Текст книги "Исповедь Дракулы"

Автор книги: Елена Артамонова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

– Я передам все в точности, твое величество.

– На чем я остановился? – Матьяш пытаясь скрыть охватившее его возбуждение, начал стремительно прохаживаться по комнате. – Итак, когда подготовленный надлежащим образом кол вводится в тело жертвы, казненный может находиться в таком положении до четырех суток, прежде чем смерть заберет его. Невозможно даже помыслить, какие страдания испытывает несчастный! Кстати, любимым занятием Дракулы было восседать среди посаженных на кол и обедать с друзьями, наблюдая за конвульсиями казненных. Еще он наблюдал за тем, как его жертвы едят человеческую плоть. О, да! Именно так! Он заставлял женщин есть своих младенцев, затем отрезал им груди и давал на съедение эти груди мужьям несчастных. Однажды он убил старейшину одной деревни, скормил его голову ракам, затем накормил этими раками родственников старейшины и затем посадил их на кол…

Модруссу подташнивало. Перечисление однообразных зверств, сводившихся в основном к расчленению, отрезанию половых органов и насаживанию на кол, вначале просто утомило, а затем, когда речь зашла о каннибализме, окончательно испортило аппетит. Он понимал, что, вряд ли сможет сегодня поужинать. Но больше всего посланника занимало возбуждение короля, дошедшее до крайности.

– «Сын Дьявола» грабил церкви, убивал священников, однажды он приказал насадить на кол странствующего монаха вместе с его ослом. В одном из трансильванских городов он посадил на кол тридцать тысяч человек, в другом – двадцать…

– Ваше величество, я не ослышался? Тридцать тысяч?

– Именно. Здесь все написано, – Матьяш почти швырнул донос остолбеневшему от таких цифр легату. – Ознакомься и передай это его преосвященству. Здесь подробно рассказывается обо всем периоде правления князя, о его зверствах. Во времена Дракулы Валахия напоминала лес из посаженных на кол. Изверг превзошел в жестокости даже таких тиранов древности, как Ирод, Нерон или Диоклетиан!

Модрусса с поклоном принял текст. От жары папского посланника мутило, и он хотел, чтобы мучительная аудиенция закончилась как можно скорее. Матьяш тоже изнемогал от переполнявших его чувств.

– Все, все дословно должно быть передано папе! Думаю, теперь его преосвященство получит достаточно доказательств виновности Дракулы. Даже если письмо к султану не кажется некоторым достаточно убедительным подтверждением преступной сущности злодея, сей документ полностью оправдывает мои решительные действия по отношению к этому чудовищу! Думаю, теперь меня, наконец, перестанут донимать этими нелепыми вопросами о том, почему я арестовал Дракулу. Мне должны быть благодарны за то, что я избавил мир от такого злодея!

– И когда состоится суд?

– Суд?! – Матьяш побагровел, и глаза его готовы были вылезти из орбит. – Какой суд, если его вина и так полностью доказана! Это пустая трата времени!

Модрусса не стал возражать. Пожалуй, от жары, от витавшего в воздухе безумия он и так сказал лишнее, утратив осторожность. Вопрос о суде мог обойтись легату очень дорого. О каком торжестве правосудия могла идти речь, когда все было предрешено с самого начала?!

Венгрия, темница в Буде

Винтовая лестница, оканчивавшаяся длинным коридором, позволяла королю тайно, не привлекая ничьего внимания, спускаться в подвалы дворца. Этот скрытый от посторонних глаз секретный ход вел в небольшую комнатушку, соседствовавшую с пыточной камерой. Маленькая комната была обставлена с обычной для венгерского двора роскошью – ноги утопали в мягком ковре, у стены возвышалось удобное кресло, подле него стоял столик, на котором всегда, вне зависимости от времени года, находились заморские фрукты и вино. Матьяш, по чьему приказу и была устроена тайная комната, почти никогда не притрагивался к фруктам, – слишком его увлекало зрелище, разворачивавшееся перед глазами, но всегда настаивал, чтобы ритуал соблюдался полностью. Однако главным достоинством этого уютного уголка являлось, конечно же, маленькое окошко, сквозь которое можно было отлично видеть то, что происходило в пыточной камере, оставаясь при этом невидимым для находившихся там людей. Король слыл гуманистом, и потому лицемерно скрывал свои подлинные наклонности.

