Текст книги "Тайны реального следствия. Записки следователя прокуратуры по особо важным делам"

Автор книги: Елена Топильская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)

КОМАНДИРОВКА В АРМЕНИЮ

Я начинала работу в прокуратуре, когда нашей Родиной считался великий и могучий Советский Союз. Какое значение это имело для следственной практики? А вот какое: во-первых, существовал всесоюзный Информационный центр МВД, куда можно было послать запрос, не судился ли задержанный злодей за пределами нашей союзной республики, и в считанные дни получить ответ; во-вторых, если возникала необходимость провести следственные действия в другой республике, – например, интересующий следствие свидетель уехал в Молдавию, или похищенная машина обнаружилась, скажем, в Грузии, – можно было выбирать, ехать туда в командировку или отправлять по почте отдельное поручение местным следователям (они обязаны были выполнить его в течение десяти дней).

Первые проблемы для следствия наступили, когда в нашей стране обнаружились «горячие точки». Попробуй-ка, получи характеристику на обвиняемого или справку о прописке из сельсовета села Урус-Мартан! А суды требовали сведений о личности привлеченного к уголовной ответственности, и их не волновало, как следователь должен получать эту характеристику. Требуется – вынь да положь. Но это, в сущности, мелочи. А вот как быть, если подозреваемого с трудом вычислили и выяснилось, что он вчера уехал по месту своей прописки, в Приднестровье или Чечню? Так просто туда опера не направишь с поручением о задержании злодея.

Потом Союз распался, и границы, ставшие совершенно «прозрачными» для преступников, оказались непреодолимым препятствием для следователей и оперов. После заявления одной из бывших союзных республик о своей суверенности туда, по старой памяти, приехали наши оперативники с поручением следователя о проведении обысков и задержаний. Они вышли из поезда и направились обыскивать квартиру подозреваемого, но задержать его не успели, так как сами были задержаны и отправлены в камеру. За что? За незаконные действия на территории чужого государства. Проводить обыски и задержания на территории страны могут только правоохранительные органы данной страны, а вовсе не граждане чужого государства.

В 1993 году в Минске некоторые республики бывшего СССР заключили договор о правовой помощи, и взаимоотношения слегка облегчились, но только теоретически. Теперь, если нужно было проводить следственные действия в другой республике, еще недавно считавшейся родной и близкой, а нынче ставшей «заграницей», появилась возможность хотя бы обратиться за помощью к правоохранительным органам соседей. А на практике это выглядело так. Следователь составляет отдельное поручение и направляет его прокурору. Тот прикладывает к нему ходатайство об оказании правовой помощи и передает вышестоящему прокурору, и так – до Генеральной прокуратуры. Она отправляет документы в Министерство иностранных дел, откуда они перекочевывают в МИД той страны, откуда требуется правовая помощь. Там, если сочтут, что документы отвечают предъявляемым требованиям, принимают решение о передаче их Генеральному прокурору, а он уже поручает своим подчиненным выполнить это поручение. Представляете, сколько времени надо для того, чтобы бумаги прошли все эти этапы и вернулись в исполненном виде? Какие там десять дней…

История, о которой я хочу рассказать, произошла еще до подписания Минской конвенции, как раз когда заполыхали войны в разных точках бывшего Союза и полная неразбериха характеризовала отношения милиции и прокуратуры республик этого Союза.

Летом 1991 года, в пятницу, жена с двумя детьми ждала мужа на даче. Он должен был с работы забежать домой за вещами и приехать за город. Но он не приехал ни в пятницу, ни в субботу. В воскресенье обеспокоенная женщина позвонила своему отцу, тот по ее просьбе пошел искать пропавшего зятя и обнаружил его дома, со связанными руками и ногами и с кляпом во рту. Тело уже начало пахнуть – все-таки лето, жара.

Приехавшая на место происшествия дежурная следственная группа застала обстановку, типичную для разбойного убийства: разгромленная квартира, перевернутые вещи, выдвинутые ящики, открытые коробки и труп хозяина, задохнувшегося от кляпа во рту. Выяснилось, что похищены были не только по-настоящему ценные вещи, но и всякие мелочи, например ношеные детские сапожки и начатая косметика, валявшаяся в ванной комнате. Судя по всему, преступников было несколько, и среди них были женщины. Быстро установили, что квартира была не взломана, а снята с сигнализации самим хозяином, и в комнате имелись следы распития спиртного. Значит, бедный потерпевший сам привел к себе в гости своих потенциальных убийц.

