Текст книги "Три девочки [История одной квартиры]"

Автор книги: Елена Верейская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)

– Бери, говорят. У меня еще есть. А тебе еще обратно сколько идти. Сомлеешь, не дойдешь. Как тот… Бери, не обижай меня…

Наташа взглянула в глаза девушки и поняла, что не взять нельзя.

Они разошлись в разные стороны.

Хлеб был помятый, но до чего же он был вкусный! Наташа доела его, стоя на месте, и пошла дальше.

Однако как пострадал этот прифронтовой район! Все чаще попадались разрушенные и полуразрушенные дома. Уцелевшие почти все стояли без стекол. Наташа без труда нашла нужный ей дом и вошла в подъезд, но тут ей сразу пришлось посторониться и прижаться к стене: навстречу выносили кого-то на носилках. Наташа заглянула в лицо той, которая лежала на них, до подбородка закрытая одеялом, – и так и ахнула.

– Нина Смолина! – воскликнула она.

– Да… Я… – Нина повернула голову на подушке и взглянула на Наташу. Лицо ее было совсем серое, губы побелели, но глаза с чуть припухшими веками глядели сознательно и живо.

– А я к вам, – заговорила Наташа, идя рядом с носилками. – Что с вами?

– Ничего… Просто ослабела… В стационар несут… А ты, девочка, откуда?

– Из райкома комсомола. Прислали узнать, что с вами.

– Из райкома?! Постойте, не несите! – Нина приподняла голову, но сразу снова уронила ее. Две немолодые женщины, несшие носилки, поставили их на снег и с облегчением передохнули.

От Нины, а еще больше от женщин она узнала, что Нина, придя к отцу на рассвете после той ночи, когда она откопала Люсю, застала его в очень тяжелом состоянии. Она не отходила от него весь день и всю следующую ночь. Рано утром он скончался, и она, поручив соседям похоронить, сразу же пошла на работу, но полчаса спустя соседка нашла ее на лестнице без сознания.

– Насилу в себя привели. Сегодня приходил доктор. «Несите, – говорит, – в стационар; дома, – говорит, – не поправится. Больно истощена». Вот и несем, – рассказала одна из соседок.

– Ты им скажи, – волнуясь, напутствовала Нина Наташу. – Мне некого было послать известить. Скажи, я скоро, очень скоро поправлюсь. И сразу прибегу. Все, все, что доктор велит, буду делать, лишь бы на ноги встать. Я совсем ничего. Только ноги точно из ваты. Падаю. Скажи, я скоро!

Несколько минут спустя Наташа шла обратно. Только сейчас она поняла до какой степени боялась, что придется сообщить комсомолкам самое страшное. И вот такая хорошая встреча с девушкой-бойцом, и этот от всей души подаренный кусок хлеба, который так поддержал ее силы. И Нину перехватила по дороге, – опоздай на минутку, не повидала бы. Теперь вот только бы узнать, что с Верой Петровной все благополучно, и она пойдет домой совсем радостная.

Наташа быстро свернула за хорошо знакомый угол, да так и обмерла. Дом, в котором раньше жила Вера Петровна, стоял обнаженный. Отвалилась вся передняя стена, и груда кирпича, покрытая снегом, высокой горой лежала на мостовой. Наташа увидела в каждом этаже ровные ряды пестрых комнат. Во многих уцелела мебель. Все было покрыто толстым слоем снега. Еле дыша она пробегала глазами комнаты третьего этажа. Вот эта милая уютная комнатка, где она провела столько хороших часов. На массивной дубовой раме большой картины – снег. А вон, над письменным столом, в узенькой рамке группа их класса. Там Наташа сидит рядом с Верой Петровной… Разглядеть группу на таком расстоянии невозможно, но она и так знает ее! Все, все на прежних местах. Но где же сама хозяйка? Наташа беспомощно огляделась вокруг. Улица как вымерла, ни души. Только через несколько домов, у ворот полуразрушенного дома, сидела старушка. Наташа подошла к ней с расспросами, но старушка ничего не могла сказать.

