Текст книги "Разоблаченная Изида. Том I"

Автор книги: Елена Блаватская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 58 страниц) [доступный отрывок для чтения: 21 страниц]

По мнению римского духовенства, которое находится под хроническим влиянием боязни дьявола, Конт предлагает свою «женщину будущего» «инкубу» [100, гл. 6] на предмет одержания. По мнению более прозаических людей, божество позитивизма отныне должно рассматриваться как некая двуногая племенная кобыла. Даже Литрэ делает благоразумные оговорки в то время, когда принимает апостольство этой удивительной религии. Вот что он писал в 1859 г.:

«Конт не только думал, что он нашел принципы, наметил очертания и добил метод, но и что он вывел следствия и построил общественное и религиозное здание будущего. Вот тут, во втором подразделении мы делаем оговорки, заявляя в то же самое время, что мы принимаем, как наследие, все первое подразделение» [114].

Далее он говорит:

«Конт в великом произведении под заглавием „Система позитивной философии“ создал философский базис [?], который в конечном счете должен вытеснить все богословие и всю метафизику. Такой труд неизбежно включает в себя непосредственное применение в управлении обществами; так как в нем нет ничего произвольного [?] и так как мы находим в нем настоящую науку [?], то моя верность принципам включает также мою верность к существующим последствиям».

М. Литрэ показал себя в свете истинного сына своего пророка. Действительно, вся система Конта нам кажется построенной на игре слов. Когда они говорят «позитивизм», читайте нигилизм; когда слышите слово девственность, знайте, что это означает бесстыдство, и так далее. Так как эта религия, основанная на теории отрицания, то ее последователям трудно осуществить ее на практике без того, чтобы не сказать «белый» когда подразумеваешь «черный»!

«Позитивная философия, – продолжает Литрэ, – не принимает атеизма, ибо атеист не представляет собою действительно эмансипированного ума, он, по-своему, все еще богослов; он дает свои объяснения о сущности вещей; он знает, как они начались!.. Атеизм есть пантеизм, эта система все еще вполне богословская, и таким образом относится к партии древних» [114, vii, 57].

Будет напрасной тратой времени цитировать еще что-либо из этих парадоксальных рассуждений. Конт дошел до апофеоза абсурдности и непоследовательности, когда выдумав свою философию, он назвал ее «религией». И, как это обычно бывает, ученики превзошли своего реформатора в абсурдности. Поддельные философы, которые сияют в американских академиях Конт подобно lampyrisnoctiluca[84]84
  Ночной огонек (лат).


[Закрыть] рядом с планетой, не оставляют у нас никаких сомнений по поводу их верования и сравнения систем мышления и жизни, выработанной французским апостолом с «идиотизмом» спиритуализма, конечно в пользу первой.

«Разрушая, вы должны давать взамен», —

восклицает автор «Катехизиса религии позитивизма», цитируя Кассиди, кстати забывая при этом сказать, чья это мысль; и его ученики продолжают высказывать какой отвратительной системой они хотят заменить христианство, спиритуализм и даже науку.

«Позитивизм, – ораторствует один из них, – есть всеобъемлющая доктрина. Он совершенно отвергает все формы богословских и метафизических верований, все формы сверхъестественного, следовательно, отвергает и спиритуализм. Истинный позитивный дух заключается в замене изучения неизменных законов феноменов на их так называемые причины, ближайшие или первичные. На этом основании он одинаково отвергает и атеизм, ибо «атеист в глубине своей богослов» – добавляет он, плагиатизируя Литрэ, – «атеист не отвергает проблем богословия, а только их разрешение, поэтому он нелогичен. Мы, позитивисты, отвергаем эту проблему в свою очередь на том основании, что она совершенно недоступна интеллекту, и мы только понапрасну потратили бы свою энергию на поиски первой и конечной причин. Как вы видите, позитивизм дает полное объяснение [?] мира, человечества, его обязанностей и судеб…»! [115]

Это весьма блестяще а теперь для сопоставления приведем то, что думает о системе Конт действительно великий ученый профессор Хэер.

