Текст книги "Типа в сказку попал"

Автор книги: Елена Плахотникова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 16 страниц)

15

Самое страшное проклятие, какое может услышать врач: чтоб все твои клиенты были врачами! Кажется, фигня, чего там страшного?… А попробуй полечи умного больного. Все-то ему не так, все-то он лучше своего лечащего знает и со справочником в руках докажет, что врач болван и коновал, которого и к лошадям подпускать нельзя. А если больной сам врач – все, тушите свет. Этот умник в точно таком же случае назначает своему клиенту совсем другое и… Короче, коррида и пирожки с котятами обеспечены. Ну, не умеют врачи нормально болеть и все тут! Из двадцати только один принимает все назначения с улыбкой великомученика и страстотерпца, а потом спокойно отправляет рецепт в мусорку. И никакого мордобития и ора, с использованием ненормативной латыни.

К этому единственному и почти идеальному больному я не отношусь. Болеть я терпеть ненавижу. И точно знаю, что покупать лекарства – это выбрасывать бабаки на ветер. Организм сам должен… а если не может, то пора его закапывать. Такая вот у меня житейская философия. Раз в год, да и то в високосный, цепляется ко мне злобный гриппер или простудифилис и тогда мне приходится общаться с врачом. Делаю это исключительно по телефону. И оба – я и врач – пока еще живы. И телефон цел.

У меня свой собственный ритуал борьбы с болячкой: запереться в квартире и ругать все, чего на ум придет и на глаза попадется. Окружающую обстановку и вид за окном, изображение в зеркале и предательский организм, что подло сдал меня болячке. И саму болячку тоже. Всеми знакомыми и новопридуманными ругательствами. Главное, не видеть никого и протемпературить по полной программе. Ну, с первым у меня никаких проблем. В больнице знают, если АТС закрылся на карантин, то соваться ко мне не стоит. АТС – так сотрудники сократили мое имя-фамилию. А с температурой мне и делать ничего не надо. Организм сам нагревает градусник до сорока. А я брожу по квартире, пью дурацкие травяные чаи. И сплю. Сплю много! Словно на пожарника тренируюсь. Через несколько дней болезнь уходит, обиженная на такое к ней отношение. А я возвращаюсь в мир живых и здоровых.

Такая вот у меня метода. Но всем ее советовать не могу. Мне помогает, а какой-нибудь задохлик загнется на второй день. Организмусы у всех разные, станешь лечить по одной методе и мир превратится в очень малолюдное место. (Это я специально для тех, кого беспокоит перенаселение планеты.) Болею я сейчас. А в таком состоянии я много доброго и полезного могу насоветовать. И не дома я болею, а под сваленным деревом и нудной моросью, какая только притворяется дождем.

Тапки, халат, травы для чая – все это незнамо где. Из рекомендованного методикой остались ругань и сон. А для полного счастья у меня зрители и слушатели имеются. Один даже членораздельной речью владеет. И достает одним и тем же вопросом: А сегодня мы пойдем?… Я молчу в ответ. Иногда. Кутаюсь в плащ. Или отбрасываю его. Это когда меня жаром обдает. А еще я сплю. И смотрю самый дурацкий сон в моей жизни. Один и тот же. Или его продолжение.

Мне снится, что я муха или паук какой-то.

Рекомендация для тех, кто боится пауков: поймать этого страшного зверя, оторвать ему пару или две пары лап и… отпустить. Теперь это не паук, а неведомый жук с четырьмя или шестью лапами. А пауков нет и никогда не было. Все! Конец лечению.

Чего-то я отвлекся. Кажется, у меня опять бред от высокой температуры. На чем я там остановился?…

Так вот, мне снится, что я неведомый мух, с маленькими крыльями ( токмо для красоты), и ползу по листу бумаги. Огромному такому листу. Сто метров в ширину, километр в длину. Переползаю со строчки на строчку. А в каждой строке – буквы. Знакомые и не очень. Арабские завитушки и японо-китайские иероглифы, фигурки с птичьими и волчьими головами, круги и треугольники… все они – в перемешку! – составляют слова. А слова – предложения. Мое дело – постичь смысл и набраться мудрости. Ничего себе задачка так. На раз плюнуть. С моими размерами читать одну строчку можно с утра и до горизонта.

