ты – тем более, – мстительно сказала Цира.
– Не больно-то я его спрошу, – фыркнул Мурзик. – Приведу и все.
– Как?
– Как? – Мой раб усмехнулся. – А компартия у трудящего человека на что? Да я и взносы им заплатил за полгода вперед...
В тот день, когда Мурзик получил вавилонское гражданство, неожиданно началась весна.
Стоял мокрый, скучный месяц нисану. То и дело принимался идти дождь, иной раз в воздухе снова появлялись сырые хлопья снега, тающие на асфальте. Так тянулось уже почти две седмицы без всякого просвета.
Когда мы вдвоем направились в Литамское управление регистрации актов гражданского состояния, небо было затянуто толщей облаков. Я шел впереди. В одном кармане у меня лежала коробочка с серьгой, в другом – деньги. Мурзик шагал следом. Он тащил увесистую сумку с документами. Таблички глухо позвякивали.
Я повернулся к Мурзику.
– Ты бы их хоть в планшет положил.
У меня был специальный фирменный планшет с карманами для табличек. Ицхак позаботился обеспечить сотрудников своей фирмы.
Мурзик сказал, что он их положил. В планшет. Какие влезли. Мурзик был непривычно бледен.
– Что с тобой? – спросил я резким тоном. Потому что и сам почему-то нервничал.
– Ну... боязно как-то, – сказал мой раб, отводя глаза.
Я остановился.
– Месяц нисану еще не истлеет, как мы перестанем существовать. Сольемся, блин, в едином герое Энкиду.
Мурзик нехотя подтвердил: ну да, сольемся.
– Так что ты ерзаешь? Отклонения сказываются... непатологического характера?
Он пожал плечами.
– Я не нарочно... Да и нужно ли это – ну, освобождать меня? Может, оставить нам эту затею, господин? И так вон сколько сил да денег угрохали...
– Ты что, Мурзик, с ума сошел? Хочешь влиться в нашего общего предка, пребывая в рабском состоянии?
– Ну и что? Мало ли куда я вливался в этом состоянии – ни от кого еще не убыло...
Я наорал на него, и разговор заглох.
Процедура превращения моего раба в вавилонского гражданина заняла ровно четверть клепсидры. Два полуголых вышколенных холуя с электрическими факелами в руках пригласили нас в церемониальный зал.
Зал был довольно убого разрисован по стенам масляными красками: круглые белые цветы на синем фоне. Грубая имитация узоров с ворот Иштар. По углам стояли гипсовые быки Мардука, покрашенные золотой краской, и искусственные фикусы в кадках.
Хорошо кормленая тетя в одеянии, имитирующем одежды царя Хаммурапи, поднялась нам навстречу из-за стола и для начала сурово спросила меня, уверен ли я в своем решении отпустить этого раба Хашту на свободу.
Я кашлянул и сказал, что да, уверен.
Тогда она обратила взоры на Мурзика. Тот аж присел и оглянулся на меня, будто ища поддержки. Я погрозил ему кулаком – исподтишка, конечно.
– Освобождаемый раб Хашта, – проговорила тетя, – полон ли ты решимости, став вавилонским гражданином, жить, трудиться и умереть на славу и ради пользы Великого Города?
– Да, – сказал Мурзик. Я знал, что он говорит правду.
Мы все – мы, Энкиду, – были полны решимости.
Тетя выдержала небольшую паузу и разразилась речью о правах и обязанностях Вавилонского Гражданина. Речь была скучная. Скучно было тете, скучно было и мне. Один только Мурзик внимал, приоткрыв рот, но не думаю, чтобы он много понимал.
Наконец тетя угомонилась и торжественно провозгласила Мурзика Вавилонским Гражданином, прозвонив при том в колокольчик. Нам с гражданином Хаштой было велено зажечь две свечи. Мы повиновались. Тетя воззвала к Бэл-Мардуку, приняла от нас документы, ввела данные в компьютер и выдала Мурзику удостоверение личности.
После этого она загасила свечи пальцами и величаво указала нам на дверь.
Мы вышли.
– Что? – спросил меня Мурзик, растерянно вертя в руке глиняную табличку и две бумажных копии. – И это все?
– А тебе мало? – огрызнулся я. – Хотелось боя быков и человеческих жертвоприношений?
Мурзик помолчал немного. Пожал плечами. Поглядел на себя в зеркало, висевшее в вестибюле. Видимо, никаких перемен в себе не обнаружил и растерялся окончательно.
