Текст книги "Жизнь честных и нечестных"

Автор книги: Елена Топильская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)

3

В прокуратуре мы еще раз рассмотрели удостоверение, но так и не пришли к единому мнению – подделано оно или подлинное.

– Ребята, вы уверены, что это документы жмурика? – пытала я присутствующих.

– Да он это, он, – наперебой заверяли меня все, включая доктора.

Дима даже привел мне несколько неоспоримых антропометрических фактов, доказывающих, что осмотренный нами покойник при жизни был не кем иным, как чернореченским бойцом Толиком Шермушенко.

Под напором железной логики присутствующих я сдалась и попросила одного из оперов в срочном порядке «прокинуть» Шермушенко по Центральному адресному бюро: в загранпаспортах, к сожалению милиции и прокуратуры, адреса не пишутся, а нам срочно требовался обыск по месту жительства Шермушенко. Кто его знает, может, там и форма майорская спокойненько на плечиках висит, и шашка на стене именная, подаренная лично Буденным….

Розыскник Виноградов справился о пароле, дающем право на получение сведений в ЦАБе, и стал дозваниваться в адресное, параллельно развлекая присутствующих:

– Слышите, ребятки, как я минувшей ночью прокололся? Засиделся в кабинете – спешить-то все равно некуда: жена в деревне, любовница на Черноморском побережье, а я как Ильич – всех по курортам отправил, вот, думаю, тут бы и поработать вволю… В общем, сижу, материальчики отписываю, ну и засиделся за полночь, и забыл, что в ЦАБе пароль в двенадцать ночи меняется. А у меня настроение хорошее, работа спорится, я звоню и игриво так начинаю: «Добрый вечерок, красавица! Это Орел» беспокоит!" А красавица мне в ответ с подковырочкой: «Ты-то, может, и орел, а вот пароль уже другой!»

Тут он наконец дозвонился и, расплывшись в улыбке, стал любезничать:

– Але, красавица, Шермушенко мне, пожалуйста…

Через полминуты он положил трубку и лихо пустил мне по столу листочек с данными прописки Шермушенко Анатолия Николаевича: улица Чащина, дом семь, квартира тринадцать. Я прочитала запись на листочке и медленно отодвинула от себя машинку с заправленным в нее бланком постановления на обыск.

– Ты чего, Маша, задумалась? Печатай давай, и мы полетели! Тебе только адрес впечатать!

– А чего лететь-то? Торопиться уже некуда, – медленно сказала я. – Я сегодня там была и тщательно осмотрела развалины дома семь по улице Чащина. Не верите – слетайте. Только без постановления. Если найдете там квартиру Толика, разрешаю провести несанкционированный обыск.

Надо отдать Виноградову должное: он дозвонился до ЦАБа еще быстрее, чем в первый раз, и выяснил, что сведения о прописке Шермушенко на Чащина относятся к девяносто второму году. Второй звонок был в паспортный стол. Там он еще быстрее выяснил, что в карточки они поставили выписку только тем жильцам, которые пришли и предъявили свои паспорта, чтобы получить в них штамп о выписке и листок убытия. А тем, кто сам не пришел, они ничего в карточках не отмечали и в ЦАБ не сообщали. С чем они нас и поздравляют.

– Степушкин, – спросила я другого опера со слабой надеждой, – а когда ты Шермушенко по вымогательству крутил, какой он адрес называл?

Степушкин, не говоря лишних слов, тут же набрал номер своего кабинета и стал гонять напарника:

– Костик, быстро сбегай в канцелярию, найди КП по вымогательству у Березовца за март и срочно посмотри адрес Шермушенко, фигуранта по вымогалову. Найдешь, позвони в кабинет Швецовой в прокуратуру, я у нее. Даю тебе тринадцать секунд. Не уложишься – упал-отжался. Телефоны прокуратуры у меня на столе, под стеклом.

Ровно через тринадцать секунд мы обладали ценной информацией о том, что не далее как в марте нынешнего года Шермушенко называл в официальных учреждениях такой адрес своего проживания; улица Чащина, семь, квартира тринадцать.

