Текст книги "Исповедь Дракулы"
Автор книги: Елена Артамонова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]
– Главное – он сидит. А доказательства его вины можно найти, и вовсе не обязательно, чтобы на этих документах красовалась его подпись. Ты должен продолжать настаивать на своем – если дрогнешь – проиграешь. Пусть все против нас, пусть мы не правы, но на нашей стороне сила, а они – собачонки, лающие в пустоту. Успокоются! Покричат, а потом станут лизать твои пятки. Главное – не дрогнуть, не проявлять слабость. Влад Дракула – изменник, предатель, ты схватил его и накажешь по заслугам. Ты – справедливый король, ты никогда не ошибаешься. Бог на твоей стороне!
Матьяш и не пытался возражать. Он знал, что его матушка права всегда и во всем. Раньше он воспринимал это как должное, но последнее время безапелляционность суждений матери начинала нервировать. Матушка забывала, что королем был именно он, что ему дана была власть от Бога, и он должен был все решать сам. Он не нуждался ни в чьих советах. Но ситуация с валашским князем оказалась такой сложной и запутанной, что сейчас было не самое подходящее время возражать и настаивать на своем. Матушка лучше знала, что делать.
– Все будет хорошо, мой мальчик, – жесткая рука с короткими сильными пальцами потрепала его искусно уложенные королевским цирюльником локоны. – Помни, главное – не дрогнуть, тогда мы победим.
Матьяш покинул опочивальню. Элизабет осталась одна. За окном тихонько шуршал дождь, потрескивал огонь в печи.
Матьяш был поздним, нежданным ребенком. Яношу давно перевалило за пятьдесят, да и она чувствовала себя почти старухой, когда внезапно поняла, что носит под сердцем новую жизнь. Беременность проходила очень тяжело и окончилась преждевременными родами. Элизабет вспоминала крошечное создание, один взгляд на которое вызывал приступ острой болезненной жалости. Жалкий худенький мальчик никак не хотел вздохнуть, и казалось, что его жизнь на Земле закончится, так и не успев начаться. Но малыш все же закричал, точнее, запищал тоненьким голоском, и, услышав этот зов, измученная родами Элизабет поняла, что все отдаст за этого ребенка.
Мальчика спасло богатство семьи Хуньяди. Владелец самого большого в Венгрии состояния мог позволить для своего сына очень многое. Элизабет приводила к ребенку знаменитых лекарей, делала все возможное и невозможное, и в результате жизнь, теплившаяся в этом тщедушном тельце, разгоралась сильнее.
Но когда ребенок подрос, мать ждал новый удар. Матьяш развивался очень плохо, никак не учился ходить и говорить. До пяти лет он вообще был совершенно беспомощным существом, и казалось, малыш никогда не сможет стать таким, как все. И снова помогло золото. Лучшие учителя, огромное количество мамок, нянек и прочей свиты, регулярные занятия, тренировки сделали чудо, и Матьяш стал на ноги. Тогда и Янош, не слишком благоволивший к младшему сыну и считавший его рождение каким-то недоразумением, иначе посмотрел на ребенка и присоединился к усилиям Элизабет. Он загорелся желанием дать Матьяшу блестяще образование, хотел, чтобы его сын стал лучшим.
Матьяш любил читать. Он с удовольствием рылся в книгах, вначале рассматривал картинки, а потом читал все подряд, начинал сам придумывать забавные истории. Элизабет смотрела на него и не могла нарадоваться, единственное, что ее тревожило – слабое здоровье Матьяша, и она, как могла, оберегала сына, ограждая от жестокой суровой жизни, в которой могли выжить только очень крепкие, сильные мужчины. Мальчик должен был остаться при ней. Янош прочил венгерский престол своему старшему сыну Ласло, а малыш Матьяш не имел никакого отношения к этой яростной борьбе. Так было до тех пор, пока смерть не забрала и Яноша, и Ласло. Для семьи Хуняди началась черная полоса, окончившаяся невероятным взлетом – Матьяш стал законным королем Венгрии. Элизабет была счастлива, но в то же время очень тревожилась за ребенка, – ведь в ее глазах он по-прежнему оставался таким слабым, болезненным, беззащитным.
