Текст книги "Зеркало Пиковой дамы"
Автор книги: Елена Ткач
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)
– Я сейчас! – кивнул ей Мирон и, размахивая руками, поднялся по ступенькам крохотной лесенки на авансцену, проскользнул в какую-то щель сбоку и скрылся из глаз. Потом снова высунулся и, делая страшные глаза, сдавленно прохрипел:
– Чего лыбишься, Павлин недорезанный, давай быстро к Марку, одна нога здесь, другая там!
Аля озиралась по сторонам. Какой здесь приятный запах! Пахло новой тканью, деревом и ещё чем-то совсем незнакомым, но ужасно располагающим. Она начала спускаться по наклонному полу к сцене, и тут... занавес разъехался в стороны, из динамиков по сторонам полилась тихая нежная музыка, и Аля ахнула... На сцене, залитой таинственным синим светом, стояли деревья. Их ветви переплетались, образуя сплошной шатер, и искрились как драгоценные камни. На них, как видно, был напылен какой-то специальный состав, превращавший стволы и ветви в нечто небывалое и фантастическое они сами как будто излучали переливчатый свет. На деревьях висели фонарики, тихонько покачивались с тихим звоном и огоньки, светящиеся внутри, дрожали. Потом, свет, заливавший сцену, переменился – теперь он стал золотым, и вся декорация тоже загорелась золотом, а когда Аля на секунду прикрыла глаза, свет мерцал серебром... Она замерла, пораженная этой картиной, тут из динамиков полились торжественные аккорды, от которых по спине её пробежал холодок, сцена вмиг потонула во тьме, а вдали на заднем плане загорелся горячий костер.
– Как здорово! – тихонько прошептала она в пустоту.
Неслышно вернулся Павлин и, глядя на Алю во все глаза, наслаждался произведенным эффектом. Рот его разъехался в улыбке чуть не до ушей!
Тут сзади пролегла узкая полоска света – наискось, через зал – и глубокий мужской голос произнес:
– Что, нравится?
Она обернулась. В дверях стоял человек. Тут же декорации на сцене погасли, в зале зажегся свет. Человек подошел к Але и протянул руку. Он был невысок, строен, в джинсах и дорогом тонком свитере, на шее – синий мягкий кашемировый шарф. Ему было где-то от тридцати пяти до сорока – она ещё не слишком разбиралась в возрасте взрослых мужчин... Смуглое, четкой лепки лицо прорезали складки неглубоких морщин, совершенно седые волосы. зачесанные назад, резко контрастировали с цветом кожи, а зеленовато-карие глаза, смотревшие прямо в упор, горели беспокойным огнем. Под этим пристальным взглядом Але стало немного не по себе, она даже отступила на шаг, но почувствовав крепкое дружеское рукопожатие, успокоилась.
– Я Марк Николаевич Далецкий, руководитель студии. Ребята сказали, вы зеркало привезли. В дар! В наше-то сложное время... я преклоняюсь! Это просто удивительно, вы не представляете, насколько оно сейчас кстати! Я так понял, Витя вам уже кое-что показал?
– Да, – пролепетала смущенная Аля. – Это... так удивительно! Я даже не знаю, как сказать...
– Значит, вы наша! – кивнул Марк Николаевич. – Я так и думал. Погодите-ка, погодите... – он слегка приподнял за подбородок её лицо, отошел на шаг, вгляделся пристально... Господи, вот она, Лиза! Живая, настоящая Лиза! Ох, простите! – он немного смутился. – Я никак не могу найти актрису на главную роль. Хотите посидеть на репетиции? Она начнется через полчаса, а пока пообщайтесь с ребятами. Витя, Макс подошел?
Из-за занавеса показалась Витина голова. Он глядел на Далецкого как кролик на удава, но при этом взгляд был полон немого обожания.
– Да, он здесь, Мастер! В репзале.
– Сколько раз я просил не называть меня так! – загремел Далецкий. В гневе он был ещё интереснее!
– Простите, Марк Николаевич! День сегодня какой-то дурной...
– У кого дурь в голове, для тех всякий день дурной! – все ещё не остыл тот. – Запри зал и покажи Але студию, а потом познакомь с ребятами. Только без дурацких приколов, пожалуйста!
