Текст книги "Незримого Начала Тень"

Автор книги: Елена Руденко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Глава 4 Куда ты скрылся, гений красоты?

Из журнала Константина Вербина

Сегодня утром в парке я встретил француза Жервье. Он сидел на скамье, печально опустив взор. На молодом лице застыла печаль. Мне было весьма неловко начать разговор на личную тему, поэтому я решился начать с темы убийства. Мы были знакомы, и Жервье знал о моей службе, поэтому я легко перешел к делу.

– Мне поручено вести следствие об убийстве Кравцова, – произнес я, – некий турецкий господин, снимающий поместье в окрестностях Кислых Вод, вызывает некоторое беспокойство…

Мой собеседник удивительно оживился.

– Селим ад-Хамид, – догадался он, – от этого мошенника всего можно ожидать!

Голос Жервье звучал уверенно.

– Вы имели честь познакомиться с турецким господином? – поинтересовался я.

– Я имею несчастье знать его, – ответил Жервье, – у него есть юная родственница! Прекрасный восточный цветок, который старый злодей желает продать, подобно товару! Для этих дикарей женщина – обычная вещь! Что проку с того, что он научил Надин наукам и этикету? Он торгует ее судьбою…

– Неужто турок, позволил себе подлость торговаться с вами? – возмущенно спросил я.

Жервье вздохнул.

– Ради Надин я бы пошел на все, – прошептал он, – я бы сумел украсть и даже… убить…

Он запнулся, испугавшись своих слов.

– Я мог стать марионеткой в руках злодея, – говорил он устало, – подумать только, просвещенный европеец в руках восточного дикаря! А ведь Наполеон покорил их, сделав нашими слугами…

– А их красавицы покорили нас, – добавил я, желая унять тираду ненависти от которой мне стало неловко.

Жервье улыбнулся в ответ.

– Вы, верно, видели Надин, – произнес он печально, – она так сдержанна и задумчива, совсем не похожа на европейских дам…

Восторженные отзывы я прослушал невнимательно. Меня волновало сказанное. Жервье говорил, будто готов на все ради Надин, на любое преступление… Неужто он столь легко проговорился? Вдруг турок заставил Жервье совершить убийство… Если так, то Хамид обманул француза… Судя по всему, Селим не намерен отдавать Надин. А что любопытно, восточная красавица не особо желает разделить свою судьбу с Жервье. Возможно, чувства тонкого романтика остались безответны…

Из журнала Александры Каховской

Я выехала из дому еще до восхода солнца, дабы еще раз побывать на месте убийства. Лишь ранним утром, когда тьма уходит и наступает день, нам дано несколько мгновений, чтобы воочию увидеть души умерших.

На моем поясе висел меч, давно привезенный отцом из Дамаска. Я не из тех барышень, которым удалось освоить искусство фехтования, но само осознание, что это оружие со мною, гонит любые страхи. Не возможно объяснить, но я уверена – дамасский клинок защитит меня.

Не могу понять причины, но этот предмет привлек меня еще в детстве. Мне нравилось, когда отец по моей просьбе доставал меч из ножен. Я зачарованно любовалась клинком, улыбаясь, щурилась от луча света, отражавшегося от стали белой вспышкой. Меч будто бы избрал меня своею хозяйкой. Ведь говорят, что есть на свете особые клинки, сами выбирающие себе хозяев.

Мою привязанность к дамасскому мечу нельзя было не заметить, поэтому сразу было решено, что это оружие достанется мне в наследство. Разговор о вещах по наследству был в нашем доме не редкость, мы с Ольгой любили перебирать мамины украшения, обсуждая, что перейдет каждой из нас. Матушка давно сказала нам, кому какая брошь или кольцо достанутся в приданное. Подобные беседы не вызывали у нас ни тени печали, мы не задумывались, что грустные дни наступят столь скоро, казалось, будто родители всегда будут с нами.

Отец очень любил маму, мне казалось, что она стала для него подобно воздуху, и не сумел надолго пережить его. И она звала его… они не смогли друг без друга… Уже тогда в детстве я это видела и понимала.