Властная, образованная женщина прекрасно разбиралась в политических интригах, в свое время она оказывала большое влияние на мужа, а теперь руководила всеми действиями сына. Идея избавиться от Дракулы принадлежала именно ей. Элизабет видела – роль валашского князя растет с каждым годом. Всего несколько лет назад он взошел на престол бедного, раздираемого борьбой за власть княжества, но уже успел упрочить свое положение в Европе, сумев найти общий язык с новым римским папой. Кто знал, что ждало впереди энергичного, храброго и честолюбивого молодого человека? Здесь не рождались, а становились королями, надо было только иметь волю и целеустремленность. Взять хотя бы ее покойного супруга – Янош принадлежал к семье мелкого валашского дворянина, а умер правителем Венгерского королевства. Он знал, что делал, женившись на дурнушке, принадлежавшей к влиятельному роду Силади. Янош был красив, Элизабет – некрасива, он говорил ей возвышенные слова о вечной любви, и это стало одним из обстоятельств, благодаря которому и был заключен их неравный брак. Элизабет без памяти влюбилась в сладкоречивого красавца и собиралась идти за ним хоть на край земли, а потом, когда опьянение любовью прошло, поняла: Янош не любит ее, но вместе они смогут многого добиться в этой жизни, какие бы чувства не испытывали друг к другу на самом деле. Налаживая ценные связи, Янош продолжал делать карьеру, снискал себе репутацию борца с Османской империей, разбогател и приобрел огромное влияние в Трансильвании и Венгрии. Наблюдая за Дракулой, Элизабет понимала, как опасен для ее сына валашский воевода, и порой уже видела Влада во главе могущественной православной империи, столица которой находилась в освобожденном Константинополе. Конечно, пока это были только фантазии, но молодой энергичный князь, бывший ко всему прочему блестящим военачальником, мог осуществить самый дерзкий, грандиозный план. Однако в такой православной империи не нашлось бы место для ее мальчика, призванного стать всесильным королем, а потому чрезмерные усилия сдерживавшей турков Валахии не устраивали Элизабет. Существовало и еще одно важное обстоятельство, приведшее к аресту Дракулы. Матьяш боялся и не любил воевать. Инициированный римским папой крестовый поход против неверных мог стать для мальчика настоящей катастрофой: условия военной экспедиции подорвали бы его хрупкое здоровье, не говоря уже о том смертельном риске, которому он подвергался, вступая в противостояние с таким сильным и безжалостным противником, как султан Мехмед Завоеватель. Крестовый поход не должен был состояться! Элизабет считала, что легче тайно договориться с султаном и получить от него обещание не пересекать границу Венгрии, расплатившись устранением Дракулы, чем ввязываться в непредсказуемую войну с Османской империей. Арестованного князя можно было обвинить в срыве похода и прочих грехах, а полученные из Рима деньги использовать для собственных нужд. План Элизабет удался, но «рябь на воде» не утихала, Матьяш нервничал, и переживания сына терзали сердце безмерно любившей его матери.