Помещение, где допрашивали подозреваемых, представляло собой небольшую, но достаточно высокую комнату со сводчатым, дочерна закопченным потолком. Ее освещали несколько укрепленных на стенах факелов и жаровня с красными угольями – приспособление, незаменимое для выбивания «чистосердечных» признаний. Почетное место занимала лестница, дыба и различные инструменты, разобраться в назначении которых могли только работавшие здесь профессионалы, да, пожалуй, король Матьяш, отлично изучивший приемы, применявшиеся во время допросов с пристрастием. В этот поздний час пыточная камера не пустовала – палач Ганс и его отличавшийся большой физической силой помощник, перебирали ржавые от крови клещи и другие инструменты, готовясь к изнурительной работе. В глубине помещения сидел склонившийся над листами бумаги Бакоц, – несмотря на то, что разбирательство было практически завершено, он все еще надеялся вырвать у пленника необходимое признание.

Войдя в тайную комнату и убедившись, что спелые, словно сделанные из воска плоды лежат на золотом подносе, Матьяш опустился в кресло и устроился поудобнее, чтобы не пропустить ничего из того, что разворачивалось в пыточной камере. Представление началось… Теперь, когда обвинение было сфабриковано и доведено до сведения папы, только чудо могло спасти узника. Никто больше не станет настаивать на новом разбирательстве, а значит, с преступником можно было делать все, что угодно. Но не убить… Всегда следовало оставлять путь к отступлению – взгляды папы могли поменяться, а убийство без суда человека, принадлежавшего к княжескому роду, было деянием, на которое не имел права даже король. Суд мог бы приговорить узника к казни за государственную измену, но Матьяш прекрасно понимал, что у него не было убедительных доказательств вины Дракулы, а потому не рискнул устраивать судебный процесс. Влада Дракулу ждала не смерть, а пожизненное заключение. Но исполненному черной завистью королю этого показалось недостаточно, и он решил «подшутить» над своим пленником. Красавчик Дракула, одного взгляда которого было достаточно, чтобы зародить желание в сердце самой неприступной красавицы, человек, о котором говорили, что он счастливо соединил в себе все физические и духовные достоинства, теперь находился в руках палачей – беспомощный, жалкий, превратившийся в жертву. Вспоминая лицо князя, Матьяш вначале собирался выколоть его большие, прекрасные глаза, но потом решил, что это слишком пошло. Ослепление было банально и широко распространено, а юному королю хотелось чего-то оригинального. Вскоре венгерского монарха посетила недурная идея… Матьяшу нельзя было отказать в изобретательности, и теперь он пришел тайно пронаблюдать за исполнением своей «шутки».

В камеру втолкнули полуобнаженного человека со следами пыток на теле. Он не пытался сопротивляться, спокойно и прямо глядя в уже ставшее знакомым лицо Ганса. Кажется, узник даже произнес что-то, приветствуя своего палача, но Матьяш не расслышал слов. Король ожидал увидеть своего пленника сломленным, однако князь держался так, словно шел на привычную работу. Спелый персик под пальцами Матьяша лопнул, превратившись в прохладный кисель.

– Ты запомнишь этот день на всю оставшуюся жизнь, воевода, – проскрежетал зубами король. – Вряд ли ты еще улыбнешься.

Подручный Ганса привязал узника к наклонно стоявшей у стены лестнице, туго натянул захлестнувшие ноги веревки, лишив возможности шевелиться. Матьяш даже привстал со своего места, всматриваясь в лицо князя и пытаясь прочесть на нем испуг. Но Дракула казался невозмутимым. Он действительно привык к мучениям, научился словно бы не замечать их. А к лестнице уже подходил Ганс с клещами в руках…

У человека, привязанного к лестнице, были прекрасные белые зубы, и палач только усмехнулся, представив, что останется от них после его работы. Чуть помедлив, Ганс ухватил клещами один из верхних зубов. Тело узника напряглось, но он не издал даже стона, когда с отвратительным хрустом был извлечен первый зуб.

– Ничего, дальше будет еще хуже, – заверил палач. – Это только начало.