– Простите меня, – слышала я ее шепот, – но отец сам желает уйти за мною…

Их тянуло друг к другу даже через невидимую грань. Тогда мне было десять, я воспринимала смерть как долгую разлуку, мне не хотелось, чтобы отец покидал нас, но еще больше я не хотела, чтобы он страдал. Наша судьба, похоже, не беспокоила его… Он знал, что дядюшка всегда позаботиться о нас, он очень добр… Своих детей у него не было, и дядюшка привязался к нам, как к родным.

Однажды мне приснился сон, что я и Ольга присутствуем на свадьбе наших родителей. Сон был живым и ярким, подобным яви. Очень веселым. Мы много смеялись. Утром я рассказала сестре о сне. Она ответила не сразу… Ей приснился такой же сон… В это утро мы узнали, что наш отец ночью скончался… Он не смог жить без мамы, я не виню его…

Помню, отец очень сокрушался, что старший сын довольно холодно встретил его выбор супруги. Сыну тогда исполнилось пятнадцать, он учился в военной школе… Как мне сказала Ольга, он мечтал поскорее отделаться от отцовской опеки и воспринял его женитьбу как прекрасный повод начать свою жизнь. Брат ни разу не написал нам, возможно, он даже позабыл о нашем существовании. Я видела его последний раз на похоронах отца. Старания Ольги заговорить с ним брат воспринял весьма холодно, а ведь ему было уже тридцать… Теперь я недоумеваю, неужто столь трудно проявить сочувствие к горю пятнадцатилетней девочки?

Я прогнала мрачные воспоминания. Слишком часто память не дает нам покоя. Я с безразличием вижу смерти других, но до сих про грущу об уходе близких… Именно «уходе», так я воспринимаю свою утрату… никогда я не произнесла фразу «мои родители умерли», которая звучит будто мы расстались навсегда… Я чувствую их взоры…

Немного заблудившись, я едва успела на место убийства к началу рассвета. На мгновение я увидела бледную тень. Кравцов стоял, скрестив руки в замок за спиной, озираясь по сторонам, будто кого-то ожидая… Я шагнула к нему, но первый луч солнца растворил видение в рассветной дымке.

Раздосадованная своим замешательством, я попыталась успокоиться и сосредоточиться. Я прикрыла глаза, с наслаждением подставляя лицо молодым лучам солнца. Какое приятное нежное тепло сквозь утреннюю прохладу гор!

Вдруг я услышала шаги и обернулась. За моей спиной стоял молодой черкес. «Разбойник», – решила я, сама не зная, почему. Возможно, мне, изнеженной барышне, недавно приехавшей на Кавказ, все местные жители кажутся разбойниками. Нет, я почувствовала смерть, за этим человеком будто стояла толпа загубленных душ…

– Не бойся, не трону, – произнёс он угрюмо.

– Я знаю, – ответила я.

Наверно, в этот момент я взглянула на него тем самым пугающим взглядом, который заставляет замирать людские сердца. Черкес невольно отпрянул. В такие моменты я всегда чувствовала свою власть над людьми, упиваясь людским страхом.

– Однажды смерть коснулась тебя, но пощадила, – говорила я будто не своим голосом. – Теперь твоя жизнь снова в опасности… Никогда ещё ты не был так близок к гибели…

Я вздрогнула. Видение промелькнуло пред моим взором. Этот горец убил Кравцова. К моему удивлению, новость не напугала меня. Будто душа Кравцова шепнула мне, что есть некто, опаснее черкесского «хищника»[2]2
  «Хищник» – черкесский разбойник.


[Закрыть]. Он встречает вас с учтивой улыбкой, а потом наносит удар в спину. Бандит опасен – знает каждый, и будет его сторониться. Куда сложнее угадать убийцу под маской добропорядочности.

– Ты можешь спастись, если скажешь, кто нанял тебя, – закончила я.

Черкес невозмутимо слушал мои слова, но я чувствовала, как он борется с охватившим его сердце страхом неизвестного, того, что ждёт его там, пред взором Аллаха.

