Текст книги "Зеркало Пиковой дамы"
Автор книги: Елена Ткач
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)
– А что могло быть, как думаешь? Вы что-то чувствовали, может, с нею были какие-то странности...
– Были, да. Только никто не понимал, в чем дело. Она не появлялась на репетициях, раз спектакль сорвала – не пришла. Причем, даже не предупредила, не позвонила, а человек она очень сознательный... даже слишком.
– Что значит, слишком?
– Наташка страшно впечатлительная, эмоциональная. И все принимала близко к сердцу. И – в лоб.
– То есть?
– Ну, что ей скажут, то сделает. Всему верила. Прямая, как правда!
– Слушай, а ты замечаешь, мы говорим о ней... в прошедшем времени.
– Ой, что ты! – Маня руками замахала. – Типун тебе на язык! Даже не думай, она жива... я думаю, все будет с ней хорошо. Слушай, Аль, только ты никому больше про это не говори, ладно? Особенно Алене.
– А почему?
– Ну, шорох пойдет. Все болтать начнут, дергаться. А Алена... вообще-то роль графини должна была Наташка играть. И Алена с ней была на ножах. Терпеть её не могла! И вот, как видишь, роль теперь играет она, а Наташка... неизвестно где.
– Ты думаешь... – Аля понизила голос. – Алена в этом как-то замешана? Ну, в этом похищении.
– Не думаю, что это похищение. Может, её, наоборот, хотели спасти. С ней в последнее время явно что-то творилось. Она была не в порядке, точно!
– Ой, ну и дела! – Аля натянула одеяло по самые глаза. Они блестели в темноте, как две влажных маслины. – А что Марк Николаевич? Он что-нибудь говорит?
– Ни слова! Как воды в рот набрал... Он очень тепло к ней относился к Наташке. Он ко всем так относится, ты не смотри, что орет, ругается... Так иногда может в лоб дать, что долго не очухаешься. Для него театр – это святое! И он не выносит, когда кто-то халтурит и вообще без должного трепета к театру относится. Ребята хохмят, что он копирует Станиславского, а это совсем не хохма – это серьезно. По-моему, если кто-то старается, чтобы традиции жили, это здорово! Терпеть не могу всяких таких, которые накрутят, навертят невесть что, в чем и смысла-то никакого нет, а потом сделают умное лицо и говорят: новое слово в искусстве! Вот мои цыгане, знаешь, можно по-всякому к ним относиться... Они, конечно, и зубы заговаривают, и своровать им – раз плюнуть, но они очень трепетно к старине относятся. И к старикам. Вообще ко всему, что от корней идет... Они и меня этому научили.
– Мань... – Аля было запнулась, но все же спросила. – А как ты у них оказалась? И потом, ты меня извини, конечно... но ты и говоришь хорошо, и рассуждаешь... а в школе не учишься. Ты вообще-то откуда?
– Из Питера. Папу убили. Из окна выбросили. Сделали так, чтоб казалось: самоубийство. Он журналист был. Хороший... Отдел "Общество" вел в одной центровой газете. Мама металась, требовала, чтоб провели серьезное расследование. От неё отмахивались: мол, тут все ясно – самоубийство, и нечего воду мутить. Но она все не унималась. Ей позвонили и сказали, чтоб мы убирались из города, если сами хотим живыми остаться. Она продала квартиру и – сюда, в Москву. На вокзале пошла в туалет прямо с сумкой, в которой все деньги были... а её по голове. Насмерть. Деньги пропали. А я...
У Маши задрожали губы, Аля кинулась к ней, обняла и сама заревела.
– Машенька, голубонька, золотце, ты прости меня, дуру несчастную! Всю душу тебе растравила! Ты не одна теперь, я с тобой, мы будем, как сестры! И в школу устроишься, и вообще...
– В школу меня Марк Николаевич обещал устроить, – всхлипывая, пробормотала Маша. – И о жилье хлопочет. Может, комнату дадут в общежитии... Аль, а можно я покурю?
– Кури, конечно! Папа курит, он пришел, пока ты в ванной была, я слышала. Так что запах не удивит никого.
– А где он курит? На кухне?
– Ага...
– Так я туда пойду, чтоб тут воздух не отравлять...