– Слушай, а как ты его вызывал? – спросила я Степушкина.

– А он мне свой телефон давал, мобильный, я ему на трубку звонил. Но сразу скажу – я его не помню. Записал на прошлогоднем отрывном календаре, а когда потерпевший в отказ пошел, я вообще этот календарь в субботник выкинул.

– А что вообще за вымогательство?

– Ха, классический случай. Чернореченские цепляют парня, везут его в номер гостиницы, где держат трое суток и требуют подарить им квартиру. На четвертые сутки несчастный соглашается, они его везут в нотариальную контору, оформляют дарственную, а потом тащат парня в паспортный стол, выписываться. А за это время папаша пропавшего успел заявить в милицию об исчезновении сына, и паспортистка говорит: я, мол, не могу его выписать, потому что на него розыск стоит. Эти гаврики, испугавшись, бросают его в паспортном столе и сбегают, а он в милиции рассказывает свою леденящую душу историю и Христом-Богом просит всех привлечь к ответственности. Мы едем в гостиницу, а там портье и горничная нам говорят, что сразу заподозрили что-то неладное и что явно человека против его воли в номере держали. Дальше происходит вязалово, люди хорошо так, крепко садятся, поскольку и документы из нотариата изъяли, и паспортистку опросили, и все в цвет. А потом приходит потерпевший и говорит, что отныне показания давать будет только вместе с адвокатом. А под ручку с ним молодой, но уже известный адвокат чернореченской группировки

Балованов, в присутствии которого парень как по писаному нам сообщает, что в гостинице, любезно снятой по его просьбе Шермушенко и компанией, Отдыхал и готовился к дарению квартиры своим благодетелям. В паспортном столе, будучи до глубины души потрясен тем, что родной отец его разыскивает, обиделся на Шермушенко за то, что тот, устраивая его на отдых в гостиницу, не сообщил его отцу о временном отсутствии сына, и, соответственно, пылая жаждой мести, оговорил их в милиции. Тут же следом идет отец с заявлением, что не разобрался в ситуации и сгоряча заявил об исчезновении сына. А третьим вступает молодой, но известный адвокат Балованов с бумажкой от какого-то частного лекаря о том, что потерпевший проявляет признаки инфантилизма и дебильности, поэтому доверять его показаниям нельзя. И потерпевший согласно кивает головой – да, мол, я давно проявляю признаки инфантилизма и дебильности, только раньше стеснялся об этом сказать, поставьте меня на учет в психоневрологический диспансер! Это они его так выводят из-под статьи за заведомо ложный донос. Поковырялись мы, поковырялись да и плюнули, пять-два…

К вечеру все разбежались, оперов я погнала в паспортный стол посмотреть форму «один» на Шермушенко: вдруг там есть какие-нибудь сведения о его родне, там и сделаем обыск, а заодно и спросим, где же фактически проживал покойный, да и опознание трупа все-таки надо кому-то сделать. Еще бы не вредно запросить ГБР о наличии у него жилья в собственности…

Со мной остался только мой стажер, молоденький парнишка почти двухметрового роста, с удивительно детским выражением лица. Он работал в прокуратуре второй день; вчера прокурор пригласил меня к себе и поручил шефство над новичком. Он рекомендовал неофита как интеллигента бог знает в каком поколении, мальчика из профессорской семьи. «Вот, Мария Сергеевна, получайте в полное свое распоряжение и сделайте из него следователя». Я привела его к себе в кабинет, и он, немного освоившись, робко спросил, почему я такая озабоченная. Я объяснила, что нужно ехать на пивзавод отлавливать свидетеля, который явно сбежит, как только узнает, что его приехали допрашивать. Мальчик обезоруживающе улыбнулся и как-то очень душевно сказал: «Не беспокойтесь, Мария Сергеевна, от меня он не убежит». И мне стало так спокойно и хорошо, как не было давно. Я сразу почувствовала к стажеру симпатию, и хотя я сто лет назад убедила себя, что мужская внешность для меня ничего не значит, лишь бы человек был хороший, все же при виде интересного мужчины теплело на душе.