Он кивнул Але, резко повернулся и вышел, все ещё сердясь, судя по всему. И что это его так раздосадовало?! Обычное слово – мастер... А он прямо весь перекосился с досады. А вообще-то классный мужик! Аля таких только в кино видела: элегантный, подтянутый, а уж как хорош... Н-да, от такого можно голову потерять. Наверно, все девчонки тут в него влюблены!
"А ты не смей! – запретила она себе даже думать об этом. – Если у тебя в голове одни романчики, да поцелуйчики, то ты сейчас же повернешься и пулей отсюда вылетишь, ясно! Если уж и оставаться, то не для этого..."
Витя уже спешил к ней, болтая руками, и, заперев зал, повел на второй этаж. За дверью открылось просторное помещение, одна стена которого была зеркальной, а на противоположной на уровне подоконников укреплена на кронштейнах круглая деревянная палка.
– Это балетный станок, – пояснил Витя. – Три раза в неделю – балетный класс. Это чтоб свободно владеть своим телом. После ломает – жуть! Точно весь день вагоны грузил!
– Эй, грузчик, познакомь с девушкой! – у зеркальной стены в глубине зала сидели на полу трое: две девчонки и парень с волосами, забранными в хвост на затылке. Он лениво поднялся и не спеша направился к Але, оказавшись очень прямым и высоким. Выглядит – умереть! Эдакий демонический красавец! Просто Тимоти Далтон в молодости... Девчонки умолкли и выжидательно уставились на нее.
– Это Аля, – торжественно представил её Витя-Мирон. – Марк Николаевич велел ей все показать-рассказать. Она нам зеркало привезла. Старинное! Классное, обалдеть!
– Максим, – без улыбки, оглядывая её с головы до ног, как какую-нибудь неживую статую, сказал красавец. – Это Маруся и Тая, – он кивнул в сторону девочек. – Сейчас к нам Маня выплывет из гнезда. А потом и другие подвалят. Ты театром интересуешься?
– Ну, не то, чтобы очень... – так же лениво протянула Аля – не хотелось показывать виду, что она прямо с ума сходит, лишь бы попасть в их число! – Просто смотрю, как у вас...
– Да ты не думай – у нас клево! – встрял Витя. – Тут такая жизнь, улёт! По крайней мере не заскучаешь.
– Старик, ты отлезь, – тихо сказал Максим. – Я сам разберусь.
Витя послушно примолк, но остался на месте, готовый в любую минуту продолжить экскурсию.
– Значит так... – Максим подвел её к девочкам. – Девчонки, Аля мечтает влиться в наши стройные ряды. – Она было вытаращила на него глаза: ведь ничего такого не говорила, но он, не обращая внимания, продолжал. Просветите человека, а я пойду наверх этот чертов канделябр доделывать... и с тем немедленно испарился.
– Привет, – с пола поднялась рыженькая стройная девочка в длинной юбке до пят с грустными выразительными глазами. Они были огромные, ясные и голубые как апрельское небо. Ей бы, Але, такие глаза! Девчонку чуть портил несколько вздернутый носик, но в остальном она была просто класс! – Меня зовут Тая. Афонина... – добавила она тихо, точно смущаясь своей фамилии. А это Маруся.
– Привет! – та протянула руку, так и не оторвав задницу от дощатого пола. Сидела, скрестив ноги, в одних носках, а видок – тот еще: короткие волосы выкрашены в какой-то чумовой фиолетовый цвет, ногти покрыты темно-зеленым лаком, глаза обведены черным, как некролог о покойнике. На пальцах – какие-то идиотские перстни с черепушками, в каждом ухе – по три серьги... Небось обкуривается до опупения и тащится от какого-нибудь идиота, лабающего рэп или хип-хоп...
– Чего вылупилась? – Маруся добродушно хмыкнула, оттопырив полную нижнюю губу. – Хочешь, мы и тебе волосенки в такой цвет покрасим? А лучше в радикально-зеленый – тебе пойдет... – и она рассмеялась каким-то утробным смехом. – Притаранила, значит, зеркало? Маня все про него вспоминала. Живое, говорит... Ты тогда какая-то смурная была... ну, когда мы на вас обвалились. А меня не узнаешь? Это ведь я тогда у тебя танцевала. Ну, в малиновой юбке!
