Текст книги "По правилам корриды"

Автор книги: Елена Яковлева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)

Глава 7

Жена встала не с той ноги, завела нудную песнь о том, что ему, Шатохину, все до фени. В принципе такое случалось с ней не часто – может, два или три раза в год, – и Шатохин предпочитал выслушивать ее упреки молча. И в этот раз он не изменил традиции.

– Ты как будто в параллельном мире живешь, ничего тебя не трогает, ничего не касается! – Сидя перед зеркалом, жена с остервенением выдергивала из волос термобигуди. – Пришел, поел, газету почитал, футбол посмотрел – и не клято, не мято… Что вокруг происходит, тебя не волнует. Пусть хоть весь мир в тартарары провалится!..

Шатохин не возражал, терпеливо ожидая, когда прояснится причина жениной меланхолии. Впрочем, и так понятно: дочка опять поругалась со своим муженьком.

– Ты должен поговорить с Максимом, – объявила жена, энергично орудуя массажной щеткой. – Как мужчина с мужчиной.

– Это еще зачем? – изумился Шатохин. Таких предложений к нему раньше не поступало.

– Потому что он ушел к матери. – Жена, склонив голову к плечу, посмотрела на свое отражение в зеркале и мазнула помадой по губам.

– Ну и что? Это же не впервые, кажется. Как ушел, так и придет, – вздохнул Шатохин и проверил, положил ли он в карман бумажку с адресом «девушки с фруктами». Сам-то он считал, что зятю лучше бы уже уйти однажды раз и навсегда, хотя мнения своего не афишировал, чтобы не дразнить гусей.

– Это не может продолжаться до бесконечности, – мудро заметила жена.

– Вот именно, – пробурчал Шатохин, – что он все к маме бегает, как баба? Нужен такой…

– Как у тебя все просто! – вспыхнула жена. – У них сложные взаимоотношения.

– Вот пусть они сами в них и разбираются, нечего нам в такие тонкости соваться.

– Ну Шатохин… – Жена перестала ворчать и посмотрела на него умоляющими глазами.

– Хорошо, поговорю я с этим гавриком, если ты так хочешь, – малодушно сдался Шатохин, – завтра поговорю.

– Нет, сегодня, – заупрямилась жена, – сейчас и поезжай.

Шатохин вздохнул и поплелся в прихожую. Придется теперь крюк делать из-за этого маменькиного сыночка и время терять.

Зятева маменька и открыла дверь Шатохину. Поджала губы и сквозь зубы процедила: «Здрасьте». Особенным радушием от нее при этом не повеяло. Шатохин замешкался в дверях, вспоминая, как же ее зовут. Кажется, Нелля, а вот отчество забыл напрочь.

На его счастье, она заговорила первой. Отвела его на кухню, плотно прикрыла дверь и даже для надежности прижалась к ней спиной:

– Я так вам скажу – они не уживутся, и нечего им мучиться. Пусть расходятся, и дело с концом.

И хотя Шатохин думал точно так же, безапелляционность маменьки его покоробила.

– Может, они сами это решат? – рассудительно возразил он.

– Они ничего не могут решить, ничего! – В маменькином голосе зазвенел металл, и Шатохин подумал, что он хреновый отец, если выдал дочку за ее сыночка, а еще, очень даже не исключено, не менее хреновый муж, только тут уже ничего не исправишь, нечего даже и пробовать.

Тем не менее он предпринял еще одну попытку установить мало-мальский диалог с неприветливой маменькой:

– Ну а с ним самим хотя бы можно поговорить?

– С кем, с ним? – Маменькины глазки полыхнули недобрым огнем.

– С Максимом, – нехотя уточнил Шатохин, окончательно и бесповоротно убедившийся в том, что папаша из него – хреновее некуда.

– А его нет дома.

Конечно же, она соврала, но у Шатохина не было против нее оружия, не за ордером же к прокурору ехать, чтобы получить возможность сказать несколько ласковых слов дорогому зятьку.

– Тогда извините, – буркнул Шатохин.

Маменька отклеилась от кухонной двери и проводила его в прихожую, чтобы, не дай бог, ненароком не завернул по дороге еще куда-нибудь, куда не надо. А ему не до того было, потому что до смерти хотелось поскорее хватить свежего воздуху.