Поднявшись с кресла, грузная женщина подошла к кровати, нырнула под пуховое одеяло. Долгий переезд утомил ее, но она никак не могла уснуть, думая о сиюминутных проблемах. А когда сон, наконец, смежил веки, Элизабет увидела себя и Яноша, когда они еще были молоды, когда вся жизнь у них была впереди…
Венгрия, крепость Вишеград в окрестностях Буды
После ареста Влада Дракулы минуло много недель, а те, кто находился в ближайшем окружении князя, по-прежнему оставались под стражей, не зная судьбы своего господина и не представляя, что ждет впереди их самих. Среди пленников находился и Раду Фарма, секретарь князя, все шесть лет его правления следовавший за ним словно тень и захваченный вместе с Дракулой в Кенингштейне наемниками Жискры. Ныне, по воле короля, Фарма проводил зиму в венгерской крепости Вишеград, коротая дни в вынужденной праздности. На плохие условия жаловаться не приходилось – кормили здесь сносно, относились с почтением, и если бы не запертая снаружи дверь, Фарма мог бы чувствовать себя гостем юного монарха. По долгу службы Раду часто ездил в Венгрию с письмами князя и успел составить представление о Матьяше. Это был своевольный избалованный мальчишка, не признававший правил и запретов. Поэтому гнев короля и последовавший за ним арест не удивили Раду, как не удивило и то, что Матьяш присвоил себе валашскую казну, с трудом переправленную через горы во время своего бегства. Пугало другое – растянувшееся до бесконечности ожидание развязки. Пугала неизвестность. Фарма не раз смотрел в лицо смерти, и хотя инструментом его было перо, мог постоять за себя с оружием в руках, как подобало настоящему мужчине. Люди, входившие в ближайшее окружение Влада Воеводы, чем-то напоминали его самого, – им нельзя было отказать ни в храбрости, ни в твердости воли, ни в решительности действий. Фарма не боялся погибнуть в бою, но неотступные мысли о темном, неясном будущем, о собственной жизни, ставшей игрушкой в недобрых руках, подтачивали душевные силы, как капли воды гранитную глыбу. Все чаще Раду не удавалось заснуть до рассвета, все чаще он задавал себе вопрос, сколько дней жизни отмерил ему венгерский король?
Серый февральский денек обещал пройти так же тихо и незаметно, как предыдущие, но внезапно скрежет замка нарушил привычное течение времени, заставив Раду вздрогнуть. В комнату вошел Томаш Бакоц. Они общались и раньше при венгерском дворе, были немного знакомы. Бакоц не принадлежал к влиятельным фамилиям, сделал карьеру благодаря собственным силам и поддержке Матьяша. Король предпочитал именно таких слуг – незнатных, готовых на все и полностью завесивших от него.
– Добрый день, господин Фарма, – галантно раскланявшись, чиновник сел у стола. – Однако ты у нас загостился! Обычно визиты твоей милости были стремительны, как молния.
– Таково гостеприимство его величества, – Фарма растянул губы в улыбке, пытаясь угадать, в чем состоит цель посещения Бакоца.
– Наша свобода в наших руках. Одна небольшая услуга, господин Фарма, и ты сможешь покинуть Венгрию. К тому же наш король славен своей щедростью, и любые услуги, оказанные венгерской короне, будут достойно вознаграждены. Ведь известно, что молчание – золото.
Неприятное чувство наполнило душу Фармы. Он понимал, что сейчас ему предложат совершить бесчестный поступок, предать своего господина, который давно стал для него другом. Правильнее всего было бы вытолкать Бакоца за дверь, но Раду понимал, что любой опрометчивый поступок может стоить ему жизни, а потому с вежливой улыбкой ждал дальнейших слов собеседника.
– Твоя милость все схватывает на лету, недаром ты, господин Фарма стал правой рукой князя! Потому, без лишних церемоний перейдем к делу. Но предупреждаю: если ты кому-либо расскажешь, о чем была речь между нами, тебя ждет смерть.
– Я уже понял, что это конфиденциальная беседа, господин Бакоц.
– Отлично. Князь диктовал тебе письма и ни для кого не секрет, что многие его послания написаны твоей рукой. Вот, например, эти… – Томаш Бакоц положил несколько листов на стол. – Кем они написаны?
– Письмо из Джурджу от февраля 1462 года действительно записал я. Что же касается другого текста, то я не знаю, кому он принадлежит, и не понимаю, о чем здесь идет речь.
– Мы твердо знаем, что Влад Дракула заговорщик, решивший убить его величество короля Матьяша I и вступивший с этой целью в переписку с султаном. Мы также твердо знаем, что Влад Дракула прославился своей возмутительной жестокостью, которая повергла в шок нашего гуманного короля. Все сказанное мною не подлежит никакому сомнению, однако, хотя эти факты очевидны, они пока не имеют доказательств. Мы-то знаем Дракулу, знаем, что это так, но не все имели несчастье лично быть знакомым с этим злодеем! Поэтому ради торжества истины порой приходится идти на обман.