«Позитивная философия Конта, – говорит он, – в конце концов сводится только к простому отрицанию. Конт признался, что он ничего не знает об источниках и причинах естественных законов, и что их возникновение совершенно непостижимо, так что нет надобности тратить время с целью проникновения в них… Конечно, его доктрина делает его открыто полным невеждой в отношении причин законов или средств, какими они были установлены, и не может иметь никакого основания, кроме вышеупомянутого аргумента отрицания в возражениях фактам, удостоверяющим отношение к духовному творчеству. Таким образом, в то время как атеисту предоставляется его материальное царство, спиритуализм построит внутри этого самого пространства и над ним царство настолько великое по значению, насколько вечность больше средней длительности человеческой жизни, и беспредельные пространства недвижных звезд, больше обитаемой площади нашей планеты» [116, с. 29].

Короче говоря, позитивизм ставит себе задачу разрушить теологию, метафизику, спиритуализм, атеизм, материализм, пантеизм и науку и должен кончить тем, что уничтожит самого себя. Де Мирвиль считает что согласно позитивизму

«порядок в человеческом уме воцарит только тогда, когда психология станет чем-то вроде церебральной физики, а история – своего рода социальной физикой».

Современный Магомет сперва освобождает мужчин и женщин от Бога и от собственных душ, а затем невольно выпотрошивает свою собственную доктрину слишком острым мечом метафизики, которого, как он думал, он все время избегал, и, таким образом, остается без малейшего следа философии.

В 1864 г. М. Пауль Жане, член института, произнес речь о позитивизме, в которой мы находим следующие замечательные слова:

«Существуют некоторые умы, воспитанные и вскормленные на точных и позитивных науках, но которые, тем не менее, ощущают какое-то инстинктивное влечение к философии. Свое влечение они могут удовлетворять только тем, что есть под рукой. Будучи невеждами в психологических науках, изучив только начальные элементы метафизики, они тем не менее решаются нападать на эту самую метафизику, так же как на психологию, о которой они знают так же мало, как и о первой. После того, как они это сделали, они воображают, что основали позитивную науку, тогда как истина заключается в том, что они только построили новую изуродованную и неполную метафизическую теорию. Они дерзко присваивают себе авторитет и непогрешимость, принадлежащие по праву только истинным наукам, обоснованным на опыте и вычислениях, но им не достает этого авторитета, так как их идеи, как бы извращены они ни были, тем не менее принадлежат к тому же разряду, который они атакуют. Отсюда вытекает слабость их позиции и окончательный провал их идей, которые вскоре оказываются рассеянными по всем четырем ветрам».[85]85
  «Журнал дебатов», 1864. См. также [100].


[Закрыть]

Позитивисты Америки объединились в неослабевающих усилиях опрокинуть спиритуализм. Чтобы показать свою беспристрастность, они даже выдвигают вопрос:

«… сколько разумного смысла заключается в догматах непорочного зачатия троицы и пресуществления, если их подвергнуть испытаниям физиологическим, математическим и химическим?» – также они – «считают своим долгом сказать, что причуды спиритуализма не превосходят по своей абсурдности этих в высшей степени почитаемых верований».

Очень хорошо. Нет ни такой богословской нелепости, ни такого спиритуалистического заблуждения, которое могло бы сравниться по своей порочности и глупости с позитивистским понятием «искусственного оплодотворения». Отказавшись от всякой мысли о первой и конечной причинах, они прикладывают свои сумасшедшие идеи к созданию невозможной женщины для поклонения будущим поколениям; живого бессмертного друга мужчины они хотят заменить индейским женским фетишем Обеах, деревянным идолом, набиваемым каждый день змеиными яйцами, чтобы они выводились от нагревания солнцем!

А теперь, если нам позволено, мы хотим задать вопрос во имя здравого смысла – почему христианские мистики должны обвиняться в легковерии или спиритуалисты обрекаться на дом сумасшедших, когда эта религия, олицетворяющая такие отвратительные нелепости, находит последователей даже среди академиков? Когда такие сумасшедшие славословия, как нижеприведенное, могут быть произнесены устами Конта и вызвать восхищение его последователей:

«Очи мои ослеплены блеском; с каждым днем они все больше и больше открываются на все более растущее совпадение между знаками прихода в человеческое общество женской тайны и ментальным упадком евхаристического таинства. Уже Дева низложила Бога в умах южных католиков! Позитивизм осуществил утопию средневековья путем представления всех членов великой семьи, как потомство девственной материи без мужа…»

И опять, после изложения modus operandi:[86]86
  Способ действия (лат).