«Сегодня же позвоню Катьке и скажу, чтобы завязывала с этим недоноском, – мысленно пообещал он себе, – нет, лучше заеду вечерком. – Нащупал лежащий в кармане пиджака адрес девушки с репродукции и залился краской. – Нет, так нельзя, к Катьке нужно ехать прямо сейчас, иначе жена голову снимет».

Впрочем, не это главное. Главное – то острое чувство стыда, которое он испытал, общаясь с несговорчивой маменькой. Стыда за Катьку. С ней свекровушка небось тоже не церемонилась, а она терпела. Из-за чего? Вернее, из-за кого? Из-за этого недоросля, пришитого к маминой юбке? А ведь он, Шатохин, еще до дочкиной свадьбы понял, что к чему, понял, что ничего у них не получится. Но даже не попытался дочку вразумить, памятуя о том, что в ее возрасте учатся исключительно на собственных ошибках. Подумал: а, разбегутся через некоторое время, как и прочие, не они первые, не они последние.

Это тянулось уже два года, они то разбегались, то сбегались. Шатохин с женой держали нейтралитет и помогали деньгами, в отличие от маменьки, принимавшей непосредственное участие в каждой их распустяковейшей ссоре и встречающей блудного сыночка с распростертыми объятиями, едва ему заблагорассудится покинуть семейный очаг. А Катька терпела, на кой черт, спрашивается? Свет клином, что ли, на нем сошелся, на этом Максиме? Да найдет другого, девке двадцать лет. Нет, постой, кажется, уже двадцать один.

Короче, сначала он поехал к Катьке, на Профсоюзную. Там эти неуживчивые голубки снимали двухкомнатную квартиру, оплачиваемую из шатохинского кармана. Катька встретила его сумрачная и непричесанная, вяло буркнула: «А, привет» – и прошлепала в неубранную гостиную. Шатохин – за ней. Освободил от каких-то изрезанных журналов ближайшее кресло, сел и обвел взглядом «мерзость запустения».

– А если хозяйка неожиданно нагрянет? – укоризненно покачал он головой. – Скажет: так-то вы поддерживаете порядок.

– А пошло бы все к черту, – безразлично буркнула Катька и с ногами забралась на диван, усыпанный каким-то засохшими крошками. Кстати, крошки были повсюду: и на полу, и на паласе, и на пыльных подлокотниках кресел.

– Я был у Максима, – не стал ходить вокруг да около Шатохин.

Апатичное Катькино лицо порозовело.

– По-моему, тебе нужно его бросить, – вздохнул Шатохин.

– А по-моему, это не твое дело, – сразу окрысилась на него Катька. – Когда к нам никто не лезет, мы прекрасно ладим.

«Что, получил?» – мысленно поддразнил себя Шатохин. Теперь, оказывается, это он, Шатохин, разрушает Катькино семейное счастье.

– Да если бы… – Катька запустила длинные пальцы в свои взлохмаченные, выбеленные перекисью волосы. – Если бы мы с Максимом жили на необитаемом острове, мы были бы самой счастливой парой на свете!

Вот так-то, для счастья им нужен необитаемый остров, коих к началу третьего тысячелетия на земле практически не осталось. Так что же тогда? Остается сбросить на землю небольшую такую атомную бомбочку, чтобы освободить жизненное пространство для двух молодых оболдуев, которым все кто-то мешает счастливо воссоединиться.

– Ну извини, – спасовал Шатохин, – наверное, ты права. Я молчу.

Катька обиженно засопела, а потом спросила:

– Закурить есть?

А он и не знал, что Катька курит. Интересно, жена в курсе? И что делать, отчитать ее или нет? Гм-гм, ей уже двадцать один, опять же она плохо-хорошо, но замужем…

Шатохин сунул руку в карман пиджака и достал пачку «Явы», привычным движением вытряхнул несколько сигарет.

Затянулись они одновременно, минут пять молчали, наконец Катька заговорила:

– Если бы не эта волчица… Это она Максима науськивает против меня, потому что я ей сразу не понравилась. Она другую хотела…

Шатохин догадался, что речь идет о зятевой маменьке.

