Текст книги "Жизнь честных и нечестных"

Автор книги: Елена Топильская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)

– Вполне. Иными словами, документ прикрытия без согласования с якобы выдавшим его учреждением изготовить невозможно?

– По крайней мере, удостоверение майора ГРУ – вряд ли возможно.

Мы поднялись в прокуратуру, Стасу я отдала дело об убийстве Боценко, а сама стала читать про убийство Хохлова.

Синцов оказался прав: на Бесова в деле не было ни-че-го! После протокола осмотра трупа и ничего не значащих допросов жены и сослуживцев потерпевшего в деле имелся рапорт оперуполномоченного отдела по раскрытию убийств Горюнова о том, что, по сообщению источника, не подлежащего расшифровке, к убийству Хохлова причастен гражданин Бесов Сергей Юрьевич, проживающий в Новгороде по такому-то адресу и принадлежащий к организованной преступной группировке братьев Гавелов. На основании этого рапорта Бесов был задержан в Новгороде, доставлен в Питер и посажен, причем в качестве мотивов задержания фигурировал уже известный довод о принадлежности к ОПГ «Гавелы».

Допрошенный после задержания Бесов категорически отрицал знакомство с Хохловым, свое пребывание в Петербурге семнадцатого марта, наличие у него оружия и какую-либо причастность к убийству. Собственно, в этом ничего удивительного не было, никто и не ожидал, что «этот редиска расколется при первом шухере». Удивительно было другое: следователь, задержав Бесова, словно бы заснул. Он и не думал искать какие-то доказательства причастности Бесова к убийству. После задержания к Бесову никто не ходил три дня, потом, имея в активе тот же самый рапорт с оперативной информацией, а в пассиве – полное отрицание Бесовым своей причастности к преступлению, следователь предъявил ему обвинение в убийстве Хохлова и арестовал.

Ага, вот началось хоть какое-то действие! В деле оказалась вшитой наполовину разорванная записка, а за ней – акт изъятия этой записки у адвоката Балованова во время беседы с Бесовым в изоляторе временного содержания.

Судя по тексту, записка – от родных, начинавшаяся обычными приветствиями и сообщениями о том, что Котик заболел гриппом, а Валечка здорова, а вот дальше уже интереснее: «Сереженька, я и папа умоляем тебя, держись! Вспомни, что семнадцатого марта ты был в Москве с Наташей, прописался в гостинице Восточная», ставил машину на платную стоянку, где тебя видел охранник, потом вы с Наташей фотографировались на Красной площади. Сынок, держись этой версии, никуда от нее не отступай, если будут бить – терпи, потом подадим иск в суд, Только не меняй показаний! Целуем, ждем, папа, мама, Валя и Котик"…

Я усмехнулась, вспомнив одного своего клиента, который при встрече с адвокатом в тюрьме проинструктировал его, кто и какие показания должен давать, а адвокат старательно записал все это на бумажку и был с нею задержан. Бумажка явилась хорошим доказательством преступного сговора, а клиент тут же отказался от этого адвоката и, плюясь, кричал: «Раз у тебя памяти нет, то иди лучше в прокуроры! Не хрен в адвокаты лезть, если запомнить не можешь, чего тебе говорят!»

У Бесова тоже после этого инцидента меняется адвокат. Странно, но Балованов при всей своей испорченности далеко не дурак, и уж у него-то память хорошая. Что ж он так прокололся?

Но изюминка не в этом. После предъявления обвинения Бесова допрашивают, и он начинает свои показания (в день изъятия записки) с того, что убийства не совершал, в Петербурге семнадцатого марта не был, весь этот день провел в Новгороде, в своей фирме – это могут подтвердить работники фирмы Тютькин и Пупкин, а в середине допроса он вдруг резко меняет курс и заявляет: «Я вспомнил! Семнадцатого марта я был в фирме до обеда, а в семнадцать часов я выехал на машине в Москву со своей знакомой Наташей Егоровой, прописался в гостинице Восточная», ставил машину на платную стоянку, фотографировался на Красной площади…" В общем, повторяет текст записки. Что же дальше?