[Закрыть]

«Развитие нового процесса вскоре вызовет появление касты без наследственности, лучше приспособленной, чем потомство обычного производства, к рекрутированию духовных водителей или даже временных водителей, чей авторитет будет обоснован на истинном превосходстве, которое не будет уклоняться от исследований» [117, том iv, с. 278].

На это мы могли бы очень уместно осведомиться, было ли когда-нибудь обнаружено в «причудах спиритуализма» или в таинствах христианства что либо более абсурдное, чем этот идеал «грядущей расы». Если с тенденции материализма не распространилось неверных представлений благодаря поведению некоторых из его сторонников, которые публично проповедуют многоженство, то нам думается, что будет когда-либо и не будет священнодействующего племени, зачатого таким образом, но мы не увидим конца потомству – отпрысков «матерей без мужей».

Вполне естественно, что философия, которая могла породить такую касту дидактических инкубов, также могла и выразить через перо одного из своих наиболее болтливых очеркистов следующее излияние:

«Наш век печальный – очень печальный век, полный мертвых и умирающих вероисповеданий; полный напрасных молитв в напрасных поисках умирающих богов. Но ах! он и век славы, полный золотистого света, изливающегося из восходящего солнца науки! Что должны мы делать для тех, кто терпит кораблекрушение веры, банкротство интеллекта, но кто ищет утешения в мираже спиритуализма в заблуждениях трансцендентализма или в блуждающих огнях месмеризма?..»

Ignis fatuus,[87]87
  Блуждающий огонь (лат).


[Закрыть] ставший теперь таким излюбленным образом у многих карликовых философов, должен был бороться за свое признание. Не так давно этот теперь знакомый феномен решительно отвергался корреспондентом лондонского «Таймс», утверждения которого имели вес до появления труда доктора Фипсона, поддержанного свидетельствами Беккария, Гумбольдта и других натуралистов – это покончило с вопросом.[88]88
  См. [118, том ii].


[Закрыть] Позитивистам следовало бы выбирать какое-либо более подходящее выражение и в то же время следить за открытиями науки. Что касается месмеризма, то он был принят на практике во многих местах Германии и публично применен в более, чем в одном госпитале, его оккультные свойства были доказаны, и в него поверили врачи, чьи выдающиеся способности, ученость, заслуженная слава не чета самодовольным лекторам по медиумизму и сумасшествию.

Нам осталось добавить всего несколько слов, прежде чем бросить этот неприятный предмет. Мы находим, что позитивисты чувствуют себя счастливыми от самообмана, что контисты являются величайшими учеными в Европе. Насколько их претензии могут быть справедливыми в глазах других известных ученых, этого мы не знаем, но Гёксли, которого вся Европа считает одним из своих величайших ученых, решительно отклоняет эту честь и доктор Модсли в Лондоне следует его примеру. В лекции, прочитанной впервые в 1868 г. в Эдинбурге, он, кажется, был даже весьма шокирован тем, что архиепископ Йорский позволил себе отождествлять его с философией Конта.

«Поскольку дело касается меня», – говорит мистер Гёксли, – «уважаемый прелат мог диалектически разнести мистера Конта в куски, насколько мое изучение характернейших черт позитивной философии позволяет судить, я не нахожу в ней почти никакой научной ценности, а нахожу много такого что совершенно противоречит самой сущности науки как все в ультрамонтанистическом католичестве. В сущности, философию Конта можно сжато охарактеризовать как католицизм минус христианство».

Далее Гёксли даже впадает в гнев и начинает обвинять шотландцев в неблагодарности за то, что они допустили архиепископа совершить ошибку – признать Конта основателем философии, которая по праву принадлежит Юму.

«Этого достаточно, – восклицает профессор, – чтобы заставить Давида Юма перевернуться в гробу, что здесь, почти на расстоянии человеческого голоса от его дома, заинтересованная аудитория слушала без тени возражения, как его наиболее характерные доктрины приписываются французскому писателю, родившемуся на 50 лет после него, и в чьих отчаянно скучных и многословных страницах мы не находим ни живости мысли, ни ясности стиля…»[54]

Бедный Конт! Кажется, что высочайшие представители его философии уменьшились, по крайней мере в этой стране, до «одного физика, одного врача, специализировавшегося на нервных заболеваниях, и одного юриста». Один очень остроумный критик прозвал это отчаянное трио «аномалистской триадой, которая среди своих напряженных трудов не находит времени, чтобы ознакомиться с основоположениями и законами своего языка».[89]89
  Ссылаемся на публикацию, которая появилась некоторое время тому назад в одной Нью-йоркской газете; публикация подписана тремя вышепоименованными лицами, возложившими на себя название научного комитета назначенного два года тому назад для исследования спиритуалистических феноменов. Критика на эту триаду напечатана в журнале «Новая эра».