Я вытолкнул его из дверей управления, и тут мы увидели, что облака над Городом разошлись и проступило солнце.
И тотчас же все заиграло. Небо наполнилось лазоревым сиянием. Далеко за Рекой вспыхнула золотом башня Этеменанки. Глубокой синевой заиграли изразцы у храма Иштар.
По Евфрату медленно шел лед. Ослепительно-белые льдины проплывали по черной, будто маслянистой воде, с легким шорохом касались берегов, потрескивали и шумели, налетая на быки мостов.
– Ух ты!.. – прошептал Мурзик.
Я потащил его в косметический салон – прокалывать ухо. Мурзик не сразу догадался, куда мы идем, а сообразив – замялся.
– Что? – сурово спросил я.
– Ну... – пробубнил он. – В общем, там... это... А зачем это, а?
Я вытащил из кармана золотую серьгу в форме полумесяца и покачал у него перед носом.
– Помнишь, Хашта?
– Это... мне, что ли?
– Разве ты не такую носил?
– Ну... – не стал отпираться Мурзик.
– Идем, надо ухо проколоть.
Я почти силой приволок его в косметический салон и заплатил за нехитрую операцию. Сам зашел в бордель-бистро, открытый для клиентов, вынужденных коротать время в ожидании. Мурзик вернулся ко мне через полстражи, довольный. Серьга покачивалась у него в ухе. Я заметил, что даже выражение лица моего бывшего раба изменилось.
– Хочешь? – спросил я, кивая на бистро.
Мурзик честно сказал, что проголодался, а в бистро ему сегодня не хочется.
Я натянул штаны, заплатил девчонке пять сиклей сверх положенного по прейскуранту и вышел вместе с Мурзиком из салона.
Мы поели гамбургеров на площади Наву. Уютный ресторан был построен пять лет назад, на месте рабских бараков. Во время мятежа мар-бани здесь погибли десятки вавилонских граждан, отброшенных толпой на колючую проволоку под током.
Потом поели еще мяса из открытой жаровни в квартале Литаму. Взяли пива.
И еще пива.
И еще...
К вечеру мы набрались. Бездумно бродили по весеннему Вавилону, обнявшись и передавая из рук в руки бутылку, немузыкально горланили песни времен мурзикова сотника, пытались снимать девочек, озорничали и в конце концов чуть не утонули в Евфрате.
Потом Мурзик сказал, что знает одно чудесное место, где можно отдохнуть, и мы пошли в скверик с памятником пророку Даниилу. Я улегся на скамью, а Мурзик направил взор на задумчивого чугунного пророка и с вызовом продекламировал:
– Когда рабочий класс освободится, то сдохнет вавилонская блудница!
– Хашта... – сказал я, простертый на лавке. – А я не хочу... чтоб блудница... сдохла.
– Сдохнет! – упрямо сказал Мурзик. И ногой топнул. – Непременно сдохнет!
– А я не хочу! – выкрикнул я со слезой. – Кого я ебать буду, если она... сдохнет?.. Я дохлую... не буду...
– Другая народится, – утешил меня Мурзик. И плюхнулся рядом со мной на скамейку.
Я сел, хватаясь за него. Повис у него на плечах тяжелой тряпкой. И мы снова запели, раскачиваясь в такт:
– Ах, Анна-Лиза, Анна-Лиза, кому вы, блядь, теперь сдалися...
Я проснулся в своей постели. Голова у меня болела. Рядом со мной на столике стоял стакан с апельсиновым соком. Плохо соображая, я схватил стакан и жадно приник к нему.
На кухне заворочались. Донесся тихий смех.
– Анна-Лиза? – крикнул я.
– И эти две потаскушки тоже, – отозвался голос Мурзика.
Женский голос захихикал.
– Одна! – крикнула женщина из кухни. – И не Анна. И не Лиза.
– Цира!
Ну конечно, она. Тискалась с Мурзиком на его неудобной складной кровати.
Я сел на диване, подтянул трусы и взялся за свои джинсы.
– Мурзик, – сказал я укоризненно, – у тебя когда-нибудь бывает похмелье?
– Не, – сказал Мурзик, появляясь в комнате. Цира, приплясывая сзади, висла у него на плечах. – Ну как, полегчало?
Я застегнул последнюю пуговицу на ширинке.
– Принеси еще сока, а?
Мурзик повернулся к Цире. Та отлепилась от его спины и упорхнула на кухню.