Кровь струилась по бороде и длинным спутанным волосам Влада, палач, не торопясь, со знанием дела продолжал выдергивать зубы, уродуя челюсть, но своды пыточной камеры не оглашали крики и стоны. Ганс не был удивлен – он уже довольно давно работал с этим клиентом и понял, что боль не может заставить развязать ему язык. Впрочем, палач не сомневался, что если бы ему было позволено раздробить кости и суставы этому упрямцу, он бы, наконец, услышал крики боли, однако существовал устный приказ не слишком сильно калечить узника. Следы пыток должна была скрывать одежда, и неожиданное распоряжение лишить пленника зубов удивило Ганса. Теперь палач надеялся, что скоро ему представится возможность в полной мере продемонстрировать свое мастерство.

Матьяш, предвкушавший незабываемое зрелище, был разочарован. Жертвы должны были вертеться, визжать, вырываться, молить о пощаде, – это возбуждало, а сейчас Матьяшу казалось, что палач трудился над бесчувственным трупом. Предположение о том, что Дракула просто не ощущает боли, до глубины души расстроило и возмутило Матьяша. Он чувствовал себя обиженным, словно его лишили любимой игрушки. Не выдержав, король вскочил, несколько раз прошелся по тесной комнатушке, меряя ее шагами, а потом, позабыв о том, что присутствует здесь тайно и должен сохранять инкогнито, вбежал в пыточную камеру.

– Почему он молчит?! Ты даром ешь мой хлеб! – наградил он пощечиной остолбеневшего от такой встречи палача. – Он должен кричать!

– Он никогда не делает этого, ваше величество! – Ганс наконец-то склонился в глубоком поклоне.

– И это говорит палач?!

Матьяш осторожно, с трепетом приблизился к растянутому на лестнице человеку. Король испытывал возбуждение и страх, боялся и в то же время хотел увидеть всю картину в мельчайших подробностях. В детстве Матьяш распарывал животы новорожденным мышатам, которыми его заботливо снабжал брат Яков, с содроганием и любопытством наблюдая за тем, как эти твари медленно умирают в мучениях. То же чувство сейчас многократно усилилось, дошло до высшей стадии. Матьяш заглянул в изуродованное окровавленное лицо и неожиданно отпрянул, встретившись взглядом с глазами Влада. Князь со жгучей ненавистью смотрел в лицо своего мучителя. В его взгляде были вызов и презрение. Ярость, заглушившая боль. Не отличавшийся храбростью Матьяш отступил назад, скосив глаза на веревки, удерживавшие пленника, – кажется, они были надежны.

– А если он просто не чувствует боли?

– Он чувствует все, ваше величество. Прикажете продолжать?

– Да.

Экзекуция продолжалась, но уже не занимала Матьяша. Он понимал, что так и не сумел сломить волю этого человека. Усевшись на стуле, принесенном Бакоцом, король рассеяно наблюдал за пыткой, думая о чем-то своем.

– Твое величество, – отвлек его голос Томаша Бакоца, – палач утверждает, что преступник больше не выдержит. От боли тоже можно умереть, и еще – он потерял много крови. Прикажешь заканчивать или продолжать?

Поднявшись со своего места, Матьяш снова заглянул в лицо узника, – теперь его глаза потускнели, стали бессмысленными. Дракула действительно находился на грани жизни и смерти, и слова, произнесенные королем, стали бы для него приговором. Король молчал. Он хотел уничтожить валашского князя, но не решался сделать этого. А раз так… Что если Дракула действительно умрет под пытками? Матушка была бы очень недовольна этим. Матьяш почувствовал прилив слабости, неожиданно ему стало страшно… Вдруг мертвый Дракула придет к нему ночью, швырнет на залитую кровью лестницу и начнет мучить, терзать, раскаленными крючьями рвать на части? Что если совсем недавно умершая Екатерина, которую король все же загубил своими забавами, поднимется из гроба, спросит со своего супруга за всю ту боль, что он ей причинил?

– Довольно. Ему с этим жить. Это хуже, чем умереть сразу.

Матьяш едва держался на ногах. Нетвердой походкой он двинулся к выходу. Королю казалось, что Дракула пристально смотрит ему в затылок. Это было не так, узник не подавал признаков жизни, но король не смог избавится от навязчивого ощущения.