– Когда у нас все хорошо, она прямо сама не своя, начинает названивать: «Максим, приезжай, я скучаю». Максим сразу шасть, а вернулся – будто подменили. Значит, Нелля Сергеевна ему мозги промыла!

– Но он вроде тоже не маленький, – осторожно встрял Шатохин.

– Да, он не маленький, – уныло согласилась Катька, – но подверженный влияниям, а она… она этот… энергетический вампир! Соки из него высасывает!

– Но она его мать, и она его любит. – Шатохин предпринял очередную вылазку в адвокатском духе. – Может, все-таки проблема в нем самом?

Катька печально вздохнула:

– Я же говорю, он подвержен влияниям, его легко сбить с толку…

– Ну не знаю… – не выдержал Шатохин, – должен же быть какой-то выход. Раз не клеится, не лучше ли разом…

Не слишком выразительные Катькины глаза наполнились слезами и заблистали, как елочные гирлянды в потоке света:

– И ты… И ты как она… А если я его люблю. Люблю! Ну ты хоть понимаешь, что такое любовь?

– Ну почему же, понимаю, – неуверенно отозвался Шатохин. На душе у него стало тоскливее прежнего, потому что этой темы он всю жизнь старательно избегал как крайне несерьезной, что ли. Жена по молодости частенько его пытала: любишь – не любишь, а он все отшучивался да отхмыкивался. Ну что тут выяснять, думал он, раз женился – значит, все вопросы снял.

Катька нервно затянулась и обвела взглядом неухоженную комнату:

– Думаешь, всегда здесь так, да? А вот и нет… Когда Максим здесь, я на крыльях летаю, у меня все блестит и благоухает… Просто без него смысла нет. Вот такой он, сякой, инфантильный и несамостоятельный, а смысла без него нет.

Она прикусила губу и уставилась в окно, прямо так к нему и прикипела, больше ни разу и не посмотрев на Шатохина.

А он, совершенно растерянный и подавленный, еще пытался что-то плести насчет того, что все равно нужно как-то жить, искать интересы да хотя бы в институт на лекции ходить, и слова его глохли в вате.

На улице он выкурил две или три сигареты подряд, но так и не свел концы с концами. Катька, его дочь, несомненно любимая, и все же обычная московская девчонка, и эта ее разрушительная всепоглощающая любовь в его разумении не сопрягались. И что же тут не так? То ли сама Катькина страсть искусственная и ненастоящая, то ли он просто никогда не знал Катьку?

* * *

Разумеется, это было по меньшей мере нелогично – соваться в чужие дела, когда у собственной дочери серьезные проблемы, но Шатохин уже не мог остановиться. Он знал, что поедет на Кутузовский, и поехал. И нашел нужный дом, и нужную квартиру. Чуть помедлил, прежде чем нажать на кнопку звонка, прокрутил в голове варианты, заготовленные заранее, в зависимости от того, кто окажется за дверью.

Дверь открыла не она, а какая-то невзрачная особа средних лет. Ну что ж, такое он тоже предусмотрел.

– Здравствуйте. Могу я видеть Юлию Станиславовну?

Невзрачная особа почему-то растерялась, это он понял по затянувшейся паузе.

– А можно узнать, кто вы? – наконец произнесла она.

– Я из Союза художников, – не моргнув глазом соврал Шатохин.

Странно, но этого ей показалось мало.

– А по какому вопросу?

– По вопросу художественного наследия Юрия Михайловича Андриевского, – бодро отрапортовал Шатохин, которого так и подмывало поинтересоваться: «А ты, собственно, кто такая, чтобы меня допрашивать»?

Женщина задумалась, склонила голову к левому плечу, потом к правому и выдала нечто неожиданное, по крайней мере шатохинские варианты такого не предусматривали:

– Тогда вам нужно не к Юлии Станиславовне, а к дочери Андриевского, Вике, но ее сейчас нет. Позвоните вечером.

– Как?.. Но ведь все права у его вдовы, насколько мне известно?