– Открой ставни, – сказал я.
Мурзик подошел к окну и снял ставни. Хлынул веселый весенний свет. Золотая серьга блеснула в ухе моего бывшего раба.
– Это ты меня домой донес? – спросил я хмуро. И поднял с пола рубашку.
– А кто еще?
Цира уселась рядом со мной на диване и подала мне стакан с холодным соком. Стакан запотел. Я начал пить, из-за холода почти не разбирая вкуса. У меня сразу заломило зубы.
Цира погладила меня по спине и удобно устроила голову у меня на плече.
– Что надо? – спросил я.
– А просто так... – сказала Цира и вздохнула.
Так началось утро нашего последнего дня.
К полудню я окончательно пришел в себя. Мурзик скормил мне две противопохмельные таблетки, на всякий случай принял одну сам (я настоял). Пока мы собирались, Цира сидела, поджав ноги, на диване – в пушистом свитерке, в голубеньких джинсиках – и играла с котятами.
Наконец все было готово. Я остановил клепсидру, чтоб зря не капала, выпустил кошку с потомством на лестницу, написал маме записку, и мы трое вышли на улицу.
Цира шла посередине, цепко держа под руки Мурзика и меня. Мы добрались до офиса фирмы "Энкиду прорицейшн", поднялись на второй этаж. Сегодня у нас был выходной – день Шамаша. Поэтому никого из посторонних в здании не было.
Нас встретил Ицхак. Он был немного бледен и дергался больше обычного – нервничал.
– Проходите наверх, ребята, – сказал он. – В лабораторию. Луринду готовит там кофе.
– Что с шестым Энкиду?
– Мы с Булькой вчера нажрались, – сообщил Ицхак. – Я притащил его в офис.
– Как он?
– Пока спит.
– Пора будить.
– Рано, – сказал Ицхак. – Перед трансом разбудим. Не то сбежит или гадости говорить начнет. И без него на душе херово.
– Ну-ну, Иська. Ты нашу душу не трогай. Это не только твоя душа. Это душа великого героя...
Изя посмотрел на меня с отвращением и отвернулся.
Мурзик отцепил от своего локтя Циру и тихонько сказал:
– Это... господин, я за своей кривоногой пошел. Ждет ведь. Да и время не терпит.
– Иди, Хашта, – сказал я.
А Цира только поглядела тоскливо.
И мы с Цирой поднялись в лабораторию. В лаборатории стоял крепкий кофейный дух. На диванчике, среди сорванных со стены схем и графиков, вычерченных самописцем, дрых Буллит.
Луринду, до глаз налитая кофе, повернулась в нашу сторону и улыбнулась.
– Как настроение, братья Энкиду? – спросила она.
Цира ответила ей кислым взглядом. Плюхнула на диван, рядом с Буллитом, свою сумочку. Не спросясь, налила себе кофе. Сморщилась: горький.
– И мне, – попросил я.
Цира налила и мне.
Буллит вдруг громко всхрапнул и взметнул руками. Цирина сумочка повалилась на пол. Цира метнулась к сумочке, прижала ее к груди.
– Что там у тебя? – спросил я. – Яйца?
– Индикатор.
– Зачем ты его взяла, Цира?
– На всякий случай.
Мы помолчали. Цира допила кофе, вытащила рамку и поднесла ее к спящему Буллиту. Рамка уверенно завертелась.
– Да, все сходится... – сказала Луринду. И вздохнула.
Внизу раздался грохот. Мы переглянулись. Несколько мужских голосов загомонили, перебивая друг друга. Голоса были незнакомые. И недружественные.
Я оставил девушек наедине с Буллитом и сбежал по лестнице в офис.
Два дюжих молодца в заломленных на затылок кожаных кепках втащили в офис большой мешок. В мешке что-то яростно дергалось и рычало.
Молодцы, кроме кепок, имели на себе стеганые ватные штаны синего цвета и такого же цвета ватники. У одного ватник был перепоясан солдатским ремнем. Он пнул мешок ногой в кирзовом сапоге с обрезанным голенищем.
– Цыть, сука!.. – прикрикнул молодец.
Ицхак смотрел на них, не вставая с дивана. Мешок покачался немного, завалился набок и затрясся.
– Что здесь происхо... – начал было я.
Другой молодец обрезал:
– А ты, кровосос, молчи!
– Вот, – произнес с дивана Ицхак, – товарищи доставили нам учителя Бэлшуну. По заданию партии.