– Кто ж их знает? Которые уехали, а которые погибли, а которые в другие дома перехали. Разве теперь кого найдешь?

– А где же узнать? – в отчаянии крикнула Наташа.

– А нигде и не узнаешь, – спокойно возразила старушка. – Кончится война, тогда и будем искать.

Наташа звонила и стучала в двери всех соседних домов, где были хоть какие-нибудь признаки жилья, но никто ничего не мог сказать ей о Вере Петровне; и она тихо побрела обратно, вдруг сразу почувствовав страшную усталость. Она шла долго, долго; ей казалось, что дороге не будет конца.

«Сомлеешь, не дойдешь – как тот…» – вспомнились ей слова девушки-бойца. А ведь и правда, если бы не этот кусок хлеба… Наташа содрогнулась и, вся внутренне подобравшись, пошла бодрее.

До райкома она добралась уже в сумерки. Ни одной из тех девушек там не было. Но дежурная все знала и ждала ее с нетерпением. Наташа, еле ворочая языком, передала все, что просила Нина, и медленно побрела домой. Ей казалось, – вот-вот она упадет. Отворить дверь ключом уже не было сил. Она позвонила.

– Наконец-то! – Катя схватила ее за плечи. – А я тут чуть с ума не сошла. Отчего ты так долго?

– Дай поесть, и я лягу, – прошептала Наташа и совсем тихо прибавила: – И пока не спрашивай ни о чем.

Глава XIV

Снова появляется «жених». Надо ехать

Технического желатина, добытого доктором, хватило дней на десять. Каждый день наваривали полную миску плотного сероватого желе, сдобренного лавровым листом и перцем. Софья Михайловна нашла в груде вещей, вынутых из сожженного буфета, целый пук сухой травки – зубровки, на которой когда-то настаивали водку. Попробовали прибавить и ее, – желе вышло зеленоватое и ароматное. И был найден еще «клад». Как-то, распиливая на дрова что-то из мебели, Наташа слегка порезала палец и пошла в свою комнату поискать в шкафчике-аптечке йод. Оттуда она прибежала с радостным криком:

– Мама! Мама! Смотри, что я нашла. Это – Тотику!

В руке она держала плотно закупоренную стограммовую бутылочку с надписью «Рыбий жир».

Но кончился технический желатин, Тотик допил последнюю ложку рыбьего жира…

Софья Михайловна бесшумно вошла в комнату и встала за спиной доктора, делившего у стола хлеб. Доктор священнодействовал: на столе перед ним были разложены семь маленьких салфеточек с вышитыми на них буквами. Софья Михайловна молча глядела, как доктор взял в руки неполную буханку, внимательно осмотрел ее со всех сторон, уверенным движением отрезал пять совершенно равных частей и стал раскладывать небольшие куски по салфеткам. Оставались две незаполненные салфетки: с буквами "Д" – доктора, и "Т" – Тотика, и шестой кусок хлеба, равный двум нарезанным частям. Доктор тем же уверенным, быстрым движением разрезал этот кусок на две части – одну вдвое больше другой – и положил большую на салфетку с буквой "Т", а меньшую – на свою салфетку.

– Доктор, – тихо окликнула его Софья Михайловна.

Доктор вздрогнул от неожиданности и поспешным движением закрыл свой хлеб углом салфетки.

– Я не слышал, как вы вошли, – пробормотал он растерянно.

– Доктор, зачем вы это делаете? – сказала укоризненно Софья Михайловна.

– А… что я делаю?

Софья Михайловна откинула угол салфетки с порции доктора.

– Ну что это? Надо делить справедливо, – строго сказала она.

– Справедливо? – повторил доктор и посмотрел на нее. – А вы считаете справедливым, чтобы ребенок погиб раньше, чем никому не нужный старик?

Софья Михайловна подняла на него глаза. Он стоял перед ней – высокий, страшно тощий, и глядел на нее сверху вниз с ласковой и печальной улыбкой. Софья Михайловна хотела что-то возразить, но судорога свела ее горло, и, неожиданно для самой себя, она вдруг наклонилась и поцеловала руку доктора, прежде чем тот успел отдернуть ее. И стремительно выбежала из комнаты.