Рядом с пустыми бутылками на столе валялась пустая пачка из-под сигарет «Космос». Пытливый судебно-медицинский эксперт Женя Попов, уже выполнивший свою часть работы и терпеливо ожидавший, пока следователь закончит писать протокол, стал вертеть в руках эту пачку и между картоном и фольгой нашел предмет, благодаря которому преступление раскрылось. Это был жетончик от камеры хранения ручной клади Московского вокзала. Оперативники немедленно понеслись туда. Но было уже поздно. Студент, подрабатывавший в камере хранения, рассказал, что по этому жетону на хранение сдавалась большая спортивная сумка, но вчера ее забрали, объяснив, что жетон утерян. Студент ничего не мог сказать про внешность владельца сумки, но запомнил, что это был не русский, скорее всего, южанин, и еще – названную им фамилию, так как для получения вещей в случае утраты жетона требовалось написать заявление. Фамилия была Геворкян.

В понедельник я получила это дело в свое производство. И, рассматривая пустую сигаретную пачку, обнаружила, что сигареты произведены в Душанбе. Это насторожило. Ведь на тот момент наш город сигареты «Космос» не импортировал, поскольку потребности курильщиков в этом продукте полностью удовлетворяла наша табачная фабрика имени Урицкого. Какой из этого следовал вывод? Значит, пачка привезена из Душанбе. А раз сигареты из этой пачки закончились в пятницу, значит, она привезена из Душанбе недавно. Тем более что хозяин пачки пользовался услугами камеры хранения Московского вокзала, – значит, либо уезжал из нашего города с Московского вокзала, либо, что более вероятно, прибыл на Московский вокзал. Еще можно было с определенной долей уверенности утверждать, что человек, назвавшийся Геворкяном, – не азербайджанец и не грузин, поскольку они никогда не назвались бы армянской фамилией.

Вдова потерпевшего, очень милая молодая женщина, с которой я бы с удовольствием дружила, если бы жизнь столкнула нас при иных обстоятельствах, откровенно сказала мне, что она не верит в то, что преступники будут найдены и сядут в тюрьму. Она прямо заявила: «Вы не обижайтесь, но я посоветовалась с друзьями, и они мне сказали: „Следователь – женщина? Да еще и молодая? Ну, тогда никого никогда не найдут, и не надейся“…»

Опуская скучные подробности рутинного розыска преступников, скажу, что, обойдя почти все питерские гостиницы, кроме самых фешенебельных (вряд ли люди, укравшие поношенные брюки и сломанный зонтик, проживали в пятизвездочных отелях), написав и разослав в разные города нашей страны более пятисот запросов о гостях нашего города по фамилии Геворкян, мы стали ждать ответов. И ждали до ноября. А пока запросы исполнялись, как раз в ноябре из милиции далекого армянского городка Егварда в дежурную часть ГУВД Петербурга позвонил дежурный и спросил, не было ли в нашем городе в июле совершено убийство мужчины, соединенное с разбоем.

Уставший оперативный дежурный на этот звонок ответил неласково. Он спросил, в каком районе было убийство, поскольку в июле наверняка помочили массу народа в разных районах города, спросил с таким подтекстом, что, мол, вот я сейчас все брошу и буду искать июльское убийство невесть где… Коллега из Егварда объяснил, что убийство было в районе с названием на букву «К», но это нашего дежурного не впечатлило. Он довольно резко сказал, что в Питере по крайней мере четыре района на букву «К», предложил сначала определиться, какой из них имеется в виду, а уж потом беспокоить занятых людей, и бросил трубку.

Спасибо коллеге из Армении, он, в отличие от некоторых, оказался настоящим профессионалом и проявил настойчивость. Не добившись профессиональной солидарности от дежурного по главку, он начал методично обзванивать районы, названия которых начинались на букву «К», и в одном из них нашел искомое убийство.