Такой вот веселенький сон. Просыпаюсь – дождь и Машка со своим а мы сегодня…, засыпаю – и снова ползу по буквам. Знакомые ищу.

Давно у меня таких продвинутых кошмаров не было. Только в детдоме. Тогда я попробовал крутую наркоту и похожих глюков насмотрелся. Но потом меня таким отходняком скрутило, что я от наркоты шарахался, как щирый мусульманин от кошерного сала.

Я опять проснулся. В надцатый или сто надцатый раз. И попытался понять, чего в мире изменилось. Минут пять пялился в светлое небо, пока понял, что ночь закончилась. А еще меня попустило. Кажется. Может, болезнь и совсем ушла. Шевельнулся, охнул… насчет совсем и ушла это я размечтался. Но я не умер. Пока еще. И ко мне кто-то быстро приближался.

16

– А сегодня мы пойдем?

Я не первый мужик, для кого утро начинается с этого вопроса. Кого-то тянут в театр, кого-то в ресторан, в гости, в магазин, к маме – список практически бесконечный – и я не первый, кто отвечает:

– Не знаю.

Не бог весть как оригинально, зато близко к правде. Я в натуре не знаю, смогу уйти или нам еще придется куковать на столбе. Я и нам. Я один, а нас, если считать уже прозревших щенят, шестеро. Пятеро ждут одного. А этот один не может вразумительно сказать, сколько еще ждать и из-за чего все тормозится. Будь я на месте ожидающих, я б очень не полюбил тормозящего. Но так получилось, что в роли тормоза я сам. А себя, любимого, я ругаю только тогда, когда все остальные меня очень сильно хвалят. Но такого еще не было. Ни разу.

Рассвет. Третий рассвет без дождя. Без нудной мороси, переходящей временами в самый настоящий ливень. Не теплый и не холодный. Такой бывает на границе лета и осени. Или весны и лета. Что ближе к истине. То, что сухой сезон закончился и начался мокрый, мне объяснили. Машка и объяснила. В первый же день, когда выяснилось, что я не могу идти по дереву. Вернее, уйти ОТ дерева.

Как бы это красивше сказать… чтоб без мата… В первый день, когда я понял как влип, без мата даже думать не получалось. На второй – тоже. Может, хоть сегодня…

Несколько дней надоедливого дождя и сплошной облачности любому подпортят настроение. А если все эти дни просидеть и пролежать нежрамши, в компании зверюг, что тоже жрать хотят, понятно, как я радовался хорошей погоде.

Трогаться решили, когда ствол немного подсохнет. Обсудили порядок передвижения. Первым пойду я, за мной – Машка, за ней – волчье семейство. Направляемся к Мосту Богов и по пути ищем чего пожевать. Такая вот программа минимум для меня и Машки. Четырехлапые свои планы на будущее мне не сообщили.

А перед самым уходом меня и скрутило.

Есть умники, которые любят расписывать как и чего у них болит. И сравнения подбирать такие, чтоб у слушателя дыхание в зобу сперло. От страха. Но самое прикольное: их слушают и еще как! Не знаю, в чем тут кайф. Да и не люблю я такие истории. Ни слушать не люблю, ни рассказывать. Да и не получится у меня так рассказать, чтоб дыхание… воображалки не хватит. А если по-простому…

Днем, когда тени совсем уж маленькими стали, мы решили уходить. Я подошел к дереву, похлопал кору, попрощался, типа, и полез на ствол. Тогда-то меня и скрутило. Хорошо, хоть не позже. Не на средине бревна, например.

От боли я потерял сознание. Терпел, пока мог, а могу я долго, потом отрубился. Там же под деревом я и пришел в себя.

Провалялся я немало. Одно солнце на покой закатилось, второе за горизонт цеплялось. Со дна каньона поднимались сумерки и теплый ветер. Пахло мокрой гарью и засыхающими листьями. Короче, полдня как не бывало. А переходить ночью глубокую ямину по жердочке… не-е, это без меня.