Венгрия, темница в Буде

Он не умер под пытками, он продолжал бороться за жизнь и теперь, когда палач закончил свою работу, оставив его наедине с болью и темнотой. Тело пожирал струившийся по жилам огонь, мысли путались, но Влад с фанатичным упорством пытался контролировать их поток, веря, что только находясь в сознании, сумеет выжить. «Боль можно отодвинуть в сторону, чтобы она жила сама по себе, не тревожила меня. Человеческий разум может все, для него нет преград. До сих пор мне удавалось побеждать, а значит, я должен, обязан справиться и в этот раз. Я сильнее их, я должен выстоять, они никогда не услышат моих стонов… – мысленно твердил узник, заставляя себя двигаться. – Мне надо подняться, встать на ноги, надо… Надо!» Но внушение не помогало, и он по-прежнему лежал ничком, чувствуя, будто сверху на него навалили целую груду камней. Руки дрожали и не хотели слушаться. Во рту был вкус крови. Палач заткнул его какой-то тряпкой, стремясь остановить кровотечение, и это порадовало Влада. Он думал о том, что Ганс не хотел его смерти, равно как и он сам не желал ее, они были едины в своем стремлении, но преследовали разные цели, противоречащие друг другу… Мысли ускользали и путались, Дракула проваливался с головой в красный туман, а когда выскальзывал на его поверхность, пытался зацепиться за реальность, остаться в этой жизни. «Выкарабкаться, вернуться, ведь это только боль, ее можно преодолеть, не думать о ней. Надо зацепиться за что-то хорошее, удержать это, выплыть… – лежавший на полу человек снова попытался подняться. – Нельзя лежать, уткнувшись лицом в пропитанную кровью солому, мне, Владу Воеводе, сыну великого князя Влада, мне, Божьей милостью князю Валахии! Нельзя! Я все равно поднимусь, преодолею слабость и боль, я дойду до Константинополя и подниму поверженный неверными крест. Я, Влад Воевода, милостью Божьей господин Валахии… В бой! Надо идти в бой…»

Красный туман затягивал в небытие, но Дракула знал, что не сдастся и победит, победит, потому что в его жизни было много счастья! Память о счастливых днях вытянет его из бездны, возродит, выведет из лабиринта смерти. Князь вспоминал Лидию, – ее взгляд, прикосновения ее рук. Она любила его так, как никто не мог любить, каждый миг, проведенный с ней, был мигом счастья. Красный туман затягивал в смерть, но Влад представлял глаза Лидии, и она возвращала его в мир живых.

В камере кто-то был. Кто-то посторонний. Узник не мог говорить, не мог спросить кто это, и все же сумел повернуться, приподнять голову. В дальнем углу стояла женщина, ее белое платье словно светилось, выступая из тьмы. Это была Лидия. Она не оставила своего возлюбленного, пришла, понимая, что ему необходима ее помощь, что только она может исцелить его раны. Одно прикосновение ее шелковистой ладошки, и боль сгинет, растает. Влад не мог позвать ее, но Лидия сама шла, точнее, плыла навстречу. Ее лицо было белым, как снег, а под глазами лежали смертные тени:

– Ты никогда не любил меня, Влад. Ты предал меня. Помнишь, ты говорил сладкие слова, называл меня своей княгиней? Я родила тебе сына, я отдала тебе свою жизнь, князь. Почему ты оставил меня?

Влад не сумел объяснить раньше, почему так поступил с ней, так что же он мог сделать теперь – жалкий калека, лишенный дара речи? Только протянуть руку, взывая о милосердии… Но Лидия была неумолима, ее слова звучали как приговор, ее суд был божественным судом:

– У тебя только одна любовь в жизни, Влад. Имя ей – власть. Все помыслы твои, все желания сосредоточены только на ней. Ты предал меня ради власти. Дважды предал. Первый раз, когда назвал наш брак невозможным из-за политических интересов, а второй, – когда подтолкнул к гибели.

Она подходила все ближе, а ее ангельской красоты лицо менялось с каждым мигом, кожа надувалась и лопалась, глаза вылезали из орбит. Мутные рыбьи глаза утопленницы… Ее длинные волосы переплелись с водорослями, с подвенечного платья стекала вода. Мокрые следы тянулись через всю камеру, а сама она стояла в луже.

– Я любила тебя, любила до гроба, – она расхохоталась, и ее смех раскаленными иголками пронзил голову. – Да, только, Влад, у меня нет гроба! Правда, смешно? Моя могила – Арджеш. Быстрый, веселый Арджеш, который сбегает с гор. Он звенит как мой смех. Он сверкает как мои глаза. Это ты подарил мне такую чудесную могилу! Вот настоящий княжеский подарок. Вот что подарил мне мой невенчанный супруг – Влад Воевода! Мне никогда не будет покоя! Никогда!