– А-а-а, – Аля широко раскрыла глаза. – Извини, не узнала. На тебе же маска была.
– Полумаска, – поправила Маруся. – Ничего, скоро и ты танцевать так научишься. У нас покойник – и тот за компанию спляшет! – загоготала она.
"Да, народ тут пестрый! – подумала Аля. – И как они все, такие разные, в одном спектакле играют?.."
– Мара, не пугай человека, – вступилась за гостью Тая. – Значит, здесь у нас репетиционный зал, тут проходят всякие занятия: по сценической речи, актерскому мастерству, балетный класс... ну, и ещё много чего – вокал, музыка, ты сама все увидишь... Мы все делаем сами: шьем костюмы, делаем реквизит, ребята даже декорации мастерят...
– Слышь, Туесок, кончай лапшу на уши вешать! – Маруся наконец-то поднялась на ноги и тут же, не сходя с места, крутанула двойной пируэт. От твоего рассказа хочется свалить отсюда куда подальше! Ты, Алька, не бери в голову – сама все поймешь, как пару дней здесь перекантуешься. И не парься на тему: что, да как – тут просто классно, и ребята хорошие, а руководитель наш – он ваще гений! У него своя новая идея театра! Витек, слышь, отвали, дай нам по-бабски спокойненько пообщаться!
Витя, маячивший позади, сразу завял, загрустил и покорно отошел в сторону. Аля кивнула ему ободряюще... его стало жалко. Нормальный парень, чего его все тыркают?
– Наша студия – это эксперимент, – продолжала Маруся. – Театр двадцать первого века! Ну, театр-лаборатория, что ли, базарить-то можно долго, пока сама в это не въедешь. Я так просекаю: если человеку тут хорошо, нравится и вообще он западает на это – все, финиш! Ему по жизни в студии поселиться надо. Тут такое бывает, просто чума! Да, только не вздумай всякие такие словечки при Маркуше употреблять – съест и заживо закопает! Шучу... При нем мы говорим, как надо – правильным русским языком, врубаешься? О кей, тогда пошли к Машке в гнездо знакомиться.
– В какое гнездо? – рассмеялась Аля. Эмоциональная и живая Маруся начинала ей нравиться.
– А вот оно, её гнездо! – Маруся подошла к двум ширмам, отгораживавшим уголок репетиционного зала. Тая и Аля – за ней. – Тук, тук, тук, к тебе можно? – и не дожидаясь ответа, распахнула створку ширмы, схватила Алю за руку и затащила внутрь.
Это действительно напоминало гнездо: матрац на полу, покрытый сбитой простыней, два скомканных шерстяных одеяла по-сверх, на полу – журналы, книжка и тапочки, в одном углу – кучка одежды, ботинки, в другом маленькая электроплитка, кастрюлька и чашка. Еще пачка чаю, кажется... Посередине всего этого бардака сидела девчонка со странным неподвижным взглядом, уставившись в одну точку. Она даже не сразу вскинула голову на вошедших – так глубоко задумалась. Ей было лет пятнадцать, густые светлые волосы собраны в жгут на затылке. От девчонки довольно сильно пахло потом, а её синий тренировочный костюм украшали неприятные темные пятна.
"Бомжиха какая-то!" – подумала Аля, с невольной неприязнью разглядывая жительницу гнезда.
Аля была ужасная чистюля, и если не принимала душ на ночь, чувствовала себя больной...
– Мань, опять медитируешь? Очнись, мы к тебе в гости, – с неожиданной нежностью заявила Маруся, широко улыбаясь,. – Вот погляди, кто к нам пришел! Узнаешь, у кого мы с тобой отплясывали?
Маня медленно поднялась, и заглянула Але в глаза. Той стало как-то не по себе, точно её, как какую-то вошь, под микроскопом разглядывают!
– Ой, ты пришла все-таки! – просияла она, и улыбка её была такой ясной и искренней, а голос – такой неожиданно чистый и мелодичный, что Аля растаяла. – Как хорошо, какая же ты молодец!
– Она не просто молодец, она – гений! – поддакнула Маруся. – Зеркало, от которого ты тогда прибалдела, студии подарила. Бэз-воз-мэзд-но!