* * *

Часы пробили полночь. Дети крепко спали. Но Софья Михайловна не могла уснуть, как ни велика была ее усталость за минувший – очень напряженный – день. Слишком уж взволновало ее то, что она сегодня узнала.

Из-за открытой двери в соседнюю комнату доносилось ровное посапывание Якова Ивановича, но доктор, видимо, не спал. Софья Михайловна слышала, как он все время беспокойно ворочается в постели. Она подняла голову, прислушалась.

– Доктор! Вы не спите? – шепотом спросила она.

– Не спится мне, Софья Михайловна, – донесся из-за двери тихий голос.

Софья Михайловна в темноте сунула ноги в валенки, ощупью нашла свой теплый халатик, накинула сверху пуховый платок – было очень холодно – и бесшумно вошла в комнату доктора.

– Я не могу спать, – прошептала она. – Мне хочется поговорить с вами. Можно?

– Разумеется! Да вы присядьте.

– Доктор, – быстро заговорила Софья Михайловна, нащупывая стул и опускаясь на него у самого изголовья доктора, – знаете, что я сегодня слышала…

– Догадываюсь, – спокойно ответил доктор, – по-видимому о Ладожском озере, да?

– А вы… уже знаете?! – изумилась Софья Михайловна.

– В моей больнице несколько дней лежат двое, – разведчики ледовой дороги по озеру. Воспаление легких. Провалились под лед, чуть не погибли…

– Что же вы молчали! А к нам в госпиталь сегодня привезли троих… один раненый, двое обмороженных… они в тяжелом состоянии… но от них я узнала… Помните, Жених говорил: «ниточка протянется…» – бессвязно шептала Софья Михайловна.

– Почему я молчал? – доктор глубоко передохнул и приподнялся на локоть. – Да и сейчас не следует об этом широко говорить. Хотя для населения это уже перестает быть тайной. Ведь ни в газетах, ни в сводках по радио об этом – ни звука. Чтобы враги раньше времени не узнали… Еще бы! Они же ликуют сейчас! Льдом покрывается озеро! Они уверены, что для нас теряется последняя надежда спасти Ленинград от голодной смерти. Не смогли они взять нас силой, думают взять голодом. Ведь по озеру подвозили с «Большой земли» нам муку. Правда, ничтожное количество, но все же подвозили. На маленьких пароходиках, на баржах. А сколько этих суденышек погибло! От бомбежек, от страшных осенних штормов… Беспокойна Ладога, коварнее моря…

– Постойте! – перебила Софья Михайловна. – Почему штормы? Насколько я знаю, вдоль южного берега озера был обводный канал!

– Есть. Но он давно перерезан немцами.

– Говорите! Говорите, что знаете!

– Софья Михайловна, вот мы горюем, что такая ранняя и такая жестокая зима. А может быть, в этом наше спасение! Ладога замерзает нынче раньше обычного…

– Да, да! И вот эта «ниточка» и пойдет по льду?

Доктор глубоко передохнул и заговорил быстро и взволнованно:

– Это очень смелый, очень дерзкий план Военного Совета! Лед еще не крепок. Да никто никогда и не знал, каков он в этой части озера. Не к чему было!.. Первые смельчаки пошли обследовать пешком. С риском провалиться… Погибнуть… Пошли от деревни Кокорево на западном берегу озера до села Кобона на восточном. А Кобона – это уж «Большая земля»…

– Погодите! – снова перебила Софья Михайловна. – Слушайте, все равно ни вам, ни мне не уснуть! Вы оденьтесь потеплее, а я пойду принесу из нашей комнаты карту.

– Несите!

Дети спали. Софья Михайловна зажгла коптилочку и, защищая ее ладонью, осторожно прошла через холодные «классную» и прихожую в свою комнату. Там стоял мороз. Балконная дверь была забита листами фанеры, – все стекла вылетели еще осенью при первых бомбежках. Софья Михайловна поставила коптилку на стол, сняла со шкафа рулон с большими картами всех областей Союза. «Боже мой, – подумала она, – я здесь, в помещении, за одну минуту закоченела, а те там… на льду… на ветру… в пургу… герои!»