Фарма словно окаменел. Каждое слово Бакоца вызывало гнев и протест, – все сказанное о князе было откровенной клеветой, которую ничего не стоило опровергнуть. Но Фарма молчал. Он решил дать себе отсрочку до конца беседы и только тогда отказаться от участия в бесчестном сговоре.
– Твоя задача, господин Фарма состоит лишь в том, чтобы переписать письмецо. Будь добр, ознакомься с ним.
И снова уступка, слабость, малодушие. Раду представил, как швыряет фальшивку в лицо чиновника, но вместо этого начал читать. На его лице одновременно отразились и гнев, и изумление.
– Это абсурд! Такому письму все равно никто не поверит! Князь никогда бы не написал таких слов. Это же почти смешно! Вслушайтесь в то, что здесь написано! «О, пресветлейший владыка оттоманов. Я – Ион Влад, Кара– Ифлакский бей[14]14
В титул валашских князей кроме званий «великий воевода» и «господарь» входила частичка «Io» – сокращение от священного имени Иоанн, обозначающего «Избранник Бога». Кара– Ифлакский бей – правитель черных влахов.
[Закрыть], раб твоего величества, молю коленопреклоненно простить мне злодеяния мои против тебя и царства твоего. Окажи великую милость и дозволь направить к тебе послов моих. Семиградие и Венгерское королевство ведомы мне, как мои пять пальцев. А будет твоему величеству угодно, так я бы мог – вымаливая грехи мои – отдать тебе под руку Семиградие[15]15
Семиградие – Трансильвания.
[Закрыть]; после чего ты легко одолеешь всю Угрскую землю. Послы мои сказали бы тебе поболе, а я всю жизнь буду тебе верным слугой и рабом и молю Господа о продолжении жизни твоего величества на многие лета…» – Фарма с волнением зачитал исписанный аккуратным почерком лист. Брезгливо отбросил его. – Глупейшая фальшивка. Бред!
– Господин Фарма, в твою компетенцию не входит обсуждать достоинства и недостатки послания, ты просто должен ответить на вопрос: будешь или нет его переписывать?
– А если я скажу «нет»?
– Это означает только то, что «да» твоя милость скажет несколько позже и в несколько иной обстановке. К тому моменту у тебя еще будет одна рука и два глаза, чтобы выполнить работу, но за сохранность остальных частей тела я не ручаюсь.
– Дайте мне время.
– О, сколько угодно! Вот перо, бумага. Я вернусь сюда завтра и надеюсь, увижу исполненную работу. После этого ты сможешь выйти отсюда.
– Я еще ничего не решил.
– У тебя целая ночь впереди, господин Фарма.
Фарма остался один. Он понимал, что у него нет выбора. Если бы жизнь Дракулы зависела только от его решения, он бы пожертвовал собой, спасая князя. Но участь князя была предрешена, и кроме этих «доказательств» Матьяш придумал бы множество других. Одним фальшивым письмом больше, одним меньше… Если король не побоялся арестовать самого князя, что же тогда ждало Раду? Его бы смело, как песчинку в ураган, и никто бы не пришел ему на помощь.
Фарма взял перо, разложил перед собой бумаги. Он просто перепишет текст – не убьет, не подсыплет яд в чашу с вином, не ударит кинжалом в спину – всего лишь перепишет несколько строк. Состряпает нелепый документ, который при первом же взгляде вызывает улыбку. Тот, кто увидит фальшивку, сразу поймет, что это попытка оклеветать князя, и письмо, напротив, только послужит его оправданию. А раз так, отчего же не выполнить приказ? Надо любой ценой вырваться из темницы, а затем, уже будучи на свободе, рассказать правду о том, что происходило на самом деле.