– Ну так что? – Женщина вздохнула и отвела взгляд в сторону. – Если вам нужно поговорить с кем-то из семьи, то, кроме Виктории, больше и не с кем, хотя… – Она равнодушно шмыгнула носом. – Она, конечно, ничего не решает, потому что несовершеннолетняя… Только вдову долго ждать придется, да и дождетесь ли…

– А завтра? – прикинулся дурачком Шатохин, хотя по ее тону понял, что речь идет о чем-то более серьезном, чем уикэнд на даче.

– Да хоть завтра, хоть послезавтра, – прорвалось у нее раздражение. – Нет ее, она болеет, понятно? Звоните вечером и разговаривайте с хозяевами, а я здесь домработница. – Женщина захлопнула дверь, оставив Шатохина при своих интересах. Все варианты пошли к чертям.

Когда Шатохин вышел из сумрачного подъезда, в глаза ему ударил луч света, отраженный от автомобильного зеркала, такой яркий, что он сощурился и на короткое мгновение потерял контроль над ситуацией. Как оказалось, этого вполне хватило, чтобы не заметить снующую у его ног собачонку. То ли он ей на лапу наступил, то ли на хвост, но несчастное создание заверещало на всю округу. А еще громче завопила ее хозяйка, дородная дама в желтых штанах, подробно обрисовывающих толстые ляжки.

– Смотреть надо, куда прешь! – рявкнула она на Шатохина.

– Прошу прощения, – старательно выговорил Шатохин и посмотрел на обиженную псину, которая оказалась незлопамятной и вполне миролюбиво вильнула куцым хвостом.

В отличие от хозяйки, у которой наряду с хвостом отсутствовало и чувство меры. Она продолжала причитать, закатывая маленькие злые глазки:

– Да что же это такое, совсем затоптали бедное животное. Она со вчерашнего дня на левую лапу хромает, а теперь, значит, еще и на правую! Нет, это не дом, а дурдом!

– Зря вы так, я же не нарочно, – непонятно зачем пустился в дискуссию Шатохин, ведь знал же, что это бессмысленно.

Неизвестно, чем бы все это кончилось, не выручи его спортивный дедуля в джинсовом костюме, возникший на крыльце. То есть он, конечно, не собирался выручать Шатохина, просто появился очень вовремя.

– Что случилось, Илона Давыдовна? – деловито осведомился дедуля-бодрячок.

– Да вот, чуть мою Элечку не раздавил! – прогнусавила злопамятная тетка.

Шатохин чертыхнулся про себя и, втянув голову в плечи, поспешил ретироваться, а вслед ему полетело:

– Ходят тут всякие темные личности!..

– Да не убивайтесь вы так, Илона Давыдовна, собачка ваша жива-здорова… – здраво заметил дедок-бодрячок. – Нервы, нервы надо беречь.

– Какие уж тут нервы, – не унималась безутешная хозяйка безвинно пострадавшей собачонки, – после позавчерашнего до сих пор в себя прийти не могу, как она, как она… Как эта сумасшедшая полезла на крышу… Как, вы не знаете? Ну, из девяностой квартиры, эта, ну, жена художника, вернее, вдова… Сейчас она с таким смазливым субчиком живет… Так вот, она позавчера вылезла в окно и пошла по карнизу, с ума сошла. Говорят, она уже давно не в себе, да я сама замечала: идет, ни с кем не здоровается, смотрит в землю, как будто что-то потеряла…

Шатохин был уже на приличном расстоянии от злющей тетки и бодрого дедка, и тут же он замер и медленно-медленно обернулся.

– …А вы, наверное, на даче были, да? Ну-у, вы пропустили спектакль… Что тут творилось, вы представить себе не можете: милиция приехала, спасатели со специальной лестницей, стали ее уговаривать, чтобы не вздумала прыгать… Я так разволновалась, с сердцем плохо стало, хоть самой «Скорую» вызывай… – увлеченно повествовала хозяйка затоптанной Шатохиным псины.

А Шатохину слышалось другое, совсем другое, словно та старушка в газовой косынке вновь шепнула ему на ушко:

– А Лешенька-то помер…

Глава 8

Прямо день визитов какой-то. Накануне был день звонков, а сегодня день визитов. Первым, когда дома никого, кроме Машки, не было, заявился невзрачный тип, вроде как из Союза художников. Машка его, конечно, отшила. Примерно через полчаса после этого вернулся весь из себя озабоченный Филипп и сразу отправился на лоджию – курить. Машка только хотела рассказать ему про недавнего визитера, как в дверь опять позвонили.