Правда, при виде Стаса у меня на душе теплело совершенно абстрактно: помимо того, что я ему в тетушки гожусь, мальчик, по агентурным данным, только что женился, а на жертву медового месяца даже такая старая развратница, как я, не покусится. Поэтому мы вели себя, как мне казалось, взаимно индифферентно и ломали голову над загадкой шермушенковской ксивы.

– Стас, давай представим на минутку, что он действительно майор ГРУ. То, что ксива грушная, уже понятно – они не пишут, где конкретно человек состоит на службе: в Министерстве обороны – и все.

– В принципе это возможно. Знаете, есть такая штука – действующий резерв. Теоретически его могли внедрить в бандитскую группировку и качать информацию оттуда.

– Нет, не сходится: если бы он действительно был майором разведки, он бы не таскал эту ксиву в кармане брюк, откуда она элементарно выпасть может в самый неподходящий момент. Он бы ее заныкал так, что родная мама не нашла бы.

– Да, вы правы. Но он собирался уезжать за границу и, может, взял с собой все документы?

– А за границей он должен был найти резидента и предъявить ему удостоверение? Нет, если он действительно был разведчиком, этот документ он должен был хранить, как Штирлиц Звезду Героя: в сейфе начальника. А вообще, чем гадать, давай-ка произведем необходимые следственные действия, как то: назначение криминалистической экспертизы. Может, нам эксперты скажут, что удостоверение подделано на высоком профессиональном уровне. А вот тогда мы подумаем, зачем ему такое удостоверение. Ты сможешь завтра закинуть постановление с ксивой на экспертизу?

– Нет вопросов.

Я тщательно спрятала в сейфе загадочный документ, и Стас попрощался, спросив предварительно, не надо ли меня проводить. Я неожиданно согласилась, и мы вышли в теплый летний вечер. Над нашими головами летел тополиный пух, садился на тихую воду канала, и мне казалось, что только вчера был выпускной вечер в школе, и даже первая любовь у меня впереди…

Поскольку домой идти категорически не хотелось, в голову пришла мудрая мысль отсидеться у любимой подруги Маши Швецовой, благо от прокуратуры до ее дома не больше десяти минут ходьбы. Такая вот ирония судьбы – у нас с ней даже отчества одинаковые. Когда я училась в девятом классе, моя одноклассница Машка Козлова, с которой мы тогда не особенно и дружили, зачастила ко мне в гости; мой папа, кличка у которого в кругу друзей была Жан Марэ, был с ней очень любезен, даже кокетлив. В десятом классе Машка, собиравшаяся на филфак, стала носить моему папочке, как штатному тележурналисту, свои труды, чтобы он профессионально оценил ее талант или его отсутствие. Папочка оценил ее талант высоко и помог с поступлением. Когда она училась на первом курсе, мой папа ушел от моей мамы и женился на Машке.

Все были в шоке. Моя мать, которая раньше неплохо к ней относилась, потребовала, чтобы Машкино имя никогда не упоминалось в нашем доме. Папа чувствовал свою вину и заискивал передо мной. А потом как-то старый отцовский друг мне сказал: «Видишь ли, Машенька, я сам для себя не могу решить, как мне быть с Серегой; с одной стороны, конечно, нехорошо: бросил жену, с которой прожил столько лет, и женился на подруге дочери. А с другой… Посмотрел я на них: он светится от счастья, и она вокруг него порхает, проявляет заботу, пылинки сдувает. Может быть, мы не имеем права их осуждать?»

Потом я узнала, что молодожены ждут ребенка. А потом мой папа умер, не успев дождаться рождения наследника. А наследник и не родился: прямо с кладбища Машка поехала в больницу с кровотечением, а вышла оттуда уже не беременной. Вот после этого я пришла ее навестить, тайком от матери, и уже не могла ее в чем-то упрекать. Да и вообще она такой человек, что не любить ее невозможно.