Маня сразу стала серьезной, а глаза её – темно-синие, даже какие-то фиолетовые – замерцали загадочно, как огонек в ночи. Точно распахнули дверцу в неведомое. И Але почему-то подумалось, что эта Маня – колдунья! Но очень добрая... Она неожиданно для самой себя вдруг крепко-крепко пожала руки своей новой знакомой, они молча глядели друг другу в глаза, и этот миг соединил их тайным родством, более крепким, чем кровное... Это было так удивительно! Первый раз видишь человека и – на тебе! – он, едва сказав пару слов, становится тебе жутко близким и дорогим, и ты за него в огонь и в воду готова! Разве не волшебство? А может, эта Маня – фея?
От этой мысли Аля разом расслабилась и рассмеялась.
– Что, проняло? – довольно улыбаясь, сказала Маруся, наблюдавшая эту сцену. – Да, наша Маша – он такая, в неё все влюбляются – сразу и навсегда! Ну не все, конечно, только живые!
– То есть, как? – не поняла Аля.
– Ну, это наше выражение, студийное: живой человек – это значит такой, у которого душа чуткая, восприимчивая. Которая тонкий мир чувствует. Сечешь?
– Ага... – не очень уверенно кивнула Аля. – Маш, а чего ты здесь... за ширмами?
– А ей жить негде, – ответила за Машу Маруся. – И помыться, и постирать тоже негде – у нас только рукомойник наверху в мастерской, вода перекрыта. Правда, обещают скоро душ сделать.
– Меня Марк Николаевич у цыган выкупил, – объяснила Маша своим музыкальным голосом. – Я с Яшкой-цыганом по электричкам ходила и пела, а он мне на гитаре подыгрывал.
Аля не нашлась, что сказать – она и не предполагала, что бывает такое: что кого-то в наше время, как раба, выкупают за деньги! И только все глядела в эти загадочные глубокие глаза и не отнимала рук...
– Маш, знаешь... если хочешь, ты можешь у нас пожить – я только у мамы спрошу... Правда у нас грудной ребенок... братик мой. Но мама будет не против, она очень добрая!
– Так, бабоньки, кончай базар, через пять минут репетиция, – прервала их Маруся.
Они выбрались из гнезда, и Аля новыми глазами оглядела студию: теперь она не сомневалась, что останется здесь. Просто ужас как сегодня меняется настроение – по сто раз на дню! Только минуту назад ей вовсе не улыбалось "влиться", как сказал Макс, в число этих студийцев, а теперь... да она только об этом и думала! А чего думать-то, тут так интересно... Словно её, Алю, как машину, до того обесточенную, подключили в сеть, и машина вдруг заработала, набирая обороты! Будем жить, ура! Она и в самом деле чуть не заорала вслух – такая волна энергии, силы вдруг поднялась в ней... Аля даже не думала, что так заведется от этого... А чего удивляться: ведь сбывается её мечта! Теперь все переменится. И она надеялась – к лучшему!
Глава 3
ЗАСТОЛЬНЫЙ ПЕРИОД
– Аль, ты погуляй тут по залу, прочувствуй все, так сказать, посоветовала ей Маруся. – Марк Николаевич говорит, что человеку нужно чаще бывать одному, чтобы разобраться в себе, подумать... и все такое. О кей? А мне надо с Маней парой слов перекинуться.
Аля кивнула и отошла к окну. Там, на улице бушевал самый настоящий буран – так мело, что не видно ни зги, ветер выл, острый колючий снег сек по стеклу... ну и погодка! А здесь тепло, хорошо и ребята такие чудесные... Она медленно двинулась вдоль окон, глядя под ноги, так приятно было ступать по свежеструганным светлым доскам пола!
В уголке Маша с Марусей о чем-то шушукались. Маруся, делая страшные глаза, сообщала враз посерьезневшей Маше нечто чрезвычайно важное. До Али долетали обрывки их разговора.
– Ты ж понимаешь, Наташка ужасно впечатлительная! На неё же дунь отзовется! Понимаешь, она все всегда хочет всерьез! А эта все крутится, крутится возле... Папаша ее... Конечно, у него ж казино!
– Нет, как-то не верится... – недоумевала Маша. – Может, моих цыган подключить, они мигом разведают.