Оперативник из убойного отдела срочно выезжает в Москву и в гостинице «Восточная» изымает регистрационные листочки на Бесова и его знаковую Егорову. Но оба листочка заполнены рукой Егоровой. Бесов объясняет это тем, что документы заполняла Наташа, пока он парковал машину. Оперативник допрашивает портье и горничную, предъявляет им фотографию Бесова, они не узнают постояльца, но это тоже объяснимо: прошло больше месяца, постояльцев масса… Бесова по фотографии узнает только охранник на стоянке. Допустим, охранника можно подкупить.

Родственники Бесова присылают следователю цветную фотографию: Бесов с Наташей у Мавзолея, вечером, уже стемнело, горят фонари. На обороте снимка в компьютерном коде просматривается число 18.03 – это дата печати. Фотография «кодаковская»; уличные фотографы обычно сдают снимки в печать в тот же день, на следующий получают. Значит, снимок сделан семнадцатого или восемнадцатого…

А вот листы из журнала регистрации гостей, изъятые в гостинице «Восточная». Заезд в 21 час – двое из Архангельска, с указанием номера комнаты, куда они поселяются. Заезд в 21 час 10 минут – Бесов и Егорова из Петербурга, комната номер такой-то; следом запись о гостях, поселившихся в гостиницу в 21 час 30 минут, и дальше записи идут сплошным потоком. В протоколе выемки этих листов написано, что листы изъяты из прошитой и пронумерованной книги учета. Записи сделаны таким образом, что вписать что-то позднее невозможно.

Да, записка – сильный козырь в руках следствия. Но что мне в ней так не нравится?

А вот что: почему мама с папой так озабочены тем, чтобы сын ни в коем случае не менял показаний? Хорошенькое родительское напутствие: будут бить – терпи, только показания не меняй! Хотя сами призывают поменять их и рассказать, что был в Москве.

И вот еще что режет мне глаз: предположим, что Бесов – убийца, и убийство было заранее продумано так, что он предварительно обеспечил себе алиби: послал в Москву свою любовницу со своим паспортом, та прописалась в гостиницу за двоих, а совершив убийство, он присоединился к ней.

Так что же, он забыл об этом? Почему понадобилась записка с инструкциями, чтобы он сказал об алиби? Если алиби заготовлено не на случай ареста, то для чего же еще?! Раз он приехал в Москву в девять вечера, то в восемь совершить убийство в Петербурге он никак не мог.

А записка создает полное впечатление алиби сфабрикованного, мол, сынок, пока ты там сидишь, мы подсуетились и состряпали тебе алиби, так что запоминай: ты был в Москве, в гостинице и т, д…

Одно бесспорно: в одиночестве Наташа была в Москве или с Бесовым, прописывалась она в гостиницу именно семнадцатого марта. Если Бесова с ней не было, зачем нужно столбить его пребывание в Москве в этот вечер? Чтобы обеспечить ему алиби на время убийства Хохлова? Но тогда зачем это сделано втайне от него, раз он при задержании по подозрению в убийстве не воспользовался этим обстоятельством, чтобы подтвердить свою невиновность?

Еще мне показалось, мягко говоря, странным, что Балованов – штатный «чернореченский» адвокат – вдруг взялся за защиту человека братьев Гавелов. Конечно, «есть многое на свете, друг Горацио…» Но и определенные понятия пока тоже есть.

Я заглянула в ордер адвоката, защищавшего Бесова после бесславного отстранения известного «чернореченского» юриста. Старый знакомый, Пал Палыч Андреев, из «бывших», то есть из немногочисленных уже адвокатов, которые осуществляют защиту теми способами, которые предоставляет им уголовно-процессуальный кодекс. Теперь-то критерий подбора адвоката другой: а ты вопросы решаешь? Нет? Тогда какой же ты адвокат? Кого ты знаешь из следователей и судей? Кому ты можешь взятку сунуть?

Один мой коллега из отдела по расследованию особо важных дел Саша Каневский, из числа сбежавших от Недвораевой в коллегию адвокатов, как-то в следственном изоляторе зацепился со мной языком на тему о новой популяции юристов, «решающих вопросы».