Оказалось, что Геворкян – уроженец Егварда, и именно туда прибыл после удачного авантюрного пробега по городам России. А местную милицию насторожило то, что прибыл он не один, а вместе с молоденькой русской девушкой. Ее вызвали в милицию, стали задавать разные вопросы и раскололи на то, что в Питере она со своей подружкой познакомилась с двумя армянами, и они вчетвером совершили ограбление квартиры одного доверчивого лоха, его они подцепили по дороге на вокзал, и он сам привел их в свою квартиру. О том, что лох умер, задохнувшись от кляпа, она не знала. Или прикидывалась, что не знает.

Когда стало понятно, что надо ехать в Егвард – проверять Геворкяна на причастность к преступлению и решать вопрос о его аресте, я испугалась. Ехать в воюющую Армению, без денег (нам как раз тогда не выплачивали зарплату, а в сберкассах не выдавали вклады, был такой кратковременный темный период в нашей истории), где неизвестно что нас ждет… Мне выделили в компанию двух оперов из РУВД. Потом мы с ними очень подружились, и один из них, самый молодой в нашей компании, позже вспоминал, что когда он вошел ко мне в кабинет с сообщением о том, что он будет сопровождать меня в командировку, я тоскливо оглядела его и спросила: «А у вас хоть пистолет есть?». И когда он ответил утвердительно и даже продемонстрировал «ствол», я так же тоскливо спросила: «А вы хоть стрелять из него умеете?». Между прочим, оказалось, что у парня спортивный разряд про стрельбе.

В общем, командировка обещала много приключений, они и случились. Рассказывать о них не буду, потому что наши замечательные журналисты, много писавшие об этом деле, практически все рассказали. Но в их очерках мы выглядели героями, а мне больше запомнились казусы. Например, как я в Ставрополье (самолеты до Еревана не летали, и нам пришлось добираться на перекладных) провела ночь в Доме приезжих на вокзале, боясь хоть на минуту сомкнуть глаза и упустить из виду свою сумку с единственной ценной вещью – уголовным делом. Мои опера-то сразу уснули без задних ног в своем мужском отделении Дома приезжих, а я всю ночь караулила дело… Или как мы штурмовали поезд «Ростов – Ереван», имея билеты без мест, в результате чего нам удалось урвать «козырные» места на третьих, багажных, полках. Тем, кто не знает, могу сообщить, что эти полки – узкие и скользкие и трое суток балансировать на них – удовольствие не для слабонервных.

Или наш замечательный банкет в блокадном Ереване, где электричество включали на один час в сутки. А на дворе стоял декабрь, и в моем номере в гостинице температура не поднималась выше трех градусов по Цельсию. Но местные милиционеры устроили нам шикарный прием и накрыли потрясающий стол – с тремя переменами горячих блюд – в неработающем ресторане. Это был незабываемый банкет, тосты мы поднимали в перчатках, топая ногами в шерстяных носках и пытаясь разглядеть друг друга сквозь вырывавшиеся у нас изо ртов клубы пара.

А перед отъездом нас спросили, что бы мы хотели увезти из Армении. Поскольку магазины не работали и увезти можно было только фрукты, нас повезли на овощную базу. Меня удивило, что прямо на базе стояло несколько милицейских машин; на мои расспросы местные пояснили – люди за фруктами приехали, Новый год скоро… Подошел хмурый работник базы и спросил: «Сколько мандаринов?». Я робко сказала: «Килограмма три…», имея в виду себя и двух оперов, каждому по килограмму. Работник базы пожал плечами, взял полиэтиленовый пакет и удалился. Вернулся через пять минут, протягивая мне пакет с мандаринами, и на мой робкий вопрос: «Сколько я вам должна?» возмущенно ответил: «Это вам не магазин. Это база!»