[Закрыть]

В заключение скажем, что позитивисты ничем не пренебрегают, чтобы свалить спиритуализм в пользу своей религии. Их верховных жрецов заставляют без устали трубить; и хотя стены современного Иерихона навряд ли когда-либо рассыплются в прах от их трубного звука, тем не менее они ничем не пренебрегают для достижения желаемой цели. Их парадоксы уникальны, и их обвинения против спиритуалистов неотразимы по логике. Недавно в одной лекции, например, было сказано так:

«Исключительное развитие религиозного инстинкта способствует развитию полового бессмертия. Священнослужители, монахи, монахини, святые, медиумы, экстатики и набожные люди прославились своими непристойностями» [111].

Мы счастливы отметить, что в то время, как позитивизм во всеуслышание объявлял себя религией, спиритуализм никогда не претендовал на больше, как на науку, развивающуюся философию или, вернее на исследование скрытых и пока что еще необъясненных сил природы. Объективность его различных феноменов была продемонстрирована не только одному представителю настоящей науки, и также неэффективно отрицалась ее «обезьянами».

Наконец, можно сказать про наших позитивистов, которые так бесцеремонны с каждым психологическим феноменом, что они подобны краснобаю Сэмюэля Батлера, который

 
«Не мог открыть свой рот никак,
Чтоб не сорвался тут же – бряк!»
 

Мы хотели бы, чтобы не было надобности направлять критикующий взгляд за пределы кружка педантов и никудышных людей, неправильно именующих себя людьми науки. Но также неотрицаемо то, что трактовка новых предметов со стороны тех, чей ранг в ученом мире высок, часто остается невызывающей возражений, когда, в самом деле, она нуждается в осуждении. Осторожность, выросшая из установившейся в исследованиях привычки; экспериментальное продвижение от мнения к мнению, вес, придаваемый признанным авторитетом – все это благоприятствует консерватизму мысли, который, естественно, уводит в догматизм. Ценою научного прогресса обычно является мученичество и остракизм, выпадающие на долю новатору. Реформатор лаборатории должен, так сказать, завоевать крепость привычки и предрассудка острием штыка. Редко даже бывает, что дружеская рука оставила какую-нибудь заднюю дверь открытой. Шумные протесты и наглое критиканство мелких людишек из переднего края науки реформатор может оставить без внимания. Враждебность же другого класса представляет реальную опасность, которую новатор должен встречать лицом к лицу и преодолеть. Знание же растет с увеличивающейся скоростью, но не великой корпорации ученых следует воздавать за это честь. Каждый миг они старались делать все возможное, чтобы сокрушить новое открытие вместе с открывателем. Слава тому, кто победил все это своею отвагою, интуицией и упорством. Мало в природе сил, которые, после объявления о их открытии, не были бы осмеяны, а затем отброшены, как абсурдные и ненаучные. После принижения гордости тех, кто ничего не открыли, после удовлетворения справедливых требований, в которых отказывали до тех пор, пока было возможно – увы, к несчастью человечества! – новооткрыватель, как это часто бывает – сам, в свою очередь, становится угнетателем по отношению других открывателей в области естественных законов. Так, шаг за шагом, человечество движется по своему кругу знания; наука постоянно поправляет свои ошибки и переприспосабливает ко следующему дню ошибочные теории предыдущего дня. Так всегда бывает не только в вопросах, относящихся к психологии, например, к месмеризму в его двойном значении физического и духовного феномена, но даже и в таких открытиях, которые непосредственно связаны с точными науками и которые легко продемонстрировать.

Что можем мы делать? Будем ли припоминать прошлое? Будем ли указывать на средневековых ученых, потворствовавших церкви в отрицании гелиоцентрической системы из боязни, как бы не задеть церковных догм? Вспомним ли, как ученые конхологи однажды отрицали, что в окаменелых раковинах, встречающихся везде по лицу земли, когда-то жили живые животные? Как натуралисты восемнадцатого века объявляли эти раковины ничем иным, как факсимиле животных? И как эти натуралисты сражались и ссорились, и вели битвы и ругались почти целое столетие над уважаемыми мумиями древних веков, пока Бюффон не покончил с этим вопросом, доказав, что отрицатели ошибаются? Несомненно, устричная раковина может быть чем угодно, только не трансцендентальной, и должна бы быть вполне осязаемым предметом для любой точной науки, и если ученые даже по такому предмету не могли прийти к согласию, то как можно от них ожидать, что они поверят, что на сеансах спиритуалистов, если там честные медиумы, – появляются быстро исчезающие формы рук, лиц и иногда целых тел.