– Ну, – с удовольствием подтвердил молодец с ремнем на брюхе. Партия сказала: "Надо!" Лично товарищ Хафиза распорядилась. А что, ошибка какая?
– Нет, – сказал я, глядя на мешок. – Ошибки, товарищи, нет. Все правильно.
– А коли правильно, – сурово молвил мне молодец, – то извольте расписочку... Не надейтесь, мы тут поголовно грамотные. Читать-писать научены. Партия позаботилась, чтоб кровососы-рабовладельцы не пользовались нашей, значит, рабской угнетенностью...
– В чем расписочку? – поинтересовался я.
– А что доставлен, значит, означенный супостат в означенное место. И подпись с печатью. Партии для отчетности. Чтоб не говорили потом, что мы народ обманываем. Лживыми посулами, значит, заманиваем. Если коммунист сказал, что сделает, значит – сделает, и точка. И говорить не о чем.
Мешок перестал трястись.
– Так поглядеть сперва, наверное, надо, кого вы там принесли? спокойно сказал Ицхак.
Я прямо-таки дивился его равнодушию. Эксперимент был под угрозой срыва. После такого акта варварского насилия, какое было учинено над учителем Бэлшуну, вряд ли он согласится сотрудничать с нами.
Однако Ицхак уже кивал своим носом, чтобы громилы развязали мешок. Те нехотя распутали завязки. Из мешка выкатился учитель Бэлшуну. Он был растрепан и помят. Яростно стуча головой об пол и изрыгая проклятия, он засучил ногами и задергал связанными за спиной руками.
– Этот? – повторил громила.
Ицхак повернулся ко мне. Вопросительно изогнул бровь.
Я кивнул.
– Этот...
Громила постучал по столу корявым пальцем.
– Расписочку... Входящий-исходящий...
Ицхак написал: "По просьбе товарища Хафизы и товарища Хашты кровосос Бэлшуну кровососам Ицхак-иддину и Аххе-Даяну доставлен. Вавилон, 18 нисану 57 года от Завоевания." И расписался. Прижал печать. Вручил бумажку громиле.
Тот повертел ее перед глазами, потом удовлетворенно кивнул, свернул и сунул в карман под ватник.
– Другое дело. Хоть и кровосос, а с понятием. Будем вашего брата резать, тебя обойдем...
Он хохотнул, и они с другим товарищем покинули офис.
Ицхак наклонился над учителем Бэлшуну и развязал ему руки. Потом помог перебраться на диван и крикнул, задирая голову вверх:
– Луринду, ягодка! Кофе господину учителю!
Луринду спустилась с дымящейся чашкой на белом пластмассовом подносике.
– Прошу вас, – сказала она тихо.
Бэлшуну взял чашку трясущейся рукой, поднес к губам.
– Что все это значит? – спросил он наконец. – Вы, надеюсь, не в сговоре с этими головорезами?
– А что произошло? – в свою очередь спросил Ицхак.
– Они ворвались в мой дом на рассвете. – Учитель Бэлшуну содрогнулся. – Перебили у меня посуду. Опрокинули аквариум... Зачем-то... Сперли несколько книг – где на обложке голые женщины... Это были книги по магическим практикам...
Ицхак покусывал губу и мрачнел все больше и больше. Потом облизал кончик носа.
Учитель Бэлшуну смотрел на ицхаков нос, как завороженный. Наверное, никогда не видел таких носов.
– Рассказывайте, – подбодрил его Ицхак. И положил руку ему на плечо.
Учитель Бэлшуну отдал пустую чашку Луринду и попросил ее сварить еще. Луринду ушла. Она была недовольна – ей хотелось послушать.
– Потом стали мне угрожать. Правда, я не понял, из-за чего. Так, бессвязные выкрики приматов... Затем... – Он потер скулу.
– Что, побили? – спросил я.
– В общем... – Он перевел взгляд на меня. Узнал. – Вы были у меня на двух, кажется, сеансах?
– Да.
Он помолчал немного.
– Так это ваша месть? – спросил он наконец.
– Месть?
– Да. За эту потаскуху, за Циру. Я наказал ее, а она сбежала, безответственно бросив ученичество...
– Кстати, за что вы избили ее?
– За вольномыслие, – отрезал Бэлшуну. – Ученик не имеет права на вольномыслие. Он должен только впитывать знания. Только!
– К сожалению, – сказал Изя, – Цира действительно мыслящая девушка. А мыслие, друг мой, бывает либо вольно-, либо недо-. Третьего не дано.