Я спустилась вниз по тропинке, где была привязана моя лошадь. Ехала я медленно, пытаясь разобраться в своих предчувствиях.

– Нет, он не выдаст, – размышляла я вслух. – Он обречён… Его гибель неминуема…

Из размышлений меня вывела весьма необычная встреча с Надин, воспитанницей турецкого аристократа, остановившегося на Кислых Водах. Восточная барышня весьма искусно держалась в седле, за нею пешком следовало двое слуг азиатов.

Надин остановилась, оглядевшись по сторонам. Завидев меня, она приветливо улыбнулась и направилась ко мне. Слуги послушно следовали за нею.

Любопытно, что мы не были знакомы, но уже многое знали друг о друге. Между нами, казалось бы совершенно чуждыми друг другу, завязался доверительный разговор.

– Мне очень тяжко, – вздыхала Надин, – я не могу понять к чему мой опекун учит меня делам совершенно непонятным и бесполезным… Какое веселье ваши дамы находят в публичных беседах под любопытными взорами? Какой прок от странных книг, герои которых сами не знают, чего им угодно, и, запутавшись в своих желаниях, нелепо погибают?

– Мне очень жаль, но я не знаю ответа на ваши вопросы, – честно ответила я, – но неужто вам неинтересны музыка и танцы?

– Интересны… но не под завистливыми недоброжелательными взорами, – ответила Надин, – и как скучны внимательные поклонники, все достоинства которых лишь в пустой болтовне…

Я не понимала страданий собеседницы. Мне довелось наслушаться о тяготах жизни восточных женщин. Неужто Надин желает вернуться в привычный ей мир затворничества?

Она будто бы прочла мои мысли.

– Поверьте мне, – горячо произнесла она, – восточные дамы гораздо счастливее вас, занятых балами и светскими беседами…

– Пожалуй, вы нашли в моем лице неверную собеседницу, – виновато произнесла я, – мои успехи в свете заставляют желать лучшего…

– Именно поэтому я решилась поговорить с вами! – улыбнулась Надин. – Надеюсь, вы с пониманием отнесетесь к моим чувствам…

Возможно, она права. Ежели мне, воспитанной в светских нравах, неуютно в светском мире, то как тяжко девушке, привыкшей к иным традициям.

– Я хочу сама вышивать себе одежду! Другую красивую, а не эту душную клетку, – так она отозвалась о корсаже, – я желаю петь и танцевать лишь для своего мужа, а не для любопытной толпы подобно нищей танцовщице! Я не хочу читать книги о тяготах судьбы глупцов, которые сами не знают в чем их счастье и ступают на путь разврата, неугодный Аллаху!

Надин мечтательно закрыла глаза.

– Я побывала с опекуном в местных горных деревушках, – она вздохнула, – где люди живут так, как и наш народ… Женщины ткут и шьют, готовят ароматную пищу в котлах, поют и танцуют праздничными вечерами в кругу родичей и друзей… Их мужчины немногословны, но мужественны…

Неужто образованной особе, которую полюбил французский аристократ, о благосклонности которого мечтали многие дамы высшего света, интересна жизнь в ауле? Неужто свирепые горцы ей милее утонченности? Воистину, другие нравы…

– Ваши чувства вполне понятны, – ответила я, поразмыслив.

Удивительно, но я легко сумела понять грусть Надин.

Обернувшись, я увидела спрятавшегося среди камней молодого черкеса, с которым говорила несколько минут назад. Он пристально смотрел на Надин, тем самым «горящим взором», о котором не раз доводилось слышать. Похоже, горца не волновало то, что его увидят. Надин тоже заметила его.

– Сайхан! – радостно воскликнула она.

Сайхан, ловко перепрыгнув через камни, оказался подле Надин. Мне не удалось скрыть удивления. Слуги Надин спокойно сидели на земле, не придавая значения, что с их госпожой беседует человек разбойничьего вида. Она, наверняка, наградит их за молчание.