Существует некий труд, который с пользою для себя могли бы прочесть в свободное время скептические люди науки. Это книга, изданная Флоуренсом, постоянным секретарем Французской академии наук, и называется она «История изысканий Бюффона». Автор в ней рассказывает, как этот великий натуралист боролся и наконец одолел сторонников этой факсимильной теории; и как эти последние все равно продолжали отрицать все под солнцем, причем это иногда превращалось в какое-то бешенство отрицания, проявляемое ученой корпорацией. Они отрицали Франклина и его электричество; смеялись над Фультоном и его паровой машиной; проголосовали за смирительную рубашку для инженера Пердоннэ за то, что он предложил построить железную дорогу; смутили Харвея и объявили Бернарда де Палисси «таким же глупым, как его горшки»!

В своем часто цитируемом труде, «История конфликта между религией и наукой», профессор Дрейпер проявляет решительную склонность толкнуть чаши весов справедливости в сторону обвинения одной только церкви за препятствия, чинимые на пути человеческого прогресса. При всем уважении и испытываемом нами восхищении к красноречивому писателю и ученому, мы должны протестовать и воздавать каждому должное. Многие из вышеперечисленных открытий упоминаются автором «Конфликта». Во всех случаях он обрушивается на упорное сопротивление открытиям со стороны духовенства и молчит о таком же противодействии, испытываемом каждым новооткрывателем от рук ученых. Его выступление в пользу науки, что «знание есть сила», несомненно справедливо. Но злоупотребление силой, происходит ли оно от избытка мудрости или невежества – одинаково противно по своим последствиям. Кроме того, духовенство уже приведено в молчание. Его протесты сегодня едва ли вызвали бы какое-либо внимание в мире науки. Но в то время, как богословие оттеснено назад, на задний план, ученые обеими руками ухватились за скипетр деспотизма и употребляют его, как херувим пламенный меч, чтобы не допустить людей к древу вечной жизни, удерживая их в мире тленной материи.

Редактор лондонского «Спиритуалиста» в ответ на критику доктора Гали в адрес теории огненного тумана Тиндаля говорит, что если всю корпорацию спиритуалистов еще не изжарили живьем на кострах на площади Смитфилда в нынешнем столетии, то только науке мы обязаны этою милостью. Хорошо, давайте согласимся, что ученые косвенным образом в данном случае явились общественными благодетелями в том, что теперь уже не в моде сжигать эрудированных людей. Но разве несправедливо будет задать вопрос – могли бы спиритуалисты чувствовать себя так спокойно, как они чувствуют себя сейчас, если при таком отношении какое сейчас к ним проявляют Фарадей, Тиндаль, Гёксли, Агасиз и другие – у последних была бы в руках вся неограниченная власть, какою в свое время обладала инквизиция? Даже, предположим, что они не стали бы поджаривать живьем верящих в существование мира духов, так как нет такого закона, чтобы людей при жизни предавать кремации, – не послали бы они каждого спиритуалиста в сумасшедший дом? Разве они нас не называют «неизлечимыми маньяками», «галлюцинирующими глупцами», «идолопоклонниками» и тому подобными именами? В самом деле, нам непонятно, что могло побудить редактора «Спиритуалиста» на такую степень благодарности науке, чтобы так благосклонно ее опекать. Мы полагаем, что недавние Ланкастер-Донкин-Слэйд преследования в Лондоне должны бы открыть глаза полным надежд спиритуалистам и ясно показать, что упрямый материализм часто бывает более глупо фанатичным, чем религиозный фанатизм.

Одним из умнейших произведений, принадлежащих перу профессора Тиндаля, является очерк «Мартинэ и материализм». В то же самое время его автор по истечении нескольких лет, несомненно, будет очень не прочь исправить в нем некоторые непростительные грубости выражения. В данный момент мы, однако, не будем заниматься этим, а рассмотрим, что он говорит о феномене сознания. Нижеприведенный вопрос он цитирует из Мартинэ:

«Человек может сказать – „я чувствую, думаю, люблю“, – но как сознание вливается в эту проблему?»