К счастью, карта Ленинградской области попалась ей быстро. Она вытянула ее из рулона и, не убирая остальных карт, поспешила обратно.

Доктор, уже укутанный, сидел у стола и ждал ее. На столе горела вторая коптилка. Софья Михайловна передала карту доктору и, пока он раскладывал ее, отогревала дыханием закоченевшие пальцы.

– Карта – точно ледяная, – прошептал доктор.

– Я уже думала; а каково им там! – ответила Софья Михайловна, присаживаясь рядом с ним.

Доктор молча положил на все четыре угла по книге, чтобы карта не скручивалась, а обе коптилки поставил прямо на голубое поле Ладожского озера.

– Ну, давайте искать!

Две головы склонились над картой.

– Вот, – прошептал доктор, – смотрите! Кокорево на западном берегу, – он водил пальцем по карте, – вот и Кобона на восточном. А вот – канал, о котором вы говорили. Тут стоят немцы. Совсем близко от будущей дороги… Ну, глядите дальше. От Кокорева до Кобоны тридцать километров. Это – если по прямой линии. Но прямой линии быть не может.

– А почему? – удивилась Софья Михайловна.

– Мне мои больные всё объяснили, – продолжал доктор. – Вот где-то тут бьют со дна теплые ключи. И прямой путь пересекает майна – участок незамерзающей воды. Надо искать надежного обхода, – понятно?

– Ну, дальше, дальше!

– Где-то вот тут… ищите!.. на линии Северной железной дороги должна быть станция Подборовье… К ней подвозят грузы для нас…

– Нашла! Вот она! – Софья Михайловна показала пальцем.

– Вижу. Теперь смотрите: от Кобоны к этому самому Подборовью – никаких путей. Тут леса, болота, глушь… И тут спешно прокладывается дорога…

– Кто? Наши войска?

– Да. И тысячи добровольцев. Ленинградцы, перебравшиеся по льду через озеро. Колхозники с «Большой земли». Выехали с лошадьми, с санями. Работа идет круглые сутки. Ночью – при свете костров.

– Так враг же совсем близко! Он может увидать эти костры! – испуганно прошептала Софья Михайловна.

– Конечно, видит. И обстреливает. Но в стороне от этой дороги раскладывают ряд еще больших костров, чтобы сбить с толку… И все же… – Доктор поднял голову и посмотрел на Софью Михайловну глубоко запавшими, измученными глазами.

– Нет, вы только подумайте, – зашептал он, захлебываясь словами, – всё, всё делается, чтобы спасти Ленинград!.. Эх, будь я моложе… сильнее!.. Спасти во что бы то ни стало!.. Дерзкий, смелый план! – горячо повторил он. – Люди гибнут от обстрелов, проваливаются под лед, замерзают, а добиваются и добиваются своего! На смену идут новые! Изголодавшиеся, истощенные, работают сутками напролет…

– Да. Сутками напролет!

Оба вздрогнули и оглянулись. Над ними, закутанный в ватное одеяло, в валенках, стоял Яков Иванович и тоже смотрел на карту.

– Яков Иваныч! Мы вас разбудили! Простите, дорогой… – смущенно пробормотала Софья Михайловна.

– Ну чего там! Мне и самому не больно спится, – вздохнул старый мастер.

– Вам все это, конечно, уже известно, – сказал доктор, проведя ладонью по карте.

Яков Иванович горько улыбнулся.

– Кому и знать, как не мне, – снова тяжело вздохнул он. – От нас же, от завода, идут и идут добровольцы. И мои – понимаете, мои ребята тоже! – Яков Иванович стукнул себя кулаком в грудь. – Мои!.. Слесари, только что обученные… Остаюсь как без рук… Новых обучать буду. А удерживать нельзя, сам знаю, – много людей туда нужно, ох много!

– А зачем же там слесари? – недоумевающе спросила Софья Михайловна.