Начали мы с обсуждения участившихся случаев убийств адвокатов.

Год назад на методсовете по делу об убийстве одного приблатненного адвоката, из тех, кого конвой в следственном изоляторе путает с их клиентами, я выступила против версии о связи убийства с профессиональной деятельностью адвоката, доказывая, что в силу пиетета к профессии адвокатов не убивают. Мне давно как-то рассказывал старенький адвокат, что много лет назад его ограбили на темной улице; грабители забрали бумажник и уже удалялись, когда он побежал за ними со словами: «Документы хоть отдайте!» – «Какие тебе документы?» – спросили злодеи. «Удостоверение адвокатское…» – «Так ты что – адвокат?! Что ж ты раньше не сказал?!» И ему не только вернули адвокатское удостоверение и деньги, но в качестве возмещения морального ущерба остановили такси и велели водителю довезти его до дома «за счет фирмы», а в багажник загрузили ящик шампанского и коробку фруктов. Вот такое было уважение к профессии!

Прошел всего год, и я кардинально пересмотрела свои взгляды на этот вопрос. Если адвокат берет у клиента деньги и подробно ему рассказывает, кому и как он будет давать взятки, или, еще пуще, обсуждает с клиентом, как свидетелей заставить отказаться от показаний, – то это уже не адвокат, а соучастник. На адвоката, может, рука и не поднимется, а на подельника – отчего ж…

Каневский со мной согласился в том, что многое сейчас он уже не возьмется оценивать однозначно. И рассказал, как, уйдя из следственной части (а был он весьма незаурядным следователем, умным и грамотным), пришел в коллегию стажироваться, и его наставником стал господин Балованов.

– Сижу я рядом с наставником в консультации, на приеме, и приходят люди, которые говорят, что надо освободить из-под стражи клиента, обвиняемого в убийстве при отягчающих обстоятельствах. Я взвесил возможности, пришел к выводу, как опытный следователь, что они равны нулю, и так и сказал гражданам, мол, это невозможно; по сто второй статье ни один суд меру пресечения не изменит, и никто за такое поручение не возьмется. А сидящий рядом Балованов тут же говорит: отчего же, я готов взяться. Пять тысяч долларов – и клиент на свободе. Я, признаться, подумал про коллегу: во впаривает! Хочет деньги снять, а потом будет ссылаться на объективные обстоятельства. Одному такому уже голову проломили: денег набрал, а потом стал от клиентов прятаться…

Поэтому я, мыслящий следственными категориями, гну свое: это невозможно. А Балованов свое: пять «тонн» – и клиент на свободе. И что ты думаешь? Суд изменил человеку меру пресечения, он, естественно, тут же скрылся; наших клиентов – его соучастников – давно уже осудили, а тот все бегает. Но не в кандалах. Поговорил я некоторое время спустя с судьей, который его освободил. К тому времени я его уже узнал получше, понял, что он взятки берет, и он, впрочем, в дружеской компании этого особо не скрывал. Хотя, естественно, и не афишировал.

И вот до разговора с ним я все думал: как же это, должно быть, страшно – брать взятки! Как жить с таким грузом на душе, в вечном страхе, что вот-вот все раскроется, придут арестовывать… А как детям в глаза смотреть, что говорить будут…

А человек, как оказалось, живет в ладу с самим собой, в полной гармонии! Я, говорит, помогаю людям. И вполне естественно, что меня за это вознаграждают. Вот, говорит, квартира у меня отделана по евростандарту; милиция нарубила дров, дело сляпала, а я вынес правосудный приговор; и вполне естественно, что люди остались благодарны…

Но Пал Палыч, насколько мне известно, считает ниже своего достоинства бегать как халдей, купюры отсчитывать должностным лицам.

И я взялась за телефонную трубку. Определенно, когда-нибудь мои коллеги скинутся со своей скудной зарплаты и поставят памятник из чистого золота в виде огромного телефонного аппарата. И на нем будет написано: «Божеству по имени Телефон – благодарные следователи»…

Насколько я помнила, как раз в это время у Пал Палыча по графику прием в консультации, и память меня не подвела. Он как раз и снял трубку. После краткого обмена любезностями я спросила о Бесове, и Андреев воодушевился, узнав, что дело у меня.