И, несмотря на Алькины уговоры, Маня накинула халатик и проскользнула на кухню. Сидела, курила в уголке тихо, как мышка – никто её не видал, не слыхал. И тут до неё донеслись взволнованные голоса из спальни Алиных родителей. Она невольно прислушалась: а вдруг Алин отец протестует, что её приютили...
– ... что-то делать, Сереженька! – судя по голосу, Анна Андреевна была сильно взволнована. – Ты ведь всего не знаешь! Оно жуткое, страшное, от него беда может быть...
– Нюся, ты явно преувеличиваешь, – рокотал, успокаивая её, Сергей Петрович.
– Послушай, как было. Его передала маме в память об Ольге Владимировне её дочь, Кира. Ольга вернулась домой после спектакля поздно вечером, села перед зеркалом... и умерла! И всю ночь так и просидела перед ним – мертвая. И потом, то ли по забывчивости, то ли как, только это зеркало так и не завесили. Ты же знаешь, что существует обычай закрывать тканью зеркало при покойнике... Говорят, если его не закрыть, образуется как бы открытая дверь, окно между нашим и потусторонним миром. Вообще считают, что зеркала – граница между мирами. И оттуда к нам могут проникнуть всякие опасные астральные сущности!
– Анюта, ты явно переутомилась!
– Глупости, ты просто не хочешь понять, насколько это серьезно! Зеркала впитывают энергетику тех, кому принадлежат, и хорошую, и плохую. Они хранят эту информацию, передавая тем людям, которые ими владеют. Если в доме произошло убийство, зеркало это "запомнит", и станет источником разрушительной негативной энергии. Оно будет как бы заряжать ею людей. Но самое страшное, когда зеркало остается открытым при покойнике! Мама понятия не имела про то, какое досталось ей зеркало, пока однажды случайно не подошла к нему с зажженной церковной свечой. Та тут же погасла! А мама знала примету: свечи гаснут возле зеркал, которые остались открытым каналом между мирами. Она, конечно, перепугалась и пристала к Кире с расспросами. Та ей все рассказала. Эта беззаботная Кира потом и сама поняла, что наделала, и корила себя, что подарила маме зеркало – его надо было разбить! Ведь из него всякая нечисть полезет в любой момент, ты понимаешь, Сережа?! А теперь оно в студии, где наша девочка... Это же очень опасно!
– Нюсенька, милая, успокойся! Если ты так близко к сердцу все это воспринимаешь, мы что-нибудь придумаем. Обязательно!
– Что? Не явимся же в студию с воплем: разбейте зеркало, оно опасное! Я просто не знаю, что делать! А знаешь, кого играла Ольга Владимировна в тот роковой вечер? Старуху в "Пиковой даме"! А в студии, знаешь, какой спектакль репетируют? Эту самую "Пиковую даму"! А про эту повесть, знаешь, какая слава на театре идет?! Мама говорила...
– Слушай, слишком много ужасов сразу, пойду, покурю...
Тут Маша змейкой выскользнула из кухни. Аля уже спала. Маша легла на свою раскладушку, закуталась в одеяло, глядела на спящую подругу и гадала, что делать... Решение пришло быстро: она ей пока ничего не расскажет, не станет пугать, а потихоньку сама проверит, правда ли, что перед этим злосчастным зеркалом гаснут свечи...
Глава 7
ФОТО В РАМОЧКЕ
Шел февраль и шли репетиции. Полным ходом! Не было ни дня, чтобы в студии не толпился народ: по утрам те, кто учился во вторую смену, мастерили реквизит, сколачивали декорации. Даже задник сами шили... А вечерами зал, казалось, плавился от накала эмоций: все жутко нервничали юным актерам не удавалось найти нужный ритм, который должен держать нерв спектакля. К тому же сцены с графиней и Германном никак не ладились.
– Вы совсем не чувствуете ритм этой сцены! – кричал Марк Николаевич совершенно задерганным и сбитым с толку Алене и Максу, игравшим главных героев.
– Макс, ты не в том ритме стоишь! – грозил режиссер Максиму.
– Марк Николаевич, я не понимаю, как это: стоять не в том ритме!