– Теперь и совсем пропала... Живет она с бабушкой, родители в длительной командировке... так эта бабка мычит что-то непонятное – не разберешь!
Тут появился Пашка с ещё одним парнем: они внесли в зал Алино зеркало. Аля этого парня сразу узнала: тот самый ряженый, который написал ей на конфетной обертке адрес студии. Зеркало поставили в оконном проеме напротив зеркальной стены, и виновник её появления здесь, откинув со лба длинную прядь волос, оглядел себя в зеркало, подбоченился и отбил чечетку. Аля медленно приблизилась к зеркалу, и он сразу увидел в нем её отражение. Обернулся, обрадованный.
– Привет! Молодец, что пришла! Слушай, это твое зеркало просто чудо какое-то! Красотища немыслимая! – Он взял её руку и неожиданно поцеловал. Я Илья. Старосельский.
Это имя Але как будто что-то напомнило. Но что? Она силилась вспомнить, но не могла. Точно в памяти был какой-то потайной карманчик, где хранилась важная, очень важная информация, а доступа к ней не было... Илья, между тем, её огорошил.
– Тут уже все про тебя знают: и что тебя Алей зовут, и что Маркуша тебе роль предложил...
– Какую роль? – опешила Аля.
– Главную. Лизу в "Пиковой даме"!
– Да, ты что, ничего он мне не предлагал... ну, сказал, что я самая настоящая Лиза... так это же просто слова. Студию предложил осмотреть. Главная роль! Да я сцену в жизни не выйду, я же двигаться не умею и вообще... нет, этого быть не может!
– Еще как может! – уверил Илья. Его веселые серые глаза снова смеялись. – Марк – он всегда так. Скажет что-нибудь вскользь: почитай все, заметано! Можешь, что хочешь, делать: хоть на Камчатку сбежать, хоть чахоточной притвориться, он тебя из-под земли достанет, и все будет, как он сказал! Так что, ты лучше не теряй время, а прямо сегодня начни Пушкина перечитывать!
– Я... – Аля так растерялась, что на миг потеряла дар речи. Ноги от волнения сделались ватными и она присела на корточки перед зеркалом.
А Илья, дружески ей кивнув, пошел навстречу парню, пулей ворвавшемуся в репетиционный зал. Дверь широко распахнулась, будто её пнули ногой. Вошедший чеканил шаг, вскинув голову, как на параде. У него были толстоватые саблевидные ноги, вогнутые в коленях, и от этого казалось, что он машет в воздухе двумя бутафорскими кривыми сардельками, набитыми ватой. Парень прищелкивал пальцами, отбивая четкий ритм, и встряхивал густыми волосами, лежащими над невысоким лбом упругой волной. Его полные губы растягивались в глумливой усмешке, а глаза не смеялись. Злые были глаза.
– Ну что? – взволновался Илья, пожимая руку вошедшему. – Неужели пересдавать?
– Ха! – громко, привлекая к себе внимание, крикнул улыбчивый. – Как же, пересдавать... Сдал! И, что вы думаете, влепил мне этот старый педик? Трояк! За гениальный этюд. Вы слишком увлекаетесь внешним действием, молодой человек! Вы думаете, что современность именно в этом, – прогнусил он носовым старческим голосом, – а Чехов требует глубокого погружения! Чертов старикан сам по уши в нафталине, а туда же – будет меня учить, что современно, что нет... – Парень отвернулся к окну, и лицо его на миг передернулось гримасой брезгливости, точно в него плеснули помоями. Потом оно снова растянулось в улыбке. – Ба! Откуда это прелестное дитя? – только тут он заметил Алю.
– Это Аля, она... впрочем, не будем опережать событий, пускай Марк сам скажет.
– Что она? – у улыбчивого вытянулось лицо. – Неужели наш старик доспел?
– Слушай, Гарик, проехали! Главное, что Аля теперь с нами. Вот, зеркало привезла.
Александра совершенно опешила от всех этих намеков и разговоров на свой счет и стояла перед парнями, красная как рак.
– Э, мужики, отлезьте от девушки! – к ней на помощь спешила Маруся. Дайте хоть в себя прийти. А ты, гений, мог бы с ней для начала хоть поздороваться...
– О, простите великодушно, – сразу обмяк улыбчивый и поцеловал Але ручку. – Гарик! Счастлив вас видеть в наших Пенатах!