– Все там нужны. Вехи вдоль пути ставить надо? Надо. Ведь пурга, снегом все заносит. Плотники-мостовщики нужны, мосты на трещинах налаживать. А регулировщики? А врачи, санитары? Все нужны! Пока лед не больно крепок, конной тягой с «Большой земли» нам хлеб уже повезли. Да и то с опаской: тонок лед, еле держит коня да розвальни с двумя мешками. И те порой проваливаются. А как лед нарастет, машины пойдут… Путь-то нелегкий. Кто будет машины налаживать да ремонтировать?

– Я только сегодня об этом узнала, – виноватым тоном произнесла Софья Михайловна.

– Да и надо помалкивать, – строго сказал Яков Иванович, – у врага везде уши. Ну, да разве теперь скроешь? Пронюхал гад! Взбесился! Сорвать хочет стройку дороги. Бомбит, расстреливает. Врешь, не сорвешь, подлюга! – Яков Иванович гневно топнул ногой. – Доведем! Пришлет нам «Большая земля» хлебушка!

– Дорого достанется этот хлебушко, – задумчиво сказал доктор. – А без такой ниточки – гибель Ленинграду…

– Тот же фронт, – кивнул головой Яков Иванович, – а где фронт, там и смерть гуляет.

– Тот же фронт, – подтвердил доктор.

– А девочки еще ничего не знают, – вслух подумала Софья Михайловна.

– И незачем им пока знать, – сурово прошептал Яков Иванович. – Еще сболтнут в очереди у булочной, малы еще.

– Все равно знает уж население. Легендами слухи обрастают, – устало сказал доктор.

– Все же помалкивать надо, – снова строго повторил Яков Иванович. – Побеседовали сейчас, а дальше – молчок. И спать надо. Завтра вставать рано, ложитесь-ка, – приказал он и решительно пошел к двери.

Доктор и Софья Михайловна послушно встали. Доктор молча последовал за Яковом Ивановичем. Софья Михайловна еще раз внимательно посмотрела карту, потом не спеша свернула ее и поставила в угол за шкаф. Она потушила коптилку, легка в остывшую постель, закуталась в одеяло, но еще долго не могла уснуть.

Ладога… Мороз… жестокая снежная пурга… и люди! Много людей, выбиваясь из сил, прокладывают путь хлебу… По льду озера… по глубокому болотистому лесу… почти на глазах у озверелого врага… Рвутся снаряды… падают бомбы…

– Тот же фронт, – прошептала Софья Михайловна, – а мы сами разве не на фронте?.. Леня!.. Леня, любимый, где-то ты сейчас?..

И она впилась зубами в подушку, чтобы громко не застонать.

* * *

В прихожей раздался звонок. Тотик уже спал, девочки раздевались, чтобы лечь. В соседней комнате было темно, – видимо, доктор уже лег.

Софья Михайловна пошла открывать. Девочки прислушались. Стукнула входная дверь; в прихожей раздались голоса. Один женский, как будто Дашин, другой мужской. Жених, что ли? Вот заговорила Софья Михайловна… Голос ее странно звенел.

– Что-то случилось, – встревоженно произнесла Наташа и спешно начала снова одеваться. Катя и Люся тоже молча натягивали платья.

– Зайдемте в комнату, обсудим, – услышали девочки голос Софьи Михайловны уже у самой двери. – Девочки, вы одеты?

– Да, – ответили девочки в один голос.

Дверь открылась, вошла Софья Михайловна, за ней Даша и Жених. Наташа впилась глазами во взволнованное лицо матери.

– Мама, что случилось?

– Здравствуйте, девчата! – весело сказал Жених.

Софья Михайловна не ответила Наташе. Она подошла к двери в соседнюю комнату и тихо позвала:

– Доктор! Вы спите?

– Нет, – донеслось из темноты. – А что?

– Вы можете выйти сюда?.. Надо тут… обсудить… посоветоваться…

– Сию минуту! – ответил доктор, и стало слышно, как он поспешно одевается.

– Мама! В чем дело? – повторила Наташа.