– Ты хочешь вызнать тайну, в этом для тебя сейчас все: вся жизнь! Разве ты так стоял бы перед человеком, от которого зависит для тебя все?! Ты должен старуху заставить: сначала ты её умоляешь, потом обещаешь взять её грех на свою душу, потом грозишь пистолетом... Это три состояния, и в каждом из них ты другой! А ты стоишь так, точно просишь отвесить тебе кило колбасы!
– Марк Николаевич, я не понимаю, что такое ритм... – бубнил затюканный Макс.
– Хорошо, вот представь себе, – горячился Далецкий, вскакивая на сцену. – Вон там, за углом хорек, который таскает кур. Там его нора. А ты стоишь с палкой и подстерегаешь его, чтобы хлопнуть, как только выскочит... Нет, дружок, так ты его упустишь! Внимательнее, сосредоточься... все внимание – на эту нору. Как хлопну в ладоши, бей палкой! – Он выждал с полминуты и резко хлопнул в ладоши. – Видишь, как ты опаздываешь! Ты должен стукнуть воображаемой палкой одновременно с моим хлопком. Давай ещё раз...
Они бились над этим минут сорок, пока Макс совершенно не взмок и не достиг желаемого результата: он лупил по несчастному хорьку, которого, к счастью, не существовало на свете, с таким остервенением, что мог бы наверное размозжить голову носорогу, при этом удары почти в точности совпадали с хлопками в ладоши.
– Видишь сам? – торжествовал Далецкий. – Теперь ты совсем в другом ритме стоишь... Вот теперь можно начинать. Не забывай: ты идешь от "я" к "он", от себя к Германну. Как бы ты сам чувствовал, действовал в предлагаемых обстоятельствах? В итоге рождается некто третий: сценический образ... Ну, начали!
Во время этих испытаний остальные сидели в зале и сочувствовали бедняге Максу, представляя себя на его месте. У девчонок роли были небольшие, и особой нагрузки на психику они не испытывали: Маруся играла мамзель из модной лавки, которая приносит Лизе записку от Германна, а потом вместе с Маней и Таей составляла свиту графини. Илья играл Томского, Гарик – Чекалинского, Павлик и Мирон – игроков. Конечно, актеров недоставало, но что поделаешь: приходилось сокращать число персонажей.
Алена была отчего-то на взводе и то и дело отпрашивалась: то бегала покурить, то ей требовалось в магазин: колготки поехали, то сматывалась поесть в ресторан, благо, "Ноев ковчег" был неподалеку... Еду она поглощала с немыслимой прожорливостью и могла, кажется, завтракать, обедать и ужинать одновременно и весь день без перерыва.
Однажды Алена пригласила с собой в ресторан Алю, с которой старалась наладить дружеские отношения.
"Мы ведь с тобой обе на первых ролях, – говорила она. – Надо нам помогать друг другу..."
Аля вытаращила глаза, услышав, сколько всего Алена заказывает. О том, каких денег все эти яства стоят, она старалась не думать...
– А что? – вгрызаясь в седло барашка и стреляя глазами по сторонам, заметила та. – У меня все сгорает, видишь, какая фигура? У папы в офисе мужики только облизываются, когда я прихожу!
Алена начала с салата из морепродуктов фрутти ди маре: ей принесли прямо-таки необъятных размеров блюдо, где на зеленых влажных листах салата красовались толстенькие розовые креветки, мидии и кальмары, приправленные майонезом. Потом отведала заливное из осетрины, жюльен, сациви и, пожевывая икорку, подобралась к горячему. За котлетой по-киевски следовало упомянутое седло барашка, а за ним и десерт: фруктовый салат, эклеры, кофе-гляссе и мороженое. Вышколенный официант с невозмутимым видом не уставал подносить очередные блюда к их столику, на них уже посматривали... Сидят в одиночестве две девицы неполных шестнадцати лет и сметают деликатесы в несметном количестве! Впрочем, этому предавалась одна Алена. Аля скромно заказала себе салат оливье и цыпленка и все время с испугом глядела на двух дам за соседним столиком: они следили за девочками с нескрываемым осуждением.
– Слушай, что ты все на этих теток пялишься! – возмутилась Алена, обсасывая косточку так, что на ней не осталось ни волоконца мяса. Ее острые белые зубки работали четко и с делом своим были отлично знакомы: казалось, тарелки можно не мыть, все было съедено подчистую!