Он долго не мог начать писать, вертел в руках оставленные Бакоцом бумаги, но видел перед собой не текст, а лицо князя. Раду Фарма относился к немногим людям, хорошо знавшим Влада Воеводу. Дракула не проявлял своих чувств публично, никого не пускал к себе в душу и даже для большинства из тех, кто находился рядом с князем, оставался неразгаданной загадкой. С Раду получилось иначе – по долгу своей службы Фарма должен был записывать под диктовку различные документы, и во время работы Дракула просто не замечал своего секретаря, словно тот был частью его самого – рукой, выводящей строки писем. Только в такой обстановке, без посторонних князь позволял себе проявлять эмоции, тревожиться, сомневаться, злиться, а для остальных он всегда был спокоен, невозмутим, чуть насмешлив. Говорил немного, медленно, что особенно контрастировало со стремительностью движений, был хорошим оратором, воспламенявшим своей речью слушателей, но при этом никогда не терявшим контроля над ситуацией. Порой, смотря в лицо князя, Фарма пытался понять, где прячется его неуловимая усмешка. В глазах? В уголках губ? Но большие, темно-зеленые, немного выпуклые глаза Дракулы всегда были серьезны, а губы твердо сжаты.
Память отбросила назад, в прошлое, когда холодным зимним вечером Дракула со своими ближайшими товарищами находился в освобожденной от турок крепости Джурджу. Армия ликовала – болгарский поход стал серьезной победой Валахии, и только их воевода был мрачен, словно в триумфе не было его заслуги. В ту ночь он продиктовал несколько писем, направленных правителям европейских государств. Среди них было и послание королю Матьяшу, которое сейчас Бакоц оставил Раду вместе с нелепой фальшивкой, порочащей князя. Фарма перечитывал написанное ровно год назад письмо, а сам словно слышал голос воеводы. Тогда Дракула сбросил маску равнодушия, в его голосе звучало отчаянье, глаза сияли странным огнем, словно в них блестели слезы:
– Набери со всей страны войско, как из кавалеристов, так и пехотинцев, приведи их через горы в нашу страну и соизволь здесь биться с турками. А если твое величество не желает явиться самолично, тогда пришлите все войско в трансильванские владения твоего величества, еще до праздника Святого Григория….
Князь умолк, перо неподвижно застыло в пальцах Раду. Дракула долго молчал, а потом обратился к своему секретарю:
– Но они не придут нам на помощь. Каждый из тех, к кому я взываю, занят своими мелкими проблемами. Они, как слепцы, уверенно идущие к краю пропасти. Нам придется сражаться в одиночку. Ты пойдешь за своим князем до конца, Раду?
Тогда он ответил «да», не сомневаясь, что поступит именно так, и действительно остался рядом с Дракулой, когда многие соратники предали его. И во время страшного перехода через горы Фарма тоже был рядом со своим господином, а сейчас ему предстояло сделать выбор: предать князя, отречься, либо принять мученическую смерть, принеся бессмысленную жертву. Фарма долго сидел в оцепенении, а потом обмакнул перо в чернильницу и начал переписывать нелепую фальшивку, в которой князь якобы просил прощения у султана.
«Ты отречешься от меня трижды, прежде чем пропоет петух…» – упорно вертелось в голове, но Раду старался не отвлекаться, выводя на бумаге: «Послы мои сказали бы тебе поболе, а я всю жизнь буду тебе верным слугой и рабом и молю Господа о продолжении жизни твоего величества на многие лета…».
Венгрия, королевский дворец в Буде
Епископ Далмации Николаус Модрусса, не так давно назначенный легатом[16]16
Легат – уполномоченный папы римского, направленный в иностранное государство с особой миссией.