Не похоже, чтоб мне из обморока выбраться помогали. Спасибо, хоть не сожрали, пока я в отключке валялся. Но смотрели так, будто я крайний. Мол, хочешь болеть – болей в другом месте. И в другое время. А то ждать заставляешь.

Ага, заставляю! Ну, прям, цепями всех к себе приковал и ключ проглотил. Хорошо вечерок начинается: Машка бурчит, волчара глазеет так, будто интересно ему, какой я на вкус, а у меня все тело словно ватой и осколками стекла набито. И сушняк такой, как с конкретного бодуна.

– Нельзя меня жрать! Отравишься!

Это я зверюге сказал. Машке тоже хотел чего-нибудь. Из русского разговорного. Так она подевалась куда-то. И на глаза мне не показывалась до самой ночи. А Санут на небо выполз, и она тут как тут. Спать мне мешать пришла. А вечер я просидел сам-один. Звезды считал и выл на луну. Куда там волчаре.

Поганое у меня было настроение. Несколько дней подряд. Совсем поганое. Я терпеть ненавижу болеть. Врач исцели себя сам… Убил бы того, кто придумал эту бредятину. Был один, что сам себе аппендикс резал. Так это не от хорошей жизни или склонности к мазохизму. Деваться мужику было некуда.

Вот и мне некуда и не к кому. Единственный врач в этой глухомани – я сам. И у меня здорово распухли плечо и ладонь. Те самые, с отпечатком листа. Три дня было все в порядке, а как собрался уходить… Чего делать и кто виноват – не знаю. И спросить не у кого. И диагноз поставить некому. В смысле, больной есть, а вразумительного объяснения нет. Это у меня нет, а Машка очень даже легко объяснение нашла. Или придумала.

– Тиама тебя не отпускает.

Глянула на мои пальцы-сардельки и тут же информацию для размышления выдала.

– Откуда знаешь? – Спрашиваю.

– Вижу.

А сама старается на ладонь мою не смотреть. И на цветок, что в темноте светится. Я пошевелил пальцами. Гнутся плохо. И болят уже не так сильно. До второго обморока дело не дошло.

– Ну, и как это лечить?

Машка аж дернулась:

– Я не целительница!

Будто я ее в чем неприличном заподозрил.

– Да знаю я, что не целительница. Ну, может, видела или слышала там?…

– Я тайнами чужой гильдии не интересуюсь!

А у самой голос дрожит. Я тогда не понял, почему. Да и в слова не особенно вдумывался. Не до того было.

– Блин! Пока ты тут в секреты играешь, я, может, умираю. И в натуре, могу умереть! Видишь? – помахал ладонью, что была толще левой раза в три. – Это тебе не хухры-мухры, это резать надо. Если уже не поздно. А ты…

Вот тогда Машка и сказала, что Тиама не хочет меня отпускать. И что никакой целитель мне не поможет. От яда тиа нет противоядия. Но я хранитель жизни Тиама и сам себя могу исцелить. Если Тиама захочет. И если я захочу. Очень сильно.

Я-то хотел, понятное дело, вот только не знал, как.

Мне предложили заглянуть в себя и посоветоваться с духом Ти. Но не сразу. А когда Санут уйдет. Тогда я получу истинный совет истинного духа. А под взглядом Санута приходят странные желания и страшные мысли. Нельзя прислушиваться к ним.

Спорить я не стал.

Дождался, когда Желтяк упадет за горизонт, и занялся общением со своим внутренним Я. Лег поудобнее, закрыл глаза и…

Не ожидал, что у меня так быстро получится. Словно толкнул дверь, а с той стороны ее дернули.

Не знаю, озарение это было или дух пошептал… На сон получилось похоже. Тот самый, надоедливый. Помню голос и большой лист бумаги. С текстом. Вот только язык незнакомый. Ни на слух, ни на вид. Потом стали попадаться знакомые буквы и слова. Но мало. Чертовски мало! Я знал, что та информация нужна мне, а получить сумел всего ничего. Типа, вкусный запах вместо жареной курицы. Вот подрастешь, тогда и курочку пожуешь, – такое общение с духом у меня получилось. Может, пошутил дух, а может, в натуре, быстрее умнеть посоветовал.