Гнилая плоть тяжело спадала с костей, полуразложившийся труп стремительно утрачивал сходство с Лидией. Но Дракула все равно не хотел терять ее. Пусть возлюбленная обвиняла его, пусть ненавидела, но рядом с ней становилось легче, боль отпускала измученное тело. Влад любил ее, хотел сказать ей об этом, но не мог. Все годы совместной жизни он так ни разу не произнес слов «я тебя люблю», словно стеснялся их. Даже в ту ночь, когда соблазнил любимую девушку, которую любил больше жизни, они так и не сорвались с его губ. И все же еще можно было исправить эту ошибку! Влад должен был сказать Лидии то, что не успел прежде. Но во всем была виновата окровавленная тряпка, которой ему заткнули рот. Дракула вырвал ее отчаянным усилием и, захлебываясь кровью, хотел сказать заветные слова, дарующие спасение и покой. Но слов не получилось, только странные звуки, которые не могли принадлежать человеку.

– Ты предал меня, Влад. Тебе нет прощенья. То, что сейчас с тобой происходит, – наказание за предательство.

Ее тело расползлось в зловонный кисель, но голос, такой родной, такой любимый еще звучал, отгоняя красный туман, готовый поглотить истерзанную плоть и душу.

Ватикан

Чудесный вечер располагал к прогулкам. Легкие сумерки придавали теням неуловимый изменчивый оттенок, наполняли цветы загадочной грустью. Сколько несравненных поэтов посвящали прелестнейшие свои творения царице цветов, и вновь упругая прохлада ее лепестков, тайна, скрытая внутри бутонов, чарующий аромат будили вдохновение. Но у розы были шипы, – напоминание о грешности и суетности мира, о его несовершенстве. Пий легонько коснулся упругого бутона, вдохнул райский аромат. Совершенство можно было найти только в твореньях Божьих, а все, созданное руками человеческими, непременно имело скрытые изъяны. Он хотел поделиться своими мыслями с прогуливавшимся рядом Николаем Кузанским, но тот был занят чтением донесения одного из легатов и, похоже, не мог сейчас по достоинству оценить поэтическую красоту царицы цветов. Сам Пий ознакомился с этим документом днем раньше, нашел его достаточно поучительным, а потому решил поделиться впечатлениями с другом.

– Вот к чему может привести ложное вероучение! Я всегда выступал за единение христиан в борьбе с общей угрозой, но получил яркий пример того, на какие бесчинства способен ярый приверженец православной церкви. Мне кажется, что сей достаточно занимательный документ может украсить мои «Записки». Я чувствовал, что они утратили свою остроту, стали слишком меланхоличны и лиричны. Иногда требуется добавить нечто пикантное. Может быть, даже, шокирующее.

– Я так и не понял, – это донесение папского посланника или собрание непристойных анекдотов?

– Модрусса пишет, что записал все со слов короля Матьяша, и представляет документ, в котором возмущенные бесчинствами жители Трансильвании рассказывают о кровавых злодеяниях Дракулы. Здесь же он приводит копию письма, кое заговорщик направил султану.

– Я бы предпочел ознакомиться с подлинником.

– Это упущение Модруссы, но почему, в конце концов, мы не должны доверять королю?!

Николай пожал плечами. Прогулка продолжалась. Понтифик и его друг медленно шли по аллее среди пышно цветущих розовых кустов.

– Странно, – кардинал остановился, указывая пальцем на заинтересовавший его фрагмент послания. – Здесь говорится, что в некоем трансильванском поселке Амлаш Дракула уничтожил сразу двадцать тысяч жителей, а еще в двух населенных пунктах в общей сложности – тридцать тысяч. А я-то думал, что в самом большом городе Трансильвании Брашове проживает только около десяти тысяч человек! Неужто мои познания настолько устарели, а плодовитость саксонцев превосходит даже самые смелые предположения?!

– Может быть, здесь есть преувеличения, но князь мастер своего дела. Дракула снискал свою славу именно истреблением неверных. Он умеет убивать.