– И плевать, что о тебе подумают! Я поесть люблю, ну так что, кому до этого дело? Между прочим, я деньги плачу! Потом в бассейн схожу, в фитнесс-клуб: массаж, сауна – и все лишнее – как рукой! Да и в студии у нас так напрыгаешься, что не слишком-то растолстеешь...
Аля глядела на Алену, и вдруг увидела, что перед ней сидит самый настоящий хорек с острым взглядом и не менее острыми зубками. И ела-то она как-то не по-человечески... по-звериному, что ли: с жадностью, но при этом с абсолютной естественностью, точно грызть и обгладывать было её жизненно-важным делом...
А фигурка у неё и в самом деле была загляденье! Крутые бедра, тонкая талия, высокая упругая грудь, а плечи!.. И всегда глубокое декольте, и всегда короткая юбка, и высокий каблук, и золотые цепочки на шее гроздьями, а браслетов и перстней не счесть, и все это неземное великолепие окружало легкое летучее облачко бесценных духов. Пышные блестящие волосы волнами падали по плечам, длинные ногти на тонких пальцах искусно покрыты лаком, макияж – точно только что от косметички! Нет, на Алену и впрямь можно было заглядеться! Всем девица взяла... вот только глаза у неё были, хоть и живенькие, но пустые. А запястья и щиколотки слишком грубы – кость широкая, а это верный знак: не было в ней породы! Хотя Алене по-видимому это жить не мешало...
Вот и сегодня Алена, качая бедрами, подошла к Але и позвала в ресторан. Но той с лихвой хватило нежных воспоминаний о прошлой трапезе и она отказалась. Мельком взглянув на сцену, где Марк Николаевич дрессировал Макса, Алена хмыкнула: "Ну, это надолго, сто раз успею пожрать! Надо ещё в фотоателье заскочить, получить фотографии... Если что – скажите Маркуше, что папа срочно по делу вызвал, йес? "И удалилась бодрой походочкой, "дыша духами и туманами"...
– Слушай, а почему Марк Николаевич терпит Аленины выходки? – шепнула Аля Мане на ушко, – все эти отлучки, опоздания... и вообще, ей по-моему до всего этого нет дела. Так... покрасоваться на сцене.
– Почему-почему... – нахмурилась Маня. – Потому что папа её – спонсор студии. Он на все деньги дает.
– Ах, вот оно что! А я-то, дура, не понимала...
– И за аренду этого помещения он платит. И ремонт тут провел: сцену сделали и все такое... ну, оборудование, свет, сама понимаешь!
– А что, он так любит искусство?
– Да, он тут ни разу по-моему не появлялся. Искусство, ха! – Маня скривилась. – Он попросту выполняет все прихоти своей доченьки. Приспичило ей актрисой заделаться – нате, пожалуйста! А завтра стукнет в голову лошадей разводить или ездой на собачьих упряжках заняться – он и это организует!
– Мань, так получается... что Марк Николаевич во всем от этого крутого Алениного папаши зависит? То есть, пока он себя ведет хорошо, и Алена играет главные роли, все будет тип-топ, а если что не по ней...
– Тогда прощай студия, – вздохнула поникшая Машка. – Пожалуйте, господа актеры, на улицу!
– Между прочим, – вставила Тая, до того сидевшая рядышком с грустным видом, – Алена хотела Лизу играть. Графиня, говорит, не её амплуа! Амплуа у нее, ф-р-р-р! Просто хочет всем все диктовать. И во всем-то она должна быть первая, ну занималась бы спортом, это же не чемпионат, а театр!
– И что в результате? – спросила Аля.
– То, что видишь. Играет она графиню. Марк Николаевич не уступил. Она так напряглась, просто ужас! Того и гляди нажалуется своему папочке, и он все это дело прикроет. Как же, обидели доченьку! – разволновалась Тая.
– Нет, так жить нельзя! – вспылила Аля. – Должен же быть какой-нибудь выход! А что, Марк Николаевич не может к городским властям обратиться, в Министерство культуры, Префектуру или куда-то еще... Почему нас не поддержать: ведь не колется молодежь, отраву не нюхает, по чердакам не шатается – делом все заняты... И дело хорошее! Нет, я не понимаю! А что сам Марк-то думает, он ищет какой-то выход? – она не на шутку растревожилась и раскипятилась.
