Текст книги "Ласточка"

Автор книги: Елена Верейская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

Ваня, сколько себя помнил, рос одиноко. Дядю своего он не любил и боялся. Адель Львовна следила только за тем, чтобы он был хорошо одет и вёл себя «прилично», а больше ей дела до него не было. Она была занята только собой. Старые слуги жалели «сироту», но говорить с ними было не о чем.

Товарищей у него не было. Играть с деревенскими ребятами строго запрещала тётка, – ещё наберется от них грубостей и всяких «неприличий»! Соседи-помещики гнушались знакомством с «серым купчиной» Харчевым. Скучно жилось Ване.

Выручали книги. За кабинетом дяди, в просторной и светлой комнате, сохранилась библиотека покойного отца Адели Львовны. Большая часть книг была на иностранных языках, но много было и на русском. И с того дня, как Ваня напал на маленький, незаметный шкафчик в углу библиотеки с сочинениями Майн Рида, Жюля Верна и Марка Твена, уроки с Петром Петровичем пошли из рук вон плохо.

И тут-то в его жизнь вошла «двойная» Маша.

Как-то само собой получилось, что внизу Ваня был для Маши «барчук» и «вы», а в мезонине «Ваня» и «ты». И мальчик, никогда не знавший материнской ласки, всей душой потянулся к тихой и приветливой Маше. И была для него особенная прелесть в том, что об этой дружбе никто не знал.

Весь день Маша бесшумно возилась внизу. Убирала комнаты, подавала на стол, что-то крахмалила и гладила. В течение дня они несколько раз встречались с Ваней. Строгая, спокойная, она почтительно, без улыбки, уступала ему дорогу, подавала ему кушанье, выполняла его мелкие приказания. И Ваня как будто не замечал её. Но вечером, закончив дневные дела, она уходила в мезонин, и они вместе готовили уроки, причём Маша проявляла необыкновенную любознательность и не успокаивалась до тех пор, пока они оба не знали заданный урок одинаково хорошо. Ваня часто сердился, отказывался заниматься, но Маша была неумолима:

– Кои-то веки смогу чему-то научиться, а ты не даёшь! Ну, не хочешь, – не надо, только тогда и книжек мне своих не рассказывай, слушать не стану!

Этого Ваня не мог допустить. Рассказывать Маше всё, что он прочёл, пока она работала внизу, стало для него потребностью. Они вместе горячо обсуждали события и поведение героев книг, часто спорили, и это было так интересно! Приходилось уступить и снова садиться за учебник.

Адель Львовна не могла нахвалиться новой горничной, но и она скрывала это от мужа. И она, и Ваня знали: дядя будет рад придраться к любому поводу, чтобы назло жене прогнать Машу, и они оба за неё боялись. Но повода не находилось.

А Пётр Петрович удивлялся: его ученик стал хорошо учиться!

Как-то у Харчевых обедала гостья, жена богатого купца, тоже бывшая институтка. Когда Маша, обнеся всех вторым блюдом, вышла из столовой, гостья эта посмотрела ей вслед и вполголоса спросила:

– Где вы достали такую горничную? Прекрасно выдрессирована!

«Точно про собаку», – возмущённо подумал Ваня.

– Графская выучка, – буркнул дядя сердито.

– Вы говорили, она вас и причёсывает, Адель Львовна? – продолжала гостья.

– Да. А что, хорошо?

– Прелестно! Как у лучшего парикмахера! Вот золотые руки!

– Нам нужны здоровые бабы-работяги, а не графские финтифлюшки! – отрезал Харчев.

Адель Львовна покраснела и зло глянула на мужа, а гостья вдруг необычайно оживилась.

– Кузьма Кузьмич! Адель Львовна! Если она вам не подходит, – уступите её мне! Вы ей какое жалованье платите? Я готова дать ей вдвое…

У Вани захолонуло сердце, он поперхнулся и низко опустил голову.

– Мы прислугами не торгуем, сударыня, – грубо оборвал гостью Харчев, – нам она самим нужна, заплатить вдвое и у нас хватит.

– Кузьма Кузьмич! – укоризненно крикнула Адель Львовна, но в её голосе Ваня уловил и нотку радости.

– Но позвольте! – обиженно заговорила гостья. – Вы же сами сказали… – она сразу умолкла: в столовую с большим блюдом пирожных на вытянутых руках входила Маша.