– Сейчас, Наташа… подожди… – Лицо Софьи Михайловны было бледно и растерянно. Между бровей легла глубокая складка.

– В том дело, Наташа, – снова весело заговорил Жених, – что я предлагаю твоей маме увезти вас отсюда.

– Увезти? Куда? – в один голос спросили девочки.

– На «Большую землю». Помните, про ниточку я говорил? Протянулась ниточка! Хочешь, Наташа?

– В нашу деревню, – прибавила Даша, – к моей маме.

В эту минуту вошел доктор и поздоровался с Женихом и Дашей.

– Доктор, – взволнованно заговорила Софья Михайловна, – вот Жених едет скоро на машине… через Ладожское озеро… за продуктами…

– Хочу их увезти отсюда, – перебил ее Жених. – Чего им тут пропадать? Дашина деревня километров сорок за Подборовьем. Разрешил мне командир мамашу мою туда подкинуть. А заодно и их. Многих-то взять не могу, с полной нагрузкой ездить еще не разрешено, – лед ненадежен. Ну, а они, – он кивнул головой в сторону Софьи Михайловны, – что они сейчас весят? Перышки! Мы и хлеб пока понемногу берем.

– Отличился он в работе на озере, оттого и разрешили ему мамашу… – с гордостью начала было Даша, но Жених так строго глянул на нее, что она смутилась и осеклась.

Доктор опустился на стул.

– Но это же… риск… – пробормотал он.

– Конечно, риск. Скрывать нечего, – серьезно сказал Жених. – Оборона у нас здорово поставлена, и все же обстрелы бывают. Уж мы знаем, – скорее бы девятый километр проскочить: пристрелен он у немцев. Да и сама Ладога, – нелегко она нам далась. Пока трассу осваивали, не одна машина под лед ушла. Ну, все-таки обуздали и Ладогу. Ездим. У нас теперь шоферы говорят: «Ладога как встала, так и поехала». Риск-то конечно, да ведь риск – дело благородное. А тут оставаться не риск?

– Там у нас корова. Хлеба сколько хочешь, картошки… – заговорила Даша. – А тут же Тотик, как пить дать, помрет…

Доктор низко опустил голову. Софья Михайловна подошла к нему, присела перед ним на корточки и снизу вверх заглянула ему в лицо.

– Доктор… скажите… – прошептала она умоляюще.

Доктор поднял голову и пристально посмотрел на тахту, где мирно спал Тотик.

– Да, – сказал он твердо, – поезжайте…

– Ехать? – переспросила Софья Михайловна шепотом. – Из Ленинграда?

– Ехать! – Доктор уверенно кивнул головой. – Жених прав. Дорога трудная, конечно…

– Дорога трудная, – подтвердил Жених. – И мороз, и обстрел может быть…

Софья Михайловна, казалось, не слышит ничего. Все так же, сидя на корточках, она повернула голову вбок и, уставившись глазами в одну точку, сосредоточенно думала.

Наташа вдруг почувствовала, что начинает дрожать мелкой дрожью Доктор посмотрел на нее.

– Поезжайте, Наташа, – снова повторил он.

Наташа мертвенно побледнела.

– Я не поеду, – сказала она решительно.

Софья Михайловна вздрогнула и оглянулась на нее.

– Что ты сказала, Наташа?

– Я не поеду, – повторила она еще решительнее.

– Не… поедешь?

Наташа вся дрожала.

– Да, мама. Как же… мы поедем… будем спасаться… А Катя?.. А Люся?..

Софья Михайловна стремительно поднялась с корточек и всплеснула руками.

– Да ты с ума сошла, Наташа! Неужели же мы их оставим? Конечно, если ехать, так всем.

– А мама?

– А дедушка? А доктор? – в один голос воскликнули Люся и Катя. Люся заплакала. Катя стояла вся бледная, прижимая руки к груди.

Доктор уже овладел собой. Он сидел теперь, выпрямившись, и лицо его было спокойно.