– Он-то... ищет, наверное, – пожала плечами Маня. – Только этот выход не скоро найдешь... Денег на культуру теперь никто не дает: говорят, это раньше, до перестройки все театры были на гособеспечении, а теперь фиг вам, сами ищите... Вот он и нашел! Понимаешь, за все надо платить, мама так всегда говорила. Вот он и платит тем, что Алену терпит, зато у него любимое дело, студия...
– Мань, а не знаешь... почему он из профессионального театра ушел?
– Чего не знаю, того не знаю. Слушай, кончаем болтать, по-моему Маркуша Макса дожал и сейчас наша очередь. Готовься, подруга, ищи свой внутренний ритм, ты сейчас у него со шваброй будешь по сцене бегать, чтобы внутреннее состояние своей героини поймать!
Однако, Марк Николаевич объявил пятиминутный перерыв и пошел в фойе покурить. После вернулся и пригласил Алю на сцену. У той сразу повлажнели ладони и колени предательски задрожали: она панически боялась сцены и Далецкого, хотя всей душой полюбила театр и своего режиссера.
– Аля, начнем с твоей первой реплики в сцене с Томским. Начало этой сцены – с графиней – пройдем позже. Кстати, где Алена? – Тая промычала что-то невразумительное. – Так, понятно! Илья, прошу вас, пожалуйте! – он называл студийцев то "на ты", то "на вы" в зависимости от настроения.
– Так, Аленька, села в кресло "у окошка" за пяльцами... Подходит Томский... Мизансцену вам не нужно напоминать, да? Вот и прекрасно, начали!
– Кого это вы хотите представить? – произнесла свою первую реплику Аля.
– Нарумова. Вы его знаете? – подал ответную реплику Илья, подходя к ней.
– Стоп, стоп, стоп! – захлопал в ладоши Далецкий. – Не понял!
– Что вы не поняли, Марк Николаевич? – пролепетала Аля.
– Ничего не понял! Повторите.
– Кого это вы хотите представить? – повторила Аля, стараясь, чтобы не дрожал голос.
– Кафото фы фтите истаить? – переспросил режиссер.
– Нет, не так... – чуть не плача, сказала Аля и повторила, старательно отчеканивая каждый слог. – Ко-го э-то вы хо-ти-те пред-ста-вить?
– Вот теперь понял, – улыбнулся Далецкий. – Теперь то же, только без такого нажима. Да, правильно: по ремарке Лиза задает свой вопрос "тихо", но все-таки хотелось бы его расслышать...
Они ещё с полчаса работали над техникой речи, добиваясь четкой артикуляции, и наконец Марк Николаевич снова объявил перерыв.
Алена уже минут десять, как появилась, и кокетничала с Максом в последнем ряду. Гарика – её обычного "прилипалы" сегодня не было – он заболел. А Макс, хоть и едва дышал после знаменитой "ловли хорька", но завидев её, немедленно ожил, принялся всячески развлекать и шепотом рассказывать анекдоты.
Вдруг из фойе при входе раздался дикий вопль Далецкого:
– Что это? Что тут такое? Алена! Алена, идите сюда немедленно!!!
Алена вспорхнула, недоуменно пожала плечиками и, стуча каблучками, поспешила в фойе. Скоро здесь столпилась вся трупа.
– Как вы... да, как вы могли? – багровея, кричал Далецкий. – Вы мне можете объяснить, как ЭТО здесь оказалось? – он указал перстом на мастерски выполненное цветное фото Алены в изящной серебряной рамочке. Оно помещалось непосредственно под портретом Константина Сергеевича Станиславского, между Ермоловой и Комиссаржевской. На рамочке была выгравирована красивая надпись: "Актриса студии "ЛИК" Елена Фомина".