Во-первых, она настоящая русская красавица: лицо как с иконы – огромные серые глаза, тонкий носик, идеально очерченный рот, каштановые кудри, причем не химические, как у меня, а самые что ни на есть природные; статная фигура, добрейшая душа. Лучшей подруги, чем она, у меня никогда не было.

При всем при этом ей катастрофически не везет на мужиков, даже хуже, чем мне. Единственным приличным мужчиной в ее жизни был мой папа, а после ей попадались такие редкостные козлы, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Ее последнему приобретению, с которым она прожила четыре месяца, тем не менее удалось переплюнуть всех остальных.

– Ты представляешь, – рассказала она мне, держа в изящных пальчиках тонкую сигаретку и артистично ею затягиваясь, – я возвращаюсь из больницы, где избавлялась от трехмесячной беременности, – ну ты же знаешь мою способность залетать от воздушного поцелуя – и на своем супружеском ложе под одеялом нахожу, пардон, использованную прокладку «Олвэйз» с крылышками. А этот козел с невинным лицом пытается меня уверить, что это я ее случайно забыла, уходя на аборт! Ну, я, естественно, выпинала его вон. И прокладочку за шиворот засунула. Так что я опять свободна как птица. Как мама?

– Все так же.

– А чего ты пришла, вместо того чтобы домой идти? Нет, я, конечно, рада, что мой Мышонок ко мне пришел поболтать…

– Мурик, ну не хочется мне идти домой. Дитя с мамой на даче, а что с Игорем по углам сидеть молча? И это в лучшем случае…

– Бедная Мышь! А ведь я помню, как Игорь по тебе умирал до вашей свадьбы. Да он и сейчас тебя безумно любит, это видно невооруженным глазом.

– Да знаю я, что он меня любит, но мне от этого не легче, наоборот. Представляешь, Маша, когда-то я была счастливой женщиной, я любила своего мужа, и мне никто не был нужен. А потом он сделал так, что я последовательно прошла все стадии отчаяния – от сознания, что меня не любит муж, до сознания, что я не нужна никому на свете. Ты же знаешь, был период, когда он просто на меня внимания не обращал, а ребеночек-то маленький, обезьянничает за папой и тоже на меня внимания не обращает. Как тут не стать легкой добычей для первого, кто скажет ласковое слово!

– Мышь, ну сделай скидку на его характер, у него же было трудное детство…

Действительно, отец Игоря умер, когда ему было три года, мать снова вышла замуж, родился еще сын, над ним тряслись, а Игоречка на все лето отправляли к бабушке по отцу, он по три месяца маму не видел, вот и вырос закомплексованный. Все я понимаю, его безумно жалко, но мне-то от этого не легче.

– Як нему прекрасно отношусь, только мне с ним скучно, и я его не хочу, – сказала я Машке. – Поверь, тяжело жить, когда душа неприкаянная и ноги домой не несут. А так все прекрасно.

– Швецова, по-моему, ты зажралась. Помнишь, со мной работала в универе Тонечка?

– Светленькая такая, на вечернем истфаке училась?

– Да, такая. Вот что значит профессиональная память! Так вот, эта Тонечка вышла замуж девятнадцати лет от роду, и все ей говорили, что она дурочка, потому что училась она, как ты правильно заметила, на вечернем; после рабочего дня, отсидев две пары лекций, ехала в Тосно, где они с супругом снимали комнату, причем на ее деньги. В один прекрасный день она встала ни свет ни заря, сварила борщ, уехала на работу, а ее толстомордый бездельник дрых, поскольку учился на дневном и у него была сессия. Возвращается Тонечка из универа в двенадцатом часу ночи, причем, заметь, этому ее уроду даже в голову не приходит встретить жену с электрички. Нет, он сидит за столом перед тарелкой борща и терпеливо ждет возвращения жены. А когда жена входит в дом, он, не дав ей снять пальто, срывается с места и с криком «Борщ недосолен!» выливает борщ ей на голову. Это, конечно, выход, вместо того чтобы посолить борщ. У Тонечки хватило ума повернуться и тут же уйти, в том самом зимнем пальто с остатками борща. А муж лег на диван и стал дожидаться, когда Тонечка придет извиняться.