– А чтоб тебе!.. – недовольно пробормотала она и пошла открывать дверь.

А это что еще за курица общипанная? Хотя… Постой-постой, рожа-то вроде знакомая. Ба, да это же Юлькина мамаша! Привет, давно не виделись, живая, оказывается. Пожаловала, надо же!

– Кажется, Мария, если я не ошибаюсь? – Юлькина мамаша попыталась улыбнуться одними губами, но Машка все равно успела разглядеть, что впереди у нее недостает зубов. Причем существенно.

– Да вроде бы, – неохотно процедила Машка, – а вы кто же будете? – Машке пришло на ум немного над ней поиздеваться. Дескать, не признаю, кто такая.

– А я Алевтина Васильевна, Юлечкина мама… Что, сильно постарела? – Она все еще безуспешно старалась скрыть обширную прогалину на нижней челюсти.

– Да уж не помолодела, – не пощадила ее мстительная Машка и добавила со вздохом: – Теперь вот узнала, но с трудом.

– Зато вы совсем не изменились, – польстила Машке Юлькина мамаша. А может, отплатила той же монетой: мол, какая была квазимода, такая и осталась. А, ладно, плевать, все равно она, Машка, в конечном итоге всех обставит.

Они так и стояли: Юлькина мамаша неуверенно топталась на лестничной площадке, а Машка в прихожей, приоткрыв дверь на ширину цепочки, беззастенчиво ее рассматривала. Пауза затягивалась, а Машка не выказывала ни малейшего желания пригласить гостью в квартиру. Еще чего! На кой черт она сдалась, наверняка натопчет в коридоре. Вон у нее сколько глины на башмаках, где она ее только нацепляла? Небось поперлась, дурища, дворами, а двумя кварталами ниже чего-то разрыли, видать, коммуникации прорвало.

– Можно войти? – наконец попросилась общипанная курица. Робко и почтительно. Последнее не могло не польстить Машкиному самолюбию.

– Войти-то можно, – равнодушно пожала плечами Машка, – только Юлии дома нет.

– А я знаю, – мамашка скорбно потупилась, – я уже все знаю.

«Надо же, она, оказывается, уже знает, – удивилась Машка, – и когда только успела?»

– А муж ее дома? – не отставала общипанная курица.

– Дома… – Удивление стоило Машке кратковременной потери бдительности.

– Мне нужно с ним поговорить. – Мамашка облизала губы, щедро вымазанные дешевой помадой цвета красного кирпича.

«А, пусть сами разбираются, мне-то что до них», – подумала Машка и сняла цепочку. По крайней мере, она, Машка, как они здесь все считают, только домработница, а общипанная курица – мать хозяйки дома, самая что ни на есть прямая родственница. Кроме того, Машку мучило естественное любопытство, зачем к ним пожаловала Юлькина мамашка и чем все это кончится. Итак, Машка провела побитую молью времени Алевтину в гостиную и отправилась за Филиппом, заранее предвкушая нескучное развитие событий.

Филипп, как всегда, торчал на лоджии и с задумчивым видом курил, а у самого за душой небось ни одной мыслишки, даже самой никчемной. Пустой он, как перезрелый огурец, это даже Машке с первого дня было ясно, а уж куда Юлька смотрела… Только что красивый. Прямо Ален Делон в молодые годы. Вон глазищи-то какие, синие-пресиние. Такие Машка видела разве что на портретах Андриевского, но те-то неживые, там краски, а красками чего не намалюешь. Впрочем, если рассуждать по-бабьи, Юльку, наверное, можно понять. Что она видела за Андриевским, кроме картин?

– Чего тебе? – Не больно-то он приветлив, этот красавчик. А главное, всегда тыкает, как и Вика, кстати говоря. А покойник Андриевский, между прочим, всегда на «вы» обращался да и Юлька тоже.

– Там мать Юлии пришла, – нарочито равнодушно молвила Машка и сложила руки на животе.