Он отошел вместе с Ильей, они принялись о чем-то увлеченно беседовать, потом Гарик начал изображать страдальца, декламируя какой-то отрывок, а Илья хохотал, держась за живот.
– Это наш помреж, Гарик Левин, – шепнула подошедшая Тая. – Он учится на втором курсе режиссерского в ГИТИСе... Очень талантливый! – судя по её восторженному шепоту, Тая была влюблена в этого Гарика...
Тут, запыхавшись, влетел Максим – его волосы теперь были распущены по плечам и прыгали за спиной в такт шагам. В руках у него была настольная лампа.
– Ну что, вроде все в сборе? – оглядел всех Гарик. – Опять Наташки нет? Звонили? – девчонки мрачно кивнули. – Так, ладно люди, давайте по-быстрому, сейчас Марк придет, – он захлопал в ладоши. – Роли перепечатали?
Тая, торопясь, раскрыла сумочку и достала папку, в которой лежала толстая пачка листов с набранным на компьютере текстом.
– Ага, порядок! Разбирайте каждый свое. Кого нет? Вити и Пашки?
– Они сейчас подойдут, – буркнул Максим. – Карты клеить заканчивают.
– Та-а-ак... поторопились бы. Ну конечно, опять нет Алены... Ладно, часиков через восемь подгребет, тащите стол.
При этих его словах в зал влетели Пашка и Витя, притащили узкие лавки, с ходу подхватили низкий длинный стол, стоящий у зеркальной стены, и водрузили посередине. Возле стола поставили лавки, уселись... наступила пауза. Аля поняла, что ждут Далецкого. Она не осмелилась сесть за стол вместе с остальными и мялась в уголке, не зная, куда себя деть.
– Аль, садись, – поманила её Маруся. – Мирон, подвинься, чего расселся как жаба?!
Аля бочком протиснулась между столом и лавкой и села. В зале стояла тишина, нарушаемая только шелестом переворачиваемых страниц: студийцы их тихонько листали, проглядывая текст своей роли. Дверь вновь распахнулась, и в зал стремительно вошел Марк Николаевич. В руках его переливался всеми цветами радуги блестящий шар.
– Всем добрый день... хотя уже вечер – смеркается.
Мягко, неслышно ступая по дощатому полу, он прошел к дальнему концу стола, где для него было приготовлено кресло, ободряюще улыбнулся смущенной Але и опустил на пол свой радужный шар. Тот откатился к стене, столкнулся с ней, побежал дальше... Какое-то время все как завороженные глядели на него – было полное впечатление, что шар живой! Он скользил по полу, словно изучая пространство, потом вернулся к ногам своего господина и замер...
– Ну вот, наконец мы можем с ним познакомиться, – сказал Далецкий, это то, что я так долго искал! Зримый образ игры, которого нам так не хватало... Я заказал его в мастерских Большого театра. Там внутри электромагнит, и у каждого участника сцен с игроками будет по магниту где-то в руках, в кармане... На сцене он как бы будет жить своей жизнью. Перебегать от одного к другому, дразнить, приманивать, ускользать... а потом загонять в угол! Он – как прошлое, которое тащится за нами! Как маньяк! – он вздохнул. – Помните, у Тарковского: "Когда судьба по следу шла за нами, как сумасшедший с бритвою в руке." Игрок надеется на удачу, он пытается обмануть судьбу, улизнуть от нее, но вот это, – он указал на шар, – обмануть нельзя... И у нас сегодня ещё одна большая удача...
Он недоговорил: дверь отворилась, и в зал ворвалась высокая девица в шикарной широкополой шляпе. На ней было черное пальто до пят, длинный черный шарф, на плече – сумочка от Гуччи, на смазливой мордочке вызывающе-яркий макияж. За нею тянулся бесплотный шлейф очень тонкого и дорогого парфюма. Без тени смущения девица прошла прямо к креслу Марка Николаевича, скинула на ходу пальто, небрежно швырнула на лавку, – ребята тотчас подвинулись, освобождая для неё место, – и отвесила перед ним нарочито низкий поклон.
– Алена, ты никак не можешь без опозданий? – видно было, что он раздражен, но сдерживался – вопрос был задан довольно мягко.