Наступило неловкое молчание. Ваня поднял голову. Сердце его ликовало – он понял: теперь Маша спасена!..

Когда она вечером вошла в его комнату, Ваня сразу рассказал ей разговор за обедом. Маша пожала плечами.

– Маша, как она смеет говорить, что ты дрессированная!..

– Что делать, Ваня… Они – господа, а мы – слуги!..

– Так ты же не собака и не лошадь! Ты же человек!

Маша быстро глянула на него.

– Ты же такой же человек, как она, только гораздо, гораздо лучше! – с жаром воскликнул Ваня. – Ты лучше их всех!

Маша усмехнулась.

– Знаешь, – медленно заговорила она, – она и меня в коридоре поймала и шепчет: «Переходи, Маша, ко мне – я тебе втрое платить буду»…

– Маша!.. И неужели ты… – Ваня не договорил, поражённый.

– Нет, Ваня, нет, маленький мой дружок, я не уйду от тебя, – взволнованно зашептала Маша, – привязалась я к тебе, мальчик… – Она задумалась и тихо прибавила, как бы говоря сама с собой: – Спокойнее мне у вас… и город близко, а там тётя моя… ведь одна у меня она от всей родни-то осталась.

Ваня вздохнул с облегчением.

* * *

А время бежало и бежало, и казалось, ничто не меняется в мрачном харчевском доме. Все так же ездил хозяин ежедневно на свой завод и возвращался иногда чем-то очень довольный, а иногда туча тучей, и тогда весь дом притихал. Так же читала Адель Львовна французские романы и жаловалась на сердце и на нервы. К Маше она очень привязалась и видела в ней ту «служанку-наперсницу», какие встречались почти во всех французских романах. Маша терпеливо выслушивала жалобы барыни и заботливо ухаживала за ней во время сердечных припадков, которые повторялись всё чаще.

Старые слуги – лакей Тихон, кухарка, судомойка, – встретившие вначале Машу враждебно, как чужое и чуждое в этом доме существо, теперь души в ней не чаяли, – Маша была к ним почтительна и внимательна и часто в своей работе по дому обращалась к ним за советом. Старые люди это любят и ценят.

Ваня рос, мужал и развивался не по возрасту. Учился он хорошо и по-прежнему читал много и жадно. Но если бы ему кто-нибудь сказал, что читает он сейчас совсем иначе, чем раньше, Ваня бы очень удивился, – сам он этого не замечал. А между тем это было именно так. Раньше он «глотал» книги, стараясь скорей-скорей узнать, – что же случилось дальше? Но когда он начинал, увлекаясь и захлебываясь, рассказывать о прочитанном Маше, она часто озадачивала его каким-нибудь неожиданным вопросом.

– Ваня, я не поняла, – а почему же он так сделал?

– «Почему, почему»! А откуда я знаю, – почему?

– Так неужто ж об этом в книжке не написано? Стало быть, глупый человек книжку писал…

Или:

– Вот чудно́-то! А как же она в этот дом попала?

Ваня смущался.

– А я там немного пропустил… Там целых две страницы сплошные… понимаешь, совсем без разговоров… неинтересно!

– Как же неинтересно? – Маша всплёскивала руками. – А я хочу знать, как эта девушка в тот дом попала. И слушать дальше не стану, – прочитай мне те две страницы!

И мало-помалу Ваня приучился читать медленнее, внимательнее, вдумываясь во все подробности прочитанного.

Маша имела два выходных дня в месяц, через воскресенье. Она уходила со двора рано утром и возвращалась только к вечеру.

– Маша, а куда ты ходишь по воскресеньям? – спросил Ваня как-то.

– Ты же знаешь, – в город. У меня там тётя, – ответила Маша, не поднимая головы от шитья.

– И ты весь день сидишь у тёти?

– Конечно. Она старенькая, часто хворает, мне её жалко.

– И ты ходишь только в город, Маша?

Маша подняла на него глаза и встретила внимательный, пытливый взгляд.

– Ты что это, – засмеялась она, – уже в сыщики начинаешь готовиться?

– Да нет, я просто так… – пробормотал Ваня.

Но Маша подошла к нему, запустила руки в его волосы и подняла его голову. Ваня смотрел на неё совсем растерянно.

– Что случилось, мальчик? О чём ты? – спросила она ласково.

– А ты… скажешь мне правду?..

– Скажу. О чём ты?