Знал бы несчастный Жервье на кого его променяли. Похоже, Надин, действительно, милее жизнь в горном ауле, чем в светской гостиной. Я уважала ее выбор, хотя не совсем понимала. Ведь одно дело жить в доме богатого турецкого господина, пусть и чтящего традиции предков, другое дело в горах, деля с мужем все тяготы деревенской жизни…

Дома за завтраком я рассказала Константину о своей прогулке.

– Возможно, наш черкесский друг получил за свои труды немалое вознаграждение, которое позволит ему уехать на родину Надин и безбедно существовать, – предположил он.

– Горца-убийцу мог нанять, кто угодно! – воскликнула Ольга.

– Верно, моя милая, – кивнул Константин, – полагаю, наниматель вскорости захочет избавиться от убийцы, который может в любой момент выдать его…

– Догадывается ли Надин, что полюбила разбойника? – вздохнула я.

– Не стоит беспокоиться о судьбе турчанки, разбойника вскорости убьют, – заметила Ольга, – знаю, ей будет больно… а потом все пройдет… Возможно, Надин одумается и поймет, что европейская жизнь не так уж неприятна…

Константин поспешил в полицейское управление, дабы объявить розыск описанного мною человека, предоставив Ольге право отчитывать меня за неосторожность.

Моя сестра с пониманием относится к моему мистицизму, но опасается, что мир мертвых станет для меня важнее мира живых. Признаюсь, я разделяю ее стремления блистать в свете, но, увы, у меня нет нужных талантов.

– Милая Аликс, – завершила Ольга свою строгую речь, – меня беспокоит не твоя одинокая прогулка. Я даже радуюсь, когда ты проявляешь некоторую непокорность… Призрение светских правил, если оно не вульгарно и в меру, даже привлекательно. Беда в том, что тебя вновь поманили мертвецы!

Сестра со вздохом покачала головою.

– Иногда мне кажется, что твоя душа унеслась в мир мертвых, – продолжала она, – даже на балу…

– Нет-нет, – спешно возразила я.

– Разве? – рассмеялась Ольга. – Тогда скажи мне, в платье какого цвета нарядилась вчера баронесса К*?

Ответа на вопрос я не знала.

– Право, какая ты невнимательная! – воскликнула Ольга. – Возьми пример с Константина, который подмечает любые мелочи!

Моя сестра оказалась снова права. Ольга с детства стала для меня неким недостижимым идеалом. Я любила наблюдать, как мою старшую сестру учат танцам и светским манерам. До сих пор свежа в памяти приятная суматоха, когда Ольгу готовили к первому балу. В красивом бледно-голубом шелковом платье моя сестра казалось мне неземным существом. Ольга стала совсем взрослой, и с радостью взяла на себя обязанности моего наставника.

Тогда мне казалось, что спустя пять лет я стану такой же, но… наверно, уже тогда я понимала, что со мною, что-то не так…

Я научилась танцевать и делать реверансы, но мне недоставало непринужденности своей сестры. Свой первый бал я до сих пор воспринимаю как начало большого светского позора.

– Судя по личику, ты погрузилась в грустные мысли, – строго произнесла Ольга, – хватит, милая, если будешь много грустить, у тебя вырастет длинный нос!

Мне стало смешно.

– Ольга! – воскликнула я. – Вспомни мой первый бал! Мне хотелось провалиться сквозь землю! И я прекрасно слышала, как кавалер, танцевавший со мною, потом шепнул своему приятелю: «милое создание, которое научили прекрасно танцевать, но совсем не научили говорить!»

– Неужто мне снова повторять одно и тоже, чтобы ты перестала забивать себе голову беспокойствами о том, что о тебе думают другие! Аликс, ты полагаешь, будто все светские разговоры о моей персоне лестные?

Она была права. Многие ненавидят мою сестру, но она умеет давать отпор.

Ольга с доброй строгостью смотрела на меня.

– Если бы я была нормальной… – вздохнула я.

– А ты разве ненормальная? – обиженно спросила моя сестра. – Аликс, как я не люблю эту новомодную привычку хандрить! Повторяю, ты же не хочешь, чтобы у тебя вырос длинный нос?