– Ну и пришла?

– Не знаю, она сразу после этого уволилась. А тебя, видите ли, ущемляет, что Игорь слова доброго не скажет. Но зато и борщ на голову не выливает, оцени. А как твой Толик?

Маша единственная, кто знает про мое грехопадение. Я уж стараюсь не думать, с кем там Толик делится; у меня большие подозрения, что он не держит язык за зубами, хотя и уверяет меня в обратном. Но с моей стороны утечки информации нет. Вот только один раз мы с Толиком попали под дождь около Машкиного дома и забрели к ней на огонек.

– Да, Мышь, я забыла, что у меня для тебя подарок.

Машка вытащила из-под книц лежащих на дива не, видеокассету.

– Это «Прощай, полицейский»: то, что ты вожделеешь всю сознательную жизнь!

– Мурик! – Я аж задохнулась от избыта чувств. – Во-первых, никто не заботится обо мне так, как ты! Во-вторых, откуда взяла?! Его же нет и в прокате, ни в продаже!

– Есть фанаты Деваэра, которые переписали! телевизора, его один раз показывали то ли по ОРТ то ли по НТВ. Была какая-то деваэровская ретроспектива…

4

Домой я вбежала приплясывая; бедро мне жги Лино Вентура и Патрик Деваэр, лежа в сумке, прижатой к боку. Игорь сидел за столом и мрачно жевал что-то из кастрюли. При виде горячо любимой жен улыбка не расцвела на его мужественном лице, и оборот, он надулся еще больше и веско сказал:

– Ну что, нагулялась? Что-то рановато явилась.

– Я была у Машки, тебе привет.

– Теперь это называется «у Машки», – пробурчал он, но, похоже, смягчился, поскольку к Машке, единственной из моих подруг, он еще сохранил доброе отношение.

– Игоречек, мне Машка кассету подарила, давай посмотрим.

– Ради бога, – мрачно сказал муж. – Но только двадцать минут, а потом я хочу послушать новости, – что скажут по поводу убийства личного друга вице-президента.

– А Хапланд что, был личным другом вице-президента?

– Да, о чем тот заявил сразу, как только узнал об убийстве. Он сказал, что убийцы горько пожалеют о содеянном и он предпримет все возможное, чтобы смерть Хапланда не осталась безнаказанной. «Мы их всех достанем!»

– Что, прямо так и сказал? Представляю сводку по ГУВД: «В результате перестрелки между членами группировки вице-президента и боевиками из группировки правительства города погибли два министра и председатель Комитета Государственной Думы…»

– Это более реально, чем ты думаешь.

– Ну да, меня тут вез по городу помощник нашего большого человека – Заболоцкого, его гаишник тормознул, он сразу вытащил удостоверение помощника депутата, а гаишник его спрашивает: «Ваш депутат к какой группировке принадлежит? Ой, простите, я хотел сказать, к какой партии?»

– И в самую точку. А то на какие средства простой юрист организовал себе предвыборную кампанию? На сэкономленные от обедов деньги? А квартирка семикомнатная с евроремонтом?

– Ну, наверное, им там в правительстве хорошо платят.

– Их зарплата и их доходы – это величины разного порядка. И ты сама это прекрасно знаешь.

– Знаю, но, кстати, против Заболоцкого ничего не имею, даже симпатию к нему испытываю.

Вот это уже было неосторожно: муж мог тут же подумать, что от такой симпатии недалеко до скрытых шашней, поэтому я поторопилась отвлечь его:

– Слушай, а как хоть его грохнули? Ты подробности знаешь?

– Мне странно, что ты их не знаешь: как-никак в твоем районе грохнули.

Игорь был бы не Игорь, если бы он меня хоть в чем-то не уел.

– Игоречек, я выезжала на труп в подвале и весь день там просидела.

– А вот я зато выезжал на убийство начальника ГБР.

– Ваши тоже там были?