[Закрыть] в Буде, был недоволен своим нынешним поприщем. Венгерское королевство казалось ему краем земли, а нравы, царившие при дворе Матьяша, повергали в расстройство. Лукавый и непредсказуемый король, бесконечные интриги, разобраться в которых мог только человек, хорошо осведомленный в венгерской внутриполитической жизни, а теперь еще и приказ папы, по сути, бросавший Модруссу в водоворот подковерной борьбы, лишали легата душевного равновесия. И все же, следуя инструкциям из Ватикана, епископ попытался провести собственное тайное расследование и выяснить, что же на самом деле произошло с высокопоставленным пленником Матьяша. Рискованное предприятие не дало результатов. По слухам Дракулу поместили в Соломонову башню возле Вишеграда, где обычно содержали знатных политзаключенных, но человек Модруссы, имевший кое-какие связи с начальником этой тюрьмы, утверждал, будто нет никаких письменных подтверждений, что узник находится именно там. Дракула исчез без следа, словно провалился под землю, и Модрусса предполагал, что такое утверждение было близко к истине, – возможно, пленника содержали в подвалах королевского дворца, сделав так, что никто не мог связаться с ним. Каждый дворец хранил свои тайны, разглашение которых могло стоить жизни. Оставалось ждать, когда Матьяш соблаговолит предоставить Модруссе возможность лично встретиться с пленником и выслушать его точку зрения. Модрусса настаивал на такой встрече, ссылаясь на волю папы, хотя и чувствовал, что может навлечь на себя гнев короля. Слушая просьбы легата, Матьяш только улыбался, отводил взгляд в сторону, обещая, что непременно устроит свидание с заключенным, ведь для самого Матьяша не было ничего важнее торжества справедливости.
За два дня до встречи Модруссе все же передали перехваченные письма, служившие главным доказательством вины валашского князя. Легата они не убедили – послания были написаны рукой другого человека, подписи Дракулы на них не стояло. Заметив недоверие на лице Модруссы, Бакоц, представивший улики, пустился в пространные объяснения, доказывая, что князь побоялся писать лично, и доверил это рискованное дело своему секретарю, но и его почерк прекрасно известен при венгерском дворе, поэтому Дракула в любом случае просчитался, пытаясь скрыть свое вероломство, спрятавшись за спиной другого человека… Модрусса вежливо кивал головой, соглашаясь с доводами чиновника, а затем спросил, когда же он сможет лично увидеться с пленником.
И вот сегодня должно было произойти то, чего столько времени добивался Модрусса. Матьяш утверждал, будто Дракула находился под домашним арестом в одном из отдаленных замков, поэтому встреча с ним представлялась затруднительной, но, наконец, валашский князь приехал в Буду. Со слов короля создавалось впечатление, что пленник был почти свободен, по собственной воле менял место жительства, а вся история с его арестом – простое недоразумение. Модрусса понимал, что таким способом венгерский монарх хотел подстраховаться и смягчить гнев папы, если тот все же прикажет освободить Дракулу.
Идти на встречу было недалеко, – «князь остановился» во флигеле дворца, поблизости от покоев самого Матьяша. Модруссу сопровождал Томаш Бакоц, человек, преданный королю и выполнявший самые щекотливые поручения. Бакоц остановился у порога, пропуская вперед папского посланника. Тот, ради кого Модрусса пришел сюда, уже находился в комнате. Князь Валахии сидел в кресле у окна и, кажется, даже не обратил внимания на вошедших людей. Взгляд его широко раскрытых глаз был неподвижен и устремлен в пустоту. Модрусса подошел ближе, представился, но человек в кресле никак не отреагировал на его приветствие.
– Господин воевода сегодня не в духе, – прошептал на ухо Модруссе стоявший рядом Бакоц. – С тех пор, как он потерял власть, и мы уличили его в тайной переписке с султаном, он замкнулся, ушел в себя и пребывает в черной меланхолии. Должно быть, его мучает совесть. Но не буду вам мешать, может быть, он все же пожелает вступить в беседу.
Легат полагал, что чиновник покинет комнату, однако тот лишь отступил в сторонку, сел на краешек кресла, с подчеркнутым вниманием просматривая какие-то бумаги. Было ясно, что свидание наедине невозможно, а требовать, чтобы их оставили одних, – слишком опасно. Впрочем, Модрусса уже сумел понять суть происходящего, для этого ему оказалось достаточно одного взгляда, которым он окинул пленника.