– Маша! Мне всегда очень скучно без тебя… И я всегда жду у окна, когда ты придёшь… И вот я заметил… Ведь дорога из города идёт слева, а ты каждый раз – каждый раз! – приходишь справа… Значит, не из города?

– Ну, сыщик, он сыщик и есть! – снова засмеялась Маша. – Верно, справа прихожу. Потому что из города всегда иду на завод, а потом уж домой.

– А зачем тебе на завод?

– На заводе, в старом бараке, тётин крестничек живёт, рабочий. Тётя ему каждый раз гостинец посылает. А мне три версты крюку сделать не трудно.

– А-а… – разочарованно протянул Ваня.

– Эх ты, сыщик! – смеялась Маша. – Слушай, а что же ты теперь читать будешь? Кончились книги-то в том шкафу. Хочешь, я тебе книжек принесу?

– Ты? Откуда?

– А я прошлое воскресенье у тёти свою корзину разобрала. Она у меня неразобранная стояла, как я из Питера приехала. А там три книжки. Маленькие графы оставили, когда уезжали, а я подобрала.

– А интересные?

– А кто же их знает! Мне читать и там было некогда.

– Принеси!

* * *

«Хижина дяди Тома»… «Андрей Кожухов»… «Овод»… Когда последняя из этих книжек была прочитана Ваней, подробно рассказана Маше и вместе обсуждена, Маша задумчиво сказала:

– Какие похожие книжки-то!..

– Похожие?.. – удивился Ваня. – Потому что все с приключениями, думаешь?

– Нет. А во всех – про одно.

– Что ты! Совсем про разное!

– Про одно! – упрямо повторила Маша. – Про неправду людскую… Про несправедливость… Да про людей, что правды добиваются… По-моему, похожие, а по-твоему, – как?

Ваня крепко задумался. И он сам не понимал, почему, но чувствовал себя всё более и более чужим в дядином доме.

* * *

Ване пошёл уже пятнадцатый год, когда он тяжело заболел корью. В сильном жару, приходя в сознание, он всегда видел около своего изголовья Машу, заботливую, встревоженную. А как-то, очнувшись, он услышал над собой взволнованный голос дяди Кузьмы:

– Как хотите, доктор, а вылечите парня. Денег не пожалею. Поймите, ведь коли помрёт, – мне беда! Родственников больше у меня нет, а помощник в деле вот как нужен! На то Ваньку и растил. Что же, прикажете чужого в дом брать? Этак оберут меня как липку. Ваньку мне вылечите, в долгу не останусь…

Иногда днём, когда Маша бывала занята внизу, около Вани сидела Адель Львовна с книгой. Ваня открывал глаза, глядел на неё минуту и снова впадал в забытьё. А потом, вновь придя в себя, видел вместо тётки Машу с шитьём или с вязаньем в руках.

– Маша… – шептал он радостно. – Это ты тут?

– Я, мой мальчик! Лежи, лежи спокойно, доктор не велел говорить с тобой.

– А ты не уходи…

Выздоровление шло медленно. Жар уже спадал, и сознание полностью вернулось к Ване. Но был он ещё очень слаб.

Однажды он проснулся ночью и открыл глаза. Маша сидела в кресле у стола и читала. Перед ней горела свеча, загороженная от его кровати ширмой, и бросала яркий свет на Машино лицо. Ваня в первый раз увидел её читающей и стал с любопытством наблюдать за ней. Было ясно, что книга интересная, – глаза Маши быстро скользили по строчкам, она то слегка улыбалась, то удивлённо приподнимала брови, то становилась серьёзной. Ваня снова закрыл глаза, но ему не спалось. Должно быть, опять начинался жар, – его лихорадило, кружилась голова, а мысли бежали в голове стремительно, обгоняя одна другую, и он никак не мог поймать какую-то одну, какую-то главную, очень важную…

Он услышал, как Маша перевернула страницу и зашевелилась в кресле, видимо удобнее усаживаясь. Ваня открыл глаза. Да, Маша пересела. Она уже не держала книгу на коленях, а поставила её перед собой на столе, продолжая читать с увлечением. Свечка освещала теперь не только лицо Маши, но и обложку книги в твёрдом красном переплёте. Да это же… это же та самая книга, которую днём читала у него Адель Львовна и оставила на столе! Французский роман!..

Ваня чуть не вскрикнул и снова зажмурился. Нет, это, верно, сон… или снова бред… не может же этого быть! Но когда он вновь открыл глаза, Маша всё так же, с явным интересом, быстро читала французскую книгу!