– Это же гадость, пошлость! – бушевал Далецкий. – Сколько раз я твердил, что мы собрались не для того, чтобы тешить свое тщеславие! Мы пытаемся стать людьми, людьми, понимаете? Избавиться от грязи и шлаков душевных! Мы лечимся театром, понимаете, лечимся от всего, чем отравлено время! От банальности, пустоты и продажности! От той мерзости и жестокости, которые просто-таки распирают экран ТУ! Время корчится! А мы пытаемся здесь хоть как-то согреться у живого костра... А вы... Вы кто? Книппер-Чехова? Алла Демидова? Марина Неелова? Ак-три-са Фо-ми-на! – кривляясь и произнося Аленино имя по слогам, выпалил Далецкий. – Немедленно снять!
– Марк Николаевич... – развела руками Алена. – Да, что я такого сделала? Просто придут на премьеру мои родные, знакомые, им будет приятно...
– Приятно? – он уже задыхался от гнева. – А вы... вы в театре зачем? Сделайте нам приятно, – для этого?! Вы ничего... ничего не поняли и понять не хотите. Вы попросту не способны понять! Господи... – он схватился за голову, голос уже охрип, а лицо приобрело синеватый оттенок. – И больше... я не хочу слышать про все ваши фокусы!
– Марк Николаевич... – высунулся из-за спин ошеломленных студийцев Мирон. – Там из мастерских звонят, просят деньги за занавес перечислить. Вы обещали документ подписать... – парень, видно, хотел разрядить обстановку, но результат оказался прямо противоположным.
– Вон! – не своим голосом проорал Далецкий. – Все вон! – он схватился за сердце.
Илья подскочил, хотел поддержать, но Марк Николаевич решительно его отстранил и стал подниматься по лестнице: там, на третьем этаже, где строгали и строили, у него был маленький кабинет.
– Ну воще-е-е! – как удавленник, просипел бедняга Мирон.
Глава 8
ИГРА В ПРЯТКИ
В результате скандала на следующий день была отменена репетиция. Студийцы впали в состояние тяжелой депрессии и оборвали телефоны друг другу, ломая голову над тем, как замять скандал. Ни до чего особенного не додумались, кроме как явиться всем вместе к Далецкому и просить извинения за все на свете: и за свою всегдашнюю расхлябанность, и за инцидент с фотографией.
Долго уламывали Алену: она встала на дыбы и ни за что не хотела просить прощения. Уперлась, как баран, и ничего не желала слышать. Тогда взялись за Гарика: он выполз из постели с высокой температурой и кинулся названивать строптивой девице, умоляя её о встрече. Та поломалась, но согласилась. Гарик укутался шарфом едва не по самые брови и рванул по морозцу на встречу с Аленой. Как там Гарик её уламывал, осталось тайной за семью печатями, только Алена пошла на попятный.
– Это оскорбление! Хамство! Тоже мне, интеллигент называется, небось перебрал дозу "высокого" в искусстве. Да, что я сделала-то? И вообще, ноги моей в вашей гребаной студии больше не будет! – выступала она приблизительно в этом духе.
Наверно, в итоге пересилило желание покрасоваться на сцене перед родными и близкими, и Алена смилостивилась: согласилась поговорить с Далецким и извиниться.
А между тем, пока длилась вся эта разборка, Маня решила осуществить свой план: тайком подобраться к зеркалу. В студии никого нет, репетиции отменили и этим надо воспользоваться – другого удобного случая в ближайшее время не будет...
Она сказала Але, что ей нужно кое-чего купить: вещички совсем износились, а Марк Николаевич накануне дал ей немного денег. Алька, конечно, тут же засобиралась сопровождать подругу в её нелегких странствиях по магазинам, но та замялась и сказала, что при ней будет стесняться.
– Чего тут стесняться-то, дурочка? – рассмеялась Аля.
– Ну, значит, есть чего. Характер у меня такой. Не могу я... белье при ком-нибудь покупать.
– Даже при мне?
– Не обижайся, Алюшка, – Маня чмокнула подругу и шепнула, одеваясь, я быстро!
Она в который раз подивилась, как меняется в театре ощущение времени: на улице ясно, солнечно и небо такое просторное, голубое, совсем весеннее. А тут... как будто времена года, день и ночь не властны над этим дремлющим молчаливым пространством, погруженным в полумрак и чуткую тишину... Сцена как будто прислушивается к чему-то, точно готовится впустить долгожданного гостя. Она всегда ждет гостей... Но Маше казалось, что гости эти совсем не актеры – они особенные. Может, они из иного мира...