Забрав Геворкяна из изолятора временного содержания, мы с операми двинулись в аэропорт. Самолеты в это смутное время по-прежнему летали как хотели, не сверяясь с расписанием. Оставив нас ночью в огромном темном аэропорту Звартноц с напутствием: «Если к вам подойдет группа агрессивно настроенных людей и потребует отпустить арестованного, не сопротивляйтесь, немедленно отстегните наручники и бегите», местные опера отбыли по домам (слава Богу, к нам никто не подошел). А мы ждали рейса до утра, после чего выяснилось, что самолет до Питера сегодня не полетит. «А когда полетит?» – спросили мы. И услышали, что, возможно, через неделю. Делать нечего, мы вернулись в гостиницу (слава Богу, номера наши оказались еще не заняты прибывающими из Карабаха беженцами). В холодном номере, без копейки денег мы провели двое суток, питаясь бульонными кубиками, запасенными из дома. Связи с милицией не было – такой роскоши, как мобильные телефоны, правоохранительные органы тогда не знали. В гостинице телефон не работал – война. Надо было выходить на связь с милицией, без помощи местных оперов не добраться с арестованным до аэропорта, а это означало, что идти на поиски милиции предстояло мне: опера не могли оставить злодея, разлучаться им было нельзя, теперь они были не просто опера, а конвой. Я до сих пор помню, как вышла в ночной Ереван, черный, без света город, в мрак, прорезаемый только фарами машин; в дверях гостиницы мне встретился местный житель, походя сообщивший, что у них сейчас в такое время женщины по одиночке не гуляют. А куда мне было деваться? Километрах в трех нашлось отделение милиции, где начальник розыска, в валенках и перчатках, грелся возле печки, и у него в кабинете даже работал телефон – один на все отделение.

В общем, мы относительно благополучно отконвоировали Геворкяна в Питер (его девушку еще раньше забрал прилетевший в Армению разъяренный папа).

Оставался ненайденным еще один участник преступления; Геворкян категорически отказался называть его данные. Но в Питере вдруг ляпнул, что они снимали квартиру через специальное бюро на Московском вокзале. Не веря в свою удачу, я понеслась на Московский вокзал, в это самое бюро, и после двухчасовых поисков нашла в книге регистрации съемщиков запись с фамилией Геворкян. А установленная нами квартирная хозяйка дала по-истине ценные показания, сообщив записанные ею данные паспорта второго преступника и выдав забытый ими зонтик, похищенный из квартиры потерпевшего.

После этого, все еще отказываясь верить в такое. счастливое стечение обстоятельств, я приехала в прокуратуру и быстро настучала телеграмму от своего имени на имя Генерального прокурора Армении о том, что в моем производстве находится дело об убийстве при отягчающих обстоятельствах и я прошу задержать человека с такими-то паспортными данными, санкция на арест имеется. Заверив телеграмму у прокурора, я отправила ее и, честно говоря, забыла, не надеясь на ответ. Каково же было мое изумление, когда ровно через неделю в наше РУВД пришел телетайп: такой-то задержан, высылайте конвой.

Точку в этом деле поставил суд, осудив обоих убийц на длительные сроки лишения свободы. А я до сих пор вспоминаю самые приятные мгновения этого дела, когда я позвонила вдове погибшего и сказала: «Здравствуйте, хочу сообщить, что преступник сидит в тюрьме».

СМЕРТЬ НА РЫБАЛКЕ

С началом зимы приходят в боевую готовность спасатели, вынужденные поднимать в небо вертолеты, чтобы выручать слишком рьяных любителей подледного лова. Каждый сезон зимней рыбалки начинается со слезных просьб к рыбакам: не выходите на хрупкий лед, не стоит выловленная рыба человеческих жизней.

Но опасности подстерегают рыболовов-энтузиастов не только на оторвавшихся льдинах. Смерть может настигнуть и на прочном льду.

Несколько лет назад фанаты зимней рыбалки облюбовали ледяной покров Финского залива в районе Кронштадта, вдали от населенных пунктов, только воинская часть располагалась в лесу на берегу. Рыболовы приезжали ни свет ни заря, сверлили лунки, устраивались поудобнее и забрасывали в черную зимнюю воду удочки.

В тот день все шло как обычно; компания подобралась спокойная, все рыбаки давно знали друг друга и рассаживались согласно давно заведенному порядку. Однако рыба почему-то совсем не клевала, и к четырем часам даже самые терпеливые не выдержали, стали потихоньку складывать свои мормышки и коловороты и собираться домой. Двое мужчин обратили внимание на то, что один из их товарищей, пожилой человек, заядлый рыбак, не пропускавший ни одного выходного, несмотря на лютый мороз и отсутствие клева, продолжает сидеть не шелохнувшись. Ну ладно, когда предлагали ему согреться бутылочкой, не отреагировал, – про него было известно, что он человек не очень здоровый, поэтому непьющий, – но столько времени без движения – тут и молодой да здоровый закоченеет почти насмерть. Один из мужчин, уже собравшийся уйти, подошел к пожилому рыбаку и тронул его за плечо: мол, пора, отец. И «отец», не издав ни звука, вдруг повалился набок, на лед.