– Что-то там не то, Мария Сергеевна, мое сердце просто чует, что там какая-то подстава. Мне ведь всех материалов дела не дали посмотреть, могу только догадываться, что у обвинения не все гладко. Не могу понять одного: кто так подставил моего клиента.

– Пал Палыч, а про записку что-нибудь вам известно?

– Известно только то, что записку передал ему адвокат Балованов, и что ее действительно писали родители. Я уж их терзал-терзал: кто вас надоумил такое написать? Они говорят – оперативник, который сына забрал, потом приехал и сказал, что выполнил указание следователя, Сережу задержал, но верит ему, что он не убивал, и предложил им поговорить с Наташей; это девушка Сережина, мол, она что-то знает, что может сыну помочь; они, конечно, их связь не одобряли, Сережа ведь женат, но вроде бы с Наташей он уже полгода не встречался… В общем, родители поговорили с Наташей, и та им рассказала про Москву и фотографию отдала, где они с Сережей на Красной площади. А оперативник и подсказал, мол, напишите записку, я Сереже передам, и спросил, какого адвоката они наняли. А родители сразу и растерялись: адвокатов не знают; оперативник им и посоветовал определенного юриста. А уже после того, как записку изъяли, Балованова от дела отстранили, родители ко мне обратились. Мария Сергеевна, голубушка, одна надежда, что вы разберетесь в этом клубке

Противоречий.

– Пал Палыч, а что из себя Наташа представляет? Вы ее видели?

– Видел только на фотографии, лично не встречался. Мария Сергеевна, послушайте, я спрашивал Сергея, был ли он в Москве? Он отвечает – был, а сам при этом смотрит в сторону, на меня ни разу не взглянул. Спрашивал я его и про отношения с Наташей и еле-еле вытянул, что он ее знает со школы, была первая любовь, потом поссорились, – вы еще юны, Мария Сергеевна, и наверняка это помните лучше, чем я, старый перечник. И он женился на Вале. Ну, а сердце взяло свое: через несколько лет опять они с Наташей стали встречаться, ездили в Прибалтику, в Сочи… Родители просто в ногах у него валялись, чтобы он с Наташей расстался, очень они боялись, что жена Сергея уйдет и ребенка заберет. Да как расстанешься: город маленький – не хочешь, да столкнешься! Но когда Сергей почувствовал, что жена действительно может уйти от него, он с Наташей порвал. Говорят, она так переживала – чуть ли не травиться думала у него на глазах, но он как кремень держался.

– Пап Палыч, вам известно, как давно это было?

– Расстались они полгода назад. Родители думали, что все между ними кончено. А они, оказывается, тайно продолжали встречаться, вот и в Москву вместе ездили.

– Пал Палыч, я его освобожу. Давайте сегодня встретимся в изоляторе, заодно я с Бесовым познакомлюсь. Часов в пять; займете мне кабинетик?

– Господи, конечно; я прямо сейчас туда поеду! Ему можно сказать?

– Пока не надо.

Распрощавшись со своим телефонным собеседником, я некоторое время переваривала полученные сведения. Оч-чень интересно! Насколько я понимаю, брошенная Наташа – хороший материал для подставы.

И если предположить, что женское сердце горит ненавистью, а тут появляется некто, предлагающий хорошую возможность отомстить… И всего-то надо – прокатиться в Москву на халяву, создать в гостинице впечатление, что она приехала с мужчиной, и показать охраннику фотографию Сергея, чтобы тот потом смог его узнать. Говорят же, что нет страшнее врага, чем брошенная женщина.

Но Горюнов-то! Если это придумал и провернул он, – аплодирую. Неужели он способен на такую тонкую оперативную комбинацию? Не в лоб, а через сомнение, чтобы следователь якобы своим умом до всего дошел и подтверждение неискренности Бесова получил сам! Да, похоже, я Толика недооценивала!