Ключ она заранее потихоньку стащила у Вити-Мирона и сделала дубликат. "Как заправский воришка!" – хихикала Маня... но вообще-то ей было совсем не до смеха. По пути, в церкви Николая Угодника в Подкопаевском переулке купила две свечки. Постояла, помолилась... просила защитить их всех от той недоброй силы, которая затаилась где-то там, в зеркале... если все это, конечно, не бредни! Но нет, – Маша сердцем чуяла, что в самом деле их поджидает что-то грозное, жуткое, чему не найти объяснения и от чего не укрыться... С гулко бьющимся сердцем она вышла из храма и поспешила домой в студию.
Вот и сцена... Она зажгла в зале свет, потом включила дежурное освещение, а свет в зале выключила. Отдышавшись немного, – так она волновалась, – Маша подошла к зеркалу.
– Здравствуй! – прошелестел в тишине её шепот. – Ты мне не сделаешь зла? Я просто пришла поглядеть на тебя при свечах. Можно?
Задобрив незримые силы, таимые в зеркале, этой просьбой, она достала свечи, зажгла, а потом прошла за кулисы и выключила дежурный свет. Теперь в немой бархатной темноте горели два теплых живых огонька, колеблемые потоками воздуха. Маша, холодея от страха, подошла к зеркалу и поднесла к нему свечи. Увидала свое лицо с расширенными глазами, пустоту зала за спиной... ей показалось, что в зеркале мелькнула какая-то тень... и тут свечи погасли. Маня осталась наедине со своим страхом перед окном в иной мир!
Она так растерялась, что застыла на месте.
"Надо включить свет! Свет..." – билось в висках. Но она не могла пошевелиться от ужаса, точно её заколдовали. Что это? Как будто шаги? Точно, шаги, кто-то идет! Она едва успела спрятаться, проскользнув в узкое пространство между задником и зеркалом и, сжавшись комок, закрыла лицо руками.
В зале зажегся свет.
– Ну, вот оно, мое царство, – послышался голос Далецкого. – Прошу!
Марк Николаевич! И с ним кто-то еще: высокий сухой старик в черном костюме при бабочке.
Маня приникла к узенькой щелке-зазору между центральным зеркалом и одним из боковых. В этот зазор все было видно.
– Что ж, недурно, недурно! – прозвучал резкий звучный голос незнакомца. – Вполне приличный зал, да и сцена вовсе не так мала, как ты мне говорил. Есть где развернуться!
– Пройдем на сцену или устроимся в зале? – спросил Далецкий. – Тут вот мой режиссерский столик, он хоть и маленький, но за ним нам будет вполне удобно.
– Как скажешь, Марик, – голос старика звучал теперь не так энергично, он стал мягче, теплее. – Ну, побалуй, побалуй старика! Что ты там припас?
Марк Николаевич достал из портфеля бутылку коньяку, два яблока, апельсины, шоколад, тарелку и два свертка. Развернув один, он извлек две хрустальные рюмки, во втором оказались плоские золотистые пирожные, которые он разложил на тарелке.
– Ну и ну, неужели ты помнишь? Мои любимые берлинские пирожные! ахнул старик.
– Специально за ними в "Прагу" ездил! Настоящие берлинские пирожные только там, все остальное – гадость и пошлость!
Далецкий разлил коньяк, они подняли рюмки.
– За вас, мой дорогой, мой любимый учитель! – произнес он, его голос дрогнул.
– Ну что ты, что ты – за тебя! – протестовал старик. – За твое молодое дело, за эту студию! И пускай в ней всегда горит живой огонь!
Они выпили, закусили и пустились в воспоминания о днях своей молодости, когда старик возглавлял театр, а Марк Николаевич пришел туда совсем юным актером, только окончившим Щукинское училище... А потом Николай Валерьянович, – так звали старика, – начал обучать подающего надежды актера азам своего ремесла, приметив у того режиссерский дар...
Беседа текла, время тлело, и у Мани стали слипаться глаза. Ночью она почти не спала – все думала, как придет сюда и что будет... И совсем не заметила, как уснула на прохладных досках планшета, меж рисованным задником и загадочным зеркалом, отгородившим от мира...