– Простите, Марк Николаич, у папы была презентация, и он попросил меня поприсутствовать, – капризным тоном избалованного ребенка изрекла девица.
– Садись. В следующий раз выбери что-то одно: либо презентацию, либо репетицию. Порядок одинаков для всех! Продолжим... – он помолчал, пытаясь вернуться к тому эмоциональному состоянию, из которого его вывела своим появленьем Алена. Как видно, это не слишком-то получалось, и Далецкий был зол на себя. Какое-то время он молча разглядывал свои руки, лежавшие на столе, потом поднял голову, обвел всех сумрачным взглядом... и широко улыбнулся.
– Я хотел бы представить вам нашу гостью, Алю, с которой вы все, кроме Алены, наверно уже познакомились. Аля, завтра у нас спектакль – "Синяя птица", милости просим. Если вы хотите разобраться в себе, понять себя, свой характер, оставайтесь с нами. Это именно то, чему мы пытаемся здесь научиться. Если же вы мечтали о сцене для славы, для аплодисментов, – а я думаю, вы мечтали о ней! – тогда... в Москве много театров, много студий. Я понимаю, сразу сложно решить... Но, мне кажется, вам это важно! В ваших глазах... – он отвернулся, закашлялся. – Просто я бы хотел, чтобы в жизни у каждого стало чуть больше добра. – Далецкий задумался, совершенно ушел в себя, потом словно очнулся, ожил...
– Сейчас у нас застольный период – читка. Мы ставим Пушкина. "Пиковую даму". Я думаю, это одна из самых загадочных повестей не только самого Пушкина – всей русской литературы. Хороший автор сделал инсценировку. А ваше появление в этот день для меня не случайно – это добрый знак... Итак, глядите, слушайте, внимайте... театр начинается!
Он поднялся и принялся ходить взад-вперед вдоль зеркал, и Аля следила за тем, как на миг сливаются в одно целое, а потом разделяются его фигура и отражение в зеркале. Искристый сверкающий шар послушно катился за ним.
– Таенька, выключи свет, – каким-то изменившимся глуховатым голосом попросил Далецкий и вернулся за стол.
Тая кинулась исполнять приказание, на столе загорелась лампа, освещая только его лицо, а весь зал потонул в тени. Блики от зеркал ожили и задвигались, отражаясь в окнах напротив, играя на лицах, взволнованных и серьезных. Аля отчего-то забеспокоилась – это было похоже на какой-то колдовской ритуал. И все сидящие за столом как будто тоже это почувствовали – примолкли, подобрались, – атмосфера в зале как-то неуловимо переменилась, точно теперь тут действовали иные законы...
– Я хотел бы ещё и ещё раз напомнить вам сверхзадачу, которая определяет жизнь нашей студии. Повторю известную всем фразу Брехта: "Все искусства служат одному, самому трудному из искусств – искусству жить". Итак, наша идея: быть, а не казаться, играть, чтобы быть! В жизни приходится играть много ролей и не всегда добровольно, потому что каждый из нас хочет нравиться, побеждать... Как много чужого, внешнего наслаивается на душу, на лик человека в течение жизни и в значительной мере меняет его сущность. Лик двоится, троится... и человек ломается. Согласны?
Ребята закивали, Аля замерла: ей казалось, она давно ждала чего-то подобного – слов, которые прояснили бы ей суть тех смутных вопросов, которые накипали в душе...
– Потому наша студия и называется "ЛИК", – продолжал Далецкий, – что мы хотим освободиться от личины! Личина – маска, за которой мы прячемся, это как бы жизнь не всерьез. Так удобней. Сегодня я один, завтра другой... А жизнь без маски – это уже не игра, без маски страшно – а вдруг мир не примет тебя, такого, как есть... Я уверен, что человек изначально добр... Посмотрите на младенца – он доверчив, он улыбается, он жаден до жизни! Он хочет учиться, и учат его не только взрослые, его учит каждый предмет, который он видит, все, что его окружает. Он плачет, когда не понимает чего-то, и тогда в нем просыпается страх. Так же и с нами: страх перед тем, что нас не полюбят, страх перед неизвестностью, перед будущим – вот тот мощный рычаг, который заставляет нас играть, притворяться. Но если мы перестанем бояться чего бы то ни было и прежде всего себя, мы станем свободны... И этому мы можем и должны научиться!