Какой там фанфарон! Сейчас я готова была поверить во все его рассказы об оперативных викториях…

Телефон зазвонил так неожиданно, что я чуть не свалилась со стула. И еще большей неожиданностью зазвучал в трубке голос мужа, сухой и неприязненный:

– Можешь возвращаться домой, я ухожу. Если в течение часа ты сможешь приехать домой, обсудим развод. Скажи, что нужно подписать, я подпишу.

– Хорошо, я приеду, – проговорила я; в горле пересохло, закололо сердце, а уж про душу и говорить нечего.

Подумав, что как раз успею заехать домой, а оттуда – сразу в изолятор, я быстро напечатала постановление об изменении Бесову меры пресечения (отпустить его подчистую мне все же духу не хватило – а вдруг я погорячилась: черт его знает, может, он каким-нибудь боком при делах), засунула в сумку необходимые бумажки, фотографию, запечатлевшую Бесова с любовницей в Москве, и выбежала из прокуратуры,

Игорь ждал меня дома. Свои вещи он собрал в две сумки, сухо, сквозь зубы, поставил меня в известность, что поживет пока у отчима, алименты

Будет передавать мне, через маму, с ребенком будем видеться поровну, – и все слова, которые я могла бы сказать, застряли у меня в горле. Вот и все…

Бросив сумку на стол так, что из нее высыпалось все содержимое, я села на диван, закрыла руками лицо и заплакала, горько-горько. Ведь хотела в душе разрыва с мужем, а когда получила то, что хотела, – стало страшно. И плохо. Да нет, не разрыва я хотела, а избавления, расставания – слово не находилось…

– Откуда у тебя эта фотография?!

– Что? – оторвала я мокрые ладони от заплаканного лица.

– Я спрашиваю, откуда у тебя эта фотография? Это я делал монтаж, но для установщиков. Как она к тебе попала?!

Все-таки муж мой рехнулся на деятельности своего учреждения. Даже в момент последней встречи с женой его смог взволновать подрыв режима секретности. В руках он вертел снимок с Красной площади.

– Так это монтаж?!

– И довольно грубый – видишь, освещенность ; мужской и женской фигур разная, смотрят они в разные стороны, а такое редко бывает на профессиональном снимке: смотрят либо друг на друга, либо оба в объектив, а тут девица в объектив, а он на птичек. Я парня добавил, а девица на фотографии была.

– А компьютерный код на обороте фотографии как же сохранился?

– Ну, Швецова, это элементарно делается в лабораторных условиях.

– Спасибо тебе, Игорь! – с чувством сказала я. – Ты очень хороший специалист!

– Не заговаривай мне зубы, Швецова, – злобно сказал он, и я поняла, что пора уносить ноги.

– Спасибо тебе еще раз, но честно скажу, что не хочу здесь оставаться. Пока мама с Бегемотиком на даче, поживи здесь, а я у Машки. Мне так спокойнее будет, ладно?

– Это твое дело, Швецова, – сухо сказал он. – Я ухожу, а ты живи, где хочешь. Если дома не живется, – пожалуйста, ты уже свободный человек. Шляйся где хочешь, воспитывать тебя некому.

И мне опять захотелось бежать от него как можно дальше.

10

Бесов мне не понравился. Внешне типичный «бык во фраке» (у моего ребенка есть такая игрушка – стоящий на задних ногах плюшевый бычок с вытаращенными глазами, с увесистыми кулачками, в куцем фраке, а на ногах – борцовки; и называется все это великолепие, судя по ярлыку, «игрушка бык во фраке»"). Маленькие бегающие глазки, зализанные назад волосы, спортивный костюм на спортивной фигуре – в общем, вид просто нарицательный. Что уж там в Новгороде на его совести, не знаю, – у него на новорусском лице написано, что он не из законопослушных бизнесменов; и тем не менее за убийство в тюрьме он сидел зря.

Я, правда, была не в лучшей форме для ответственного допроса, и он это чувствовал: отвечал равнодушно, ничему не удивлялся. Как только его привели в следственный кабинет, я представилась и сказала, что дело теперь у меня в производстве. Он никак на это не прореагировал. Тогда я сказала, что доказательств его вины в деле нет, и я освобождаю его из изолятора. Он кивнул. Ну ладно, как говаривал Шарапов, «что ж он теперь, в ногах у нас валяться должен?»