Учитель Бэлшуну сердито посмотрел на него и не ответил. Луринду явилась со второй чашкой кофе. Цира бесшумно отсиживалась наверху, в лаборатории. Наверняка злобилась. Еще немного – и по лестнице потечет концентрированная уксусная кислота.
– Нет, – сказал я, отвечая на первый вопрос учителя Бэлшуну. – Это не месть, поверьте. Конечно, не помешало бы проучить вас за гнусное поведение с нашей девушкой. Но в этом сейчас нет необходимости. Мы хотели просить вас об одолжении...
На лице Бэлшуну появилось такое глупое и растерянное выражение, что я едва не рассмеялся.
– Что? – вымолвил он наконец. – Попросить? Да вы... наглец... вы понимаете хоть, что после того, что вы... когда вы... натравить этих приматов... и после этого...
– Да, – сказал Ицхак твердо.
Бэлшуну опять замолчал.
Допил кофе. Уселся поудобнее. Пригладил волосы. Напустил на себя строгость. А что еще ему оставалось?..
– Я вас слушаю, – произнес он сухо.
– Обстоятельства складываются таким образом, – начал Изя, – что вынуждают нас забыть о личных обидах и амбициях. Не без помощи Циры и ее связей в храме Эрешкигаль...
Бэлшуну застонал.
– Еще и это! Я должен был догадаться... Нет, увольте. Я не стану сотрудничать с темными силами. Нет. Мое посвящение не позволяет мне даже приближаться...
Он дернулся, чтобы встать. При его упитанности выбраться из засасывающей трясины нашего дивана оказалось не так-то просто.
Ицхак вжал его обратно в диван.
– Сидеть, – властно сказал мой шеф. – Мы еще не закончили.
Учитель Бэлшуну затих. Выслушал все об Энкиду. Не поверил. Выслушал еще раз. Опять не поверил.
– Цира! – крикнул Ицхак.
Наверху не пошевелились. Ицхак повернулся к Луринду.
– Смоковка, позови Циру.
Луринду безмолвно повиновалась.
Цира спустилась по лестнице. Более кислого лица я у нее никогда не видел. Глядя в сторону, молвила:
– Ну.
– Покажи учителю Бэлшуну магический прибор.
– Сейчас.
И неторопливо повернулась обратно к лестнице. Поднялась. Цок-цок-цок. Мы ждали. Повозилась там, наверху. Снова спустилась, на этот раз с ящичком в руках. Протянула ящичек Ицхаку.
Полстражи ушло на ознакомление учителя Бэлшуну с магическим прибором. Изя не торопил его. Усердно пичкал кофе и комплиментами. Уговаривал. Ворковал.
Луринду под шумок незаметно убрала мешок и веревки, чтобы не травмировать психику нашего будущего провожатого.
Несмотря на уксусный вид, Цира торжествовала. Учитель Бэлшуну – это просто учитель Бэлшуну. Ну, царь Хаммурапи в одном из воплощений. Подумаешь! А она, Цира, – великий Энкиду! Вот так-то. Другой раз будет думать, прежде чем руку на учеников поднимать.
Бэлшуну был растерян. Потом он попросил принести ему гамбургер. Сказал, что хочет обдумать все случившееся.
К середине четвертой стражи в офис явился Мурзик с кривоногой коммунисткой.
– А, товарищ Хашта, – приветствовал я его. – И товарищ Хафиза с вами, я не ошибся?
– Вы не ошиблись, – сказала товарищ Хафиза. И уставилась мне прямо в глаза открытым, ненавидящим взором.
– Должен вам сказать, товарищ Хафиза, что ваши головорезы проявили изрядное партийное усердие, – сказал я. – Восхищен.
Мурзик заметно обеспокоился.
– А что они натворили?
– Избили учителя Бэлшуну и разгромили его дом, больше ничего.
– Блин... – выговорил Мурзик.
Товарищ Хафиза пожала плечами.
– Кровососом больше, кровососом меньше...
– Да нет, товарищ Хафиза, – сказал Мурзик, – это чрезвычайно нужный нашему делу кровосос. Нам необходимо его сотрудничество.
– Добровольное, – добавил я.
Мурзик вдруг фыркнул.
– А не будет Цирку ни за что по морде бить, – сказал он. – Так ему и надо, падле.
– Ты, десятник, ври да не заговаривайся. Сам знаешь. Заведет нас Бэлшуну в отместку куда-нибудь... куда не надо.