Спать больше не хотелось. А вот искупаться организм был очень даже не против. Желательно, с травяным бальзамом. Тем самым, что у Ларки в ванной стоит. Запросы у моего организма те еще. Спасибо, хоть Ларку с Наташкой не пожелал. Мог ведь.

17

Странное все-таки создание человек. Что бы с ним или вокруг него ни происходило, он все равно продолжает дышать. Если остается жив, понятное дело. Только иногда дышит так часто, что рискует устроить себе гипервентиляцию легких. Вот как я после ночного купания. А еще человек обладает удивительной способностью находить себе неприятности. В любое время. И в любом месте. Мне даже ходить далеко не пришлось. Можно сказать, вляпался в двух шагах от своей лежки.

Дело говорила Машка, плохие мысли бродят в голове, когда Санут болтается над головой. И желания те еще появляются. Лучше бы их аккуратно складировать, а потом спускать в унитаз. Во избежание.

Такой вот я умный стал. Потом. А мог бы до этого потом и не дожить. Блин, еще немного и у меня бы это точно получилось. В смысле, не дожить.

А началось-то все с пустяка. Пить мне приспичило. И так приспичило, что встал среди ночи и поперся к колодцу. Пока еще луна на небе. Пока еще хоть что-то разглядеть можно. Какая тут темень бывает перед рассветом, я уже видел. А то, что эта луна – Санут, так наплевать и растереть. Нам ли, крутым пацанам, чего-то бояться!… Цыкнул на Машку, чтоб не лезла с советами, и пошел искать приключений на большую ягодичную. Свою собственную, между прочим. Не на чужую.

До колодца добрался довольно быстро. В этом месте все расстояния короткие. От одного края до противоположного – минут пять. Это если по-пластунски. Лежать мне, признаться, смертельно надоело. Так что к колодцу я пошел. Походкой моряка. Что после конкретного такого шторма ступил на землю. Пока я шел, обнаружил в этой в этой самой земле несколько впуклостей и выпуклостей. Громко и внятно сообщил, чего думаю о некачественном строительстве вообще и о халтурщиках-строителях конкретно.

Будь на моем месте геолог или спец по древним сооружениям, умом бы тронулся, разгадывая загадку столба и колодца. А мне вот по барабану. Ну, торчит из каньона здоровенный столб, ну, имеется на столбе ямина с водой, ну, и ладушки. Пусть себе торчит, пусть имеется. Чему тут удивляться? Может, так и надо. Вот если б у Машки вместо сердца пламенный мотор оказался, вот тогда бы я удивился. А так… Есть на столбе вода и хорошо. Не надо кверху пузом лежать и ждать, когда из тучи чего-нибудь в рот упадет. Здесь из туч не только дождь падает. Бывает – рыба живая. Или бревно. Кубов на пять. И не известно еще, что чаще падает.

Короче, вода на столбе имелась. Теплая. И с пузырьками. Блин, прям джакузи! Хочешь пей, хочешь купайся. Только про технику безопасности не забывай – край столба рядом. И камни мокрые. Вода из колодца течет. Слабо, но постоянно.

Вот кое-кто в этой воде и купался. Не скажу, что Машке это нравилось, но… вот люблю я купаться, и чего она может с этим поделать? Я ведь не мешаю ей встречать закат. Голой. Смотрю, правда, в другую сторону, чтоб не колоть глаза об ее мощи. Вода, конечно, может притупить голод, но на одной воде не растолстеешь. А Машке вообще растолстеть не грозит. Толстых по другому проекту делают.

Такие вот мысли крутились в моей голове, пока я брел к колодцу. И на луну глазел. Круглую, как ямина с водой.