Настроения колоть его не было у меня никакого; я пару секунд поколебалась – выложить ему фотографию сейчас или сделать это позже, когда он придет ко мне в кабинет, – и решилась. Вынув фотографию из сумочки, я закрыла листом бумаги Наташу с Мавзолеем и повернула изображение к Бесову.

– Узнаете?

– Это я, – равнодушно сказал Бесов.

– Где вы сняты и когда?

– Не помню.

– Вспомните! Это важно.

– Не помню. – Бесов отвернулся.

– Скажите, Сергей Юрьевич, кто вас так подставил? Я не поверю, что вы почти три месяца в камере ни разу об этом не думали.

– Думал.

– Ну и?..

– Ума не приложу.

– Ну что ж, после освобождения можете съездить в Новгород, а через неделю придете ко мне вместе с адвокатом. Всего хорошего.

Я собрала свои бумажки и вышла из кабинета.

Ехать в прокуратуру было поздно. На душе кошки скребли; нет, скорее к Машке, может, хоть она меня немножко успокоит…

Решив, что надо внести в Машкино хозяйство посильный вклад и купить каких-нибудь продуктов, а то неудобно сидеть на ее шее, я зашла в магазин, купила пирожных, ветчины, минералки и десяток яиц в отдельный мешочек.

Стоя на остановке, я смотрелась в стеклянную стенку навеса и думала, почему я так скромно выгляжу даже в ярком и дорогу тем плаще.

Иногда на меня накатывает что-то, и мне смертельно хочется иметь броскую и вызывающую внешность: отрастить копну волос и выкрасить их в «дикую вишню», надеть юбку до пупа, и вязаные колготки, и туфли на трехсантиметровой платформе, вроде тех, с которых упала «Спайс-герл», сломав себе ногу. Покрасить ногти черным лаком и в комплекте с ним использовать помаду «Руж-нуар». А в уши повесить клипсы длиной до плеч.

Но это минутная слабость. Наверное, каждая женщина хотя бы раз в жизни хочет выглядеть прямо противоположно тому, что имеет от природы. В старом журнале «Гламур» я видела рекламу краски для волос, утверждавшую, что «каждая женщина хотя бы раз в жизни должна быть рыжей»!

А начав анализировать, почему я, вопреки своим амбициям, выгляжу так «комильфо», я поняла, что мой внешний вид подчинен моей работе. Я подсознательно рассчитываю, что должна выглядеть достаточно прилично, чтобы беседовать с представителями высших классов и купечества, то есть с депутатами и бизнесменами, которые одеваются в бутиках и причесываются в салонах и всех других по одежке встречают. Но ни в коем случае не создавать у них впечатление, что я могу позволить себе дорогие вещи: я ведь государственная служащая с фиксированной зарплатой, которой не то что на педикюр в салоне – на еду не всегда хватает; и одновременно не раздражать представителей средних классов вычурностью облика и излишней холеностью, да и бомжей не отталкивать. А когда я рассматриваю себя в зеркале – отжалев, что не обладаю броскими чертами, – я понимаю, что надо сказать родителям спасибо за свое лицо, располагающее к себе и обвиняемых, и потерпевших. Один опер мне как-то сказал: «Тебе бы. Маша, у нас на агентуре сидеть: у тебя бы люди за одну твою улыбку работали».

Мои размышления прервал сильный толчок в спину, отчего я чуть не выронила сумку и пакеты. Какой-то пьяненький дядька, похоже, попытался пройти прямо сквозь меня. Сил не было огрызаться, тем более что подошел мой трамвай. Забравшись в вагон, я стала доставать из сумочки удостоверение, чтобы показать кондуктору, я вдруг обнаружила, что у меня в руках нет мешочка с яйцами. Ни фига себе – средь бела дня, на оживленной улице, типичнейший «рывок»; дядька-то не просто меня в спину двинул – он себе яичницу на ужин зарабатывал! У меня аж слезы на глаза навернулись от обиды. Достойное завершение славного дня!