– Кого там только не было. Человек двести согнали: комитет, прокуратура города, главк, РУОП, руководителей больше, чем оперов. Без пяти восемь господин Хапланд с женой на служебном «вольво» выехал с улицы Бородина на Октябрьский проспект. Неизвестный преступник с чердака выстрелил восемь раз из автомата по машине, одиночными, все пули положил кучно, «в тарелочку» что называется, и все они попали в голову господину Хапланду. Водитель от ужаса завилял и врезался в «Ниву», ехавшую перед ним, сзади в «вольво» въехал троллейбус. «Вольво» – в гармошку, двери выпиливали, чтобы вынуть потерпевших.

– А сколько трупов?

– Один, Бориса Владимировича Хапланда. У водителя шок, у жены разбита коленка при столкновении. Место, откуда стреляли, нашли в течение десяти минут – чердак дома напротив перекрестка. Готовились серьезно, все отходы просчитаны. Дверь чердака была закручена изнутри на тросик. На чердаке у окна оборудовано удобное местечко для стрельбы: стоит бочка, на ней коробки от яиц. Рядом с бочкой свежие следы обуви – там песочек на чердаке, а на крыше валяются идеально подходящие к следам галоши, надо полагать, чтобы по жести не скользить.

– Знакомый почерк, тебе не кажется? Небось и автомат сброшен?

– Сброшен. Ты имеешь в виду убийство начальника порта?

– Именно.

Мы с Игорем подумали об одном и том же – убийстве Петухова, которое случилось год назад. Убийца устроился на третьем этаже расселенного дома, углом выходящего на бульвар. Из-за забора, огородившего строительство, проезжая часть стала уже, и все машины именно в этом месте, перед домом, притормаживали; киллеру оставалось только хорошенько прицелиться.

В тот день, первого августа, в час дня по бульвару ехали одна за другой две машины: красный «мерседес» начальника порта и синяя «тойота» директора фирмы «Атлант» (переработка цветных металлов). Из расселенного дома раздались выстрелы, «мерседес» вильнул вправо и врезался в стену дома; «тойота» резко остановилась. Обоим водителям пули попали в голову, оба умерли сразу. Поскольку начальник порта Петухов каждый божий день ездил этим маршрутом на обед в одно и то же время, а водителя директора «Атланта» за пятнадцать минут до происшествия послали с бумагами в налоговую инспекцию, но маршрута с ним не оговаривали, был сделан вывод о том, что выстрелы предназначались Петухову, а водитель из «Атланта» случайно оказался на линии огня.

Тут же были найдены вездесущие дети, которые за два дня до стрельбы видели на стройке высокого дяденьку, спускавшегося по веревке с третьего этажа дома на второй, лестница там провалилась. Уголовный розыск обшарил стройку и нашел автомат АК-74 с пустым рожком, а также любовно оборудованное место для стрельбы.

Была тщательно изучена официальная документация порта и фирмы по переработке цветных металлов, документы находились в идеальном порядке, а по агентурным данным у обоих было столько «доброжелателей», что в тюрьму просилось чело век пятьдесят.

Я эти подробности знала потому, что по делу работал Толик. А у него была привычка – во время наших встреч на «тетиной» квартире из постели пересаживаться за стол; и наша болтовня за коньяком длилась ровно столько же, сколько мы развлекались на сексодроме. Поначалу, когда я пригревшись на его груди, получала резкую команду: «А теперь – за стол!» и мы переселялись в кухню, у меня возникали всякие нехорошие мысли о том, что кухня утыкана «жучками» и что ем нужны на меня какие-нибудь компроматы, – разговор Толик всегда сводил к работе, к разным громким делам; потом я от этой мысли отказалась! говорил на кухне, в основном, Толик, а я слушала с восторженным видом и восхищалась его оперативным гением.

Лежа рядом с мужем на диване перед телевизором – после ужина Игорь переместился на диван, я пристроилась рядышком, пользуясь тем, что Игорь был вроде в неплохом настроении, – я по ассоциации с делом Петухова вспомнила про Толика, про наши тайные интимные встречи, и, как всегда, испытала жгучий стыд перед мужем.