– Возможно. Однако меня удивляет другое. Почему до сих пор нам ничего не было известно о его бесчинствах? Происходило это в году пятьдесят восьмом, почти шесть лет назад, но до сего дня никто не упоминал о массовой резне в Европе. Ни один посол, ни один путешественник даже словом не обмолвился о ней. Я-то полагал, что Ватикану становится известно все, что происходит в подлунном мире! И вообще, почему сведения о невероятных преступлениях князя появились только теперь, после его необъяснимого ареста, и исходят они от тех, кто схватил его? До недавнего времени о Дракуле говорили только хорошее.

– Возможно, боялись, потому и молчали.

– Может быть, князь запугал своих подданных, но не дипломатов других стран, находящихся в Буде!

– Довольно, Николай! – на лице Пия появилось болезненное выражение, папе был неприятен этот разговор, он рассеивал очарование теплого вечера, бросал на грешную землю из райских кущ. – Конечно, как минимум, цифры преувеличены на порядок, возможно, здесь что-то надумано, но дыма без огня не бывает. Любой человек не безгрешен, наверняка, на совести этого Дракулы есть тяжелые грехи, за которые он и расплачивается. Но все уже кончено. Мне стоило немалых трудов с честью, не потеряв лицо, выйти из щекотливой ситуации, объясняя кардиналам, почему я поддерживал православного князя. Если продолжить расследование, будут всплывать все новые и новые сообщения подобного рода, и мне опять придется оправдываться. Зачем отмываться от нечистот, если легче не быть запятнанным? Пусть все останется, как есть. Дело замяли, не будем же к нему возвращаться. Возможно, все складывается к лучшему. В Дракуле мы видели человека, способного противостоять туркам, полагая, что только он может добыть победу, но, наверняка, кроме него найдутся и другие герои. Мы в любом случае организуем крестовый поход, – я говорил это и не изменю своего решения! Мы разобьем султана, и эта победа усилит влияние католической церкви, а если бы во главе армии крестоносцев стоял православный, мы бы оказались ни с чем! Крестовый поход состоится, и я сам поведу воинов Христовых в бой!

Кардинал молчал. Опустив глаза, он рассматривал чудесные розы, растворявшиеся в лиловых сумерках. А Пий, воодушевившись, начал говорить о новом крестовом походе, словно не беседовал с другом, а оттачивал свое несравненное красноречие на доверчивых слушателях. Потом он умолк. Дотронулся отекшей старческой рукой до прохладного полураскрытого бутона. Мысли были горьки, как яд. Пий размышлял о том, что он – римский папа, наместник Бога на Земле, был не властен над венгерским королем. Сколько раз Ватикан требовал от Матьяша защитить границу христианского мира, сражаясь с турками, но король всегда уходил от ответа. «Что я могу сделать с Матьяшем? Он игнорирует волю церкви, нарушает законы, но не воевать же с ним?! Даже если бы я приказал продолжить разбирательство, он бы сделал все по-своему. Нельзя отдавать приказ, если знаешь, что его не исполнят. Лучше сделать вид, будто ничего не заметил, лучше умыть руки. Я так и не сумел воспользоваться властью, которую получил. Может быть, действительно, не поэт, но воин должен возглавлять церковь? Нет, я смогу доказать, что и поэты могут с мечом в руках защищать церковь Христову! В самом деле, почему бы мне самому не возглавить крестовый поход? Конечно, тяготы его непомерны, но кто, как ни глава святой церкви, должен руководить борьбой против неверных? Решено, я лично возглавлю армию крестоносцев, чего бы мне это ни стоило!».

Поглощенный своими мыслями, Пий даже не заметил, что сильнее и сильнее сжимал в ладони розу, до тех пор, пока острые шипы царицы цветов не вонзились ему в ладонь. Это отвлекло от раздумий, но решение уже было принято, – Пий II вознамерился лично возглавить крестовый поход, к проведению которого призывал с первого дня своего восшествия на святой престол.

Венгрия, Буда

Его пребывание в опостылевшей Венгрии подходило к концу. Николаус Модрусса так и не сумел стать своим при венгерском дворе, а король все чаще проявлял почти незавуалированное недовольство его присутствием. Пора было уезжать. Формально Модрусса все еще занимал должность папского посланника, но редко бывал во дворце и уже подготовил дела для передачи своему преемнику.