Красавчик оторопел:

– Какая еще мать?

Оно и понятно, он ведь про мамашу ничего не знает, Юлька-то про нее не больно распространялась после того, как Андриевский указал старой потаскушке на дверь.

– Обыкновенная. Какие матери бывают, – фыркнула Машка.

Красавчик прямо задергался, как свежевыловленный карп на разделочном столе:

– Какая такая мать? Ни разу не слышал ни про какую мать.

Машка слушала его охи да вздохи вполуха, пусть побесится, ему полезно.

– Что ей нужно?

– Сказала – поговорить, – беззаботно сообщила Машка. – Ждет в гостиной.

– В гостиной? А зачем ты ее впустила? – Нужно было видеть этого проходимца, до чего ему не понравилась перспектива скорого свидания с дорогой тещей.

– А чего ее не впустить? Я же знаю, что она мать, – презрительно скривилась Машка. Ишь какой хозяин выискался, этого не пускай, того не привечай. Сам-то здесь никто и зовут его никак. Если бы Юлька его не подобрала, еще неизвестно, где бы сейчас ошивался!

– Черт, черт… – Филипп тяжело вздохнул и шагнул в Машкину сторону, к балконной двери. Машка отклеилась от косяка, освободив ему дорогу, а он раздавил недокуренную сигарету в пепельнице, стоявшей на плетеном столике дачного пошиба.

* * *

Конечно, Машка приложила максимум усилий к тому, чтобы мимо ее ушей не пролетело ни одно словечко из тех, какими обменялись Юлькина мамаша с Юлькиным же прихлебателем. Она все терла и терла комод в Викиной комнате, из которой очень даже хорошо прослушивается все, что происходит в гостиной, а оттуда очень даже занимательный диалог доносился.

Ну, сначала, как водится, красавчик затеял процедуру знакомства. Для проформы, конечно. Брякнул даже, что «рад этой встрече, хотя обстоятельства, ей сопутствующие, весьма печальны». Короче, наплел какой-то лабуды.

Ощипанная курица больше помалкивала, только жеманно поддакивала время от времени, мол, понимаю, понимаю. Естественно, во вторых строках красавчик перешел к скорбной теме «ужасной болезни его горячо любимой жены».

– Я знаю, уже знаю, – прервала его излияния мамашка, убитая горем не больше красавчика, и жалостно шмыгнула носом для убедительности. Лицемерная старуха!

Красавчик, судя по затянувшейся паузе, несколько подрастерялся и потерял нить разговора, что-то невнятно пробормотал, надсадно закашлялся, потом уныло выдавил:

– Тогда что же вы… Ну, я могу вам дать адрес этой клиники – она находится за городом, очень хорошая клиника, – но пока ее лучше не посещать. Так доктор сказал. У… у… Юли, у нее очень тяжелый случай, потребуется много времени для полного выздоровления, но надежда есть, нужно только набраться терпения и ждать…

– Понимаю, понимаю… – продолжала талдычить свое общипанная курица. Прямо как заведенная.

И тут – грюк, бац! Зараза эта Вика заявилась, принесла ее нелегкая! В самое неподходящее время. И как всегда, ни здрасьте, ни до свиданья. Шпана сопливая!

– Это что еще за собрание? – изрекла эта несовершеннолетняя дрянь и грохнула на пол свой рюкзак. Машка хоть и не видела, но по звуку легко догадалась.

– А вы, наверное, Вика? Ах, как выросла, как выросла… А ведь когда я была в последний раз… – раскудахталась общипанная курица. Ничего интересного, обычный набор глупостей на тему «в те времена, когда»…

Машка представила себе, какая при этом физиономия была у Вики, и едва не расхохоталась. Чуть ли не тряпкой пришлось рот себе зажимать.

– Это мать Юлии, – поспешил разрядить обстановку Филипп.

– И какого черта ей надо? – с ходу полезла в бутылку малолетняя нахалка. Судя по постановке вопроса, сам факт существования общипанной курицы новостью для нее не являлся.

– Ну как… Понятно же, по-моему, – замямлил пришибленный красавчик.