Я с содроганием представил себе, что снова окажусь в той жизни, где служил банщиком. А Мурзик лишь отмахнулся.
– Вы мне лучше товарища Хафизу получше устройте. Устала товарищ. Всю ночь корректуру вычитывала, не хотела партийную газету оставлять без последнего пригляду...
У товарища Хафизы и вправду были опухшие глаза, что отнюдь ее не красило.
– Ладно, – сказал я. И угораздило же великого Энкиду!..
Подошла тихая, как кошка, Цира. Цепко поглядела на товарища Хафизу. Направила рамку ей в спину. Хафиза дернулась.
– Что это?
– Пишталет, – мерзким голосом сказала Цира. – Не двигайся, сучка.
Рамка вращалась. Медленно, но вращалась.
– Все, – сказала Цира, убирая рамку в ящичек. И прищурилась. – Что, больно было?
Товарищ Хафиза не ответила. Заложила руки за спину, стала оглядываться по сторонам.
– Следи за ней, Хашта, – сказал я.
– Ясно уж, – пробормотал мой бывший раб. – Неровен час побьет здесь что-нибудь... Норов у нее бешеный. Говорю вам, отчаянная.
Он поглядел мне в глаза, вздохнул и пошел за товарищем Хафизой опекать.
А на черном диване Ицхак продолжал ворковать с учителем Бэлшуну. Тот внимал, одновременно с тем погружая лицо в огромный, податливо мнущийся под зубами гамбургер.
Я поднялся наверх, в лабораторию. Пора было будить Буллита.
Однако когда я вошел туда, Буллит уже бодрствовал. Вернее – негромко стонал и в ужасных количествах поглощал воду с лимонным сиропом. Цира бросала в стакан таблетки с витамином С, растворяла их в воде и передавала Луринду, а та заботливо поила Буллита.
– О-ох, – сказал Буллит, завидев меня.
– Что, Булька, худо? – спросил я.
– О-о-ох, – согласился Буллит.
Я присел рядом на диван, отобрал у него стакан и выпил сам. Буллит жадно смотрел, как я пью, и тяжело дышал. Потом перевел взгляд на Циру. Та поспешно соорудила для него еще стакан.
– Что это было? – задыхающимся шепотом спросил Буллит.
– Похмелье это было, – сказал я. – Вы с Иськой вчера нажрались, как две свиньи.
– Этот семит... коварный... Он-то не нажрался, – выдохнул Буллит. Он меня... нажрал... – Тут он огляделся, наконец, по сторонам и забеспокоился: – А где это я? И что это тут я?..
– Да в конторе ты, в конторе, – успокоил его я. – В "Энкиду прорицейшн".
Буллит рванулся с дивана, проявив неожиданную мощь.
– Пусти!.. Я его!.. Суку!..
Я догадался, что он хочет убить Ицхака, и повис у него на плечах. Мы вдвоем рухнули на пол и забарахтались у дивана, как две рыбы, выброшенные на берег. Буллит норовил дотянуться до меня зубами. Я то и дело уворачивался от слюнявой пасти нашего юриста.
– Да ты что!.. Булька!.. Тут такое дело!.. Заворачивается такое!..
– Пусти!.. – хрипел Буллит. – Я его!.. Я убью!..
Цира неспешно приблизилась к нам и вылила на нас стакан воды с сиропом.
Мы оба заорали и подскочили, выпустив друг друга, причем Буллит больно стукнулся о диван и тут же обвис.
– Ну ты, Цира, бля... – сказал я. Я был весь липкий.
– Иди умойся, – бросила мне Цира. И присела на корточки возле Буллита.
Я пошел в туалет. По дороге я обернулся и увидел, что Цира обтирает Буллита носовым платком, а он что-то ей рассказывает, захлебываясь, жалуется на Изю, не иначе. Цира сердито посмотрела на меня поверх головы Буллита. Я вышел.
Когда я вернулся, Буллит с влажными волосами, прибранный, пил кофе.
– Здорово же я набрался, – сказал он мне вполне миролюбиво.
Я на всякий случай сел подальше от него на стул. Пить кофе я больше не мог. Меня даже от запаха кофейного мутило.
– А что здесь, собственно, происходит? – спросил Буллит. – Почему мы все на работе? Выходной ведь, день Шамаша...
– Небольшой сейшн, – небрежно сказал я. Мы еще прежде условились с Ицхаком не открывать Буллиту всей правды. Булька с его здравомыслием способен все испортить.