Мысли каким-то буйным вихрем понеслись в голове. Да, да, вот этого он только что и не мог поймать… Он же всё время думал о Маше… Да, да, он же давно догадывается: у Маши есть тайна от него… И вот новая загадка! «Маша, Маша, кто же ты? Ты же мне стала как мать… такая близкая, такая дорогая… никого же у меня нет, кроме тебя, а ты… зачем же ты таишься от меня?! Почему, как я ни просил, ты никогда не возьмёшь меня с собой в город, к твоей тёте? Почему ты иногда из города приходишь весёлая, а иногда такая, будто там что случилось? Неправда, не тётя у тебя там, кто-то другой… И неправда, будто ты «чуть-чуть» грамотная! Теперь я понимаю: это ты нарочно со мной уроки готовила! Чтобы я учился! Говоришь, что плохо пишешь, уроки готовишь со мной только устные. Неправда! Я один раз случайно увидел… дверь была неплотно закрыта… ты быстро писала что-то в своей каморке. Я ничего не сказал тебе… и ни разу не сказал, что догадываюсь: ты что-то скрываешь от меня… Почему? Почему я молчу? А-а, знаю почему! Боюсь, ты снова скажешь, – «сыщик»! Нет, Маша, я тогда был глупый, маленький… Я больше не хочу быть сыщиком! И… и не тебя же, Маша, я стал бы выслеживать. Маша, Маша, неужели, ты думаешь, что я мог бы тебя выдать?»

Эта последняя мысль точно огнём обожгла его. Сердце на мгновение замерло, а потом забилось так, что трудно стало дышать. Ваня закрыл глаза и глухо застонал. В тот же миг Маша оказалась у его постели.

– Ваня, мальчик, что с тобой? Тебе нехорошо? – прошептала она встревоженно. Ваня молчал и прерывисто дышал. Маша опустилась на колени у его изголовья и положила ему руку на голову. Рука была холодная, и это было приятно. Сразу стало как-то спокойнее. Но Ваня не открывал глаз и молчал.

– Боже мой, – прошептала Маша, – опять весь горит… Снова жар… Ваня, ты спишь? Слышишь меня? – еле слышно спросила она. – Боже мой, неужели снова без памяти?

Ваня открыл глаза. Он увидел совсем близко бледное лицо Маши с широко раскрытыми, испуганными глазами.

– Кто ты такая? – в упор спросил он.

– Ваня, да ты что? – Маша побледнела ещё больше. – Не узнаёшь! Бредишь… Смотри, это же Маша, твоя Маша…

– Вижу, Маша. – Ваня говорил почти спокойно. – А всё-таки кто ты такая? Ты же знаешь, – молчать я умею!

Последняя краска сбежала с Машиного лица. Казалось, она перестала дышать. С минуту они молча, очень близко смотрели в глаза друг другу. Потом Маша глубоко передохнула и ласково провела чуть дрожащей рукой по Ваниному лбу и щеке.

– Вот что, мальчик, – очень твёрдо заговорила она, – сейчас не время и не место для таких разговоров. Ты тяжело болен, и тебе нужен полный покой. Не смей сейчас думать ни о чём, слышишь? Но знай, – придёт время, и я тебе всё расскажу о себе.

– Всё? – переспросил Ваня.

– Всё, Ваня, обещаю. Но ты не торопи меня и ни о чём раньше времени не спрашивай. А теперь успокойся и изволь спать.

– Посиди около меня, Маша. Положи мне руку на голову. Она холодная, это хорошо… – прошептал Ваня.

– Может быть, холодный компресс?

– Нет, нет! Только твою руку, Маша…

– Ладно, мой мальчик, спи!

Ваня заснул сразу.

* * *

Когда Ваня встал с постели, оказалось, что за болезнь он вытянулся так, что был уже одного роста с Машей. Это очень забавляло его, и он то и дело заставлял её мериться с собой. Забавляло это и Адель Львовну: наконец нашлось интересное для неё дело – Ване все костюмы стали малы, надо шить новые! В доме появился портной и куча заграничных журналов; а это ли не увлекательно? Ваня очень уставал от примерок, но спорить не смел. Дядя Кузьма начал было возмущаться, но махнул рукой; ему было не до того, – на заводе разворачивались большие дела.