Мужчины испугались. Уже темнеет, до берега около двух километров. Не иначе, сердечный приступ у старика; как его тащить до врачей? Это было еще до эпохи всеобщей мобильной телефонизации, поэтому о вызове «скорой помощи» прямо на лед Финского залива не могло быть и речи. А старик между тем не подавал признаков жизни, и, похоже, даже пульс у него не бился. И два отважных рыболова, закинув за плечо свои сумки с рыбацким снаряжением, взвалили на себя безжизненное тело и поволокли к берегу. Эта непередаваемо тяжелая дорога заняла несколько часов, но рыбаки, надо отдать им должное, не бросили умирающего человека, а мужественно тащили его, как раненого с поля боя, пока не достигли берега. Обратившись к командованию воинской части, они попросили вызвать врачей, и, прибывшая на удивление быстро, бригада «скорой помощи» увезла старика в больницу.

Рыболовы с испорченным настроением, от души жалея старика, вернулись в город. По дороге еще обменялись мнениями, зачем, мол, не спрашивали никогда старика ни где живет, ни как зовут. Им хотелось бы узнать, жив ли старик, не зря ли они тащили его столько времени в экстремальных условиях, но они не запомнили даже координаты бригады «скорой помощи». Посожалев, они разошлись по домам, но о судьбе старика им все же пришлось узнать, и достаточно скоро.

Свои-то данные они бригаде «скорой помощи» назвали, так полагается. И через несколько дней к ним явилась милиция. Обоих привезли в отделение и стали с пристрастием допрашивать. Рыбаки поначалу удивлялись, почему такой ажиотаж из-за обычного сердечного приступа, но то, что им поведали сотрудники уголовного розыска, повергло их в шок: оказалось, что старый рыбак… был убит пулей в затылок.

По факту насильственной смерти рыболова было возбуждено уголовное дело об умышленном убийстве. Детективы ломали головы: кому понадобилось убивать старого человека? По древнему правилу криминалистики «is fecit qui prodest» («сделал тот, кому выгодно») под подозрением оказались сослуживцы по работе, возможно подсиживавшие любителя рыбалки (он был начальником отдела на машиностроительном предприятии). Проверяли на причастность и дочь покойного, претендовавшую на жилье. Проверили и спасавших старика рыбаков. Но от подозрений в их адрес отказались из-за простого соображения: если бы это они убили потерпевшего, чего бы им стоило просто бросить мертвеца на льду и уйти? Нашли бы его не раньше следующего дня, а то и позже, и про других рыбаков никто бы и не вспомнил, а если и вспомнили бы, то уж точно не нашли бы. Своих визиток они в проруби не оставляли.

Только жена, с которой потерпевший прожил душа в душу всю жизнь, оказалась вне подозрений.

Расследование ничего не дало. Лиц, незаметно подкравшихся к сообществу рыболовов и всадивших пулю в затылок потерпевшему, установлено не было. То, что рыбаки ничего не слышали, в том числе и выстрела, оперов не удивляло – рыбаки обычно экипированы на славу, уши у них закрыты меховыми шапками да поднятыми воротниками тулупов. И то, что ничего не видели, тоже подозрений не вызывало: рыбаки, как могут, загораживаются от пронизывающего ветра (полиэтиленовыми палатками, фанерными щитами) и смотрят только в лунку, где болтается снасть.

А между тем экспертиза показала, что потерпевшего застрелили боеприпасом к автомату калибра 5,45. Пулю извлекли из головы трупа и приобщили к делу в качестве вещественного доказательства.

Следователь взял пулю и пошел в воинскую часть выяснять, не из военного ли оружия она выпущена. Правда, верилось ему в это слабо, так как до расположения части от места, где сидел старик с удочкой, было около трех километров. Да и с чего бы кому-то из солдатиков срочной службы убивать пожилого начальника отдела, с которым, похоже, никто из военнослужащих этой части знаком не был? Однако то, что он узнал в воинской части, заставило его пересмотреть версии по делу.

В день происшествия в воинской части шли стрельбы. По правилам место проведения стрельб полагается огораживать, чтобы не создать угрозы для людей, случайно оказавшихся в районе стрельбы. «Было ли ограждение?» – задал вопрос следователь командованию воинской части. «Без сомнения», – уверенно ответили командиры. «И не только ограждение, за мишенями стояли солдаты с объявлениями о том, что идут стрельбы и находиться в этом районе опасно. Более того, – заверили следователя военные, – к тому моменту, как обнаружилось, что со стариком беда, стрельбы уже практически закончились».