Пять дней я к этой яме ходил. Каждое утро. Устраивал себе лечебные водные процедуры. Натирался листьями с дерева и – в колодец. Мок, пока кожа снова посветлеет. А вместо боли, только легкое покалывание останется. Потом выбирался из воды и обратно к дереву. Досыпать. А устраивался аккурат под цветком. Словно другого места найти не мог. Вот Машка и звери держали дистанцию. Не нравился им чем-то этот цветок. А я так привык к его запаху, что хватать мне его не стало, когда цветок скукожился. Прям, настоящая ломка была, как у наркоши какого. Даже листья пришлось пожевать. Только к вечеру и попустило. А вместо цветка стручок вырос. С мою ладонь шириной. Со здоровую. И семена в нем. Длинные. Как пулеметные патроны. Полночи я на этот стручок смотрел, а потом к воде пошел. Не стал дожидаться рассвета. Желтяк как раз до горизонта добрался.

С дороги я не сбился. И ноги себе не поломал. Вот только…

Права была Машка. Не самые лучшие мысли приходят под взглядом Санута. И желания тоже. Не самые полезные. Для здоровья.

Мало мне показалось выхлебать полведра воды. Захотелось весь организм в ней намочить. И обязательно ночью. Как в шальные, школьные годы. Когда из одежды только кепка. Чтоб бритая башка не отсвечивала. И когда рядом девка плыла. У которой стыдливости всего ничего. Ну, и одежды, само собой. Пользительно это для здоровья. Ночные купания. Голышом. И вспомнить есть потом что. Знал я одну пловчиху. Нравилось ей за выступающие части хвататься. За чужие. Хорошо, меня заранее предупредили. А то утонул бы, к чертям собачим! Любила она поиграть. И понырять любила…

Вспомнил ее, и мне нырнуть захотелось. На глубине вода еще теплее.

Нырнул.

Кайф!

А выныривать стал, зацепился за что-то ногой. И выступающей частью. Или меня кто-то зацепил.

Я не заорал и не дернулся – спасибо Светке за науку. Нырнул еще глубже и ухватил того, кто со мной пошутить решил. Да только в гробу я видел такие шутки! Внизу не вода оказалась, а жидкий лед. Наверх я рванул, как ошпаренный. И шутника с собой потащил. А глубина конкретной оказалось. И когда на такую ушел, не заметил. Спасибо, дыхалки хватило и сердце выдержало.

Вынырнул, а в руке чего-то длинное и белесое извивается.

Нибра. Водяной, безглазый червь. Хищник. Обитает в холодной воде, семьями до десятка особей.

Удивляться своим познаниям я не стал. Не до того. Отправил добычу в полет и сам птичкой из воды.

И уже на берегу начал дышать. Очень активно.

В кустах червяка встретили. Сначала волчара. Потом самка подошла. А там и сосунки к ним притопали.

Удивительно как обостряется нюх и слух у человека. В особых случаях. Таких, как этот. И сила откуда-то берется такая, сам себе потом удивляешься. Червяк-то метра полтора. И весит, соответственно. А я его – одной левой. На правой же – свой вес выжал. Когда из колодца выпорхнул. И даже не вспомнил, что правая болит у меня.

Из кустов слышалось благодарное ворчание и жадное чавканье. Ну, хоть кто-то доволен. Не зря, получается, я в воду лазил. Накормил вот зверюг. А то они за пару дней всю живность на столбе приели. Теперь можно спать спокойно. Правда, чуть не лишился важной части организма. Но ведь обошлось же!… Кажется. Надеюсь, это не повлияет на ее работоспособность. Единственный объект, на ком можно испытать, – Машка, но, боюсь, на нее у меня только домкратом поднимется.

Или я себя недооцениваю?…

18

Если смешать потоп и пожар, то ничего хорошего не получится. Идти по мокрой почве, среди черных обгорелых стволов, удовольствие то еще. «Приятнее» только – лежать среди всего этого. И стараться не уснуть. Потому что спать в это время нельзя. Но очень даже хочется. Вот и слушаю Машкину болтовню.

Мужик, баба, луна и сказки ночь напролет чего-то мне все это напоминает… Фыркнул и Машка тут же:

– Тебе не интересно, ларт? Мне замолчать?

– Интересно. Говори дальше.