– Послушайте меня, девочки, – заговорил он. – Конечно, вам надо ехать всем. Тяжко расставаться, не спорю. И мне самому… будет не легко. Но, во-первых, чем меньше людей останется в Ленинграде, тем легче будет оставшимся. А во-вторых, вы же знаете, с Люсей делится пайком ее мама, с Катей – ее дедушка. Если вы уедете, они будут съедать его сами. Значит, надо ехать. Ради них же.

– А вы-то сами, доктор? – воскликнула Наташа.

– Что вы, Наташа… Разве я доеду?

Наташа закусила губу. Наступило тягостное молчание. Люся тихо плакала. Софья Михайловна снова уставилась глазами в одну точку.

– А когда ехать? – хрипло спросил доктор, обращаясь к Жениху.

– Завтра в это же время… Сутки вам на сборы. Ну, Даша, а теперь пошли.

В эту ночь никто, кроме Тотика, не спал.

* * *

Спешно, в глубоком молчании, разбирали вещи. Изредка, отрывистыми фразами, советовались, что брать с собой. Доктора уговорили лечь, но все время было слышно, как он ворочался и вздыхал.

Люся то и дело украдкой вытирала слезы. Среди ночи Софья Михайловна усадила ее рядом с собой на тахту.

– Люся, ты говоришь, как оставить маму. Но мама сама на днях уедет…

– Куда? – испуганно спросила Люся.

– Ее госпиталь передвигают ближе к фронту.

– На фронт?!

– Не бойся, глупышка! – Софья Михайловна отвела рукой от Люсиного лба упавшую прядь волос, – ведь Ленинград – тот же фронт. Опаснее маме не будет, – а зато как она будет рада, что ты в безопасности!

Люся уронила голову на колени Софьи Михайловны и так и застыла, без слез и без слов.

– Слушай, Люся, – заговорила Софья Михайловна, тихо лаская ее голову, – я теперь знаю, что ты, когда надо, умеешь быть мужественной. Ты что доказала. И сейчас твой долг – поддержать маму. Мама идет на фронт с радостью. Она знает, что там она еще нужнее. Она только очень волнуется за тебя. Твое дело теперь – не расстраивать ее. Как только рассветет, ты сбегаешь к ней проститься. Обещай мне, что будешь держать себя молодцом. Помни одно: мама будет работать вдесятеро лучше, если будет знать, что ты не кислятина, а настоящий человек. Обещаешь?

Люся подняла голову. Глаза ее были сухи, но лицо побледнело как бумага, и она тяжело дышала.

– Обещаю, – шепнула она чуть слышно.

* * *

– По старому русскому обычаю… надо присесть перед дорогой, – сказал Яков Иванович и, сняв шапку, первый опустился на стул.

За ним сели все – кто на стул, кто на диван, кто на узлы. Молча просидели несколько мгновений. Лица у всех были торжественные.

– Ну, пора, – сказал Жених, дождавшись, когда Яков Иванович первый встал со стула.

– Попрощаемся здесь, – отрывисто сказала Софья Михайловна.

– Прощайтесь, а мы с Дашей пока снесем вещи в машину. Даша, бери! – И Жених, взяв в обе руки по чемодану, вышел из комнаты. За ним вышла Даша с узлом.

Машина стояла во дворе. В кузове, заботливо укутанная одеялом, уже сидела старушка. Софью Михайловну с Тотиком посадили в кабину. Жених влез в кузов и из чемоданов и узлов устроил у задней стенки кабины удобное сиденье для девочек. По его совету, они уселись, тесно сжавшись, и укутались в большое пуховое одеяло Софьи Михайловны. Яков Иванович и доктор стояли рядом с машиной. Доктор все заглядывал в кабину, но в темноте ничего не мог разобрать.

– Готово? Можно ехать?

Никто не ответил. Жених влез в кабину, машина фыркнула, тронулась и медленно стала выезжать со двора. Яков Иванович и доктор шли следом.

Машина завернула, рванулась и скрылась в темноте.

Когда затих стук мотора, старики молча повернулись и пошли в дом. Они очень медленно поднялись по лестнице, вошли в свою комнату, и все так же, ни слова не сказав друг другу, легли в постель.

И начались для них дни тревожного, напряженного ожидания вестей…