Ну что я могу поделать, если уже давно утратила к нему всякий интерес! По-человечески я к нему привязана, и, если бы можно было жить с ним, не исполняя супружеские обязанности, все было бы прекрасно, но ему-то этого мало. Он уже как-то во время очередного скандала кричал мне в запальчивости, что не выносит моих стиснутых зубов по ночам и вынужден заниматься онанизмом в ванной. В порыве раскаяния я прижалась к нему и вдруг ощутила запах холостяка, запах брошеного, нелюбимого мужчины, исходящий от моего щеголя-мужа, несмотря на то, что он каждый день менял рубашки и пользовался только французской туалетной водой.

– Когда едем на дачу: в пятницу вечером или в субботу? – поглаживая меня по плечу, спросил муж.

– Игорь, я в субботу дежурю по городу, – заныла я, предчувствуя его недовольство.

– Какая же ты сука, Швецова, – с силой оттолкнув меня, злобно выкрикнул Игорь. – Никакого у тебя материнского инстинкта, лишь бы шляться да развлекаться!

– Ничего себе развлечение! Я же работать еду, – попыталась оправдаться я, но процесс уже пошел.

Игорь вскочил и нервно захлопал себя по карманам в поисках зажигалки. Найдя ее, он ушел на лестницу курить, громко хлопнув дверью. Вот и поговорили… Вернувшись, он ни слова не говоря, расстелил постель и лег, отвернувшись к стене. Не стал даже смотреть «Новости». Ну и ладно, хоть таким путем, но сегодня обойдется без посягательств на мою половую неприкосновенность.

Я убавила звук и стала переключать телик с канала на канал в поисках чего-нибудь интересного, но везде говорили о дерзком убийстве главы бюро регистрации сделок с недвижимостью. Один популярный телеведущий, которого лично я бы наградила «Золотым нарциссом», поскольку человек перед телекамерой вел себя так, будто он перед зеркалом – и так повернется, и сяк, и причесочку поправит, и глянет кокетливо, – с придыханиями вещал такую чушь, что я ради смеха задержалась на этом канале.

– Это выстрел не в Бориса Хапланда! – патетически провозгласил «Золотой нарцисс», и вот это-то меня заинтересовало больше всего: а в кого же? – Это выстрел в начальника ГУВД Виталия Оковалко, это выстрел в наше государство, во всех, нас. – Дальше он понес такое, что я, невзирая на испорченное настроение, стала давиться хохотом. – Это убийство совершено для того, чтобы показать обществу, что власть в руках организованной преступности! Это плевок в лицо общественности, это вызов, сделанный с целью показать беспомощность правоохранительных органов. Место для убийства выбрано не случайно: Бориса Хапланда умышленно застрелили в центре города, на глазах у людей, чтобы продемонстрировать силу мафии!

Этого я уже вынести не смогла: «А где, по-вашему, – спрашивала я экран, – должны были застрелить Хапланда? У пивного ларька, куда Боря Хапланд выходил по вечерам посудачить с местными ханыгами? Или в очереди за хлебом?..» Да это была единственная возможность его убить, потому что дом он покидал только в сопровождении охраны, которая тщательно проверяла безопасность прохода по двору к машине. Двор этого знаменитого домика оборудован двумя постами, посторонний туда не войдет и не въедет, вокруг дома понатыканы телекамеры – в общем, дом высокой культуры быта.

Среди соседей Хапланда были только солидные люди – члены городского Законодательного собрания, заместитель начальника ГУВД, председатель коллегии адвокатов, – ив изобилии были представлены разнообразные преступные сообщества, лидерам которых давно приглянулся этот монументальный дом с высокими мавританскими арками. Поэтому, несмотря на охранные кордоны, на улице Бородина постоянно что-то случалось. То пальба из автомата среди бела дня по машине, которая оказывается ничьей, брошенной сбежавшими пассажирами; то подложенная к парадной дома коробка с тротилом; то взрыв ирландского бара, на который глядят окна мавританского дома…

С мыслями о плотности криминальных происшествий на квадратный метр улицы Бородина я уснула; и снились мне эротические сны.