Буллит нахмурился.
– Я не употребляю.
– Да брось ты, – сказал я как можно развязнее и покачал ногой. Помнишь, как нас директриса в сортире застукала? Ну, в восьмом классе...
В восьмом классе мы с Ицхаком и Буллитом втроем заперлись в туалете для мальчиков и раскурили трубку мира. Потом нас рвало, но впечатления остались что надо.
Я долго и старательно будил в бывшем троечнике, а ныне преуспевающем юристе ностальгические воспоминания. Буллит внимал мне затуманенным мозгом.
По лестнице вверх легко вбежал Ицхак. Бегло оглядел девушек: в порядке. Отеческим взором устремился на нас с Буллитом.
Завидев Ицхака, Буллит тихо зарычал и накренился – устремился в атаку.
– Тихо, тихо, – сказал я, потрепав Буллита по плечу. – Это же Изя.
– Вижу, что Изя!..
Ицхак ничуть не испугался. И даже не смутился.
– Ты как, Булька, в порядке?
– Я тебе... в порядке...
Ицхак безбоязненно плюхнулся на диван рядом с Буллитом. Начал врать. И каким-то хитрым образом – я даже не понял, как это произошло – соблазнил его поучаствовать в "сейшне". Мол, такой улет... Мол, улетим так, что... И, главное, привыкания нет. И химии никакой нет.
– Трава? – спросил Буллит, морщась с отвращением, но уже без враждебности.
– И не трава!
Ицхак зазывно засмеялся. Мне стало противно. Ни дать ни взять шлюха из притонов Нового Тубы. "Никакой гонореи, никакого СПИДа, одноразовый презерватив, мистер".
Буллит с подозрением посмотрел на Ицхака, потом на девиц – строгую Циру, утомленную Луринду.
– Если не трава и не химия, то что?
– Психология! – радостно объявил Ицхак и задвигал носом. Безболезненно, безвредно и никаких пагубных привычек.
– Сядешь ты, Иська, за свое экспериментаторство, – сказал Буллит. Дружески.
– Решено? – жадно спросил Ицхак. – Участвуешь?
Буллит кивнул и тут же схватился за лоб. У него болела голова.
– Луринду! – гаркнул Ицхак. – Таблетку господину юристу!
Луринду стремительно вынула из кармана таблетку от головной боли. Ицхак впихнул таблетку Буллиту за щеку.
– Что это? – спросил Буллит.
– Это для начала, – сказал Ицхак.
– Ты же обещал... никакой химии.
– Это от головной боли. Глотай.
Буллит послушно проглотил. Поприслушивался к себе. Сказал капризно:
– Все равно болит.
– Сейчас перестанет.
Ицхак кивнул девушкам, чтобы спускались вниз, подхватил Буллита под руку и сказал мне:
– Помогай.
Вдвоем с Ицхаком мы спустили Буллита на второй этаж. Там уже собрались Луринду, Цира, товарищ Хафиза и мой бывший раб Мурзик. Мурзик накачивал "грушей" надувные матрасы, купленные изобретательным Ицхаком нарочно для этого случая.
Учитель Бэлшуну, расхаживая взад-вперед, что-то втолковывал им. Объяснял, видать, про путешествия в прошлые жизни. Товарищ Хафиза сверлила Бэлшуну глазами: искала возможность вклиниться в гладкую речь учителя каким-нибудь ядовитым замечанием.
Завидев нас, учитель Бэлшуну прервал пояснения и махнул рукой.
– Все в сборе? Великолепно. У нас все готово. Прошу.
Он показал на матрасы. Мурзик заткнул пробкой последний, проверил не спускает ли воздух. К каждому матрасу прилагалось одеяло.
– Если вы задумали глумление... – начала товарищ Хафиза.
Мурзик вовремя прервал ее.
– А на что здесь мы с вами, товарищ Хафиза? Если кровососы и задумали глумление, то народ пресечет их коварные замыслы.
Это, как ни странно, успокоило товарища Хафизу. Она вызывающе глянула на учителя Бэлшуну и, прошипев что-то, первая улеглась на матрас. Вытянулась, уставилась в потолок. Мурзик заботливо закутал ее одеялом.
Я хотел попрощаться с Цирой, но она даже не смотрела в мою сторону. Легла на самый крайний матрас. Отвернулась к стене.
– Лягте на спину, – велел ей учитель Бэлшуну. Как незнакомой.