Легат всегда старался избегать тайных встреч и переписки, а последнее время – особенно. Он понимал, как много вокруг шпионов его величества, догадывался, что каждый его шаг известен королю. Присутствие соглядатаев стало особенно заметно после сомнительной истории с валашским князем. Дело Дракулы предпочли замять, оставить все, как есть – князя в темнице, папские деньги в казне Матьяша, но молва не утихала. Король был неспокоен, чувствуя шаткость своей позиции, продолжал рассказывать нелепые истории о зверствах вассала, двор, чутко реагировавший на настроение монарха, поддержал его начинание, соревнуясь в выдумывании похождений «великого изверга», как теперь именовали Дракулу, особенно стараясь, когда Буду посещали иностранцы. Модрусса не сомневался, что он, как участник этой неблаговидной истории, попал в «черный список» короля и старался держаться так, чтобы постоянно демонстрировать свою лояльность. Записка, тайно переданная легату накануне его отъезда из королевства, настораживала, заставляя задуматься о провокации. Правильнее всего было сжечь клочок бумаги и навсегда забыть о нем, однако Модрусса чувствовал, что должен переговорить с автором записки. Здравый смысл и осторожность оказались отброшены в сторону, а сердце одержало верх над холодным рассудком. Епископ Далмации был опытным дипломатом, цинично смотревшим на мир и давно переставшим верить в человеческие добродетели, но все же пошел на эту встречу.

Затеряться в шумной круговерти, утратить индивидуальность, стать песчинкой в пустыне… Перестав быть собой, можно обрести безопасность, но стоит ли ради нее платить столь высокую цену? Об этом думал Модрусса, протискиваясь сквозь толпу собравшихся на площади после завершения воскресной службы горожан и направляясь к одной из купеческих лавок, в которой и была назначена тайная встреча.

Тот, кто написал записку, уже ждал внутри, делая вид, будто рассматривает разложенные на прилавке ткани. Увидев легата, одетый в пропыленный плащ человек, ничем не выдал своих чувств, неторопливо направился к выходу и лишь поравнявшись с Модруссой, незаметно поманил его за собой. Папский посланник что-то спросил у купца, для виду поторговался и также вышел из лавки. Огляделся по сторонам. Увидел в конце переулка знакомую фигуру, поджидавшую у угла дома, зашагал в ее направлении. Дойдя до перекрестка, резко обернулся – за спиной не было ни души. Убедившись в отсутствии слежки, легат наконец-то приблизился к приехавшему издалека господину.

– Вот уж не думал встретить твою милость в Венгрии! – Модрусса хотел назвать своего собеседника, с которым он познакомился пару лет назад во время одной из королевских аудиенций, по имени, но передумал, – и у домов были уши.

– Я вернулся. Тайно, под чужим именем. Только ради того, чтобы передать это, – Раду Фарма извлек из-под плаща свернутые в трубочку листки. – Возьми, господин легат и передай… Ты знаешь, кому передать… Это очень важное свидетельство, документ, способный пролить свет на одно известное событие. Письмо диктовал князь еще в Валахии, он хотел рассказать о той великой битве, которую выиграл.

– Дело закрыто.

– Тогда почему твоя милость здесь?

– Даже если я совершу этот опрометчивый поступок, он ничего не изменит. Ни-че-го!

– Кто-то же должен быть на стороне князя! Пусть он сам свидетельствует за себя. Тот, кто обратил в бегство султана, тот, кто писал это, не мог потом унижаться и просить турок о прощении!

Модрусса даже палец к губам прижал, – разговор затягивался, с каждым мгновением становясь все опаснее.

– Переправь письмо, господин легат, умоляю! Пусть справедливость восторжествует.

– Справедливость?

– Мы все сгорим в аду. На Земле не осталось праведников, мы все по локоть в крови. Может быть, этот поступок станет для твоей милости оправданием на Страшном суде… Для тебя, но не для меня.

Модрусса вспомнил глаза пленника, вспыхнувшую в них надежду. Измученный пытками человек верил в него, надеялся на справедливость.

– Этот поступок – самое опрометчивое деяние, которое я совершаю в своей жизни. Может быть, я жестоко пожалею, что поступил так, – Модрусса ловко выдернул из рук бывшего княжеского секретаря бумаги, спрятал их в рукав. – Я ничего не могу обещать. Только если представится случай, если я найду человека, которому можно доверить послание. И не надо благодарностей, они неуместны.

Неловко споткнувшись на выщербленной мостовой, он, не прощаясь, зашагал прочь.