– Гюльчатай, открой личико! – тихонько шепнула Маруся Але на ухо.
Та улыбнулась, но скорее из вежливости – её не в шутку захватило то, о чем говорил режиссер... И как говорил!
Марк Николаевич поднялся и двинулся вдоль стола, низко наклонив голову и засунув руки в карманы. Переливчатый шар с готовностью поспешил за ним следом, то ускоряя, то замедляя движение... и в этом было нечто пугающее. Аля даже невольно отпрянула в сторону, когда шар, беззвучно вертясь, проследовал мимо нее.
– Театр – это мистика. Он как заклинание. Вот только какие духи вырвутся на свободу – этого мы не знаем, и результат часто бывает непредсказуем! Театр нельзя просчитать как хотел просчитать свою жизнь герой Пушкина Германн! Скрытный, расчетливый, он держал в узде свои страсти... пока они не опрокинули его навзничь и не размазали в пыль! Он хотел сразу всего. А это самое опасное желание. Он безумец! Таков и театр. Он бывает мстителен и суров с теми, кто его не боится. Кто не чувствует его дикий и буйный нрав. Тех, кто боится, он убивает...
– Как же так? – Аля вскочила. Она не выдержала. Это было так странно... – Но что же тогда... что нужно делать?
– Любить! – улыбнулся Далецкий. И улыбка его была детской, открытой.
– Только любить? – глухо спросила Алена. – И все? А талант?
– Только любить – это самое сложное. А талант – это всего лишь "Я". Правда, оно, – это "я", – должно обладать двумя качествами: быть ни на кого не похожим и суметь убедить в этом других... И потом, это дар Божий, а в чем он, никто не знает!
– Мы хотим освободиться от иллюзий и страхов, – продолжал Далецкий, воодушевляясь все больше. – Страх и иллюзия – самые опасные ловушки, уверяю вас! Неосуществимые мечты, иллюзии в отношении самого себя – это не менее опасная ловушка, чем страх! Мир искажается, как в кривом зеркале, и человек безнадежно пытается отыскать в нем свое истинное лицо... Но мы с вами будем пытаться изжить свои страхи и понять, кто мы на самом деле... – он выдержал паузу, – с помощью сцены, театра. Это наш эксперимент, наш путь, который так же опасен, как сама жизнь. А может быть, ещё больше!
Далецкий сделал несколько кругов вкруг стола, точно опутывая сидящих незримыми нитями, и остановился возле Али – у неё за спиной.
– Аля, скажите... только быстро, не думая, чего вы больше всего хотите?
– Я? Я не знаю... – она вздрогнула от неожиданности.
– Хорошо! Вы сказали, что думали. Такова ваша сегодняшняя реальность в ней не существует конкретной цели. Вы хотите понять эту цель?
– Да, наверное... но их так много!
– Чего?
– Всяких целей. Желаний... И потом, они часто меняются...
Аля и в самом деле старалась быть предельно искренней. Она забыла о том, что на неё глядит множество глаз, обернулась и видела только его глаза – горящие, гипнотические... такого с ней ещё не бывало.
– Меняются естественные человеческие желания, – улыбнулся Марк Николаевич, – а точней, они неизменны. Мы хотим вкусно поесть, купить какую-то модную вещь, поехать к морю, поступить в институт, иметь семью, ребенка... Разбогатеть, наконец! Этого хотят все... ну, или почти все. Но есть цель, которую только вам предстоит разгадать: именно ради неё вы и пришли сюда, в этот мир. Это ваше предназначение, только ваше и больше ничье... Чтобы понять, в чем оно, нужно понять себя. Свое "я"... Вы хотите этого?
– Да, наверное, – её голос прозвучал как-то нерешительно.
– А что вас смущает?
– Ну, не знаю... я к этому не готова. И потом это все очень сложно...
– Не готовы к чему?
Сущий допрос! Она не привыкла к такому вниманию к своей персоне, да ещё в присутствии практически незнакомых людей... Хотелось спрятаться, забиться в угол... от волнения вся кровь вскипела, будто душу оперировали без наркоза! Но какое же безрассудное наслаждение было в этом волнении!