Однажды за обедом он сказал:

– Ну, Ванька, пора тебе с заводом ознакомиться. Подрастёшь, – мы, брат, с тобой такие дела развернём! Для первого раза поедешь со мной на завод на молебен. Посмотришь, как дядя для тебя старается, – всё же после меня тебе, дураку, достанется. Радуйся, что у меня родного сына нет; а я от тебя ни разу даже «спасибо» не слыхал за всё моё добро!

– Спасибо, дядя, – робко прошептал Ваня и опустил глаза.

– То-то! Расширяю я завод. Не хватает мне в деревне рабочих, из города ещё привезу. Вот для них барак и строю. В пятницу праздник, освящать будем, на молебен поедешь со мной.

– Хорошо дядя, – сказал Ваня, хотя ему совсем не хотелось ехать.

После обеда, когда Маша причёсывала Адель Львовну, та сердито говорила стоявшему перед ней Ване:

– Ну вот, «молодой хозяин», поедешь свою собственность смотреть. А я уж тут никто. Обо мне и речи нет! Одеваю, учу уму-разуму, – а что я от этого мальчишки вижу? Весь в дядюшку! Мужики они мужиками и останутся, как ни учи! Господи, какая я несчастная!

Ваня стоял, до крови закусив губу и опустив глаза. А Маша тихо сказала:

– Вы меня простите, барыня, если я спрошу… Вы же знали, за кого замуж идёте?

– А что мне было делать?! – Адель Львовна резко повернулась к Маше, и волосы её рассыпались из Машиных рук. – Как ты не понимаешь?! Впрочем, где тебе понять! Умер отец, и оказалось долгов у него больше, чем стоит и это имение, и дом в городе. Что же, мне по миру идти? Кузьма Кузьмич и дом, и имение выкупил. Теперь всё его, а не моё. Разве я этого ожидала… А что бы ты делала на моём месте? Ну, чего молчишь? А, Маша! Что?

– Работать бы стала, барыня, а за немилого бы не пошла, – спокойно ответила Маша, снова принимаясь за причёску.

– Ну вот! – раздражённо сказала Адель Львовна. – Я же говорю: где тебе, мужичке, это понять! Ты не привыкла жить в роскоши, а я… Причёсывай!

– Извините, барыня, если не так сказала, – с едва уловимой усмешкой прошептала Маша.

– А ты чего здесь торчишь, «молодой хозяин»? – со слезами в голосе заговорила Адель Львовна. – Как вы оба мне надоели! – И она расплакалась.

* * *

В пятницу утром, когда Ваня уже собрался спуститься вниз, чтобы ехать с дядей на завод, в его комнату быстро вошла Маша.

– Ваня, – заговорила она спеша, – я тоже просилась на молебен. Не отпустили… Ваня, исполнишь мою просьбу?

– Конечно! А что?

– Будешь завод осматривать, зайди в старый барак… только чтобы дядя не знал… Найди там рабочего Семёна Петрова; это тётин крестник. Спроси его, не знает ли он, как здоровье моей тёти… Сделаешь, Ваня?

– Непременно! Как-нибудь да удеру от дяди!

– Ох, не хватились бы там! – и Маша быстро выскользнула из комнаты.

Ваня глядел ей вслед. Впервые видел он Машу такой встревоженной; да, тётя… что за тётя? В последнее воскресенье Маша вернулась какая-то странная… Во что бы то ни стало надо попасть в старый барак!

– Ванька! Готов? Ещё ждать тебя! – раздался снизу сердитый голос дяди.

– Иду, дядя Кузьма!

* * *

Они вернулись с молебна прямо к обеду. И так неохотно отвечали оба на расспросы Адели Львовны, что она перестала спрашивать и только переводила взгляд с раздражённо-мрачного лица мужа на побледневшее лицо Вани. Ваня сидел опустив глаза и почти ничего не ел. Маша, как всегда, прислуживала с непроницаемым видом.

Вставая из-за стола, дядя Кузьма сказал жене:

– Мне, сударыня, с вами поговорить требуется. Чему вы мальчишку учите? Идём в кабинет.

Адель Львовна испуганно пошла за ним. А Ваня бросился в мезонин, и сейчас же вслед за ним прибежала Маша.

– Ну? Нашёл? Узнал?

– Нашёл. Велено тебе передать: похоже, что тётя заболевает. Ей вырвали два зуба. Остальные зубы под угрозой. Надо увезти её лечить в Москву. В воскресенье непременно навести её.