Ольга потрепала меня по щеке.

– Аликс! Хандра никогда не украшала ни барышню, ни даму… Мужчин, впрочем тоже… На мой взгляд, все любители хандры ужасно заурядны и скучны, или просто пытаются подобным образом привлечь интерес к своим серым персонам…

Мне всегда нравились выводы Ольги.

– И прошу тебя, милая, долой мертвецов! – добавила она строгою.

– А ведь ты сама неравнодушна к подобным беседам, в детстве всегда рассказывала мне множество занимательных страшных историй, – напомнила я.

Ольга, кивнув, рассмеялась.

– Я и подумать не могла, что ты все воспринимаешь иначе, – задумчиво произнесла она, – для меня рассказы, полученные от нашей веселой дворни[3]3
  Дворня – штат слуг в усадьбе.


[Закрыть], стали всего лишь развлечением.

Бойкая Ольга легко заводила дружбу с дворовыми слугами, которые с радостью потчевали юную барышню множеством рассказов о нечисти и выходцах с того света. Каждый вечер я с нетерпением ждала от сестры новый увлекательной истории, полученной от дворни.

Сестра приходила ко мне в комнату со свечою и начинала неспешный рассказ, мастерски играя интонацией. Укрывшись одеялом почти до глаз, я взирала на тени от свечи, казавшиеся жутковатыми монстрами. Признаюсь, поразительный дар Ольги убеждать, заставил поверить меня и в некоторые сплетни нашей дворни. В детстве я всерьез верила, будто у соседского барина на ногах копыта, поэтому он всегда ходит в сапогах; будто у соседской барыни на голове растут рога, поэтому она носит высокий парик; а у молодого барина, который сватался к юной Ольге, есть знакомая ведьма, с которой он летал на шабаш, поэтому с ним лучше знакомств не заводить, ибо он каждый год крадет по девице для богомерзких дел на кладбище.

Потом я засыпала, спрятавшись с головой под одеяло, мне казалось, что в такое «убежище» не проберется никакая нечисть. Под одеялом я чувствовала себя в безопасности, и сон быстро обнимал меня.

Помню, однажды, проснувшись среди ночи, я села на постели. Тонкие ветки деревьев, покачиваемые ночным ветерком, отбрасывали на стены свои тени. Под впечатлением страшной истории о белой колдунье, которая пробиралась в дома девушек дабы задушить их длинным уродливыми пальцами, мне почудилось будто тень чей-то костлявой руки скользит по стене к моей постели. Я закричала так пронзительно, что сбежался весь дом.

Матушка, разумеется, легко догадалась о причине моего страха, и наутро нам с Ольгой здорово досталось. Отныне мне пришлось слушать страшные истории средь бела дня, и теперь они казались не столь увлекательными. Однако ночью я все равно спала, укрывшись с головой одеялом.

Мы с Ольгой живостью окунулись в былые воспоминания, и столь ненавистная хандра начала отступать.

Сестра позвала кухарку и велела ей приготовить порцию шоколада с орехами. После такого лакомства меня покидала всякая грусть, и Ольга прекрасно об этом знала. Как мне повезло, что в этом мире у меня есть любящая старшая сестра, а теперь появился второй человек, которому я тоже могу доверять, ее супруг Константин.

Глава 5 Бессилие умов

Из журнала Константина Вербина

Граф Апраксин снова вызвал меня и Юрьева для важной беседы. Он выглядел весьма взволнованным, мне ни разу не доводилось видеть генерала Апраксина в подобном расположении духа. Признаюсь, я знавал его гнев, но не беспокойство. Даже убийство Кравцова, которое могло привести его к позору, не привело графа к расстроенным чувствам.

– На Кислые Воды прибыл Ламанский, – с раздражением произнес Апраксин. – Я сразу заподозрил неладное, когда узнал, что он расположился в Пятигорске на прошлой неделе!

Апраксин раздраженно постукивал пальцами по ручке кресла.

– Простите мое невежество, но я не имею чести знать о господине Ламанском, – виновато произнес я.