– ... и я просто не понимаю, что делать! – услышала Маня, очнувшись, голос Далецкого – её пробудил резкий звук:
Она приникла к щели: Марк Николаевич поднимал упавшую зажигалку. Слава Богу, ничего страшного! Звук падения маленького предмета в гулком пустом пространстве спросонья показался ей громким, как выстрел. Маня протерла глаза и вся обратилась в слух. Похоже, разговор шел теперь о чем-то важном и неприятном, судя по напряженной позе Далецкого и сокрушенному виду старика. Коньяк почти весь был выпит: оставалось чуть-чуть на донышке, однако настроил он собеседников отнюдь не на веселье, а на весьма мрачный лад...
– Как же это произошло? – наклонясь к Марку и подперев щеку рукой, говорил старый учитель.
– Как? Не знаю. Я могу только предполагать. Она человек очень чистый. Она изо всех сил старалась быть, а не казаться. Не лгать. Ко всему относилась всерьез, может быть, даже слишком... – Далецкий говорил медленно, взвешивая слова, точно каждое слово решало в этот момент чью-то судьбу. – Я говорю им: идите от себя к роли. Представьте себя в предлагаемых обстоятельствах. Вот она и представила! Наташка попросту не способна кривить душой и быть хоть в чем-то непоследовательной. Она максималист! Вот она, так сказать, и вошла в роль: решила полностью, до конца проникнуться всеми мотивами роли, всем, чем жила её героиня, то есть, азартной игрой. Она пошла в казино. Не удивлюсь, если к этому приложила руку Алена – дочь нашего спонсора. Ведь у него целая сеть казино по Москве...
– Ты хочешь сказать, что в казино пускают несовершеннолетних? усомнился Николай Валерьянович.
– Она выглядит гораздо старше своего возраста. И потом ей уж скоро шестнадцать!
– Ну-ну... – покачал головой старик. – И что же?
– Она стала играть. И игра затянула её. Это как наркотик! – теперь Далецкий говорил зло, разрубая воздух рукой со стиснутым кулаком. – Наташа уже не могла остановиться: летела, как бабочка на огонь. Сначала, видно, выигрывала – это всегда так. Это у них, в казино специально подстроено, чтоб подцепить на крючок! Вот она и попалась... – он вдруг сморщился, как от приступа острой боли. – Бедная моя девочка!
– Ты... – старик пристально поглядел на него. – Ты влюблен в нее?
– Ну... есть немного, – признался Далекий и опустил глаза. Потом поднял их и улыбнулся растерянной грустной улыбкой. – Просто я отношусь к ней с чуть большей нежностью, чем самому бы хотелось... Но между нами ничего не было, если вы об этом... Я, может быть, малодушный человек и плохой режиссер, но не совратитель малолетних!
– Марик, не заходись, этого у меня и в мыслях не было! – старик положил руку ему на плечо. – У неё много долгов?
– Семь тысяч. Не рублей, конечно... а долларов! – глухо проронил Марк Николаевич и обхватил голову руками.
– Погоди, погоди, Марк, не впадай в панику, – заволновался Николай Валерианович и разлил по рюмкам остатки коньяку. – Выпей, тебе это нужно. И говори, говори все, что на сердце. Изболелось оно у тебя – сердце-то. Нельзя все в себе держать. Для того я и пришел, чтобы как-то помочь... Я же по голосу чувствовал все последнее время, что с тобой нелады...
– Да, что со мной... – с горечью бросил Далецкий и выпил. – Вот с Наташей беда так беда!
– Где она брала деньги на игру?
– Там же, в казино – там всегда можно занять практически любую сумму, чтобы купить человека с потрохами. Это же место дьявольское! Она и брала у бандитов. Они потом ставят на счетчик, но её не поставили... не знаю, почему, может, пожалели. Она такая... а! – он махнул рукой. – Просто сказали, что если в недельный срок не вернет деньги, её убьют. Вот тогда она прибежала ко мне и все рассказала. И я все узнал... – он с мольбой взглянул на учителя. – Верьте мне: если б я хотя бы догадывался о том, что происходит, увез бы ее... ну, не знаю, сделал бы что-нибудь. Но этот кошмар предотвратил! Она больна. Ее тянет туда... она мне сказала. Азарт разъедает душу, он превращает человека в раба своей страсти... пьет кровь, как вампир.