Лицо Маши побелело, как бумага.

– Ты… точно передаёшь?

– Слово в слово, Маша! Теперь ты мне должна сказать, что это за тётя! Должна! – с силой прошептал Ваня.

– Постой!.. Сначала расскажи мне всё по порядку! Всё, всё, как было! Как приехали, как ты его нашёл?

– А потом ты мне скажешь!

– Потом!.. Говори по порядку!

– Ну, приехали. Барак этот вроде большого сарая. Нары в три этажа. Народу полно. Молебен был, потом батюшка речь говорил… про дядюшку моего. «Благодетель»… «Отец родной рабочим»… Я не знал куда деваться. Во время речи и удрал в старый барак.

– Ну! Ну!

– Вошёл я туда, – чуть сразу обратно не выскочил. Духота, вонь… Затошнило меня. Тоже нары в три этажа, тряпьё какое-то на нарах. Маша, как возможно так жить?! Детишки полуголые по полу ползают. Честное слово, у нас в свинушнике куда чище! Вот вхожу я – сразу замолчали все… А потом как обступили меня бабы, как начали о чём-то просить! Все зараз! Кричат мне в уши. Я только и слышу: «Попросите дяденьку… скажите дяденьке…» Что-то про штрафы. А я совсем растерялся, стою как дурак. И вдруг пьяный старик. Растолкал баб. «Дуры, – кричит, – кого просите! Вырастет, таким же зверем, как дяденька, будет!.. Всех их на одну осину надо!» И бабы туда же… Я стою, не знаю, что делать. Страшно мне стало… А тут подошёл парень, старика рукой отодвинул… улыбнулся. А я его и спросил про Семёна. А он говорит: «Это я и есть. Не знаете ли, барчук, – говорит, – не пришла ли и Маша на молебен?» – «Нет, – говорю, – велела про тётю свою спросить». Вот он отвёл меня в сторону да это самое и сказал. Ты ему про меня говорила? Потом взял за руку и вывел из барака. А дядя меня уже ищет домой ехать…

Ваня замолчал. Молчала и Маша.

– Маша, – горячо заговорил он снова, – никогда, никогда не стану я хозяином всего этого! Я так и дяде сказал, когда домой ехали.

– А он что?

– Мне сразу, как сели в коляску, влетело. «Оскандалил меня перед всеми, – говорит, – все тебя видели, а как идти к кресту прикладываться, так и пропал молодой хозяин!» А я тут ему и сказал, что не стану хозяином. Он как начал кричать! И все на тётку сваливает, – будто это её влияние. «Дворянской спесью, – говорит, – тебя заразила! Я, – говорит, – из вас обоих эту дурь выбью!» А я уж молчу: боюсь, на тебя бы не подумал. Пусть уж на неё. И при чём тут влияние? Что, я сам не вижу?

– Маша! Где ты, Машка? – раздался снизу голос Харчева. – Иди к барыне – заболела она!

Маша и Ваня вскочили и бросились из комнаты.

– Довёл её снова до припадка! – прошептал Ваня, когда они сбега́ли по лестнице.

* * *

Адель Львовна слегла с сердечным припадком. Маша не отходила от неё и осталась с ней и на ночь.

Этот вечер Ваня провёл один. Он не зажигал огня, не готовил уроков, не читал. Он думал. Он впервые почувствовал, что детство кончается, что было оно безрадостным, и, если бы не Маша… ему сейчас даже трудно было представить себе, как бы он жил без Маши. Он думал и о будущем. Он не мог ещё ни на чём остановиться, – как оно сложится? Но одно он уже решил твёрдо, – его жизнь должна быть какая-то совсем другая, чем жизнь дяди, чем жизнь тётки. А какая?

Заснул он только под утро.

* * *

Ваня с детства привык к тому, что к дяде часто ездит становой пристав – начальник местной полиции. Он знал, что они запираются всегда в кабинете и ведут там какие-то длинные разговоры. Но ему было решительно всё равно, какие у дяди дела с полицией. Иногда он видел, как подобострастно лебезит перед дядей становой, и ему это казалось смешным и противным.

Но в это утро приезд станового был необычным; и какая-то смутная, неосознанная догадка мелькнула в мозгу Вани.