И отвечает так:

«Переход от физики мозга к соответствующим фактам сознания невообразим. Допустим, что определенная мысль и молекулярное действие мозга происходят одновременно. Мы не обладаем интеллектуальным органом так же как и какими-либо рудиментами этого органа, который давал бы нам возможность перейти путем процесса рассуждений от одного к другому. Они появляются вместе, но мы не знаем почему. Если бы наши умы и чувства настолько расширились бы, укрепились и озарились, чтобы мы были бы в состоянии видеть и ощущать каждую молекулу мозга; если мы были бы способны проследить все их движения, все их группировки, все их электрические разряды, если таковые там имеются, и если бы мы были близко знакомы с соответствующими всему этому состояниями мысли и чувств, – то мы все равно были бы так же далеки как и прежде, от разрешения проблемы – «Каким образом эти физические процессы связаны с фактами сознания?» Бездна между этими двумя классами феноменов так и осталась бы интеллектуально непроходимой» [1].

Эта бездна, настолько же непроходимая для профессора Тиндаля, насколько непостижим огненный туман, где ученый встречается с непознаваемой причиной, – является препятствием только для людей без интуиции. Труд профессора Бьюканана «Конспекты лекций по неврологической антропологии», написанный еще в 1854 г., подсказывает мысль, что если бы лжеученые всезнайки вняли бы им, то можно было бы показать им, как можно построить мост через эту страшную пропасть. Это один из тех закромов, в которых бережливое настоящее хранит мыслесемя урожаев будущего. Но здание материализма обосновано целиком на ее грубом фундаменте – рассудке. Когда они расширят, растянут или напрягут способности рассудка до его крайних пределов, то учителя материализма смогут, в лучшем случае, раскрыть перед нами вселенную молекул, оживляемых оккультным импульсом. Какой еще лучший диагноз болезни наших ученых можно пожелать, чем тот, который можно вывести из анализа профессора Тиндаля о состоянии ума сторонников абсолютной власти римского папы путем маленькой замены в названиях. Вместо «Духовные вожди» поставим «ученые», вместо «до-научное прошлое» – «материалистическое настоящее», скажем «дух» вместо «наука» и тогда в нижеследующем абзаце мы будем иметь портрет в натуральную величину человека науки наших дней, изображенного мастерской рукой:

«…Их духовные вожди настолько исключительно живут в до-научном прошлом, что даже действительно сильные умы среди них сделались невосприимчивыми к научной истине. Глаза у них есть, а они не видят, уши у них есть, а они не слышат, ибо их глаза и уши заняты видами и звуками другого века По отношению к науке их ультрамонтанистические мозги, вследствие недостаточной тренировки, представляют собою, в сущности, неразвитые детские мозги. И таким образом получается, что являясь детьми по научным познаниям, но и в то же время носителями духовной власти среди невежественных, – они морально поддерживают и осуществляют поступки, заставляющие краснеть от стыда более разумных в их собственной среде» [1,Предисловие].

Вот это зеркало оккультисты держат перед лицом науки, чтобы она увидела себя самое.

С тех пор, как история отметила первые человеком выработанные законы, никогда не существовало народа, законоположения которого не потребовали бы свидетельских показаний двух или трех заслуживающих доверия свидетелей, когда решался вопрос о жизни или смерти граждан того народа. «По словам двух свидетелей, или трех свидетелей, должен умереть осуждаемый на смерть» [Второзаконие, XVII, 6], – говорит Моисей, первый законодатель, которого мы встречаем в древней истории. «Законы, предающие казни человека на основании показаний только одного свидетеля, опасны для свободы», – говорит Монтескье – «Разум требует, чтобы было два свидетеля» [119, xii, гл. 3]. Таким образом везде, во всех странах люди пришли молчаливо к согласию о ценности свидетельств. Но ученые не принимают свидетельствования миллионов людей против одного. Напрасно сотни тысяч людей свидетельствуют о фактах. Oculos habent et поп vident![90]90
  Иметь глаза и не видеть! (лат).