Из гущи народа, наполнявшего трамвай, ко мне протиснулась знакомая адвокатеса из нашей консультации.

– Привет, Машуня! Из тюрьмы? Я тоже только что закончила.

– Из нее. Ты представляешь, Ирина, у мен только что десяток яиц украли!

– Как это украли?!

– Да так: стою на остановке, мимо проходит, мужик, сильно меня толкает, спохватываюсь – в руке нет мешка с яйцами!

– Маша! Но это же не кража! Это типичнейший грабеж, открытое похищение!

– Да хоть бандитизм, мне от этого не легче. Последние шесть тысяч на яйца истратила…

К Машке я едва приплелась. Не успела я войти в прихожую, как зазвонил телефон: это Горчаков проверял, жива ли я еще.

Убедившись, что я плохо соображаю, Машка стала спрашивать, что со мной случилось нам этот раз.

– Представляешь, – говорю я ей, – десяток яиц у меня сперли на остановке, а Горчаков кричит, чтобы я шла заявлять в милицию. Что ж я, приду и буду требовать возбудить дело о краже яиц стоимостью шесть тысяч?

– Маша! – подняла брови подруга. – А почему яйца такие дорогие?!

…Следующим утром, когда я вышла на улицу и направилась на работу, мне в глаза бросились двое молодых людей с короткими стрижками и профессиональной цепкостью взгляда, сидевшие на корточках напротив парадного. На земле возле них стояла банка из-под джин-тоника. «Это в восемь часов утра», – машинально отметила я. Впечатление пивших с вечера они никоим образом не производили.

Я внимательно рассмотрела их, а они, не стесняясь, разглядывали меня.

За углом стоял еще один юноша с короткой уставной стрижкой. Увидев меня, он огляделся и двинулся следом за мной походкой скучающего человека. У метро его сменил еще один, похожий на него, как брат-близнец.

На работу я явилась полностью деморализованная. Я не пошла звонить Синцову из канцелярии или от помощников по гражданскому надзору (ну не слушают же они всю прокуратуру?!), а воспользовалась своим собственным телефоном. Дозвонившись, высказала Андрею все, что я думаю о профессиональной деградации сотрудников наружной службы), если «срубить» их наблюдение не представляет труда даже неспециалисту, и что в следующий раз я просто проверю у них документы или сдам в ближайшее отделение.

Андрей картинно мне сочувствовал; судя по тому, как он мне подыгрывал, мы оба чувствовали себя как Бим и Бом на арене, которые выкрикивают интимные сообщения, адресованные друг другу, стараясь, чтобы их услышали задние ряды амфитеатра.

Войдя ко мне в кабинет, Стас, похоже, почувствовал витавшие в воздухе флюиды моего негодования и куда-то исчез. Через пятнадцать минутой вернулся с мороженым, налил мне кофе и поставил на мой стол поднос, на котором рядом с чашкой лежала гвоздика.

Пока я успокаивала нервы кофе с мороженым, Стас развлекал меня:

– Маша, слышала? Уже про убийство Версаче анекдот придумали: один новый русский другому говорит: «С Васькой-киллером какая неприятность-то приключилась! Он на Майами уезжал, спросил меня, не нужно ли мне там чего; ну, я ему Версаче» заказал, а он меня не правильно понял…"

Я фыркнула, и Стас, поняв, что я уже работой способна, принес дело об убийстве Боценко.

Открыв фототаблицу к протоколу осмотра места происшествия, я поразилась тому, какая красавица лежала на затоптанной лестничной площадке в луже крови. Невероятной длины и красоты ноги, длинные прямые каштановые волосы, даже в смерти поза ее была изящной, а выражение липа – безмятежным.

– Похоже, что она для «Плейбоя» позируй, правда? – сказал Стас.

– Да уж, редко увидишь такой красивый труп. Могу себе представить, какой она была живая.