Дело было так. Дядя собрался ехать на завод. У крыльца уже стояла его коляска. Как только дверь из прихожей в сени скрипнула, закрылась за ним, Ваня пошёл в библиотеку выбрать книгу для чтения. И в это время к крыльцу подкатил шарабан станового. Становой соскочил с него и подбежал к хозяину, уже садившемуся в коляску.

Окно библиотеки было открыто, и Ваня услышал, как становой вполголоса сказал дяде Кузьме:

– Погодите, ваше степенство, дело есть. Важное…

Что-то было во всей его повадке совсем не похожее на обычное подобострастие. Наоборот, голос звучал почти строго.

– Что ещё? – недовольно спросил дядя. – Ладно, пошли в кабинет.

Они стали вместе подниматься на крыльцо.

Выход из библиотеки был только через кабинет. Она отделялась от кабинета не дверью, а широкой аркой. Возле самой арки, в углу, стоял круглый стол, покрытый старинной турецкой шалью, красивыми складками ниспадавшей до самого пола. На столе кипами лежали старые журналы.

В один короткий миг скользнул Ваня под стол и удобно уселся у стенки, обхватив руками колени, скрытый со всех сторон складками пёстрой шали.

Он услышал, как они вошли в кабинет и как щёлкнул в двери ключ. Дядя прошёл в библиотеку, видимо чтобы убедиться, что там никого нет, и вернулся.

– Говори, – в чём дело? – сурово спросил он.

– Дело серьёзное, – сказал становой. – Никто здесь не услышит?

– Да ты что, в первый раз у меня? Кому тут слышать?

– Нехорошее дело получается, – начал становой. – Мне вчера по вашей милости от начальства выговор был. В уезд к его высокородию господину исправнику вызывали…

– А я при чём?

– Большие неприятности могут быть, ваше степенство. Если бы дело не дошло до исправника, мы бы с вами тут всё шито-крыто и обстряпали. А теперь, уж извините, ничего сделать не могу, – исправнику всё известно!

– Да брось ты петлять вокруг да около, чёрт! – рассвирепел дядя Кузьма и топнул ногой. – Говори прямо, что случилось.

Становой понизил голос:

– Я только вас предупредить: коли у вас что незаконное есть, уберите… Приказано мне обыск во всём вашем доме произвести.

Кресло с грохотом отлетело в сторону.

– Что-о? В моём доме обыск?! Да ты в уме?!

– Потише, ваше степенство! Услышать могут, а это ни к чему-с! Не в ваших интересах-с. Потому что вам по всей строгости закона отвечать придётся.

– Мне?! За что?!

Ване было слышно, как шумно дышит дядя.

– Дело государственной важности. Не имею права говорить-с, – официальным тоном сказал становой и прошёлся по комнате.

– Права? Хм! – Ваня услышал шуршание новеньких кредитных бумажек. – Хватит тебе за «право»?

Шаги станового затихли.

– Маловато-с, ваше степенство. Я же рискую… Если кто узнает…

– Вот чёрт жадный! Ну, на ещё да говори скорей, в чём дело.

Снова зашуршали деньги, – видимо, уже в руках станового.

– Извольте сесть, ваше степенство, и не перебивать, – строго сказал становой вполголоса. – Вас могут обвинить в укрывательстве важных государственных преступников.

– Что?! Что?!

– Не перебивайте! В вашем доме скрывается опасная преступница, бежавшая из рук правосудия, Ирина Волгина.

– Что за чушь! Никакой Ирины…

– Погодите-с: Ирина Волгина, живущая по чужому паспорту, под именем Марии Сорокиной…

– Машка, что ли? Горничная Машка? (Ваня зажал рот рукой, чтобы не вскрикнуть громко.) Вздор! У неё рекомендация от графа Уварова.

Становой хмыкнул.

– Эти господа вам рекомендацию хоть от китайского императора соорудят, будьте покойны! Ни у какого графа она не жила, она за границей несколько лет скрывалась.

– Кто же она? – громким шёпотом спросил дядя, совсем ошеломлённый.

– Крамольница, ваше степенство. Опасная революционерка, сбежавшая от наказания ещё в девятьсот пятом году. Сейчас всё дознано.

– Говори всё, что знаешь.

– А ей, ясно, лучше места и не найти, где скрываться! – начал становой. – У его степенства, богатого заводчика в доме! Кто дом такой персоны в чём заподозрит? Это – первое. А второе: и город близко, и завод под боком, есть где народ мутить. А третье… уж чего греха таить, умеет ваше степенство из рабочих жилы тянуть… А от этого народ что порох. Чиркни спичкой, – вспыхнет…

– Ну-ну! Ты не очень-то! Дело говори!