[Закрыть] Они решили оставаться слепыми и глухими. Тридцать лет практических демонстраций и свидетельства нескольких миллионов верящих в Америке и в Европе, несомненно, имеют право на какое-то уважение и внимание. В особенности, когда вердикт двенадцати спиритуалистов в силу свидетельских показаний любых двух свидетелей вправе послать на виселицу даже ученого за преступление, совершеннее, возможно, под влиянием побуждения, возникшего вследствие некоего смятения среди мозговых молекул, не удерживаемых сознаванием будущего воздаяния.

По отношению к науке, в целом, как к божественной цели, весь цивилизованный мир должен бы испытывать глубокое уважение, ибо одна только наука может дать человеку возможность понять божество путем правильной оценки его творений.

«Наука есть понимание истины или фактов, – говорит Уэбстер, – это исследование истины ради ее самой и погоня за чистым знанием».

Если это определение правильно, то большинство наших современных ученых окажутся изменившими своей богине. «Истина ради нее самой!» А где же следует искать ключи ко всем тайнам природы, если не в неисследованной до сих пор тайне психологии? Увы! Так много ученых, которые в своих исследованиях природы разборчиво сортируют факты, выбирая для исследования только такие, которые лучше всего согласуются с предрассудками

У психологии нет злее врагов, чем школа медицины, именуемая аллопатией. Напрасно напоминать им, что изо всех так называемых точных наук медицина меньше всех заслуживает этого названия. Хотя изо всех отраслей медицинской науки больше всего врачи должны были бы изучать психологию, так как без ее помощи их практика вырождается в простое угадывание и интуицию, – они же почти полностью пренебрегают ею. Малейшее отступление от провозглашенных ими доктрин рассматривается как ересь, и хотя непопулярный и непризнанный метод лечения мог бы спасти тысячи жизней, они, вся корпорация врачей, готовы цепляться за давно принятые гипотезы и предписания и осуждают и новатора, и нововведение до тех пор, пока на них не ляжет штамп узаконивания. За это время несчастные пациенты могут умирать, но до тех пор, пока профессиональная гордость не будет удовлетворена, это имеет второстепенное значение.

Теоретически медицина самая добрая наука, и в то же самое время никакая другая наука не проявляет столько примеров мелочных предрассудков, материализма, атеизма и злобного упрямства, как медицина. Пристрастие к какому либо одному методу и покровительство ведущих врачей едва ли когда-либо измерялись полезностью открытия. Кровопускания, пиявки, банки и ланцет – все проходили через свою эпидемию популярности, чтобы под конец впадать в заслуженную немилость. Воду, которую теперь свободно дают лихорадочным пациентам, когда-то им не давали; теплые ванны были вытеснены холодной водой, а одно время гидропатия стала манией. Хинная кора – которую один современный защитник библейского авторитета серьезно пытался отождествить с райским «Древом Жизни»,[91]91
  С. Б. Уоринг.


[Закрыть] и которая была привезена в Испанию в 1632 г., – годами оставалась в небрежении. Церковь однажды проявила больше благоразумия, чем наука. По просьбе кардинала де Луиджи, Инокентий X дал ей покровительство своего могущественного имени.

В одной старинной книге под заголовком «Демонология» автор приводит много примеров, когда очень действенные лечебные средства, которыми сперва пренебрегали, впоследствии обратили на себя внимание благодаря чистой случайности. Он также доказывает, что большинство новых открытий в медицине оказались ничем иным, как «оживление и новое приспособление очень древней практики». В прошлом столетии мадам Ноуфлэ, знахарка, широко рекламировала и продавала секретное средство от ленточного червя – корень мужского папоротника. Секрет этот был куплен Людовиком XV за большую сумму денег; а после этого врачи открыли, что уже Гален рекомендовал это средство и им лечил. Знаменитый порошок герцога Портландского от подагры был diacentaureon Целия Аврелиана. Позднее было установлено, что этим порошком пользовались писатели раннего средневековья, открывшие его в писаниях древнегреческих философов. То же самое было с eaumedicinale доктора Хассона, чье имя оно носит. Это знаменитое средство от подагры было опознано под его новой маской как Colchicum autumnale, или луговой шафран, который тождественен с неким растением, называемым Hermodactylus, чьи достоинства, как несомненного противоядия от подагры, были признаны и защищаемы Орибасом, великим врачом четвертого века, и также Этием Амиденом, другим выдающимся врачом в Александрии (пятого века). Впоследствии этим средством перестали пользоваться: оно впало в немилость лишь потому, что было слишком старо, чтобы заслужить благосклонность со стороны медицинских факультетов, процветавших в конце прошлого столетия!