Цира послушалась, но закрыла глаза.
– Арргх, – ласково сказал Ицхак и поцеловал Луринду. Они улеглись рядом. Я видел, что они держались за руки.
– Руки отпустить, – велел учитель Бэлшуну. Он тоже, конечно же, это видел.
– Ну что, Булька, пошли? – сказал я Буллиту.
Он хмыкнул. Улегся. Поинтересовался:
– А что будет-то?
– Что надо, то и будет, – сказал я, натягивая одеяло до подбородка. Ты, Буллит, укройся. От этой штуки холодно будет.
– Не надейтесь обмануть народ! – неожиданно громко произнесла товарищ Хафиза, после чего опять затихла.
Учитель Бэлшуну прошелся перед нами. Мы лежали рядком на полу, закутанные в одеяла, и бессмысленно пялились в потолок. Только Цира не открывала глаз.
– Готовы? – еще раз спросил Бэлшуну. Он потер руки и начал: – Я хочу, чтобы все вы расслабились. Чтобы вы осознали, в каком спокойном, прекрасном месте вы находитесь...
Это было похоже на оргазм. На неистовое купание в океане света. Синева небес проламывалась в бесконечность. Ледниковая белизна облаков проносилась над головой. Мир был пронизан сиянием. Каждый лист, каждая травина трепетали. Море зелени разливалось вокруг. И каждая капля в этом море сама по себе была неповторимой жизнью.
Я шел по лесу. Я был огромен. Нет, я был просто человеком высокого роста и большой физической силы, но все мои чувства были обострены до предела. Я был чрезмерен, как и тот мир, в котором я оказался.
Я был – Энкиду. Я был истинный Энкиду, полный...
Боги Эсагилы! Если мое повседневное существование подобно оргазму, то каков же будет мой оргазм? Не разорвутся ли горы, не треснет ли земля, когда я войду своей плотью в женскую плоть и орошу ее семенами жизни?
Я засмеялся, подумав об этом. Я остановился, положил руки на бедра и расхохотался. Где-то наверху, над головой, заверещали обезьяны. Взлетели несколько птиц, розовых и золотых.
Да, я был полон.
И пришло знание. Завтра – да, завтра я войду в Город. Это будет гнилой, печальный Город. Поникли его золотые башни, и увяли некогда зеленые сады, иссякли его фонтаны, пали изразцы, сделанные по образу исступленного неба, что горит у меня над головой.
Я подниму Город, я сделаю его великим. Возлюбленной Царств. И еще я подумал о маленькой статуе пророка Даниила. О грустном чугунном пророке. Когда-то, когда я был умален и унижен, я встречался с этой фигурой. Я сохраню ее, а остальные – да, остальные я брошу в Евфрат. И поглотит их Великая Река.
И будет радостен и полон Вавилон, Столица Мира.
Я отвел ветви в сторону и шагнул на поляну.
И увидел второго человека.
Он спал.
Он не был полон, как я. Он был – не до конца, что ли, здесь... Я не мог найти слов, когда глядел на него, чтобы объяснить свои ощущения. Он, несомненно, был велик, как и я. Он был равен мне и превосходил меня, но он был здесь НЕ ВЕСЬ.
Потом он открыл глаза и улыбнулся мне.
– Энкиду, – сказал он.
Это было мое имя. Он знал его, и пленил меня. И я полюбил его. И бросился я в битву и стал сражаться с ним. И было нам обоим радостно.
– Гильгамеш, – сказал я ему. – Я помню тебя. Ты Гильгамеш.
– Ты говоришь это, – сказал он и засмеялся.
Мы долго бились, и взаправду, и шутейно, и просто катались по траве, и молотили друг друга кулаками, и гонялись друг за другом по первозданному лесу, а потом взялись за руки и поклялись быть друг другу братьями.
Но Город так и не встал перед нами.
И я рассыпался. Я пал со страшной высоты и грянулся о землю. Взлетели брызги бытия, взорвались искры, все мое существо разлетелось на куски и осело на землю бесформенными хлопьями. Я умирал и воскресал, умирал и воскресал бессчетно во время этого бесконечного падения. Я кричал и не слышал своего голоса. Я разлетался на части. Я всплескивал, как вода, и разбрызгивался по Вселенной. Я разбегался, как ртуть. Я делился, как амеба. Части меня то сползались, то расползались, то сливались, то вновь разделялись.
Я был мертв и жив, я жил ужасной жизнью по другую сторону бытия. И конца этому не было.