Машка в натуре интересную информацию дает. Но после ее рассказов покой мне только снится. Забавный Машка зверек. Как и те волчары, что еще два дня назад были нашими соседями. Мы расстались, когда перешли каньон. Волк как спрыгнул с бревна, так и пошел, не оглядываясь. Детеныши за ним потрусили. А вот волчица подошла ко мне. Близко. «Улыбнулась» на все свои сколько там у нее зубов? и сунулась мне в пах. Я настолько обалдел, что даже не сообразил заорать там или отойти. Ну, позади каньон, а в сторону бежать… и далеко бы я убежал от такой зверюги? Пока изображал из себя вусмерть перепуганного, самка потыкалась в меня носом, а потом глянула одним глазом. Искоса. Низко голову наклоня. Вроде, сказать хотела: «Встретимся еще, милый. Теперь я знаю как пахнет твой „мaльчик“. И ушла. Не оглядываясь.

– Забавная зверушка, – сказaл я потом. Когда голос ко мне вернулся.

Машка тогда посмотрела на меня тоже искоса. Только голову наклонять не стала.

– Я за ней не пойду, – заявила.

Как отpезaла.

И я за ней не пошел. 3а волчицей, в смысле.

– Я могу рассказать о них, если ты не знаешь. Потом, – предложила Машка ближе к вечеру.

– А почему потом?

Не так уж мне любопытно было, про волков я и сам такие побасенки знаю закачаешься, но идти полдня молча… Вот и спросил для поддержания разговора.

– Нельзя говорить о хозяине в его доме.

Ответила и замолчала. До ночи.

И вот это «потом» наступило. Небольшой получается «дом» у четырехлапых. Полтора дня на запад и… Не знаю, правда, сколько на север и восток. Но вряд ли очень много. У наших серых тоже территория не co штат Юта.

К мосту мы выйдем завтра. До пожара в лесу были тропинки. Не самые короткие, но довольно безопасные. А теперь весь лес стал сплошной ловушкой. Идти лучше всего вдоль разлома. Его дыхание не дало сгореть всем кустам и тpавам. От них начнется новая жизнь в лесу. И еда в них найдется. Какая-нибудь. Так сказала Машка. Еще вчера. Когда выбирала путь. А я не стал с ней спорить. Было бы из-за чего. Мне пополам куда идти и чего делать. Настроение, как в отпуске. Когда день выдался совсем уж свободный. Типа, иди куда хочешь, делай, чего можешь. Чего душа желает и кошелек дозволяет. А не хочешь идти, вызови «массажистку» в номер и расслабляйся по полной программе. Получишь все, чего сможешь придумать и оплатить.

Придумать-то я много чего могу. И с оплатой дело не засохнет. Спасибо тому придурку, что обобрал меня. Вернул я свое добро. Потом. В барахле одного безвременно почившего нашел. И блокнот с ручкой отыскался. У другого. И мешочек co знакомой уже чешуей. «Свои» взял или чужие мертвому они без надобности. Брал, вроде как для прикола, а «чешуя» самой ходовой монетой этого мира оказалась. Так что из Храма я вышел совсем даже не бедным. Да только мало радости от бабок, если купить ничего не можешь. В лесу ни супермаркета, ни такси нету. Чего нашел, то и пожевал, а потом на своих двоих дальше потопал. И гостиницы здесь нету. Под куст лег и небом прикрылся. А вместо крутой ночной программы Машкины рассказки.

– … нельзя поймать свою тень. А Храм это тень Неназываемого. В его тень и приходят чарутти, прожившие одну жизнь. Приходят, чтобы измениться и прожить еще одну…

– Стоп, Машка! А волчара тут при чем?

Ну, сказочница!… Обещала одно рассказать, а метет совсем другое. Пользуется тем, что слушаю ее вполуха.

– Кто?

– Волчара. Ну, лохматый наш приятель. Зеленоглазый.

– Ты меня не слушал, ларт.

И тяжелый такой вздох. Будто жуть как огорчил ее своим поведением.

– Да слушал я, слушал.

– Тогда должен был услышать, что тот, кого ты называешь Зеленоглазым, это чарутти. Они понимают язык зверей и птиц. И разговаривать с ними умеют. Это всем известно.

Я промолчал. Всем так всем. Не говорить же, что я первый раз об этом слышу.

– Когда у чарутти заканчивается Нить Жизни, он становится арсиром…

– Кем?!

Еще один вздох.