Сидевший перед легатом человек мог в любую минуту потерять сознание от боли. Модруссе несколько раз доводилось присутствовать на допросах, и он знал, как выглядят и ведут себя люди, подвергшиеся пыткам. Пленник был хорошо одет, тщательно выбрит, но внешняя опрятность не могла скрыть следов работы палачей. Распухшая голова, налитое кровью лицо и отекшая шея, не вызывали сомнения в том, что голову пленника долго сжимали тисками. Подвергшийся такой пытке человек вряд ли мог связано говорить, тем более – давать какие-то объяснения. Матьяш вновь подстраховался, несмотря на то, что встреча состоялась, валашский князь физически не мог ничего сказать в свое оправдание. Модрусса подошел ближе, заглянул в застывшие, до краев наполненные болью глаза Дракулы.
– Его преосвященство Пий II поручил мне разобраться в случившимся. Ты, господин воевода, обвиняешься в государственной измене, у тебя есть, что сказать в свое оправдание? Может быть, у тебя имеются неопровержимые доказательства своей невиновности? Мой долг, как посланника, выяснить все обстоятельства дела и сообщить их его преосвященству, чтобы он, опираясь на полученные сведения, мог принять окончательное решение.
Слова папского посланника доносились, как сквозь толстый слой войлока. Влад чувствовал, что сейчас его голова взорвется, развалится на куски, он хотел сжать ее ладонями, но не смог поднять рук. Все вокруг заволокло красным туманом и постоянно ускользало куда-то в сторону, при этом оставаясь на одном месте. Но от разговора с легатом зависело очень многое, папа Пий был на его стороне, и Владу надо было только сообщить о своей невиновности Ватикану. Однако для этого следовало открыть рот, сделать какие-то усилия, а от малейшего движения его голова мгновенно развалилась бы на куски… И все же надо было бороться, использовать выпавший на его долю последний спасительный шанс. Отчаянным усилием воли, Дракула заставил себя подняться с кресла, шагнул навстречу Модруссе:
– Я не писал султану… Я служу церкви и королю…
Влад говорил тихо, не своим голосом, и все же его услышал не только Модрусса, но и сидевший вдали Бакоц. Чиновник неловко поднялся, задел стол, и серебряный поднос, стоявший рядом, с оглушительным звоном упал на пол. Резкий звук окончательно расколол голову Влада, и он почувствовал, что проваливается в обжигающий мрак.
– Господину воеводе последнее время нездоровится – лихорадка, – Томаш Бакоц проворно встал между Модруссой и упавшим в кресло пленником. – Думаю, лучше оставить его одного.
– Да, конечно.
Легат еще раз посмотрел на Дракулу. Князь потерял сознание, его распухшая, значительно увеличенная в объеме голова без сил упала на грудь…
Модрусса ушел с тяжелым сердцем. Никакие аргументы пленника не убедили бы его больше, чем то, что с ним сделали. Этот человек был, скорее всего, не виновен, но Модрусса знал, что не сможет сообщить свои впечатления папе. С самого первого дня пребывания в Буде епископ Далмации подозревал, что его корреспонденция проходит через руки короля, а теперь, после встречи с Дракулой, его подозрения переросли в уверенность. Преследуя свои цели, Матьяш делал все возможное, чтобы пленник остался в тюрьме, и не стоило вставать на пути правителя венгерского королевства. Видя, что король не останавливается ни перед чем, Модрусса начал опасаться и за свою жизнь. Формально ему ничего не грозило, при дворе царили либеральные нравы, но от несчастного случая не был застрахован никто. А «несчастные случаи» здесь происходили довольно часто, разрешая встававшие перед королем проблемы.
Модрусса задумчиво крутил в руках перо. Он понимал, какой именно отчет устроит Матьяша, но никак не мог приступить к его написанию. Перед глазами стояло лицо пленника, вспыхнувшая на миг в его глазах мольба и надежда. «Его преосвященство умный и проницательный человек, он умеет читать между строк, – раздумывал Модрусса, вырисовывая на клочке бумаги затейливые виньетки. – Я, прежде всего, должен заботиться о себе, не ввязываться в чужую борьбу, но если искусно вплести в текст письма нужные факты, его преосвященство поймет, что случилось на самом деле. Если, конечно, захочет».