– Разумеется, вы слишком заняты мертвецами, до живых вам и дела нету, – укоризненно произнес граф, – Ламанский мой давний враг, жаждущий посрамить меня…

– Спешу заметить, что я разделяю ваше мнение о, так называемых, вольнодумцах, вообразившись, что только их скудный ум способен решать все государственные дела… Меня весьма беспокоят их рассуждения, поскольку я знаю, что подобные глупцы готовы на любые преступления ради своей утопии. Уверяю вас, не спешите занести меня в списки равнодушных, – мои слова порадовали графа, и он одобрительно кивнул, – Что касается господина Ламанского, выходит, у него был мотив устранить Кравцова, дабы сорвать дело государственной важности под вашим началом, – заметил я.

Генерал задумался.

– Право, это уже слишком… Ламанский, конечно, плут, но чтобы учинить такое, равносильное государственной измене… Хотя… вполне возможно, что ради мести он решился отступить от чести, от Ламанского всего можно ожидать… Проходимец!

Обычно граф Апраксин вел себя более сдержанно, он никогда не показывал чувства ненависти и даже малейшей неприязни. Никто не знал, с кем уважаемый генерал ведет давнюю вражду. Граф прекрасно скрывающий личные чувства, теперь не мог сдержать злословия, поминая имя давнего врага.

– Если Ламанский замешан в нашем деле, я лично позабочусь, чтобы он сменил уютные гостиные на сырой каземат! – проворчал граф.

Он раздраженно сжал тонкие холеные пальцы в кулаки.

– Увы, пока мои слова будут восприняты как клевета, – сокрушался граф.

Апраксин не скрывал своего желания, чтобы убийцей оказался ненавистный Ламаский.

– Осмелюсь предложить вам свои старания в беседе с Ламанским, – произнес Юрьев.

– Не стоит, – прервал его граф, – Ламанский не станет даже говорить с вами, поскольку знает, что вы немедля передадите мне дословно всю вашу беседу… На мой взгляд, будет разумнее отправить Вербина на встречу с Ламанским. Вербин занят следствиями убийств, поэтому не сведущий в наших политических вопросах, но поскольку он занят следствием преступления, которое можно отнести к преступлению государственной важности, его нельзя отнести к посторонним лицам… – рассуждал задумчивый Апраксин.

Голос графа звучал уверенно. Мне стоило больших трудов скрыть недоумение.

– Позвольте узнать, что надобно выяснить у господина Ламанского? – поинтересовался я.

Апраксин рассмеялся.

– Мой друг! – воскликнул он добродушно. – Неужто я, не раскрывший ни одного убийства, должен давать сыщику столь подробное поручение? Ведь у вас, Вербин, поразительное умение видеть людей насквозь, улавливать в обычных жестах и словах то, что окажется спасительным ключом к разгадке, чего обычный человек никогда бы не заметил…

– Позвольте заменить, Ламанский может отнестись ко мне как к Юрьеву, поскольку знает, что я служу под вашим началом, – попытался заметить я.

– Право, неужто я должен повторяться, – Апраксин зевнул, – вы умеете уловить разгадку в самой обычной беседе… Не стоит принижать своих талантов… Даже разговор с Ламанским о погоде на Кислых Водах окажется для вас весьма полезным следствию.

Я перевел взор на Юрьева, который уверенно кивнул.

Признаюсь, встреча с Ламанским меня не радовала, но он выступал возможным подозреваемым, поэтому у меня не было выбора. Разумеется, я решился извлечь из нашей беседы наибольшую пользу для своего следствия, а не только для того, дабы потешить любопытство графа Апраксина.

* * *

Господин Ламанский принял меня весьма радушно. Его несколько старомодный облик не вполне гармонировал с костюмом, пошитым по последней парижской моде, хотя и сидел как влитой. Мне не сразу удалось точно понять, что именно старомодно в облике молодящегося господина. Он казался мне ожившим фамильным портретом из старинной усадьбы. Впрочем, как и гостиная съемного особняка, уставленная множеством дорогих вещиц, явно привезенных самим Ламанским из своей столичной обители, дабы скрасить его пребывание в скучной провинции.