– Она, кстати, три года назад получила звание «Первой вице-мисс» на конкурсе красоты и некоторое время работала фотомоделью. Закончила Институт точной механики и оптики и компьютерные курсы. Единственная дочь заместителя начальника Управления ГУВД, которое занимается оперативно-поисковыми мероприятиями. Мать у нее умерла пять лет назад. В апреле она стала работать в Управлении, в аналитическом отделе на компьютере, – видимо, отец туда устроил. Лейтенант милиции. Убийство на первый взгляд выглядит как разбойное; без десяти восемь она вышла из квартиры, отец за ней присылал машину каждое утро. Сам он в тот день дежурил сутки. В двадцать минут девятого водитель по рации ему сообщил, что Юля из дому не вышла. Боценко попросил водителя подняться в квартиру, у них иногда замок барахлил, и он подумал, что Юле просто не закрыть дверь. Водитель вошел в парадную и между третьим и четвертым этажами увидел труп.

– А он не видел, чтобы кто-то выходил из парадного?

– Он к парадному не подъезжал, по инструкции останавливался всегда за углом дома.

– Кто милицию вызвал?

– Он, и «скорую помощь» тоже, и сразу сообщил Боценко.

– Ты говоришь, разбойное убийство? А что взяли?

– Отец говорит, что у нее должно было быть триста тысяч, а в кошельке одна мелочь.

– А кошелек где был?

– Вот в том-то и дело: на фототаблице – видишь – рядом с ней лежит сумка, причем закрытая. Кошелька нигде нет. Но если отец говорит, что в кошельке одна мелочь, значит, кошелек он после убийства видел.

– Постой-ка, фототаблица сама по себе не документ, а что написано в протоколе осмотра?

– А в протоколе ничего не написано ни про сумочку, ни про кошелек.

– Как это?

– На, посмотри, если не веришь. Действительно, протокол осмотра места проишествия уместился на двух страницах и, кроме описания трупа, ничего не содержал.

Листая дело, я позвонила следователю Баркову чья фамилия значилась в протоколе. Мои претензии он прервал своими:

– Тебе хорошо говорить, а мне к трупу подойти позволили только тогда, когда забрали уже все, что можно. Ты же знаешь, дежурный следователь приезжает, когда все уже затоптано и утрачено. А тут еще сразу слетелись все начальники разведки, Опер, который первым на место прибыл, мне сказал, что сумочку ее у криминалиста из рук вырвали, еле дождались, пока он по сумочке кистью с сажей мазнул; говорят – «нет отпечатков», и сразу ее забрали. Мне дали только трупные явление зафиксировать, спасибо и на этом. На место выезжал Дима Сергиенко; мы с ним посовещались и решили, что следы контактного взаимодействия на одежде вряд ли есть, поэтому не стали ее снимать на месте. Единственное, что он мне дельного по осмотру сказал, – это что рана у нее на спине, ножевая, на высоте сто пятьдесят три сантиметра от земли, то есть злодей здоровый, около двух метров ростом. Цепочка у нее сорвана с шеи – там царапинка, и отец говорит, что была цепочка. А в общем, я тебе не завидую, поскольку дело гнилое. Не верится мне что-то в разбойное нападение, и этот налет стервятников на место убийства мне не нравится. Хочу тебя предупредить, что вся «наружка» сейчас якобы работает на это убийство, вроде бы они поклялись, что весь город перетрясут, так что наверняка что-нибудь тебе принесут в клюве, жди. В общем, я успел только отца допросить, по связям еще не работал…

Поговорив с Барковым, я снова пролистала дело. Да, допрос отца был подробный, но его, конечно, надо было вызывать снова. Мне хотелось самой с ним поговорить, кое-какие вопросы Барков не задал. Ему простительно: он никаких компроматов про «наружку» не знал, а мне хотелось поговорить с папой Юли в свете этих компроматов.

Что-то мне не верилось, что это убийство – случайность и что оно никак не связано с «левой» деятельностью сотрудников Управления, тем более что лапа явно не последней фигурой в этой мафии являлся и, судя по всему, был в дерьме по самые уши. И еще меня очень интересовало – случайно или нет, что Юля Боценко была убита за день до начальника ГБР Хапланда.