– Еще бы не понятно! Решила пронюхать, что ей может обломиться, – заржало это ненормальное отродье актрисы и художника. Умеет же она так смеяться, что прямо мороз по коже! Если кого интересует Машкино мнение, то ее бы надо поместить в ту же палату, что и Юлию.

– А вот этого не хотела?! – неслось из гостиной.

Машка легко себе представила, что она там выкинула. Красноречивых жестов у Вики Андриевской – хоть отбавляй. При желании она могла бы только ими и обходиться, не прибегая к словам.

– Ну началось… – заскрипел зубами красавчик. – А, разбирайтесь вы тут сами! – Кажется, он предпринял попытку ретироваться.

Не тут-то было, Вика этому активно воспрепятствовала.

– Смыться хочешь? – рявкнула она так, что даже у Машки в соседней комнате уши заложило. – Ни хрена! Ты же у нас тут теперь главный, ты ее и выставляй!

– Да мы уже почти все решили, – прошипел красавчик, – я ей дал адрес клиники. В конце концов, это же ее дочь, она имеет право…

– Ха! А ты так уверен, что она дочкой своей интересуется?! Наивняга, ты же ничего не знаешь! Она эту дочку, между прочим, в детдом сдала в шестилетнем возрасте, а теперь, видите ли, пожаловала…

Ничего себе, а это для Машки новость. Юлия-то, оказывается, детдомовская. То-то она какая-то пришибленная поначалу была, не знала, куда стать, куда сесть. Теперь все понятно.

– Ты думаешь, чего она заявилась? – распиналась за стенкой Вика. – Рассчитывает, что ей что-нибудь перепадет с барского стола!

А тут и у общипанной курицы голосок прорезался, да такой неожиданно звонкий!

– А что?! – выпалила она. – Я же ей мать, а не кто-нибудь, и тоже право имею, не вы одни… У меня, может, инвалидность, я где надо справку покажу. А насчет детдома… Да, было такое, но я же Юлечку временно туда поместила, потому что у меня были стесненные обстоятельства и здоровье слабое. Я ее содержать не могла, а Юлечкин отец был в длительной экспедиции, на Севере, поэтому вы не можете меня осуждать. А теперь, когда Юлечка в таком положении, когда она недееспособная, я могу стать ее опекуном. Я же мать, ее ближайшая родственница. Да-да, я консультировалась у знающих людей!

Вот это тирада! На этот раз ей уж точно пришлось разевать свой беззубый рот во всю ширь. Надо полагать, Вика и красавчик вдоволь налюбовались ее гнилыми пеньками. Да, здорово же она сдала, а ведь если судить по Юлии, в молодости, наверное, очень даже ничего собой была. Или Юлька в отца пошла, того, что в экспедициях пропадал?

– Ах, она опеки захотела! – заголосила не на шутку распалившаяся Виктория. Того и гляди до потасовки дойдет.

А что, любопытно было бы посмотреть, как они вцепятся друг дружке в космы. Машка не выдержала и на цыпочках подошла к двери, попробовала чуть-чуть ее приоткрыть – ей и нужна-то была всего лишь узенькая щелочка, а та возьми и скрипни. Тихо-тихо, но у этой поганки Вики слух, как у кошки. Сразу насторожилась и приложила палец к губам:

– Стоп! А это еще что такое?

И прямиком шасть в свою комнату.

Машка сразу отскочила к комоду, на котором оставила тряпку, и снова тереть, тереть…

– Та-ак… – многозначительно процедила сквозь зубы маленькая стервоза и навела на Машку белые от злости глаза. – Я так и знала, подслушиваешь, как всегда!

– Еще чего! – вспыхнула Машка. – Я убираюсь, не видишь? Сейчас как раз мои часы.

– Я тебе тысячу раз говорила, – Вика просто задыхалась от ненависти, – в моей комнате не лазить. Пусть здесь лучше будет пыль, грязь – да что угодно, вплоть до мухоморов, но чтобы твоя нога сюда не ступала!

– Да ну тебя к черту, – пробормотала Машка и, подхватив свою тряпку, перебралась на кухню. От греха подальше. Проходя через гостиную, она, разумеется, бросила пару-тройку пытливых взглядов на общипанную курицу и прибитого пыльным мешком красавчика.