Модрусса начал писать, обстоятельно излагая подробности произошедшей встречи. Приступая к описанию внешности валашского князя, легат задумался, подбирая нужные слова.
«Он был не очень высоким, но очень коренастым и сильным…» – Модрусса вновь отложил перо, раздумывая, как бы получше сформулировать свои впечатления.
– Ужасно выглядел, – пробормотал он. – Просто ужасно. Хорошее слово. Именно – ужасный.
Каждый по-своему мог трактовать это прилагательное. Выражение «ужасный вид» могло удовлетворить и Матьяша, который старался представить своего пленника чудовищем, но в то же время передавало ощущения самого Модруссы, неприятно пораженного измученным видом ужасно выглядевшего пленника.
– Понимающему – достаточно, – усмехнулся Модрусса и продолжил писать.
«Он был не очень высоким, но очень коренастым и сильным, с холодным и ужасным видом, сильным орлиным носом, вздутыми ноздрями и тонким красноватым лицом, на котором очень длинные ресницы обрамляли большие широко открытые зеленые глаза…» Последняя фраза показалась Модруссе слишком сочувственной – описание красивых обрамленных густыми ресницами глаз, явно не соответствовало образу злодея-заговорщика. А потому, повертев перо, легат добавил: «…густые черные брови делали его вид угрожающим». Матьяш оказался бы вполне доволен этой фразой, и теперь следовало намекнуть папе о пытках, которым подвергали пленника, но сделать это вскользь, не привлекая внимания короля. Модрусса уже написал о «красноватом лице», однако этого было недостаточно. «Его лицо и подбородок были выбриты, но имелись усы, вздутые виски увеличивали объем его головы, бычья шея связывала его голову с туловищем, волнистые черные локоны свисали на его широкие плечи…»
«Вздутые виски увеличивали объем его головы – надеюсь, его преосвященство поймет, о чем идет речь. Голова без посторонней помощи не распухает и не наливается кровью» – вполне довольный выходом из затруднительного положения, Модрусса продолжал писать отчет понтифику.
Венгрия, темница в Буде
Сначала вернулись ощущения. Боль. Холод камня под распростертым телом. Потом пришел страх. Юсуф-бей и его люди умели внушать ужас, и невозможно было без трепета ожидать их появления. Влад знал, что не покорится палачам, никогда не отречется от своей веры, но отчаянно боялся мучителей, сознавая, что абсолютно беззащитен перед ними. Физические муки, страдания тела ничего не значили в сравнении с вечной жизнью, но сейчас, находясь в застенках Эгригеза, трудно было думать о спасении души…
А вслед за страхом вернулось осознание действительности. Память обманула Дракулу, перенесла почти на пятнадцать лет назад. Он находился не в турецкой тюрьме и не Юсуф-бей принуждал его отречься от православной веры, нет, судьба швырнула князя в венгерские застенки, и теперь другие палачи требовали от него сознаться в том, чего он не совершал. Многое, очень многое переменилось за эти годы, но только тело, как прежде, страдало от боли, а душа изнывала от страха, обиды, несправедливости. И тогда, и теперь Влад был невиновен, но враги пытались сломить его, силой добиваясь своих целей. Хотя много лет назад, в Турции, было намного страшнее. Мальчишка, за плечами которого осталось только благополучное детство княжеского сына, еще не знал, как несправедлива жизнь, впервые столкнувшись с жестокостью и унижениями.
Когда Дракул объявил, что его сыновья отправляются «погостить» в Турцию, а на самом деле становятся заложниками – гарантией хорошего отношения с Портой, Владу стало впервые по-настоящему страшно. Он знал, что не должен испытывать этого недостойного настоящего мужчины чувства, но ничего не мог поделать с собой. Страх так и остался мрачным спутником двух мальчишек, отправившихся на чужбину летом далекого 1444 года.