Как я и полагал, Ламанский догадывался о моем скором визите. Его мягкая улыбка и тихий голос сразу вызвали у меня некоторое недоверие. Ламанский с первого взгляда произвел впечатление человека, привыкшего обманывать. Любопытно, почему его столь занимает позор графа Апраксина? Какова истинная причина их вражды?

Могу предположить, что Ламанский наносит неожиданные удары, дабы Апраксин, занятый нежданным печальным положением, не находил времени чинить препятствия его делам. Тогда причина любопытства Апраксина к персоне Ламанского вполне ясна. Похоже, мой жизненный опыт сразу дает мне ответы на многие вопросы. Удивительно, я составил такое предположение, лишь взглянув на своего нового знакомого. А ведь верно, на какие средства ведет шикарную жизнь мелкий помещик Ламанский.

Мне показалось, что Ламанский уловил ход моих мыслей и едва не рассмеялся. Не знаю, что столь позабавило его – моя способность или то, что мне никогда не раздобыть доказательств… Доказательств чего? Я не знал, что предположить…

Мы устроились на уютной террасе.

Началась непринужденная беседа о красотах здешних мест. Лакей в изящной ливрее принес кофе. Слуга выглядел не менее старомодно, чем сам Ламанский.

Тонкие белые пальцы хозяина изящным жестом потянулись к чашке. Я обратил внимание на его пальцы… Привыкший к походной жизни, я испытываю непреодолимую неприязнь к людям с холеными руками. Эти руки не держали не только пистолета и сабли, но и пера. Наверняка, все его письма записывает секретарь под диктовку. Массивный перстень, надетый камнем во внутрь ладони, оттенял нежность рук своего обладателя.

Признаюсь, лакей Ламанского приготовил восхитительный кофе, даже лучше того, которым нас потчевал господин Хамид. Отведав глоток кофейного напитка, на мгновение мне стало совестно за злобные мысли о Ламанском.

– Мой друг Вербин, – неожиданно резко сменил тему разговора мой собеседник, – признаюсь, ваши дела мне совсем не интересны. Вы заняты иными следствиями, которые меня не касаются. Я знаю, что вы не сведущи во многих делах многоуважаемого графа Апраксина… Ведь по его повелению вы нанесли мне визит, не так ли?

Он не дал мне ответить и продолжил:

– Как же иначе мне понимать? Неужто вы бы заподозрили мне в убийстве? Ведь я не имел чести знать ни Кравцова, ни Вышегородцева, исчезновение которого не менее темно, чем убийство…

Сдержав вздох, я произнес:

– Надеюсь, вы уважаете честность?

Ламанский с улыбкой смотрел на меня высоко подняв брови.

– Смотря, что вы подразумеваете под этим словом, – мягко заметил он, – признаюсь, я против честности, которая означает раскрывать все свои дела первому встречному, но я приветствую честность, которая позволяет избежать недоразумений в беседе и открывает истинные намерения. В этом случае честность похвальна и вполне может оказать добрую службу…

В голосе Ламанского чувствовалась неприкрытая насмешка.

– Я говорю о втором варианте честности, – в тон ему ответил я.

– Тогда я вас слушаю, – кивнул Ламанский, вновь неприятно улыбнувшись.

Однако теперь в его голосе не было насмешки.

– Вы правы, без слов графа Апраксина, я бы не знал о вашем существовании, – произнес я спокойно, – но столь заметный человек как вы не может не вызвать интереса к своей персоне… Само по себе появление такой личности уже интересно, а если в этих же краях одновременно случается печальное событие, это любопытно вдвойне… Ведь люди, подобные вам, никогда не появляются случайно… Вы слишком цените свое время, чтобы попусту тратить его на бесполезное пребывание среди красивых ландшафтов.

Я сделал паузу, пристально глядя в глаза собеседнику. Знаю, что тем самым я нарушаю этикет, но для сыщика взгляд собеседника может сказать слишком многое, чтобы им пренебрегать.