На кухне не было слышно ни словечка. К тому же неблагодарная Юлькина падчерица специально завела в гостиной магнитофон. Машка села на табурет и задумчиво почесала затылок. Да-а, дела, семейка-то не вылезает из скандалов, мало-помалу принимающих хроническую форму. Уж чего только не было, вплоть до принародных Юлькиных прогулок по карнизу, и вот нате вам, кое-что новенькое – возникает старая рухлядь Юлькина мамаша и тоже претендует на свою долю. Кто следующий, интересно? А уж выгодней всего это Измайлову, козыри сами к нему в руки идут.

Да и сама Машка могла бы запросто воспользоваться ситуацией, но не такая она дура, чтобы лезть на рожон раньше времени. Она еще подождет, совсем немного подождет. Зачем, обдирая коленки, карабкаться на отвесную стенку, если ее, эту стенку, можно запросто обойти? Машка так долго заметала углы, что научилась из этих углов видеть больше и лучше, чем те, за кем она прибирала. Они все больше по верхам смотрели, а Машка – под ноги, ни одну пылинку-соринку не пропускала. А эти самоуверенные засранцы ни разу не удосужились за собой подтереть, слишком гордые были, вот пусть теперь и барахтаются в собственном дерьме. У них еще долго голова болеть будет, еще долго…

А это что? Никак дверь хлопнула? Видать, общипанную курицу выставили. Машка вспорхнула с табурета и кинулась к окну: так и есть, минуты через две Юлькина мамаша выкатилась из подъезда. Ну и швабра, честное слово! Вон-вон, подол-то у юбки отпоролся, свисает, кофта мохеровая вся свалялась… Ни дать ни взять бомжиха с Ярославского вокзала, а туда же. Смотри-ка, обернулась, лупает на окна. Интересно все-таки, что там было в гостиной после того, как Машку прогнали? Подрались они в конце концов или нет?

На кухню заглянула Вика, повела своими раскосыми, как у рыси, зелеными гляделками:

– Все шпионишь?

Машка не ответила, только обиженно засопела носом.

– Кроме этой шакалихи, кто-нибудь сегодня приходил? Или звонил?

Машка хотела было буркнуть, что ее это все не касается, она тут домработница, а не швейцар какой-нибудь, но в последнее мгновение передумала. Так сильно ей захотелось позлить эту маленькую стервозу.

– Из… из Союза художников приходили, – пробормотала Машка вроде бы равнодушно, а сама исподтишка покосилась на Вику: как та отреагирует?

А та прямо вспыхнула:

– Кто?

Машка пожала плечами:

– Какой-то мужик в помятом пиджаке. Спрашивал вдову.

– А фамилия, как его фамилия?

– Откуда я з…знаю? – Машка принялась протирать кухонное окно, показывая своим занятым видом, что она здесь не секретарь, а домработница.

– И чего ему надо было?

– Не знаю, – буркнула Машка, с остервенением водя тряпкой по стеклу.

Вика плюхнулась на высокий табурет, закинув ногу на ногу. И без того короткая юбка задралась и обнажила тощие бледные ляжки, по крайней мере, на Машкин взгляд. И тем не менее эта маленькая сучка мужским вниманием не обделена, совсем не обделена. Больше того, она…

– Что-то мне не нравятся такие визиты, – задумчиво произнесла она, закуривая сигарету. Уже год она смолила не скрываясь, и ровно столько же времени в доме не было мира. Вика не простила Юлии Филиппа и отравляла ей жизнь чем только могла, как говорится, любыми доступными способами и подручными средствами. И в этом деле она зашла далеко, очень далеко, но Машка здесь посторонняя, всего лишь домработница, и хозяйские проблемы ей по барабану. А если честно, то они ей даже на руку.

– Как он выглядел?

– Кто? – Машка сделала вид, что не поняла.

Вика посмотрела на нее, как на последнюю тупицу:

– Ну тот, что приходил из Союза художников!

– А, этот… Пожилой дядька в мятом костюме… – Машка немного подумала. – Выбрит плохо…

– Немаловажная деталь!.. – презрительно фыркнула Вика и нервно затянулась.