Следователь повторно вызвал рыбаков, оказавших помощь потерпевшему. И оба опровергли заявления командиров воинской части. Рыбаки сказали, что, дотащив старика до берега, они не заметили никаких ограждений, ни, тем паче, плакатов с предупреждениями об опасности. Более того, тащили они его под непрерывную канонаду, доносившуюся из леса, и даже боялись за собственную безопасность – не угодить бы под шальную пулю. Почему они раньше этого не говорили? Да просто не придали значения.

Следователю пришлось изъять и направить на экспертизу все автоматы, использовавшиеся в тот день для учебной стрельбы. Эксперты-баллисты долго исследовали представленное им оружие, но так и не смогли высказаться категорически, из него ли была выпущена пуля, поразившая пожилого рыбака. Дело в том, что оружие так долго эксплуатировалось и было изношено до такой степени, что идентификация пули и ствола орудия стала невозможной. Однако версия о случайной гибели рыбака в результате попадания ему в голову пули, выпущенной во время стрельб, уже сомнений не вызывала.

Поэтому, руководствуясь законом о подследственности, следователь с легким сердцем отправил дело в военную прокуратуру, чтобы там разобрались, кому следует отвечать за происшедшее.

Военные юристы, однако, придерживались других убеждений. «Вы, ребята, докажете, что старик был убит именно армейской пулей, – сказали они, – а пока что этого из дела не видно. А то мало ли кто там шляется по лесам с автоматом 1945 года выпуска…»

И дело благополучно вернулось в областную прокуратуру.

Конечно, ни у кого не поднялись бы руки обвинять в смерти старого рыболова какого-нибудь солдатика, виновного лишь в том, что его начальники, организуя стрельбы, халатно отнеслись к обеспечению безопасности мирных граждан. Наверное, рассуждали командиры так: населенных пунктов, поблизости нет, все знают о том, что в лесу расположена воинская часть, поэтому, что называется, спасение утопающих – дело рук самих утопающих. Иными словами, если кто-то вдруг забрел в зону стрельб, то пусть делает выводы сам. Речь шла о наказании за халатность командиров воинской части.

Но военные юристы ехидно предложили гражданским юристам сначала доказать, что тут имела место вина военных, а не какого-нибудь дремучего партизана, засидевшегося с берданкой в окопах со времен Великой Отечественной.

Уголовное дело несколько раз переходило из рук в руки – из военной юстиции в гражданскую и обратно, поскольку ни та, ни другая стороны не считали, что именно они должны заниматься этим случаем.

В последний раз, когда дело попало в областную прокуратуру, следователи и прокуроры отдела по надзору за следствием и дознанием обосновали вину военных так: рыболов сидел возле лунки спиной, обращенной как раз туда, где располагалась воинская часть, пуля вошла ему в затылок. Гражданские юристы чертили трассы полета боеприпасов во время стрельб, получалось, что выстрел мог быть сделан только с территории воинской части.

Военные возражали: дальность полета пули Составляет не более 2,5–3 километров, а потерпевший сидел как раз на расстоянии трех километров от линии огня на стрельбах. Вряд ли пуля долетела до него, наверняка стреляли с более близкого расстояния.

Гражданские юристы в долгу не остались. Именно потому, что дальность полета пули равняется максимум трем километрам, можно считать, что это был выстрел со стрельб. Ведь пуля, выпущенная из автомата, имеет высокую поражающую способность. Если бы выстрелили с более близкого расстояния, пуля наверняка пробила бы череп бедняги, прошла навылет и затерялась в ледовых просторах. А то, что пуля, пробив шапку и затылочную кость, остановилась, как раз и указывает на то, что была она уже на излете и преодолела максимально отпущенное ей расстояние.

Пока дело ходило туда-сюда из военной прокуратуры в гражданскую и обратно, состоялось несколько амнистий. Халатность – такое преступление, что, как правило, под амнистию подпадает. Так что, пожалуй, единственный результат этого расследования – урок рыбакам и грибникам: не ходите по рыбу и грибы вблизи воинских частей и полигонов.