Ламанский уважительно кивнул, довольный моими умозаключениями.

– Ваши рассуждения вполне верны, – согласился он задумчиво, – я, действительно, не только не отправлюсь в странствие просто так ради скуки, но и без надобности не появлюсь в обществе…

Он рассмеялся. Актерский смех, вызванный желанием показать свое презрение, всегда вызывал у меня раздражение.

– Но мне весьма любопытно, какие выводы вы сделали? – поинтересовался Ламанский.

– Я слишком мало знаю, дабы делать выводы, – ответил я.

– Выходит, вы недостаточно честны, – заметил Ламанский, хитро щурясь.

– Признаюсь, я разделяю ваше мнение о первой разновидности честности, – ответил я, сделав глоток восхитительного кофе.

Откровенный разговор был бы весьма неуместен. Мне стало неловко, неужто я похожу на простофилю?

– Право, вы меня восхищаете! – хлопнул в ладоши мой собеседник. – Вы, действительно, умны…

Я не счел нужным благодарить за насмешливую похвалу.

Чутье сыщика подсказывало мне, что этого человека не стоит вычеркивать из списка. Возможно, Ламанский не убийца, но он, наверняка, желал заполучить некую выгоду из сложившейся ситуации.

– Полагаю, наш дальнейший разговор бесполезен, – произнес он, когда я допил кофе, – надеюсь, мы более не увидимся, но жизненный опыт подсказывает, что вы продолжите докучать мне…

Собеседник, хмурясь, смотрел на меня.

– Мне будет очень жаль, если я потревожу ваш отдых, – я сделал ударение на последнем слове, – надеюсь, удастся избежать неприятных причин для визита в вашу чудную обитель…

Ламанский кивнул.

– Если, конечно, мне вновь не захочется вашего восхитительного кофе, – добавил я в манере своего собеседника.

– По такой причине я буду рад встречи с вами, – искренне радушно ответил Ламанский.

Лакей проводил меня. Признаюсь, разговор с подобными людьми вызывает у меня прескверное расположение духа.

* * *

Дабы покончить с этим делом, я немедля отправился к Апраксину. Похоже, он ждал моего визита. Граф держался хладнокровно, но взор выдавал нетерпение.

– Меня интересуют ваши впечатления, – прямо спросил граф.

Пристальный взор пронзал меня. Признаюсь, мне стало неловко.

– Могу сказать лишь одно, дела господина Ламанского далеко не богоугодны, чего он не особо пытается скрыть. Вам он чинит препятствия в службе, дабы вы не мешали ему вершить свои дела, вернее сказать, чтобы времени у вас на его персону не оставалась, – спешно ответил я, с трудом пытаясь сохранить четкость речи.

Мне стоило больших трудов собрать разрозненные мысли в стройный ответ.

Апраксин кивнул. Я понял, что граф доволен мною.

– Вы все верно поняли… Любопытно узнать, что вы почувствовали, когда речь зашла о Кравцове? – в его голосе чувствовалось явное любопытство.

– Я не спрашивал Ламанского прямо, хватило тонкого намека. Мой собеседник пытался держаться безразлично. На мой взгляд, подозрительно уже само появление подобной личности, поскольку совпадений не бывает, – ответил я, – а наигранное безразличие тем более настораживает. Ламанский искал выгоду из сложившейся ситуации и, возможно, и знал многое заранее… Верно, не будет странным, если выяснить, что он догадывался об убийстве!

Граф улыбнулся. Похоже, он вновь оценил мою проницательность. А, возможно, увериться в собственных догадках.

– Благодарю вас, Вербин, – ответил он, – думаю, вы сами знаете, что делать далее…

– Вам изложить…

– Не стоит, – спешно перебил меня граф. – Вы неплохо зарекомендовали себя…

Судя по отстраненности, суровый генерал погрузился в иные размышления. Его занимало не само убийство, его беспокоил именно Ламанский. Апраксин привык к врагам и заговорам, его цель – предотвратить преступления государственной важности.