– Арсиром, ларт. Тело арсира покрыто шерстью и он похож на зверя. Того зверя, кем он чаще всего становился, когда был чарутти. Слуги Неназываемого не могут отыскать его в таком облике. Раз в сезон арсир может принять свой прежний вид. В ту ночь он возвращается к племени и разговаривает с кем хочет. А его ученик становится зверем вместо него.

– Значит, волчары и есть эти самые… как их? Арсиры.

– Нет.

– Как это нет?! Ты же сама сказала…

– Это ты так понял. А я…

– Вот что, давай дальше о зверюгах. А обо мне и тебе потом поговорим.

Может быть. Но озвyчивать это я не стал. Не знаю уж, почему.

– Среди них нет арсиров. Он арсойл. Она чарутти. Или ученица чарутти.

– Откуда ты…

– Это же видно.

– Ну-ну…

Нет слов. Хочешь верь, не хочешь вставай и проверяй.

Машка зашевелилась под боком. Перевернулась, чтобы на меня посмотреть. Никак не привыкну, что глаза у нее ночью светятся.

– А ты не знал этого?

– Чего?

– Про чарутти и арсойла.

– Ты рассказывай, Машка. А вопросы здесь спрашиваю я.

Странно, но это подействовало. Она стала говорить дальше. Уткнулась в меня лбом и острыми коленками и зашептала:

– Чем дольше живет арсир, тем труднее ему возвращать свой прежний вид. А если ученик редко приходит к арсиру, то чарутти может так крепко уснуть в теле зверя, что не проснется даже в Ночь возвращения. Если арсир пропустит несколько Ночей подряд, то станет арсойлом. И только очень сильный чарутти может разбудить его. Если захочет.

– Ага. Если захочет. Стало быть, она пришла его будить.

– Нет.

– Как же «нет»?! А зачем, тогда?…

– Когда старый чарутти yxодит, его ученик ищет себе yченика. Или рождает.

– Блин, детеныши! дошло до меня. Я невольно привстал и стянул с Машки плащ. Она передернула плечами. Ночь не слишком теплой выдалась. Но они же эти… четырехлапые.

Машка тихо засмеялась.

– Они изменят свой облик раньше, чем научатся говорить.

– А волчица? Ну, их мать?…

– Она тоже. Кому-то надо учить нового чарутти.

– Но их же двое. Детенышей.

– Не все ученики доживают до испытания.

– А сколько гробится на самих испытаниях… вырвалось у меня.

– Зачем тебе это знать?

Машка светит на меня своими глазищами.

– Ну, – я не сразу нахожу подходящий ответ. Может и без них можно обойтись?… Без испытаний.

– Нельзя. Племени нужен сильный защитник.

– А co слабыми тогда чего?

Машка моргнула, закрыла глаза и ткнулась мне в грудь.

Полежали молча, а сна ни в одном глазу.

– Вместе с сестрой я проходила испытание.

Я едва услышал Машкин голос. А когда она замолчала, не стал торопить.

– Нас было девять на Испытании.

Затрещал кузнечик. Или как там зовyт этих красных попрыгунчиков?

Тибус.

Какой-то умник поселился в моей башке и делится иногда информацией. Редко, правда, ценной. Но я, в общем-то, не против.

– Только двое вышли из лабиринта.

Я еще подождал. Потревоженный попрыгунчик успокоился и опять затpещaл. А Машка все молчала. И тогда я сказал:

– Эта вторая… она не была твоей сестрой.

Будто увидел двух перепуганных девчонок возле древних развалин. Рыжую и темноволосую.

– Нет. Не моей.

Девять и два. Ничего себе соотношение. Что ж там за учителя, в этой ведьмовской школе? Будь у меня такая смертность, быстро бы вылетел с работы.

– Все, – выдохнула Машка. Теперь можно спать.

– Спи, – укрыл ее полой плаща. Мне пока не хочется.

Машка поерзала, устраиваясь.

– Ларт, хочу тебя спросить…

– Спрашивай. Но не обещаю, что отвечу.

– Тогда я завтра спрошу, – зевает во весь рот.

Пока я думал, чего бы такого ей сказать, она заснула.