– Извольте-с слушать! Этот год весь уезд социалисты прокламациями засыпают. И на вашем заводе…

– А чего ж твои молодцы смотрят? Мало я им, дармоедам, денег переплатил?

– Мои молодцы с ног сбиваются, нечего их хаять. Вспомните, сколько крамольников мы на вашем заводе выловили в девятьсот пятом году да на каторгу отправили! Извольте вспомнить, всех тогда убрали! Лет шесть после того всё тихо-мирно было. Прятались! А нынешний год снова зашебаршили… прокламации и всё такое!.. Да будьте спокойны, ваше степенство, и эти от нас не уйдут!

– Ну и ну! Рассказывай!

– Выслежено: на вашем заводе появляются прокламации регулярно, по понедельникам. С утра по всем цехам понасыпано. И краска типографская свежая совсем. Ясно, где-то тут тайная типография близко. Выслежено: по всем воскресеньям приходит на завод женщина. В старый барак. В корзинке – сверху посмотреть – яблоки, да булочки, да пряники. Проследили: ваша прислуга…

– Ну и что? Может, у ней там родственники. Носит гостинцы…

– Гостинцы? Хороши гостинцы. Тут к нам недавно нового агента из Петербурга прислали, из охранного отделения. Опытного, по особо важным делам. Он её и опознал.

– Как так?!

– А так. Встретил в воскресенье на улице, узнал. Пошёл следом. Она со своими гостинцами – на завод, в старый барак, а он за ней. Спросил у людей, – кто такая пошла? Говорят, – хозяина прислуга. А он-то вместо того чтобы ко мне прийти да по-хорошему всё шито-крыто сделать, – через мою голову да прямо в город. Так и так, мол, скрывает заводчик у себя в имении опасную преступницу. Исправник разъярился, меня вызвал, накричал. Как, мол, я не уследил… А я говорю: «Его степенство кое-кого в прислуги не возьмут…»

– Чёрт знает что! – испуганно прошептал дядя Кузьма. – Да кто она такая? Чего натворила?

– В охранном отделении всё про неё известно. Дочка сельского учителя. Гимназию кончила, в Москве на женских курсах училась. За студента замуж вышла. И оба они у полиции на примете были, – этот самый агент к ним и приставлен был следить. Социалисты оба, большевики, царю враги. А в девятьсот пятом году, в декабре, как вооружённое восстание было, и в ихней квартире восставшие засели. На Пресне. Полиция ворвалась, – оказали вооружённое сопротивление. Мужа её ранили. А она в суматохе скрылась. Как сквозь землю провалилась! А потом уж охранке стало известно, что под чужим паспортом за границу удрала.

– А муж?

– А муж в тюремной больнице и помер. Шут её знает, когда она в Россию вернулась. Да, как видите, не унялась, снова за прежнее! Есть подозрение, что прокламации она и составляет. А прокламации, ваше степенство, самого возмутительного содержания. Вот не угодно ли послушать, у меня с собой одна. «Товарищи, – начал медленно читать становой, – царь и помещики думают, что раздавили революцию в 1905 году, но она жива, товарищи! Рабочий класс снова поднимает голову и зовёт с собой и крестьян! Долой кровавое царское правительство! Долой капиталистов и помещиков!» Как вам нравится, а?

– Чёрт знает что!..

– То-то и оно, ваше степенство! А как вы теперь докажете, что не знали, кто она такая? А за укрывательство государственной преступницы по головке не погладят.

– Да я что, враг себе, что ли? Откуда я мог знать?.. Да я её и брать не хотел, – жена настояла. Причёсывать, видишь ли, умеет!

– Ваше степенство, – перебил его становой, – время дорого, я и так у вас засиделся.

– Что же делать-то, а?..

– Слушайте внимательно!.. – Становой понизил голос. – Нынче ночью в тайной типографии засаду устроим…

– Нашли?

– Нашли. Питерский охранник и нашёл. В подвале дома. На главной улице. Нюх у подлеца, как у собаки. Пока что только двоих крамольников удалось взять. Завтра воскресенье. По воскресеньям, ясно, они прокламации и печатают. А от вас одно требуется: завтра Машку в город не пускайте. Её ждать будут. Ясно?..